Константин Дмитриевич Кавелин
Воспоминания о Грановском Т.Н.
 
Грановский Т.Н. Кавелин К.Д.
Кто не знал Грановского и случайно не слыхал о нем, тот едва поймет сердечный трепет, с которым эта книга1 снова будет встречена его друзьями и многочисленными слушателями, разбросанными по всей России; лишь очень немногие, умеющие вдумываться в писателя по его произведениям, открывать живую душу в неподвижных чертах портрета,—те догадаются, отчего не могут забыть Грановского все, кто знал его более или менее близко или кто слушал его лекции.
Имя Грановского неразрывно связано с блестящей эпохой Московского университета во время попечительства графа С. Г. Строганова2 и с лучшим временем московских литературных кружков и салонов. Никогда, ни прежде, ни после, не было у нас сосредоточено в одном пункте столько образованности, ума, талантов, знания. Москва была в сороковых годах центром умственного движения в России, к которому, прямо или косвенно, примыкало почти все замечательное в ней в умственном и научном мире. Здесь запасались и вырабатывались те нравственные силы, которые пошли в дело при начавшемся после Крымской войны обновлении нашего внутреннего быта и строя3.
В этот знаменательный рассвет нашей умственной и научной жизни, короткий, как наше северное лето, Грановский был одним из самых замечательных и видных деятелей. Он точно был создан для роли, которая выпала ему на долю. Трудно вообразить себе натуру более гармоническую, более сочувственную и обаятельную. Чуждый односторонности и исключительности, Грановский был не столько ученым и педагогом, сколько художником на кафедре. Действие его на слушателей и окружавших объясняется не строгой последовательностью ученой аргументации, а тайной непосредственной убедительности самого изящного, глубоко-прочувствованного изложения.
Этого рода силе всегда и везде предназначен самый обширный круг влияния, по свойству человеческой природы, и особливо нас, русских, сохранивших, Бог весть каким образом, южные черты под полярными широтами. Огромная начитанность, изумительная память, тонкая образованность и вкус, наконец, самая наружность, верно передававшая его лучшие внутренние качества,— все это вместе делало Грановского одним из самых значительных и влиятельных лиц и в университете и в образованном московском обществе. В то время как большинство талантливых и мыслящих людей легко вдавались в крайности, Грановский, в цветущую пору своей деятельности, принадлежал к числу тех, очень немногих, которые умели понимать и ценить долю истины, заключающуюся в каждом направлении, в каждой мысли, и потому он оставался связующею нитью между противоположными взглядами, уже в то время начинавшими зарождаться в московских литературных и ученых кружках. И сильными и слабыми своими сторонами Грановский полнее, лучше всех других выражал характеристическую черту тогдашнего умственного движения в Москве. То было пробуждение умственной жизни. Существенный и важный смысл его заключался в неопределившихся еще стремлениях и предчувствиях; напрасно старались бы мы увидать в нем развитие и борьбу уже установившихся мнений и взглядов; ни тех ни других еще не существовало4 Тогда совершался такой же перелом в русской мысли, какой, вслед за тем, начался и во внутренней жизни России. Между тем и другим явлением нельзя не заметить тесной органической связи. Взгляды, появившиеся во время этого литературного и научного движения, представляют первые попытки самостоятельного критического отношения к нашему прошедшему и настоящему; они многозначительны не как твердые результаты науки, а как признаки пробуждения у нас литературных и научных интересов. При этом характере тогдашнего нашего умственного движения, натура, подобная Грановскому, должна была играть одну из первенствующих ролей. Его чуткий, исполненный такта ум как будто сознавал, что время формулировать мнения и взгляды для нас еще не приспело, он как будто медлил решительно стать в ряды которой-либо из враждовавших между собою литературных партий. Все это необходимо взвесить и принять в самое внимательное соображение, чтоб понять и по заслугам оценить то весьма немногое, что уцелело от многообразной и чрезвычайно обширной деятельности Грановского. По самому свойству его личного характера и того времени, лучшие стороны этой деятельности не могли укладываться в книгу или статью, а выражались в лекциях, в беседах, в личных сношениях, переходили этими путями в повседневный оборот и оплодотворяли русскую мысль и жизнь новыми живительными мотивами. Только тупая близорукость способна сказать, глядя на два не слишком больших тома сочинений Грановского: что же такого замечательного сделал прославленный московский профессор? Где его труды, где его заслуги5 Труды его в тех поколениях, которые с университетской скамьи понесли в русскую жизнь честный образ мыслей, честный труд, сочувственно отозвались к делу преобразования; заслуги его в воззрениях, выработавшихся в московских кружках, в умственной работе которых он принимал такое живое и деятельное участие и в которых занимал такое видное место. Мы теперь мало ценим этого рода труды и заслуги. Когда литературные и ученые кружки пришли в упадок, над ними стали подсмеиваться, об них начали отзываться с пренебрежением. По мере того как они разлагались, значение их, разумеется, утратилось. Но по тому состоянию, в которое они тогда пришли, было бы крайне ошибочно судить о том, что они были в эпоху их процветания. Можно сказать без преувеличения, что в московских литературных кружках зародилось и созрело все наше последующее умственное движение, как некогда из средневековых цехов преподавателей и учащихся выработалась впоследствии немецкая наука. Оттого мы убеждены, что история образования, развития и преемства наших литературно-ученых кружков составит, со временем, любопытнейший и поучительнейший отдел в истории нашего просвещения. Для теперешнего, поверхностного на них взгляда, существование их было будто бы бледно, ничтожно и почти бесследно; но вспомним, например, литературный кружок «Арзамасского гуся»6. Мы знаем о нем кое-что, только благодаря рассказам бывших его членов; а между тем, из него вышла целая фаланга замечательнейших русских писателей, государственных людей и общественных деятелей . Кто измерит то влияние, которое этот кружок имел на своих сочленов? Кто определит, в какой мере это благотворное влияние перешло потом в замечательные литературные произведения, в законодательные и административные меры, в практическую деятельность, в общественную и даже частную жизнь?
П. В. Анненков обычным своим мастерским пером восстановил для нас, насколько было возможно, стертый образ другого кружка, который в тридцатых годах составился в Москве около Н. В. Станкевича. Для того, кто не имеет смысла к такого рода явлениям, глубокое уважение и сочувствие, с которым биограф Станкевича говорит о нем, покажется совершенно непонятным. «Что же такое в самом деле Станкевич? — подумает он;—что же он написал, что сделал замечательного? Неужели право на уважение потомства и на страницу в истории дают каких-нибудь два, три десятка писем к друзьям, в которых выражаются одни, никогда не осуществившиеся, намерения исполнить разные литературные и ученые труды?» Так. с видимым основанием, скажет всякий, кто сам не испытал на себе чарующего, живительного и благотворного влияния наших исчезнувших литературных и ученых кружков,—и, разумеется, жестоко обманется. Станкевич был другом и предшественником Грановского'. Их натуры, характер их действия и влияния на людей были чрезвычайно сходны и родственны между собою. Станкевич, подобно Грановскому, стоял во главе литературного кружка, из которого вышло несколько замечательнейших литературных и общественных деятелей; только кружок этот был гораздо теснее, а потому и сфера непосредственного влияния и действия Станкевича гораздо ограниченнее. Но если мы припомним, что из этого кружка вышли Грановский, Белинский, Кольцов, Боткин, не считая многих второстепенных деятелей10, то должны будем признать, что он далеко не бесплодно существовал для России и для русского образования; что Станкевич оставил по себе нечто большее тех немногих писем, в которых мы напрасно стараемся теперь уловить тайну влияния его на окружавших его друзей; указывая на них, он мог бы сказать: «вот — мои книги!»
К исходу сороковых годов блистательное развитие московской литературной и научной жизни ослабело. Будущее раскроет и объяснит, произошло ли это от случайных причин или к тому привел целый ход русской жизни" и возраставшее с каждым годом разъединение мнений и взглядов: нам, современникам, нельзя судить с необходимым беспристрастием о том, чему мы были живыми свидетелями. Как бы то ни было, на Грановском эта перемена отразилась болезненно и скорбно. Резкая противоположность направлений шла вразрез с тем гармоническим складом умственных и нравственных стремлений, который составлял, можно сказать, его живую душу. Последние шесть-семь лет своей жизни Грановский был уже не тот, полный сил и веры, каким его знали все прежде. Печальный исход Крымской войны надрывал глубокой скорбью его русское сердце. Мы увидим, что он как будто снова встрепенулся, но умер внезапно, среди забот об основании в Москве учено-литературного журнала и с живым предчувствием нового времени, которого только начало суждено было ему увидеть.
Редкий человек проходил у нас в жизни с таким поэтическим ореолом, как Грановский; редкий внушал к себе столько сочувствия и умел так глубоко сочувствовать другим. После него из видимого, осязательного наследства осталось только два тома сочинений; невидимое наследство осталось громадное,— в воспоминаниях о нем, в том, что думалось и делалось хорошего и честного посреди нас под влиянием, по наитию, в память Грановского. Пройдет одно какое-нибудь поколение, и имя этого замечательного русского общественного деятеля будет жить разве еще в рассказах отцов детям, но никогда не исчезнут и не изгладятся в России плоды честной его мысли и честной его деятельности.
Благоговейная память почитателей и друзей снабдила новое издание сочинений Грановского лучшим его портретом из всех, какие нам удавалось видеть'5. Тяжело и горестно думать, что мы должны уже бережно и заботливо сберегать для грядущих поколений память о том, кто мог бы еще жить теперь между нами и был бы так полезен своим словом, мыслью, авторитетом, значением. Грановский умер одиннадцать лет тому назад, на 42-м году от рождения.
К.Д. Кавелин.
Т.Н. Грановский
Впервые очерк опубликован в журнале «Весник Европы», 1866. Т. 1У. С. 40-44.
Печатается по кн.: К.Д. Кавелин. Наш умственный строй. Статьи по флософии русской истории и культуры. М., 1989. С. 256 – 260.
Кавелин Константин Дмитриевич (1818-1885 происходил из дворянской семьи, с 1829 г. поселившейся в Москве. К поступлению в Московский университет его готовили К.А. Коссович и В.Г. Белинский, который впоследствии станет другом Кавелина. В 1835 г. успешно сдав экзамены на филосоский факультет, Кавелин втом же году перешел на юридический. В университетские годы был близок со славянофилами Д.А. Валуевым, В.А. и Н.А. Елагиными, П.В Киреевским, однако в дальнейшем стал членом западнического кружка.
В 1839 г. окончил Московский Университета с золотой медалью за сочинение «О римском владении», в 1841 г. выдержал магистерские экзамены, в 1844 г. защитил магистерскую диссертацию «Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства в период времени от Уложения до Учреждения о губерниях».
В 1844-1848 гг. чиал в Московском университете курс по истории русского законодательства, восхищавший слушателей обширностью познаний лектора изяществом изложения. Ученик Кавелина, известный историк Б.Н. Чичерин всю жизнь хранил записки этих лекций (РГБ Ф. 334. Карт. ХХIII. Ед. хр. 1). Концепция курса была изложена Кавелиным в статье «Взгляд на юридический был древней России», напечатанной в 1 книге «Современника» за 1847 г. Защитник теории родового быта, Кавелин столкнулся со славянофилами, считавшими общину первоначальнымукладом жизни Древней Руси, поэтому кавелинский «Взгляд …» вызвал полемические ответы Ю.Ф. Самарина («О мнениях «Современника» исторических и литературных» в «Москвитянине» 1847 г.) и К.С. Аксакова («О древнем быте у славян вообще и у русских в особенности (по поводу мнений о родовом быте)» в 1 томе «Московского сборника» 1852 г.
В 1846 – 47 гг. Кавелин вел длительную дискуссию с А.С. Хомяковым по частному вопросу о переселинии бургундов, в которой его поддержал Т.Н. Грановский. Своему университетскому учителю благодарный ученик посвятил не только публикуемый в настоящем издании очерк, но и трактат «Задачи психологии» (1872); о Грановском Кавелин писал и в воспоминаниях о В.Г. Белинском, и в библиографическом очерке об А.П. Елагиной.
Воздействие Грановского на русское общество, утверждал Кавелин, не ограничивалось двумя томами его сочинений: он оказал мощное нравственное влияние на поколение слушавших его лекции, и они «с университетской скамьи понесли в русскую жизнь честный образ мыслей».
Но нельзя не заметить и того, что Грановский в трактовке Кавелина стал похожим на него самого в пору написания очерка, то есть во вторую половину 1860-х годов, когда он не был склонен драматизировать отношения между западниками и славянофилами, когда курс на реформы, взятый правительством Александра II, воодушевил и объединил сторонников того и другого кружка.
Кавелин прав, когда пишет о Грановском как очень гармоничной, необычайно тактичной личности. Недаром А.И. Герцен назвал Грановского «примиряющей натурой» – спор принимал менее острый характер, когда в него вступал деликатный Грановский.
Однако при широкой терпимости к людям и мнениям Грановский было человеком твердых убеждений, и готовности к устпкам в отношении противоположной партии не обнаруживал: в 1845 г. он вынужден был признатьневозможность примирения со славянофилами, не принял приглашение И.В. Киреевского участвовать в обновленном «Москвитянине», именно он вызвал на дуэль поэта Н.М. Языкова из-за его клеветнических стихов, и друзьям пришлось приложить немало усилий, чтобы предотвратить его дуэль с П.В. Киреевским, принявшим выхов на себя из-за немощности Языкова; со своим другом А.И. Герценом Грановский разошелся еще до его отъезда за границу. Эти факты остались за пределами очерка Кавелина.
Однако в 1850-е годы, во времена ожесточенных споров западников и славянофилов, позиция Кавелина была бескомпромиссной: в 1857 г. он опубликовал в «Русском вестнике» памфлет «Слуга. Физиологический очерк», направленный против В.В. Григорьева, автора непочтительной к памяти Грановского статьи, и против славянофильского журнала «Русская беседа», где она появилась. Оценки Кавелина отличались такой резкостью, что даже не жалующий славянофилов редактор «Русского вестника» М.Н. Катков просил их смягчить.
Репутация Кавелина была безупречна, он всегда оставался на нравственной высоте. В 1848 году он счел для себя невозможным остаться в Московском Университете, где воспитанием студентов занмаются нравственно нечистоплотные личности (Н.И. Крылов, действующее лицо нашумевшей истории, о которой см. на с. настоящего сборника).
В 1861 г. Кавелин покинул Петербургский университет, в котором читал лекции с 1857 г. из-за недопольства репрессивными мерами администрации во время студенческих волнений.
В последние годы своей жизни ученый преподавал в Военно-юридической академии, писал труды, посвященные проблемам психологии и этики («Задачи психологии», 1872; «Задачи этики», 1884).
Примечания
1…эта книга …– В 1866 г. вышло второе издание сочинений Т.Н. Грановского (в двух частях).
2. … во время попечительства графа С.Г. Строганова … – С.Г. Строганов был поечителем Московского учебного округа в 1835 – 1847 гг.
3. … при начавшемся после Крымской войны обновлении нашего внутреннего быта и строя. – Имеются в виду крестьянская, судебная и земская реформы.
4. На формирование взглядов Т.Н. Грановского оказали влияние его друзья Н.В. Герцен, В.Г. Белинский, Н.В. Станкевич – он стал активным деятелем западнического лагеря.
5. …над ним стали посмеиваться… – Эти насмешки не имели под собой никаких серьезных оснований – умственная жизнь людей тридцатых-сороковых годов была возможна только в кружках: из-за невозможности активного практического действий движение происходило в сфере мысли. «Писать было запрещено, путешествовать запрещено, можно думать, и люди стали думать», – писал А.И. Герцен (Герцен А.И. Россия и Польша // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. М., 19.. . Т. ХIY.
С. 10). В воспоминаниях «Москва сороковых годов» Б.Н. Чичерин также взял кружки под защиту: «Однажды я сказал Ивану Сергеевичу Тургеневу, что напрасно он в «Гамлете Щигровского уезда» так вооружился против московских кружков… Это были легкие, которыми в то время могла дышать сдавленная со всех сторон русская мысль» (Б.Н. Чичерин. Москва сороковых годов». М., 1997. С. 19)
6. … вспомним …литературный кружок «Арзамасского гуся». – Речь идет о литературном обществе «Арзамас» (1815 – 1818), участниками которого были В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, К.Н. Батюшков, А.С. Пушкин, Д.Н. Блудов, Д.В. Давыдов и др. Литературные портреты арзамасских «гусей» см. в книге М.И. Гиллельсона «Молодой Пушкин и арзамасское братство». Л., 1974.
7. … восстановил … образ другого кружка… около Н.В. Станкевича. – О кружке Н.В.Станкевича см.: Аксаков К.С. Воспоминание студентства 1832 – 1835 годов. С….настоящего издания; Анненков П.В. Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография. М., 1857.
С. 9. Гершензон М.О. История молодой России. М.-Пг., 1923. с. 216. И П.В. Анненков, и М.О. Гершензон назвали Грановского продолжателем Станкевича
8. … не считая многих второстепенных деятелей… – Помимо названных К.Д. Кавелиным деятелей из кружка Н.В. Станкевича вышли К.С. Аксаков, М.А. Бакунин, О.М. Бодянский, которых нельзя причислить к второстепенным деятелям.
9. К исходу сороковых годов блистательное развитие московской литературной и научной мысли ослабело. – Виной этому была наступившая после поражения французской революции 1848 г. реакция в России (1848 – 1855).
10. Последние шесть-семь лет своей жизни Грановский был уже не тот … каким его знали все прежде. – В «Былом и думах» А.И. Герцен писал о полученных в этот период письмах Т.Н. Грановского, в каждой строке которых была «разъедающая, мертвящая грусть». В статье «1831 – 1863» Герцен, вспоминая о «темной семилетней ночи» (1848 – 1855), писал: «Россия онемела, Грановский благословлял судьбу умершего Белинского и завидовал его смерти».
11. … умер внезапно, среди забот об основании в Москве учено-литературного журнала. – Речь идет об «Историческом сборнике». Б.Н. Чичерин писал в «Москве сороковых годов», что Т.Н. Грановский готовился к работе, был «бодрым, здоровым, исполненным веры в будущее» (Чичерин Б.Н. Москва сороковых годов. М., 1997. С. 151). В «Былом и думах» (гл. ХХ1Х, «На могиле друга») А.И. Герцен сожалел о том, что Грановский ушел «в самом начале какого-то другого времени для России», не подышав «новым воздухом».
12. … память почитателей и друзей снабдила новое издание сочинений Грановского лучшим его портретом … – Гравюра с дагерротипа К. Даутендея.
|
