3 юродивые и кликуши
Скачать 2.59 Mb.
|
ГОРОДСКИЕ ПЬЯНИЦЫ 66 Подлые люди и поныне пьяных напитков употребляют, может быть, более, нежели ще инде, однакож, нельзя назвать всех пьяницами. Болтин. Прим, на лексикон. II. С. 243. Так отзывался о народе один из русских историков прошлого века. С тех пор много утекло воды, много переменилось. На народ уж больше не глядят, как на подлого пьяницу, и пьянство в народе представляется уже не как безусловный порок, а как печальный факт, обусловленный 175 историческими судьбами. Народ не мог не пить, не мог не пьянствовать. С XVII века и до окончательного введения откупов курить вино и варить пиво дозволено было черному духовенству, дворянам, детям боярским, приказным людям, людям гостиной и суконной сотни,— словом, всем, исключая народа: народу определено пить водку в кабаке. Мы видели, что такое «кабак», что такое «верные целовальники», мы знаем, что терпел народ, знаем, что единственным счастием его было «завить горе ремешком, хлебнуть сиротской слезы». Совершенно в другом положении было общество, на стороне которого были и всевозможные права, и довольство, и большая свобода, и просвещение, но общество пьянствовало и пьянствует нисколько не меньше народа. Попробуем войти в кабак XVII века. Судя по описанию орловского кружечного двора, в 1679 году кабак представлял следующий вид. Войдя на двор, огороженный дубовым тыном, мы видим сосновую избу в три сажени, при ней клеть с приклетом такой же меры и погреб с выходом, построенный из дубового дерева. Двери и ворота запираются железными цепями и крюками. Кроме шести таких цепей, есть еще цепь о двенадцати звонах с ошейником — для пса или для человека — для кого случится (Белев, библ., П. Прилож., с. 14). В избе на стене висит светец, уши железные, у печи лежат топор и рогачи, и где-нибудь на полке хранится клин, который пьяным вставляли в рот и завязывали сзади. Кроме ставцов и ковшей, в кабаках находится разная посуда: яндова, осьмуха, полуосьмуха, воронка большая медная, а для мелкой продажи крюки — чарки с крючком вместо ручки, висевшие по краям яндовы . За стойкой сидит целовальник, и если кабак казенный, то в углу сидят подьячие, которые пишут сколько и кому продано вина, выдают кабачные памяти, сбирают явочные пошлины и пр. Летом кабак пуст, но зимой и по праздникам, особенно на святой и на масляной, полон с утра и до ночи. Гости кабацкие разделяются на два главные рода — одни придут, выпьют и уйдут, другие вечно сидят и пьют. Пьющие на кабаке опять разделяются на два рода: одни — пьяницы из народа, так называемая голь кабацкая: это — нищие, беглые, бродяги, воры, мастеровые. Между ними мужчины и женщины. Другие же — пьяницы, вышедшие из городского общества, называемые кабацкими ярыгами. Это — духовные, бояре и подьячие. Здесь преимущественно мужчины, ибо женщина в «обществе» загнана и лишена даже права пойти в кабак. Пользуясь актами, изданными правительством и частными людь- *Изгнанные из употребления откупщиками крючки в настоящее время снова вошли в жизнь: столь живуча сила обычая. 176 ми, мы имеем самые подробные известия о городских пьяницах. С самого XVI века идет непрерывный ряд обличений против «запойственного жития» духовных особ. Курбский, «Стоглав», дополнения к Судебникам, все Соборы, Иван Грозный, Алексей Михайлович, Духовный Регламент — все твердят об одном и том же. Выписью 1552, данною царем Иваном Васильевичем Берсеневу и Хованскому, запрещается в Москве «священническому и иноческому чину в корчмы входити и в пьянстве упиватиря, празднословить и даяти, а которые учнут по корчмам ходити и учнут в пьянстве упиватися и по дворам и по улицам скитаться пьяными, таких ловить и брать с них заповедь, как и с «простых бражников», и потом рассылать в монастыри». Судебником 1552 года запрещается «попам по корчмам ходити и в пьянстве упиватися»... ...К посетителям кабаков присоединялись толпы подьячих и приказных. Кабак был и отчасти остался до сих пор единственным народным присутственным местом. Здесь писались жалобы, доносы на помещиков, здесь впоследствии составлялись фальшивые пачпорты, здесь — есть предание — подьячий писал мужикам просьбу об уничтожении «волостей» (Худяков. Материалы для изучения народной словесности). К подьячим присоединялись более и более и нередко и дворяне и другие горожане, которые, по свидетельству иностранцев, целые дни проводили в кабаках, и из этих-то городских пьяниц выработался мало-помалу замечательный тип «кабацких ярыг», существующих благополучно до сих пор (Нищие на святой Руси). Это были круглые нищие и отъявленные пьяницы. Толпясь у кабаков, они выглядывали человека, которого могли бы споить и обобрать, останавливали проходящих и униженно вымаливали у них «чарочку винца Христа ради». Целовальники делали с ними что хотели. В 1628 году в Шуе был откупщиком «москвитии» Мишка Никифоров с товарищами. Эти откупщики бьют челом царю, что у них в Шуе на «государевом кабаке», ночью, 18 декабря учинился грех: упала свеча от постава с огнем и загорелась на полу рогожа, а в то время в кабаке валялся на полу «в ярыжных князь Иван Гундоров». Вскочил князь и учал тое рогожу гасить, и на нем, князе Иване, порченки загорелись, и ноги от тех пор-ченок потлели. А на князе Иване,— продолжает челобитная,— есть «черная немочь», и он «ныне (?) тою немощию болен лежит, что ведают многие посадские люди, и отец его духовный», а князь Иван «по многим городам на кабаках валяется», то вели, государь, явку тому записать, и если князю Ивану, на твоем, «государеве кабаке» случится смерть, то чтоб нам, государь, от тебя в пене не быть. Так 177 торопились донести царю шуйские откупщики, хотя Гун-доров, сгоревший (сожженный) в кабаке, тут же на месте и умер. Начинается дело, из которого открываются многие печальные подробности тогдашнего отношения Москвы к областям. Мы уже видели, что в Шуе откупщиком был «московитин», т. е. родом из Москвы. Откуп он получил, вероятно, по милости московских подьячих и, приехав в Шую, стал безнаказанно совершать всякие злодеяния. 8 декабря он привез из Москвы грамоту, по которой велено было отдать ему шуйский кабак, бывший до того по вере у выборных людей, именно у головы Ивана Володимерова, которого велено было во всем счете «и долговые и напой-ные» (т. е. что должны были пьяницы, что они напили в долг) отдать ему, Мишке, в откуп и ему же отдать запасы и питье и всякий кабацкий завод и кабацкий двор, оцепив все это посадскими людьми, и взять за все деньги, и выслать их в Москву, а Володимерову выдать расписку в получении. Воевода, боясь казни, тотчас же сдал новому откупщику кабак со всем кабацким заводом, верного голову Володимерова счел по приходным и расходным книгам и стал требовать у откупщика расписки, но он расписки не давал, а 14 декабря уехал в Москву жаловаться на бывшего верного голову, а вместо себя оставил своих товарищей, Постничка Семенова с четырьмя человеками, которые даже и в откуп не были записаны. Воевода, боясь ответственности, стал требовать у Постничка с товарищами отпи-си в принятии кабака, и отписи опять не получил, а между тем откупщик, живший все еще в Москве, подал новую жалобу уж на самого воеводу, что он 16 декабря Постничка Семенова с товарищами на привязи мучил и в тюрьму сажал, «в кабацких дворовых денгах», а в заводных и кабак с амбарами запечатан стоял и пития не было, а Постничко с товарищами три недели (?) сидели в тюрьме, да еще вымучил с них двадцать рублев денег, да ведро вина, да приставы и людишки воеводы взяли у них пол-сема денег». Воевода отвечает, что все это неправда, и с своей стороны доносит, что Постничко Семенов с товарищами 18 декабря ночью сожгли в кабаке до смерти князя Ивана Гундорова, «обертя его в рогожину». Я, прибавляет воевода, писал уже об этом в Москву (да не получил ответа), а князь Гундо-ров, пролежав у откупщиков в анбаре одиннадцать дней, 29 декабря взя был отцом своим князем Иваном Гундоровым. Царь приказал исследовать это дело губному старосте, Флору Кишкину. Кишкин также норовит откупщику и тянет дело до мая месяца, а 29 мая воевода жалуется на него, что он написал ложный обыск, а писал тот обыск дьячок Ивашка Семенов, ведомый вор. Чем кончилось это дело — неизвестно. Должно думать, что дело о сожжении повелено 178 предать забвению, а откупщик с губным старостой стали распоряжаться в Шуе, как у себя в доме. В 1635 году шуя-не жаловались царю, что поймали они у Флора Кишкина разбойника Федора Заявецкого, который, чтоб выпутаться, стал клепать посадских людей разбойничьими покупками, а Кишкин начал печатать у них домы. Около этого же самого времени (1634) существовал другой знаменитый «кабацкий ярыга», князь Федор Пожарский. Дяди его, князья Михайло и Дмитрий Пожарские, жалуются на него царю и пишут, что племянник их «на государевой службе» в Москве заворовался, jaer беспрестанно, по кабакам ходит, пропился донага и стал без ума, а дядей своих не слушает, хотя они всеми мерами его унимали, били «и на чепь и в железо сажали». «Поместьице твое, государь,— пишут они,— царское жалованье давно запустошил, пропил все, и ныне, государь, в Можайске с кабаков нейдет, спился с ума, а унять его не умеем. Вели, государь, его из Можайска взять и послать под начал в монастырь, чтоб нам, «холопем твоим», впредь от тебя, государь, в опале не быть». Царь написал об этом можайскому воеводе и велел прислать Пожарского в Москву, в разряд. Вместо прекращения подобных кабацких ярыг, с течением времени они все больше и больше увеличивались. Случалось, и дворяне пропивали имения, и одни из них шли промышлять по кабакам, другие — в клубы, третьи делались сводчиками, стряпчими. Пропив все с цыганками, они сами становились цыганами и начинали торговать лошадьми. К подобным дворянам присоединялись толпы «чиновников», сменивших старых подьячих и приказных, и целая армия цеховых и мещан, для которых кабак сделался единственным убежищем в жизни. Между тем, исключая кабаков, вырастали притоны кутивших господ, «трактиры» с клубами табачного дыма, с дикими криками, стуком киев «в отдельной» комнатке, где маркер обделывает какого-нибудь господчика. Барство развратило все трактиры и гостиницы; никуда нельзя войти без того, чтоб тебя не приняли за «барина», т. е. за человека, способного кидать даром деньги. Но видно мало было трактиров с одними «машинами». Вся Москва с прошлого года усеялась «трактирами» с арфистками, русскими и немецкими, с танцами, с хорами музыкантов. Эка, подумаешь, веселятся. Но сволочь, пившая, как мы видели, некогда в одних кабаках с Пожарскими и Гундоровыми, давно уже живет особняком, сделав кабак как будто какою-то собственностью людей своего класса. Число городских пьяных увеличивается неимоверно. У них явился даже новый праздник — «понедельник». По понедельникам, как и по воскресеньям, все кабаки набиты битком. Число кабацких пьяниц определяется лучше всего числом кабаков. Ка- 179 баков в Москве в 1847 году было 206, в 1862 — 218, а вместе с трактирами и другими питейными заведениями — 371, а в 1863 — кабаков 919, а вместе с другими питейными заведениями — 3 168. Экая роскошь, подумаешь! Великое благодеяние для людей, которые, по их же словам, «хлебают сиротские слезы, завивают горе ремешком! КОРЧМА 67 Исторический очерк История корчмы — это история ополячення, онемече-ния, отатарения, словом всего, чего хотите, только не развития славянской жизни из славянских начал 68. Один из главных признаков сложившейся народной жизни — это следы социального ее устройства, которое проявляется в организации городских общин (гильды-брат-чины, цехи-артели) и в заведении питейных домов. Общественные питейные заведения делаются известными на Западе со времени Карла Великого. Здесь сходятся все, и светские, и духовные, и в капитуляриях Карла Великого и его преемников не раз повторяются предостережения благоразумной администрации, «ut monachi et clerici tabernas non ingrediantur edendi vel bibendi causa»*. С тех пор эти питейные дома живут и развиваются, вместе с остальной жизнию Европы, вплоть до настоящей минуты (Delvau. Caf?s et cabarets de Paris. Paris 1862). Древнеславянские общественные заведения, куда народ собирался для вершения общественных дел, для бесед и попоек, назывались корчмами. «Корчма» вместо «кормча» (Микуцкий. Отч. по II отд. Ак. Н.) от. серб, «крма», церк.-славянского «кръма» — пища, русск, «корм», откуда серб, «крмача», родител — «крмача». От славян корчма перешла к эстам: (K?rts, K?rtsmit) и к финнам. Корчмы, следовательно, были питейными и съестными домами. Здесь, в корчмах, приставы передавали народу постановления правительства; здесь судились и разбирались возникавшие между приезжими и гостями споры, и корчмы долго заменяли позднейшие ратуши и были гостиными дворами (Погодин. Исторический сборник. IV. С. 225). Начиная с XI века, мы встречаем корчмы на Руси киевской, у новгородских славян, у болгар, сербов, в Чехии (Mater Verborum), в Польше, в Жмуди (Устава земли Жомойтской), и у славян прибалтийских. В Сербии, как и везде, продажа напитков вольная. Душан (1336—1355), подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: «и крьчьму да носе» (Майков. История сербского языка). Впоследствии, именно в наше время, под влиянием неметчины, корчма у сербов исчезает (Вук. Кар. Срп. ріечн.), но остается еще у болгар, где она сохраняет свое старинное народное значение и отличается от «механы» (гостиница, городской трактир, питейный дом), заимствованной от венгров или от турок. Южнославянская крчмарица, кръчмарка (корчмарка) — это не теперешняя великорусская целовальничиха, а, напротив, один из лучших членов сельского мира. В песнях южных славян корчмарка постоянно является лучшим другом народных героев. У каждого из них есть своя посестрима — корчма-рица, которая ухаживает за своим милым, спасает его от гибели. В корчмах проводит время за вином знаменитый герой южнославянского эпоса, Кралевич Марко: Вино пию Кралевиче Марко, Вино пию у'ладна ме'ана** . Так начинаются почти все песни о Марке Кралевиче, и в одной из них корчмарка Ангелина спасает своего побратима Марка Кралевича от врага его, Гина Арнаутина; в другой песне, она отправляется в Софию и сватает за Марко дочь болгарского царя Шишмана (Попов. Путешествие в Черногорию). Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты; посреди ее — огнище, где пылает огонь; в крыше сделано отверстие для дыма; вокруг огнища стоят столики и стулики, на которых сидят гости — старики, собирающиеся для бесед, певцы, которые рассказывают о старине, нищие и постоянные члены корчмы — портной, обшивающий всю окрестность и знающий все новости, поп, как один из главных членов сельской общины, и дьячки. В углу корчмы приделана лавочка, где продают веревки, орехи, фасоль, пшено, и тут же стоят бочки вина и ракии (водки). К бочке приделана втулка (ка-нелка), заткнутая чепом; из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока) или в глиняный кувшин (пукал), откуда оно разливается в чаши. Древнеславянские напитки — квас, пиво и мед — совершенно исчезли у болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой, употребляемой только людьми богатыми. У шопов, где больше сохранилось остатков старины, существуют еще истые славянские корчмы с девушками-корчмарками. Корчмы западных славян являются уже центрами общественного, финансового и юридического управления (Preusker. Blicke in die vaterl?ndische Vorzeit). Сначала они, *T. e.— «чтоб монахи и духовные лица не ходили в корчмы для еды и для питья». 180 **В холодной, прохладной корчме. 181 как и везде, были вольными учреждениями, куда народ спокойно сбирался по торговым дням; потом делались княжескими, казенными или, вместе с землею, переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить lib?ra taberna (Валуев. Симбирский сборник». I. С. 31), или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы, taberna occulta, известные с XII века (Погодин. Исторический сборник. IV. С. 222). В винодольском законе хорватов, по рукописи XIII века, упоминаются уже немецкие «товерна» и «товернар», но на полях рукописи, для означения корчмы, изображен стол, а на нем ведро, кружка и жмуль (Чтения. 1846. IV. С. 27, 41). В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке, в каждой жупе, и была центром финансового управления округа. В Колобреге при двух жупанах было и две корчмы (Гилъфердинг. История балтийских славян. LIX). В польских городах везде, на площади или рынке, среди города стояла корчма, также называемая таверной. В Богемии и Польше, начиная с XI века, известны корчмы вольные и казенные. В иных городах было от двух до четырех корчем: «in Bitom targowe duae tabernae; in Siewor novum targowe, una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae» (Szczygielski. Tinecia. II. C. 138; Погодин. Исторический сборник. IV. С. 225). Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма. В юго-западной Руси доселе еще удержалась древне-славянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки старинных огромных корчем, превращенных теперь в заездные домы и составляющих как бы кварталы местечка (Шпилевский. Путешествия по Полесью и Белорусскому краю). И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков (Этнографический сборник. I. С. 226), то в Виленской губернии еще попрежнему все общественные дела решаются в корчме (Там же. С. 290), и во всей Белоруссии и Украине, несмотря на все усилия обратить корчму в шинок или кабак, она доселе еще служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму; свадьба, отправляясь в церковь, заезжает в корчму. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые собираются сюда плясать под музыку (Эн-тографический сборник. II. С. 241; Вестник Европы. 1828. Кн. 5—8. С. 77). «Що божоі неділі, чі праздника, після обіду, хлопці та дівчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяіни и жінкі збираютця до іхь подивитись та побалакать де о чім, а піц час и чарку горілкі випить. От зібралось 182 біля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубокь с дивкою танцює, а старійши, люльки запаливши, посідалі собі на приспі тай балакають» (Основа. 1862, январь). «Да не всіжь и пьяниці,— рассказывает другой.— Одні приходять сюда побачитись з добрими людьми да побалакать, а другі — так, як оце й я — щоб послухать розумних людей и почуть що робитця у світі» (Основа. 1861, июль). В праздник, когда нет дела, «чоловік» с утра уже идет в корчму и говорит жене: «нада схадзиць на часок в карчму», и идет, вполне уверенный, что останется там до обеда или до вечера. Жена обыкновенно отвечает: «пайдзешь на часок, а прасядзишь да начи; виць в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь» (Энтографический сборник. II. С. 242). Итак, корчма Южной Руси представляется нам коренным народным учреждением, из которого, при движении народной жизни, могло б вырасти то, что у нас именуется клубами и собраниями, но только в более приличном виде. Тогда как из нашего собрания, пожалуй, выведут человека, к нему не принадлежащего, из свободной народной корчмы не выведут никого, и тогда как у нас женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клуба — одни мужчины, в корчму входят все: и мужчины и девушки. Здесь-то, в корчме, гуляла и прекрасная благородная Бондарувна, жертва польских насилий и один из лучших женских образов украинской поэзии: Ой у Луцку, в славнім місти капелія грае, Молодая Бондарувна у корчмі гуляє. Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак или шинок, куда теперь и дівчата частуют (Основа. 1861), но уже к позору нашей современности, столь неприлично гордой своими успехами... дівчата, ночные собрания которых разгоняют для «порядка», собираются в корчмы пить... Моя дочка ледащица — не ночуе дома, Моя дочка ледащица — не хоче робити, Да як прійде неділенька — йде в корчму пити. Так как в корчме продавались питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчмы (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках древней Руси (MikloSich. Lex. fasc. II. С. 318) у сербов: «прода]е на крчму» — значит продавать по мелочи. Слово «крьчьмьница» встречается в древнейшем переводе пророчеств Исайи (Описание славянских рукописей. М., 1855—1869. Т. I. С. 88). В древнеболгарском языке «крьчь-мница» — taberna, «кръчьбьник» вместо «кръчьмьник» — Х<іттт|Хо?. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, 183 во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. «Приключился,— говорит одна легенда,— яко неціи человецы честніи по мірскому в корчемнице піяху, и глаголюще с собою о разных вещах» (Памятники старинной русской литературы. I. С. 141). Корчму знает «Русская правда», составленная около XII века, может быть, в Новгороде, и, подобно сербам, употребляет слово «корчьмствовать» в значении мелкой, розничной продажи. На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчем; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими восьмью рынками и несметным множеством товаров, в не менее богатом Новгороде, в Пскове и Смоленске корчмы составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Мстислава 1150 года упоминаются «мыта и корчмити» как подать с приезжих торговцев. В Новгороде и Пскове корчмы — собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: «а сво-бодъ ти ни мыть на новгородьской волости не ставити». По псковской грамоте, которую относят к 1397 году, запрещалось «княжим людем корчмы по дворам не держать ни на Пскове, ни на пригороде, ни ведра, ни корец, ни бочкою меда не продавати» (Карамзин). Это право города не уступали даже соседям. В 1474 году князь-местер Риз-ский прислал посла к великого князя воеводе, князю Данилу Дмитриевичу, и к князю псковскому Ярославу Васильевичу, и ко всему Пскову, и говорил: «аз князь великой Илифляшской и Ризской повествую, чтобы ми есте мир дали; и яз князь-местер с воды и с земли оступаюся дому святыя троица, и всего Пскова, моих сусед, да и за то маюся, что ми к вам в Псков из своей волости корчмы пива и меду не пущати, а колода отложити по всей моей державе, а на том пишу грамоту и крест целую за всю свою державу и за вси города а опроче пискупа юрьевского и всех юрьевцов». Узнав об этом, юрьевские послы также дали обязательство: «им во Псков корчмы не возити, ни тор-говати, ни колоде (заставы) у костра не держати» (Памятники старинной литературы. IV. С. 248—249). Вольные корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники, «наймитов наняша, и поставиша костер на Крому от Псковы, а поимаша то серебро на корчмитех» (Карамзин). Не то было, не то начиналось в городах, которыми владели князья. Облагая пошлинами напитки, заводя свои княжеские корчмы и преследуя, чисто из корыстных выгод, 184 вольное корчемство, князья вызывали этим появление тайных корчем и пьянство. Звание корчемника, честное в течение нескольких веков самобытного, свободного народного движения вперед, унижалось, делалось преступным. В Паисиевском сборнике XIV века, лист 92, в исчислении занятий, за которые отлучают от церкви, рядом с чародеями и наузотворцами, упоминается и корчемник (корчъмитъ). Точно так же и корчемника, поставленного от князя, стали считать наряду с разбойником и мытарем. Так мы понимаем следующее место Никоновской летописи. Здесь, под 1399 годом, сказано про Михаила Александровича Тверского: «во дни убо княжения его разбойницы и тати и ябедники исчезоша, и мытари и корчемники и торговыя злыя тамги истребишась» (Никоновская летопись. 1786. IV. С. 287). Кирилл, игумен Белозерского монастыря, около 1409—1413 годов писал можайскому князю Андрею Дмитриевичу: «и ты, господине, внимай себе, чтобы корчмы в твоей отчине не было; занеже, господине, то велика пагуба душам; крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут» (Акты исторические. I. 16). Великий князь Василий Иванович запретил смольнянам ставить корчмы, а сын его, Иван Грозный, вдруг ставит в Новгороде восемь царских корчемных дворов. «1543 года, ноября 21, на Введень-ев день, прислал князь великий Иван Васильевич в Великий Новгород Ивана Дмитриевича Кривого, и он устроил в Новгороде 8 корчемных дворов» (Памятники старинной литературы. III. С. 200). В Новгороде поэтому заводится страшное, по тому времени, пьянство, и новгородский владыка Феодосии плачется за несчастный народ: «Бога ради, государь,— пишет он московскому царю,— потщися и помысли о своей отчине, о Великом Новгороде, что ся ныне в ней чинит. В корчмах беспрестанно души погибают без покаяния и причастия» (Вивлиофика. XIV. С. 238). И, может быть, вследствие этих жалоб 27 января 1547 года уничтожены были в Новгороде все княжеские корчмы: «пожаловал царь и государь великий князь Иван Васильевич, в своей отчине, в Великом Новгороде, отставил корчмы и питье кабатцкое*: давали по концам и по улицам старостам, на 30 человек, две бочки пива, да шесть ведер меду, да вина горького полтора ведра на разруб» (Памятники старинной литературы. III. С. 153). В Новгородской второй летописи добавлено: «в лето 7056 (1548) генваря в 10 день, князь Иван Васильевичь отставил в Новгороде корчмы, и дворы развозили» (Там же. С. 201). Должно думать, что корчмы встречались иногда и по другим городам москов- * Летописец выражается языком своего времени: в 1547 г. кабаков еще не знали. 185 ского царства, и питейные дома Москвы, о которых упоминают иностранцы, также, может быть, носили названье корчем. В 1548 году, по жалованной грамоте царя, город Шуя был отдан в кормленье боярину Голохвастову «с правдою, с пятном, и с корчмою». В выписи 1552 года, данной по приказу Ивана Грозного Андрею Берсеневу и Хованскому, ведено было им беречи крепко во всей Москве, чтоб священнический и иноческий чины в корчмы не входили, в пьянстве не упивалися, не празднословили и не лаяли (Акты исторические. I. 54). В корчмах и по домам народ пил свои исстаринные, ячные и медвяные питья: брагу (санскр. bgr, bhraj, нем. brauen, brut — варительница пива, невеста, франц. brasseur), мед (санскр. madh, mauth — сбивать мутовкой, madhu — медвяный напиток, cK?«?mjodhr), пиво, эль (олуй, оловина), квас — напиток чисто славянский, который соседи-скандинавы олицетворили в образе вещего Квасира; и, наконец, с конца XIV века — водка. Так, из седой, незапамятной старины, когда славяне выходили из своей прародины на Гималаях, они несли с собой напитки и пили их в течение длинного ряда веков, вырабатывая свою культуру. Жизнь шла таким образом до половины XVI века. Воротившись из казанского похода, Иван Грозный запрещает жителям Москвы пить водку — позволяет это одним лишь опричникам и для их попоек строит на Балчуге* (татар, «грязь», «топь») особый дом и называет его кабаком. Кабак — также слово татарское (Линде. Материалы, для сравнительного русского словаря. Варшава, 1845; Вивлиофика. V. С. 7, 141, 143; Татищев. Лексикон исторический; Русские достопамятности. Ч. II. С. 9; ср.: Гримм. Deutsches W?rterbuch. V. С. 6). Единственный на всей Руси царев кабак, существовавший в Москве в половине XVI века, распространяется скоро по всему московскому царству; кроме кабаков, для вина, пива и меду заводятся квасные кабаки, и корчемник, доселе вольный промышленник, человек всеми уважаемый, получает значение контрабандиста; и положительно весь русский народ обвинен в корчемстве. Каждый торговый день бирю-чи выходят на площадь и кличут, чтоб крестьяне вина не курили, пива не варили, медов не ставили, а народ, по «замерзлому своему противству», заводит «тайные корчмы, воровские пристани», и по всей русской земле начинается преследованье корчемников, продолжавшееся безустанно в течение 300 лет. Псковитянам, простым людям, кабак казался невыносимым злом: Ордын-Нащокин ввел во Пскове вместо кабаков вольные корчмы, и изо Пскова писали: *В Москве и теперь есть улица Балчуг между Раушской наб. и Чугунным мостом. 186 1«Что были кабацкие избы, где всякое бесчиние и смрад |были, а ныне в тех избах всякого благолепия исполнено». |То была последняя вольная корчма на великорусской зем-[|ле! Одно уже слово «кабак» было ненавистно народу, и, ^употребляя его в разговоре в течение 300 лет, он, однако, ^никогда не решался изобразить его буквами на вывеске 69. | Поэтому в 1651 году царевы кабаки велено было называть ^кружечными дворами, и хотя народ сократил это длинное название в более сподручное — кружало, но кружало по-прежнему оставалось кабаком. В 1765 году еще раз увида-: ли, что от злоупотреблений... (?) название кабака сделалось іподло и бесчестно, и его переименовали в питейный дом. І Между тем к началу ХГХ века кабаки распространяются по селам и деревням, и распространение это неудержимо тя-|нется вплоть до нашего времени. В 1852 году — в России 77 838 кабаков; в 1859 — 87 388. «Питейные дома — это притоны бесчинства и разврата», говорится в «Трудах» Комиссии нового акцизного уложения, и вслед затем громад-S ное число кабаков, существовавшее в последнее время отії купов, увеличившись в шесть раз, переходит теперь за полмиллиона... На кабаке одна лишь сивуха, иначе — сиротские слезы... Opfer fallen hier Weder Lamm, noch Stier: Aber Menschenopfer unerh?rt . Повторим, чем начали: что история корчмы — это ис-i тория всего, чего хотите, даже отатарения, только не раз-' вития русской жизни из свойственных ей, родных ей, русских начал. |
Похожие:
 | Священная болезнь Достоевского Священную болезнь иногда связывают также с особыми духовными качествами человека, со святостью. Есть, в частности, мнение, что некоторые... |
