Содержание поэтоград Григорий большунов. А выиграет тот, кто не копил
Скачать 3.87 Mb.
|
| Глава 8. Бред и явь осени 1944 года Тёплым солнечным днём в начале октября я вдруг почувствовала непреодолимую слабость, озноб. Мысли мои разбегались, и я не могла сосредоточить внимание на чём-то одном. Как я добралась до дома – не помню, где лежит ключ от квартиры – забыла. Безрезультатно потоптавшись у двери, я села на землю в глубине двора и, греясь на солнце, продолжала дрожать. Меня охватили ужас и жалость к себе, такой одинокой, заброшенной, и я начала рыдать во весь голос. Саша случайно зашёл во двор, бросился ко мне, стал поднимать меня с земли, а я, не узнавая мужа, принялась отбиваться от него, звать на помощь. Когда сознание прояснилось, я послушно пошла за Сашей в дом, позволила раздеть себя и уложить в кровать. После чашки горячего чая я окончательно пришла в себя и приняла участие в решении вопроса «что делать». По моему совету, Саша побежал за доктором Мавриным, адрес которого я знала, так как он иногда приходил к нам по вызову и лечил папу, меня. По дороге к Маврину Саша на всякий случай забежал к знакомому врачу Астраханову и попросил его осмотреть больную. Оба врача жили недалеко от нас, пришли одновременно и, как два рассерженных, но благовоспитанных кота, остановились в дверях, пофыркивая друг на друга. Я с интересом наблюдала за ними, надеясь, что врачебная этика не позволит им бросить больную на произвол судьбы. Так и случилось. Осмотрев и расспросив меня, они дружно пришли к заключению: брюшной тиф в лёгкой форме – и посоветовали лечиться дома, так как больницы города переполнены тифозными больными, многие из них лежат на полу в коридорах, а медперсонала и лекарств не хватает. Однако, если есть возможность поместить больную в железнодорожную больницу, упускать такой шанс нельзя. После этого врачи ушли, стыдливо отказавшись от вознаграждения. Этой же ночью диагноз «тиф в лёгкой форме» был опровергнут высокой температурой, потерей сознания и бредом. Утром Саша побежал к знакомому по работе – редактору газеты-многотиражки управления Рязано-Уральской железной дороги (РУЖД) и с его помощью получил разрешение положить меня в ведомственную больницу. Карета скорой помощи пришла раньше, чем Саша добрался до дома. Никакие крики, стуки на меня не действовали. Я продолжала лежать на кровати и наблюдать, как незнакомая толстая женщина в белом дёргает оконную раму, потом лезет на четвереньках в окно и с трудом достаёт ногами до пола. После этого наступила полная темнота. * * * Чёрная занавеска закачалась, раздвинулась. Яркий луч солнца ослепил меня, захлестал тонкими, гибкими палочками по глазам, причиняя нестерпимую боль. Я начала просить «сверкающую пустоту» убрать от меня солнце. В те мгновения, когда оно куда-то исчезало, я видела за окном ветку тополя с жёлтыми листьями, а в длинной узкой комнате ряд кроватей, женщин, лежащих на них, слышала обрывки фраз, которые я не могла связать в единое целое и понять, что же происходит вокруг, где я? Две женщины, худые, как скелеты, хвалились друг перед другом, что им с сегодняшнего дня стали давать на завтрак по 5 граммов сухарей. Услышав об издевательской норме – 5 граммов сухарей в день, я с ужасом поняла, где нахожусь вместе с окружающими меня женщинами: конечно, в немецком концентрационном лагере. Нас всех ожидают пытки, голодная смерть… Вот опять кто-то направил солнечный луч на мои опухшие, больные глаза. От сильной боли я потеряла сознание на десять суток – десять суток инстинктивной, неосознанной борьбы за выживание. И никто не мог обнадёжить молодого мужа, дать гарантию на благополучный исход. Оставалось надеяться на силу молодого организма, здоровое сердце и хорошее питание. Кстати, аппетит у меня «прорезался» волчий, я ела и пила машинально всё, что подносила к моему рту палатная медсестра. Глава 9. Осень 1944 года. Между жизнью и смертью С потолка медленно, неотвратимо опускаются серые, мягкие подушки. Они безболезненно ложатся на мою грудь, лицо, давят. Я, задыхаясь, срываю смертельную удавку, но всё новые и новые подушки падают на освободившееся место. Тому, кто находится рядом, удаётся спасти меня от удушья. Влажная тряпка освежает лицо, на губы капает прохладная вода. Я делаю глубокий вдох, и снова серые подушки (иногда колёса) давят меня, толкают в чёрную пустоту. Наконец я возвращаюсь из потустороннего мира в маленькую, тускло освещённую электрической лампочкой под потолком комнату, с редеющим за окном перламутровым утренним туманом. В комнате почти впритык стояли пять кроватей. На трёх кроватях спали незнакомые женщины, четвёртая кровать была пустой, а на пятой лежала я, непривычная, такая слабая, что с трудом могла держать веки открытыми и медленно водить по сторонам глазами. Я сразу догадалась, что нахожусь в больнице и моё состояние очень тяжёлое. За дверью послышался радостный шёпот: – Она открыла глаза… кризис миновал… Будет жить… Ко мне наклонилась женщина в белом халате – наша палатная медсестра. Она своими заботами, вниманием сохранила мне жизнь. Десять дней, безвозмездно, возилась со мной, приговаривая: – Не отдам смерти такую молоденькую. Ей ещё жить и жить. Помогала ей другая женщина – мать девушки Тони, лежащей рядом со мной. Нас привезли в одно время, обеим остригли машинкой волосы, лишив нас девичьей красы – толстых кос ниже пояса. Санитарка стригла нас и плакала от жалости. Обе поступившие были при смерти, и нас почти сразу поместили в палату смертников. Матери Тони позволили находиться рядом с дочерью и помогать палатной медсестре в уходе за тяжёлыми больными. Нам повезло: все пятеро безнадёжно больных выжили. * * * В сознание я приходила утром, затем в середине дня вновь уплывала в темноту, но серые подушки больше не душили меня. Через двое-трое суток днём я уже не теряла сознание, тренировала свою память, мышцы, ела и пила всё, чем кормила меня с ложечки палатная сестра, а потом начала учиться есть самостоятельно. Тоня не отставала от меня, но делала всё, капризничая, протестуя, особенно в присутствии матери. Тоня и я переговаривались через проход, вспоминали прежнюю жизнь, хвастались уже несуществующими косами. Вечером после ужина, прочих процедур и ночного обхода врача я с удовольствием «отправлялась спать», заранее определяя содержание «сна»: сегодня я буду весело играть с английскими детьми в «Таинственном саду», а завтра навещу в Гренландии братьев Эрика и Хельге Хольм, красавицу Арналук. И я видела заказанные «сны», перелистывая в памяти страницы дореволюционного детского журнала «Путеводный огонёк». Всю ночь я вслух разговаривала с книжными друзьями, «познакомила» с ними дежурный персонал отделения, своих соседок по палате, томимых бессонницей. Утром они сообщали мне, куда я «уходила гулять», подтверждая полное соответствие «заказа» и ночного полусна-полубреда. Но иногда содержание бреда менялось. Я подолгу говорила о необходимости немедленно заняться дипломной работой на непонятном для окружающих языке химических формул. Когда температура у меня оставалась нормальной даже ночью, мои книжные друзья прятались среди журнальных страниц и больше не приходили ко мне на свидание. Фамилию писательницы, автора повести «Таинственный сад», я помню до сих пор – Агнешка Холанд, а фамилию писателя повести «Арналук» забыла навсегда. * * * Нашу однообразную, трудную жизнь каждый вечер нарушало появление Саши в окне палаты. Сашу в помещение больницы не пропускали, поэтому он, отдав передачу, карабкался на высокий гладкий цоколь здания и, проявляя чудеса храбрости и ловкости, царапался в окно, что-то кричал. Я не замечала мужа, пока одна из женщин не объявляла на всю палату: – Твой мужик пришёл. Тогда я начинала смотреть на окно и улыбаться, хотя Сашу я не узнавала, просто верила соседке. Вскоре я различала силуэт «моего мужика» и с трудом махала рукой. Саша от восторга забывал о шаткости своего положения, отпускал руки и скатывался вниз. Больше он не появлялся в окне. При встрече Саша сказал, что проделать вторичный подъём на высокий цоколь он не имел сил из-за нестерпимых болей в распухших ногах. До этого я просто не догадывалась о том, что делается за стенами больницы, хотя Саша никогда не забывал передавать с едой краткую записку, где были одни пожелания здоровья и надежды на скорую встречу. Я сама не могла читать Сашины послания, и мне их читала палатная сестра. * * * Появление мамы в белом халате и зелёной «звездой» во лбу я приняла за бредовое видение. Особенно меня возмутила зелёная «звезда» во лбу – поразительная безвкусица. Я поморгала глазами – «звезда» исчезла, а мама осталась сидеть на стуле рядом с кроватью. Мама была вполне реальной, и я радостно протянула к ней руку. Даже замутнённость сознания не помешала мне заметить, как мама отшатнулась от меня. Я поняла: боится заразиться, брезгует некрасивой дочерью. Интерес к маме пропал, я вернулась к своим фантастическим, придуманным героям и не слушала, что говорила мама. * * * Наконец опасность «возвратного тифа» стала ослабевать, и меня, а вскоре и Тоню, перевели в общую палату. В окно я увидела хмурое небо поздней осени и ветку тополя, чудом сохранившую один-единственный жёлтый листок. В эту палату положили меня месяц назад, из этой палаты через 42 дня выписали домой. Это было 23 ноября, в день моего рождения. Мне исполнилось 23 года. Жизнь победила смерть. Глава 10. Зима 1945 года. Выздоровление 23 ноября Саша привёз меня на Революционную, к маме, объяснив это тем, что 25 ноября, в день своего рождения, он ложится в железнодорожную больницу лечить ноги. Кроме того, Саша пообещал мне вечером сделать подарок, который обрадует меня, а пока он оставит свою дорогую жену у мамы. Вечером мы пошли в нашу квартиру. Саша всю дорогу загадочно улыбался и не отвечал на мои вопросы. Оказалось, что мы теперь живём в другом месте. Саша, пока я лежала в больнице, обменял нашу комнату-сарай на меньшую по площади, но очень уютную комнату с окнами на юг, с небольшой прихожей. Комната находилась на втором этаже. От слишком щедрого солнца наши окна защищал тополь. Дом стоял на тихой улице имени Яблочкова (Малая Казачья). Из окон было видно здание ТЮЗа. Обмен дал нам не только светлую, весёлую комнату, изолированную от соседей, но и 5 кубометров дров для обогрева жилища. Это был прекрасный подарок, но огорчало состояние здоровья Саши, вконец подорванного треволнениями последних двух месяцев. * * * Через неделю я, преодолевая страшную слабость, поехала на свидание с Сашей. Врач Осипова меня не узнала, чему я была очень рада. Мой вопрос: «Не наследственное ли заболевание у Саши?» – почему-то возмутил врача, и она прочла мне достаточно оскорбительную нотацию, но ни слова не сказала о природе заболевания моего мужа. В подтверждение своих слов она похвасталась «благородным» поступком своей дочери Нины, вышедшей замуж за студента мединститута, страдающего той же болезнью. Я спросила: – Ваша дочь – врач? И как понять благородство её поступка? – Будет врачом. Я знала, что после болезни ещё на первом курсе Нина перешла в мединститут. Таким образом, мне стало кое-что известно о дальнейшей судьбе моей соседки на лекциях Додонова, и этого было вполне достаточно, а вот о причинах болезни моего мужа я по-прежнему ничего не знала. * * * Потом мы пошли в «тифозное» отделение, чтобы поблагодарить моего врача. Увидев меня, она так и взвилась от возмущения: – Вам ещё рано совершать такие «путешествия», возможен возвратный тиф! Саша немедленно взял у меня обещание не рисковать собой и к нему в больницу больше не ездить. Ведь ему важнее знать о моём выздоровлении, чем получать вкусную передачу и думать о тяжёлых последствиях. Накануне Нового года мы встретились в нашем новом гнёздышке не до конца выздоровевшие, но не потерявшие веру в наше светлое завтра. Через несколько дней Саша вышел на работу в обллито, которое помещалось в «Доме книги», на втором этаже, а я начала посещать занятия в университете, пропустив практически весь семестр. Глава 11. Зима – весна 1945 года. «Мои университеты» Когда я после болезни пришла в университет, самый тёплый, искренний приём мне был оказан моим учителем – Челинцевым. Он до мельчайших подробностей выспрашивал меня о моём самочувствии, не потеряла ли я память и т.д. Когда я сказала, что думаю взять академический отпуск по болезни, Владимир Васильевич раскричался в ответ: – Вам обязательно нужен диплом с отличием! – Получить диплом с отличием, конечно, желательно, но необязательно. Я сомневаюсь, смогу ли в оставшееся время сдать пять спецкурсов экстерном, выполнить дипломную работу и одновременно заняться повторением материала для государственного экзамена. – Повторение вам не нужно. Ваших знаний вполне достаточно для госэкзамена. Спецкурсы сдадите в зимнюю сессию. Материал возьмёте у Черноморской и из некоторых книг, список которых я вам дам. Тему дипломной работы я заменю менее сложной и объёмной, которую вы сможете сделать за оставшееся время. Не обольщайтесь надеждой на быстрое улучшение жизни после окончания войны. Скорее всего, жить станет ещё труднее и вы останетесь без высшего образования, что для вас недопустимо. После такого разговора я оставила мысль об академическом отпуске и стала нерешительно и вяло «грызть гранит науки». * * * Через месяц я из бледной, шатающейся тени с потухшими глазами превратилась в посвежевшую и окрепшую девушку. Вот только безволосая голова напоминала о болезни. Но безволие, слабость, забывчивость (я с трудом запоминала имена и фамилии) я не могла преодолеть очень долго. Утром я просто была не в состоянии подняться с постели, и Саша силой поднимал меня, поил чаем. После этого я начинала постепенно оживать, одеваться, с отвращением прикрывая совсем не модную «короткую стрижку» очень модным пуховым беретом апельсинового цвета. Я почти ежедневно опаздывала на занятия, но на этот раз дела на меня никто не заводил, Челинцев «не замечал» моих опозданий, тем более что я, «разгулявшись», во второй половине дня работала с надлежащей активностью и задерживалась в лаборатории на час-другой. К пяти часам за мной приходил Саша, и мы отправлялись в обкомовскую столовую обедать. По Сашиной карточке мы получали через день по обеду на каждого, по полкило хлеба (кроме положенного по обычной карточке служащего) и могли кое-что купить в буфете по коммерческой цене. Дополнительные талоны и мои карточки Саша отоваривал в спецраспределителе. Мы получали немало хороших продуктов. Часть из них оставляли для своих нужд, часть обменивали на базаре на более необходимые, часть просто продавали. Вот из этих запасов мы могли взять литр водки (по 0,5 л) для дружеских встреч у Стельмахов. Второй литр продавали на базаре по бешеной цене. * * * В университете дела у меня постепенно налаживались, я успешно сдала четыре спецкурса. Остался самый трудный – история химии. Его я сдавала последним. Трудным этот экзамен я считала потому, что боялась забыть фамилии учёных, рассказывая подробно об их открытиях, об историческом значении этих открытий для науки и общества. И не напрасно боялась! Накануне назначенного Владимиром Васильевичем дня сдачи экзамена по истории химии Челинцева срочно вызвали в Москву, в Академию наук. Он не успел принять этот экзамен перед отъездом, даже не предупредил меня. Самым печальным был факт, что сессия заканчивалась, и, даже сдав экзамен через несколько дней, я лишалась стипендии, и в нашем семейном бюджете образовывалась «чёрная дыра». Не успела я погоревать над непредвиденной неприятностью, как меня вызвала из нашей комнаты сотрудница кафедры, дочь Владимира Васильевича, Галина Владимировна. Она сказала, что Владимир Васильевич распорядился поставить мне по истории химии в зачётку и в ведомость оценку «отлично», а сам экзамен он примет позднее. Галина Владимировна предупредила меня, чтобы я не проговорилась. Владимир Васильевич принял экзамен, и, надо сказать, сдавала я его очень оригинально. На все вопросы профессора я отвечала безукоризненно, но фамилии учёных не могла назвать. Владимир Васильевич принял всё как должное и, зная, что у меня бывают провалы в памяти, не пожалел о сделанном. * * * В оставшиеся до окончания учёбы месяцы я с трудом работала в лаборатории, так как к болезненной слабости добавилась ещё тошнота из-за беременности. Владимир Васильевич чувствовал, что нужный объём материала я не наработаю. Челинцев вызвал меня к себе и, решительно, быстро, как это было ему свойственно, положив передо мной на столе жёлтые, мятые листки, потребовал списать два опыта. Чья это была работа, я так и не узнала. Я переписала текст. Челинцев сказал, что теперь экспериментального материала достаточно, а литературная обработка его и теоретическая часть дипломной работы зависят только от меня. После этого разговора Челинцев выпроводил меня из кабинета со словами: – Мне нужно завтракать, идите к себе в лабораторию. Так был «собран» необходимый материал. В своей лаборатории я и Галя появлялись два раза в неделю на консультации, а остальное время использовали для изучения специальной литературы, а с середины мая – для написания дипломной работы. Защита диплома должна была состояться в конце июля. * * * Наша жизнь в эту зиму – не только болезни, слабость, университетские дела и ожидание окончания войны. Нет, эта зима мелькала перед нами как калейдоскоп важных событий на фронте, в тылу и в нашей семейной жизни. Мы учились преодолевать бытовые трудности, иногда просто не замечая их, полностью отдаваться интересной, интеллектуально насыщенной жизни. В обллито, кроме двух инспекторов, был ещё начальник, опытный в этом деле, немолодой человек, отец моей однокурсницы Люси Еферовой. Инспекторы по очереди дежурили с 20 часов вечера до 8 часов утра в редакции областной газеты «Коммунист». В их обязанность входила политическая проверка газеты в процессе её вёрстки, а также готового «сигнального» экземпляра. Без их визы ни одна строчка не могла выйти в свет. Визировали они и все газеты-многотиражки. День, после ночной смены, они отсыпались, чтобы на следующее утро начать сходную работу в отделе. К ним на подпись поступали все объявления, брошюры и другой, иногда необычный печатный материал. Выходным днём у них был понедельник. В отделе по понедельникам работал Еферов. * * * Когда Саша оформлялся на эту должность, мы не знали ещё об одной обязанности инспекторов обллито – посещении всех представлений в театрах, цирке, филармонии (конечно, по очереди). Контрамарка на двоих на забронированные места в зрительных залах всегда имелась у администратора. Сашин коллега не был любителем походов в театры и с радостью предоставлял это молодому сослуживцу. Еферов тоже не возражал. Более активного контролёра в обллито не было, видимо, с начала существования этого отдела. Никакой очерёдности посещения представлений не соблюдалось, отчётов в письменной форме не требовалось, и мы сами выбирали, куда нам пойти в свободный вечер вместо ужина. На любимые оперы, премьеры, концерты в филармонии, даже раза два в месяц на цирковые представления мы ходили беспрепятственно. * * * Особенно отмечу наши посещения собраний в редакции газеты «Коммунист». Проходили они по средам. Это и определило их название – «Среды». Саша и я, как и большинство допущенных на «Среды» репортёров, именитых журналистов, работников радио и т.д., никогда не участвовали в беседе, происходящей за длинным столом. Своё отношение к обсуждаемым, очень интересным, часто спорным вопросам публика не высказывала, но внимательно слушала диспуты между тремя «китами» всех «Сред»: профессорами Кутаниным, Миротворцевым и Варшамовым61. Пожилые учёные, поднаторевшие в ораторском искусстве за долгие годы педагогической деятельности, в дискуссиях умело обходили «подводные камни и мели» на скользком пути, начертанном свыше. Они говорили увлекательно, мы поражались их эрудиции, достаточно резкой критике, не выходящей за рамки дозволенного. Особенно интересно было присутствовать на «Средах», когда приглашались гости. Гостей было много, но запомнила я встречи с артисткой Соболевой62, с группой молодых актёров из театров, цирка, филармонии Саратова – фронтовой бригадой, и поэтом-драматургом Борисом Ласкиным. * * * Встреча с артисткой Соболевой посвящалась какой-то юбилейной дате. Как на сцене, так и в жизни всеобщая любимица, сдержанная, красивая и неподражаемая, вызывала не только восхищение, но и глубокое уважение присутствующих на её «бенефисе». Вскоре она незаметно ушла, сопровождаемая сотрудницей литературного отдела газеты. Фамилия сотрудницы была Лейтес. Я несколько раз её встречала раньше, так как она охотно поддерживала знакомство с моей тётей Лилей. Кажется, вместе они работали преподавателями в одной из саратовских школ. На «Средах» она, вполне возможно, не узнавала меня, так изменившуюся за это время. Но мне почему-то казалось, что она «не узнала» бы и Лилю. Я тоже «не узнавала» Лейтес. Саша говорил, что её очень ценят как специалиста. * * * Встреча с фронтовой бригадой молодых актёров произвела на присутствующих сильное впечатление. Все знали и из газет, и из собственных интервью о плодотворной деятельности бесстрашной бригады на передовой, о любви к ней фронтовиков, о вынесении благодарностей военным руководством. Молодые начинающие артисты показали себя с хорошей стороны и в редакции. Они рассказали о некоторых «приключениях» на фронте, не акцентируя внимания на трагических эпизодах, спели и продемонстрировали кое-что из фронтового репертуара. В составе бригады был фокусник-горбун из цирка. Отдельные трюки ему не удавались, некоторые были примитивны и легко разгадывались, но зрители на фронте всегда очень тепло поддерживали его в момент неудач, так же, как зрители, присутствовавшие на собраниях «Сред». * * * Одним из последних мероприятий на «Средах» была встреча с Борисом Ласкиным, молодым подвижным человеком, уже получившим широкую известность в стране благодаря песне «Ночь над Белградом тёмная». Её передавали по радио, пели с эстрады, постоянно напевали про себя и вслух. Ласкин делился своими творческими планами, кое-что читал из напечатанного, охотно отвечал на вопросы. Когда дружеская встреча подошла к концу, весь зал поднялся и запел: Ночь над Белградом тёмная, Тихо шумит Дунай… В трупах людей замученных Братьев своих узнавай… * * * Заканчивая описание зимы 1945 года, упомяну об опасности, постоянно поджидавшей работников газетного фронта и инспекторов обллито: допустить или пропустить ошибку в материале политического характера. Саша за год работы в обллито не допустил подобной ошибки, а вот пропущенный Сашиным коллегой «ляп» привёл в шок всех газетных работников, сотрудников обллито и высшее партийное руководство Саратова. Вскоре последовала вторая грубая ошибка. Первая пропущенная опечатка большого шума не вызвала: в слове «председатель» отсутствовал слог «сед», и получилось слово «предатель», да ещё в сочетании с фамилией «всесоюзного старосты» Калинина. Сотрудники редакции и обллито не пострадали, а в следующем номере газеты, где-то внизу страницы, мелким шрифтом напечатали поправку. А вот из-за второй «неточности» в редакцию посыпались письма, раздались возмущённые звонки читателей, военных и штатских начальников. Была неправильно построена фраза, из которой следовало, что наша доблестная Советская армия ведёт с армией Гитлера несправедливую, захватническую войну. (К сожалению, я точно не могу вспомнить текст.) Первые читатели свежего номера, доставляемого почтовыми работниками подписчикам не позже 8 часов утра, начали звонить во все инстанции, возмущаться. Оставшиеся в редакции кипы газет были задержаны. И снова в следующем номере дали объяснение и извинились. Читатели успокоились, а всех причастных к этому делу «нарушителей» долго ещё «трясли», «разбирали» и в конце концов оставили в покое. |
Похожие:
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Неграмотным человеком завтрашнего дня будет не тот, кто не умеет читать, а тот, кто не научился учиться | | Знаки Зодиака в рейтинг-гороскопе поставлены в определенном порядке:... |
| Ученый тот, кто знает очень много из всяких книг; образованный тот,... Е заслуги Толстого еще получили должного освещения и признания. Например, почти никто из учителей начальных классов не знает методику... |  | Мошенничество в россии Классика советского кино. "Берегись автомобиля". Крылатые слова про- износит голос за кадром: "Тот, кто не имеет автомобиля, желает... |
| Урок 9 Верить в Сына Божьего Памятный стих: «Кто побеждает мир, как не тот, кто верует, что Иисус есть Сын Божий?» (1 Ин. 5: 5) | | Жемчужина Верхней Вычегды Помоздино / Край, где мы живем/ Черпаем мудрость из прошлого… Значит, из истории. В первую очередь – из истории своей малой родины. Настоящий патриот – не тот, кто «бряцает» оружием и кричит... |
| Книга умирает не тот, кто старый, а тот, кто поспелый! Глава «пусть... Книгу печатала и … печатала! Четырежды садилась – текст рождался! «Нашлись» все шесть жителей! Это, ведь, уже было в самом начале,... | | Теренс Маккенна Пища Богов Используя же определение самого Маккенны, он и есть настоящий шаман — тот, “кто достиг виденья начала и конца всех вещей, и кто может... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен... | | Биография Григорий Перельман родился Григорий Яковлевич Перельман. Реферат. Составил студент гф 2-1 Давлатов Руслан. Октябрь 2010 |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Учил. И, наверное, у каждого из нас есть свой учитель. Единственный и неповторимый. Тот, с кого всегда хотелось брать пример. Тот,... | | Содержание Н. Харджиев. О том, как Пушкин встретился с Эдгаром По Григорий Козинцев. Тынянов в кино |
| Введение Актуальность И наступил тот месяц, и пришел тот день, и настал тот час, и свершилось событие, в которое многие верили… | | Производительные силы И наступил тот месяц, и пришел тот день, и настал тот час, и свершилось событие, в которое многие верили… |
| Урок-игра “Умники и умницы” по теме «Петр Великий и его время» Побеждает тот, кто первым прошел дорожку. Теоретики отвечают на вопросы с места и за правильный ответ получают орден “Шелкового умника.... | | «Визитная карточка» проекта И наступил тот месяц, и пришел тот день, и настал тот час, и свершилось событие, в которое многие верили… |
