Николаева Олеся/ Библиотека Golden-Ship ru Мене, текел, фарес
Скачать 2.3 Mb.
|
| В иных, охраняющих себя, и недостатки бывают хранителями правды ». «Это точно про отца Ерма, — подумал он. — Даже горячность, такая порой огорчительная для тех, кто находится рядом, стережет его горящий светильник». Стал читать дальше: «Дарование без искушений — погибель для приемлющих оное ». «Конечно, — согласился Дионисий. — Без искушений сразу гордыня замучает!» Опять углубился в чтение: «Если делаешь доброе пред Богом, и даст тебе дарование, умоли Его дать тебе познание, сколько подобает для тебя смириться, или приставить к тебе стража над дарованием, или взять у тебя оное, чтобы оно не стало причиною погибели. Ибо не для всех безвредно хранить богатство ». «Нет, это слишком уж высоко, — подумал Дионисий, — даже отец Ерм вряд ли когда стал бы просить у Господа лишить его иконописного таланта, а уж тем паче приставить к нему какого-то там стража. Вот у меня есть этот страж — напишу икону и сам себе говорю: неживое все у тебя получается, Дионисий, изысканничаешь ты слишком, интеллигентничаешь. Словно пытаешься доказать кому-то, что святые — приличные люди. Такие же, как мы все, только лучше. А они — другие. Господь их избрал и освятил — и с ними лошади разговаривают. Львы их кормят. Вороны их питают. Солнце их слушается. Вода под ними не проваливается. Бесы им повинуются. А с тобой лошадь на хоздворе не заговорила, и ты уже зашатался в вере!» Так говорил себе Дионисий, сидя в келье у отца Ерма с книгой преподобного Исаака Сирина. Так готовил себя к решающей встрече с учителем. А потом все-таки вздохнул из глубин сердца: «Впрочем, Господи, пусть будет не как я хочу, а как Ты. Да будет воля Твоя!» Набрался терпения. Стал ждать: «Что бы ни было, я все снесу!» Татищевы же поспешили за монахом, он ввел их в маленький нижний притвор храма, еще толком не отремонтированный. Там был полумрак, горели лишь несколько свечей, алтарь был весьма условным — он располагался на несколько ступеней выше, и там, на возвышении — престол. Возле него стоял игумен в сопровождении двух людей в балахонах. Двери в храм меж тем закрылись, и началось какое-то не совсем понятное Татищевым богослужение: вечерня — не вечерня, утреня — не утреня… И лишь когда священники стали переносить сосуды с престола на жертвенник, Татищевы вдруг поняли, что это Божественная литургия. Но как это может быть — литургия вечером? После обеда? Что происходит? Они пригляделись к двум священникам в балахонах, и вдруг до них дошло, что они попали на католическую мессу! Но — месса — в православном монастыре? Месса, на которой присутствовал и их дорогой игумен Ерм! Они замерли, потрясенные и испуганные. Наконец Евхаристический канон завершился, и они видели, как причащаются все три священника. Вынесли чашу со Святыми Дарами, к ней приступили и монахи, после чего Сильвестр подошел к ним и вежливо предложил им тоже приобщиться. Они отказались. Мадам Татищева громко плакала, пока Дионисий вез их на вокзал: — Они все причащаются здесь с католиками, — всхлипывала она. — Вы понимаете? С католиками! Муж ее утешал. Она спрашивала, может быть, они что-то не поняли, может быть, это вообще сон. Он со всем соглашался — да, не совсем поняли, да, это всего лишь сон… Боже мой, оказалось, что именно их-то Дионисию ни в коем случае нельзя было туда привозить, если он так уж хотел помириться с учителем. Оказалось, что приехали они в Россию со специальной миссией — их португальский приход дал им задание выяснить, как в нашей Церкви обстоят дела с экуменизмом вообще и с католиками в частности. Потому что именно эти два пункта очень португальцев волновали и настораживали. Но если все обстоит хорошо, то есть экуменизмом и не пахнет, а католики далеко, приход поручает им вести переговоры с Патриархом о присоединении их общины к Московской Патриархии. Потому-то московский архиерей и послал их в Троицкий монастырь, потому и умолял Иустина принять их получше… А Дионисий ухитрился повезти их именно туда, где православные монахи служат мессу! Они закатили ужасный скандал. Они спрашивали у Патриарха, что все это значит. Они писали в газеты. Они трубили по радио. Патриарх самолично разговаривал с епископом Варнавой. Тот обещал разобраться. Вызывал к себе Дионисия. Тот сказал, что ничего не знает, божился, что ничего такого не видел и от волнения даже назвал владыку именем евангельского разбойника, так и сказал: «Владыка Варрава». Тот опешил. Впрочем, ответил не без остроумия: «Ну это уж ты загнул, это уж слишком!» Потом он собрал епархиальный совет, призвал туда игумена Ерма и требовал его объяснений. Тот отказался отвечать. Он только сказал, что не понимает, почему его вкушение Святых Христовых Тайн наделало такой переполох. Этим он возмутил буквально всех. Говорили: «Вон тут у нас в епархии один француз служит, бывший католик. Так Патриарх его специальным чином присоединял к Православию, — что же это, по-вашему, просто так?» И опять стали вопрошать Дионисия, и он опять хотел было сказать, что ничего такого крамольного он не видел в монастыре. Что, наоборот, там все образцово. Хотел даже сказать о неизбывной красоте Православия — такое в этот момент почувствовал вдруг вдохновение. Но как только он поднялся с места, чтобы засвидетельствовать о своей любви к учителю, Ерм почему-то крикнул ему: «И ты здесь, Иуда?» И Дионисий не сказал ничего. Ком встал у него поперек горла — не продохнуть. Вся грудь заболела — все-таки душа там помещается, в горле, в груди, за тончайшей плеврой, чувствительной диафрагмой. Так стоял Дионисий, мрак набивался ему в зрачки. А игумена Ерма запретили в священническом служении до его покаяния, всех же его монахов отлучили от причастия. Владыка также предписал им оставить Преображенский монастырь, ибо он решил назначить туда «другого наместника». И Дионисий вновь пришел к учителю, чтобы объясниться с ним, но тот не пожелал его слушать. — У меня такое впечатление, — презрительно сказал ему отец Ерм, — что Православие — это такая конфессия, особенность которой заключается в том, что все ее члены испытывают друг к другу острое чувство ненависти. И вот Дионисий, как известный евангельский персонаж, выйдя вон, плакал горько, хотя он ни от кого не отрекался. Но отец Ерм твердо был уверен, что это именно Дионисий во всем виноват: ведь это он привез к нему в монастырь «своих людей». Специально подобрал, чтобы люди эти — стукачи и доносчики — выглядели бы так пристойно. Потому что он хитрый, коварный, этот Дионисий, всегда был такой. И смотрит всегда так, словно что-то выпытывает, — непонятно, что у него на уме… И остался опальный игумен с Сильвестром и Климентом — у разбитого корыта, на пепелище. Говорят, будто бы, покидая монастырь, он сказал: — Жизнь моя кончилась — началось житие! Они купили себе за бесценок избу неподалеку от бывшего своего монастыря и там зажили почти как прежде. То есть писали иконы, молились и вкушали простую пищу, но с множеством изысканных приправ. Но видеть иконописец Ерм больше никого не хотел. Я приехала к нему, но он отказался говорить со мной, так только — сошел с крыльца, сделал несколько нерешительных шагов к моей машине. Наверное, ему казалось, что я буду его упрашивать вернуться в Православие. Но я не собиралась его вразумлять. Мне ли учить моего наставника, моего благодетеля, моего духовного отца? Тем более, когда он одиноким своим тщедушным телом пытается соединить Церкви, я ли ему тут указ? Но и уйти так — ни с чем — я не могла: Дионисий просто повернулся и ушел и — что? Ходит, больной, по монастырю, смотрит своим птичьим непонятным взором, отыскал в чине монашеского пострига на Афоне такие слова, которые теперь и твердит: «Как монах ты останешься голодным и жаждущим, нагим и отверженным; многие будут ругать и издеваться над тобой. Однако, претерпев все эти лишения и трудности, радуйся, тебя ждет великая награда на небесах». А кроме того — ушел весь в Священное Писание, ищет символических словес. Встретил меня в монастыре, чуть кивнул: — Привет. — Как поживаешь, Дионисий? — Слава Богу, живу. А вообще, ты знаешь, паршиво. «Мене, текел, фарес», — что еще можно сказать? Разговаривая, мы добрели до самой его кельи, и он сказал: — Понимаешь, Навуходоносор, персидский царь, устроил у себя пир. Прямо как отец Ерм. И вот посреди этого роскошного пира появился неизвестно откуда — перст. И этот одинокий перст принялся писать по воздуху всем пирующим таинственные слова: «мене, текел, фарес». А никто не мог понять, что же это означает, к чему это все. Лишь пророк Даниил сумел объяснить. «Мене» — сказал он, — это значит, что Бог исчислил царство твое и положил конец ему. «Текел» — значит, что ты взвешен на весах и найден очень легким. А «фарес» — это то, что царство твое отдано другим. Так объяснил пророк Даниил. А вот ты считаешь, о чем это на самом деле, о чем? — О чем? — я повторила за ним. Испугалась — вдруг не ответит?.. Он поморщился, отвернулся, потом взглянул на меня так, словно испытывал, смогу ли понять, стоит ли вообще продолжать… — О том, что охладела любовь, — наконец с трудом произнес он. — Понимаешь, она охладела, она совсем уже холодна, ее почти что и нет… Нет, я не говорю — там, — он показал пальцем на небеса, — у Христа. Но на земле-то, здесь, между всеми нами — ее почти уже нет. Он помолчал, ковыряя землю носком ботинка, потом сказал: — А человек жаждет ее. Он хочет быть любимым, всему вопреки! Потому что именно таким он и задуман, именно таким видит его Бог. И когда он любим, он — это именно он! Дионисий даже вдруг задохнулся. Посмотрел на меня невидящим взором, будто насквозь: — Почему, думаешь, развелись эти братки, эти преступные пацаны, эти ворюги-чиновники, эти лже-монахи? Да потому что их никто не любил, и они чувствовали, что они — падаль, нежить, ничего не весят, они — ничто, их «я» — это «не я»! Они, может, хотели доказать, что они — есть! Что я — это я! Я иду — расступись! Признай меня! Прибавь же мне весу на весах бытия! — А сами что же? Почему сами они не могут никого полюбить? Нет, когда я люблю, то я — это именно я! Я глядела на него сочувственно, и он замолчал. Потом открыл дверь своей кельи и кинул мне напоследок уже совсем другим голосом, — можно было даже подумать, что он шутил: — Так что «мене, текел, фарес» — это значит, что все — каюк! Оторванные персты сами пишут то, что им вздумается, прямо по воздуху, а каждая оторванная голова, как ей самой взбредет, так это и поймет! …Ах, Дионисий, Дионисий! Брат мой, во плоти ангел, небесный человек, блаженный изограф, — все перепутал! Не Навуходоносор, а Валтасар, не перст, а пясть, и не по воздуху, а по стене чертога… …Нет, так просто, как Дионисий, я уйти от учителя не могла. Но не могла и остаться. Я сказала только, сама еще не понимая, для чего: — Отец Ерм, вы видите, у меня новая машина. Нарядная, скоростная. Сядьте на минуту в нее. — Зачем? — удивился он. Я и сама не знала, зачем. Зачем-то… Может быть, потому что выплыли вдруг эти «мене, текел, фарес», этот пишущий по воздуху грозный перст… А может быть — просто так: — Ну сядьте, сядьте. Я распахнула переднюю дверь. Удивительно, но он сел. Даже сам эту дверь захлопнул. — Хорошая машина, — примирительно сказал он. И тут я, не совсем догадываясь, что делать дальше, включила музыку. Заиграл Моцарт, запели скрипки, все нежнее, все пронзительней, все тревожнее… Я заставила их звучать громче, еще громче, еще, машинально завела мотор, нажала на газ… — Куда мы едем? Мне никуда не нужно, — заволновался отец Ерм. Но я лишь прибавила скорость. Мы помчались вдоль лесов и лугов, взметая пыль и прах. И закат был какой-то красный, как бы к холоду, к смуте, к беде. Мы летели в пространство, и музыка ломилась к нам, звуча все громче, щемя все больнее, желая уязвить до смерти, оглушить, заставить понимать только ее. — Она похитила игумена Ерма! — изумленно кричали провожающие нас деревья, летящие облака. — Она хочет переиграть Промысел! Она заигрывает с возмездием! Она искушает судьбу! — било в окна красное отчаянное закатывающееся солнце. — Да что это с вами? — встревоженно спросил отец Ерм. — Остановитесь! Но музыка была так стремительна, так огромна, она столько пророчила бедному сердцу, подстрекая, раня и будоража. И я выжала до отказа педаль. — Да стойте же вы! — приказал игумен. — Я не желаю этого слушать! Верните меня назад! Но Моцарт призывал все новые скрипки, и за них вступались виолончели, альты, флейты, пререкались душные контрабасы — они так хотели бы все повернуть вспять, именно что возвратить назад! Но вся тема была построена на «невозможно!», замешана на «не бывает!», закручена на «не может быть!». А они, эти скрипки, все пытались свое «а все-таки?». А они все подкрадывались со своим «а если?». Вламывались со своим «а вдруг?». — Да что здесь творится? — отец Ерм наконец разозлился. — Остановитесь! Учтите — никакого раскола не было! Католики с нами — одно! Мы взлетели на огромный холм. По нему карабкались кусты, вдалеке дымился остывающий лес. Казалось, все это происходит в последний раз, далее будет лишь стремительный бесконечный спуск, черное, подрагивающее на буграх шоссе. Солнце укрылось за красноватым облаком, все опечатав странным, каким-то искусственным, угнетающим светом. «Доколе?» — затрепетали с надрывом струны. «До самыя смерти», — заныли в изнеможении басы. — Вы сошли с ума! Стойте, иначе я выпрыгну на ходу! — закричал отец Ерм. Он открыл дверь, готовясь к прыжку, примериваясь к летящей земле. Я резко затормозила, но он прыгнул, даже не дожидаясь, когда я остановлюсь. Прыгнул, упал на обе руки, потом вскочил и побежал по траве. Но Моцарт все еще пытался его вернуть, все гнался за ним, все нежнее, все осторожнее ему лепетал. Вроде как «ничего, ничего, все обойдется, она еще так поездит, поколобродит, побезумствует, а потом — станет смирной, спрашивать будет, заглядывая в глаза: "Чего изволите, отец Ерм? Что вам угодно? Что такое эдакое для вас совершить?"» Но поздно: игумен бежал не оглядываясь, пригибаясь, как будто ждал, что вот-вот по нему откроют огонь. Потом вдруг — совсем вдалеке — остановился, резко повернулся ко мне лицом, стал что-то горячо кричать. Я выскочила из машины и рванулась было к нему, но он оттуда, издалека, сделал знак рукой, вроде как: стоп, стоп! И стал сам отступать спиной, продолжая горячиться и все еще что-то крича. Я замерла, подавшись вперед, вслушиваясь в его голос, в слова, но ветер дул не туда, и я поймала только жалкий обрывок… — …а-али Филиппа! — донеслось до меня. И он опять развернулся лицом к бесконечному лесу, и опять стремительно побежал, и больше уже не оглядывался… Я села за руль. Было уже не столь даже важно, что было там: «зачем вы поддерживали Филиппа» или «не удержали», или «что ж вы предпочитали», или «сами себе избрали», или «вы, наконец, узнали», или «если бы вы украли», или же — «оправдали», или же — «осуждали», или же — «обожали», или же — «унижали», а может, что-то другое, еще… Я сидела и слушала, пока Моцарт не вышел весь, кассета щелкнула, и я тогда просто слушала все, что вокруг — лес, луг. Ерм был уже далеко-далеко — скрылся из глаз, исчез. Может, был уже где-то в лесу, может, уже за рекой. Я сидела в смеркающейся тишине. Невыносимо долго. Почти целую жизнь. Потом стало совсем темно. Дионисий в это время растапливал самовар — он собирался вечерять с Матфеем. — Сегодни кытайци прыизжалы в монастыр, — жаловался Матфей. — Я почав размовляты с ными на кытаиськый мови. А воны — нэ розумиють. Цвенькають щось свое — ничого нэ розибраты. Несправжнии, ненастоящии якись кытайци. Нэ ти, — заключил он. А отец Ерм долго шел через лес. Выпала роса. Наверное, он весь промок. Пришел к избе уже заполночь, услышал — Сильвестр и Климент решают свою судьбу, пьют чай, прихлебывая из блюдца: — Надо бы Папе обо всем сообщить, страдаем ведь за него! — Ясно дело, пора бы ему о Патриархе все написать. Чтобы Папа его запретил… И отец Ерм резко повернулся и пошел, сам не зная куда. Но только прочь, прочь. Они вроде даже заметили его тень, силуэт. Вроде даже и выбежали за ним. А его и нет. След простыл. Больше никто с достоверностью о нем ничего не знал. Он просто исчез — и все. Поговаривали, что видели его в Риме, и он там стал весьма важным лицом. Может быть, даже и кардиналом. А то — сообщали, что вроде бы его похитили какие-то новые русские, из бандитов, заперли у себя в зарешеченных хоромах, посадили на хлеб и воду, заставили писать для них иконы и теперь их выставляют на аукционах в Америке и в Европе за бешеные деньги, чуть ли не каждая — миллион. Но мне что-то не очень верится во все это. Мне кажется, даже если б он и попал в Рим и оказался там со всем католичеством с глазу на глаз и со всеми его католиками — разом, то вряд ли бы он в весьма скором, а то и в наискорейшем времени не разочаровался в них. Да хотя бы почуяв этот душок, сходный с тем, который некогда смутил его в аляповатых ангелах, столь сурово приговоренных им к ссылке… А ведь так мило, так благочестиво смотрелись бы эти ангелы на чьем-нибудь буфете или серванте, никого ни к чему не обязывая и не призывая, а просто немного приукрашивая жизнь… А что касается похищения отца Ерма, то тут, зная характер моего духовного отца, я уверена, что, как бы его ни морили, ничего бы от него не добились, никаких икон за миллион долларов. Но кто-то рассказывал, что-де появился, кажется, в тамбовских, а может, и в новгородских лесах некий новый старец, как две капли воды похожий на игумена Ерма. Но только у него покалечена кисть правой руки. Намекали, что сам он ее и покалечил, ибо она, должно быть, соблазняла его. То есть вроде бы отец Ерм поставил наконец-то «стража над дарованием»… И вот этот новый старец — очень строгой жизни, окопался в глухих лесах. Молится за весь мир, постится. Вериги носит. Подвиг молчания принял. Питается акридами и диким медом. И всякие чудесные вещи происходят возле него. Бог весть. И вот в это я готова поверить. И мне даже иногда хочется прыгнуть в отходящий поезд и понестись на всех порах и в Тамбов, и в Новгород, и куда угодно, обшарить там все леса в округе, перевернуть холмы и вдруг, и вдруг — юркнуть за куст, притаиться, осторожно выглядывая: — Он или не он? Порой мне кажется, я чувствую его молитвы за меня. Хотя, может, это — моменты духовной прелести. Ведь слышал же Дионисий, когда вез Татищевых в монастырь, как птицы ему пророчили: «Ерм! Ерм!» А вот у Дионисия теперь новая присказка. Чуть что непредвиденное случается или чуть что не так, он повторяет: эти китайцы не те. Иустин даже у него однажды спросил: — Что ты такое несешь, какие китайцы? — Ненастоящие. По-китайски не понимают. Неужели не ясно? Говорю же тебе — не те. 1999-2002 Больше книг на Golden-Ship.ru 2012 |
Похожие:
 | Николаева Олеся/ Библиотека Golden-Ship ru Современная культура и Православие Научно-информационно-методического центра г. Уфа проводит 8 февраля 2013 г ежегодный комплекс мероприятий «Феринские чтения», посвященный... | | Торик Александр Селафиила/ Библиотека Golden-Ship Структура и объем диссертации. Диссертация состоит из 120 страниц текста, содержит введение, четыре главы, заключение, список литературы... |
| Golden Bay Beach (5 ) Ларнака |  | Публичный отчет мбоу «Оленекская средняя общеобразовательная школа имени Х. М. Николаева» Полное наименование образовательного учреждения в соответствии с Уставом – Муниципальное бюджетное общеобразовательное учреждение... |
| Awards: 2 Oscars (Best Costume Design, Best Music), Golden Globes (Best Supporting Actress) | | 50-Летие Каратэ Киокушинкай Официальный отель: Hotel Melia Grand Hermitage 5, 9007 Golden Sands, Varna, Bulgaria |
| Электронная библиотека Российской государственной библиотеки (ргб) Крупнейшая бесплатная электронная библиотека российского Интернета. Здесь вы можете найти литературу по истории, политике, философии,... | | Рекомендательный библиографический указатель Волгограда ворота: рек библиогр указатель : / Волгогр. Мук «цсгб»; библиотека-филиал №24 им., библиотека филиал №33, библиотека-филиал... |
| Новослободская, дом 23 Светлана Макаренко, +7 (4212) 672 177 Олеся Хрусталева (организационные вопросы) | | ПовесткА заседания Правительства Калининградской области Светлана Макаренко, +7 (4212) 672 177 Олеся Хрусталева (организационные вопросы) |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Библиотека школы занимает отдельное изолированное помещение. Библиотека оборудована | | Библиотека как развивающая среда нового поколения Библиотека как развивающая среда нового поколения: материалы IV межрегиональных библиотечных юниор чтений, Сыктывкар, 25-27 ноября... |
| Какая философия науки нам нужна? Факультет философии и политологии спбгу Светлана Макаренко, +7 (4212) 672 177 Олеся Хрусталева (организационные вопросы) | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Не секрет, что самое трудное в написании сочинения по исходному тексту – аргументация своей точки зрения по поставленной автором... |
| Т. Д. Жукова, кпн, президент Русской школьной библиотечной ассоциации,... Библиотека как когнитивный ресурс инновационных образовательных процессов в школе | | Сковорода Григорій Сковородинівка на Харківщині. Перед смертю поет I філософ заповідавпоховати себе на підвищенні біля гаю, а на могилі зробити напис:... |
