Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 0.52 Mb.
|
| об Овидии, об императоре Августе, мы имеем в виду только отправную минимальную тему. Как и в «Пчеле» древней, мысль автора-составителя придает текстам о выдающихся людях прошлого значение поучения и даже пророчества. Чуть позже, чем стихотворение о римском императоре Августе, в июле или августе 1967 г., написано стихотворение о современном Рыленкову властителе: Нам, кто безвестен иль прославлен, Брал века грозный перевал, Кого рукой железной Сталин На подвиги благословлял, – И пережить пришлось так много, И передумать в краткий срок, Что суд потомков самый строгий Мы примем. Был бы впрок урок. Рыленков и не пробовал его опубликовать. После его смерти, и не сразу, мы с Евгенией Антоновной дважды пытались его напечатать – и то не удалось. Лишь через двадцать лет после его создания, в августе 1987 г., когда начиналось совсем другое время, я сумел опубликовать его сначала в Смоленске, в газете «Рабочий путь». Трудно сказать, было бы вообще написано это стихотворение или нет, если бы не замысел, связанный с «Пчелой»; не для «Пчелы» ли оно писалось? Как и следующие. Об Овидии, как было сказано, стихотворение написалось в январе 1963 г. Три года спустя, когда умерла Ахматова, Рыленков написал «На смерть Анны Ахматовой» (1 июля 1966). Поэтическая работа Рыленкова в два послевоенных десятилетия все больше и больше совершалась под впечатлением от ее судьбы, от тематики и стихотворной техники ее поэзии. Например, при всей их несравнимости, в то время, когда Ахматова писала «Поэму без героя», Рыленков написал свою петербургскую повесть – поэму «Петербургский туман». Его стихи становятся все лаконичнее, в замысле «Пчелы» угадывается, при всей несравнимости, перекличка с некоторыми текстами «Седьмой книги» Ахматовой. Приведем здесь один пример из многих возможных. Миниатюра Ахматовой впервые опубликована в «Беге времени» в 1965 г.: И это станет для людей Как времена Веспасиана, А было это – только рана И муки облачко над ней. Напечатано с указанием места и времени, как Ахматова любила. Она в это время получала в Италии литературную премию «Этна Таормина». Подпись под стихотворением усиливает его римскую тематику: Рим Ночь. 18 декабря 1964 4 июля 1967 г. Рыленков приготовил для «Пчелы» стихотворение о другом римском императоре, об Августе: Был мудр гордец, сказавший римлянам, И в смерти видя торжество: «Я получил сей город глиняным, Оставлю мраморным его!» Но счастлив был, настигнут вечностью, Лишь тот, кто мог сказать: «Друзья, Вы были слугами отечеству, Прощаюсь с гражданами я!» В моем дневнике сохранилась дата – 7 декабря 1968 года – у нас завязался разговор, довольно типичный для любителей поэзии. Точнее всего этот типичный разговор назвать «смотр поэтов». Я заметил, что знатоки и любители поэзии, в том числе и сами поэты, как ни странно это на первый взгляд, весьма склонны к каталогизации и классификации. Началось с того, что Рыленков несколько даже воинственно, словно бы предполагая отпор, заявил, что считает Ахматову одним из самых больших поэтов XX века. В конце 60-х гг. высокое место Ахматовой в поэзии приходилось еще отстаивать. Над нею тяготело проклятие постановления «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» мало кому теперь известного комитета и доклада всеми, кроме историков, наглухо забытого теперь Жданова. И Твардовский, и Рыленков в 60-е гг. сказали свое веское слово в защиту поэтического и гражданского имени Ахматовой – великого поэта. Творчество Рыленкова 50 60-х гг. – и лирика, и поэмы – носит на себе несомненные следы влияния поэзии Ахматовой. Я, разумеется, возражать не стал. Я сказал: – В XX веке входит в первую пятерку. – Входит в первую пятерку, – повторил Рыленков. И тут же прочитал мне четверостишье из «Снежницы», посвященное Ахматовой, с существенным отступлением от печатного текста; на его большом, заваленном рукописями и книгами столе почти посреди небольшого, обставленного стеллажами кабинета, с краю лежал только что полученный сигнальный экземпляр его новой книги стихов: И лесть,и клевета – Какие это крохи В сравненье с бременем Святого ремесла Для той, что на ветру Трагической эпохи Честь наших русских муз Так высоко несла. Так прочитал поэт. В «Снежнице» по требованию цензуры пришлось заменить трагической и напечатать под грозами. Называть XX век – сто лет мировых войн и гражданской войны, массовых эмиграции и репрессий, голода и политических кампаний, направленных на уничтожение культуры, - называть такое время трагическим было запрещено. Грозовым было можно. Как только идеологические надсмотрщики над нами ни издевались! Когда я готовил стихотворения Рыленкова в «Библиотеке поэта», восстановить авторскую волю тоже не удалось. Прочитав стихотворение, Рыленков сказал: – Надо помнить о суде истории. Он налагает чувство ответственности. Если лет пятнадцать назад мы чего-то еще не понимали, то теперь так, как раньше, жить и писать нельзя. Мы получили незабываемые и слишком тяжелые уроки. Пятнадцать лет назад – для 1968 года это 1953 год – год смерти Сталина. При этом тиране, в атмосфере кровавого террора, его раболепного прославления прошла большая часть творческой жизни Рыленкова. Переосмысление этих тридцати лет истории требовало от таких вдумчивых людей, как он, тяжелой душевной работы. В 1962 г. он опубликовал в московской газете «Литература и жизнь» стихотворение, которое привлекло внимание. «Литература и жизнь» (остряки называли ее Лижи!) была официозным изданием, и публикация в ней такого стихотворением была симптомом. Зачем я стану притворяться, Что ясно все в душе моей, Что не пришлось мне отрекаться От оклеветанных друзей. Пришлось! Сказать всю правду нужно, Как правда та ни тяжела. Мы знали дни, когда и дружба Под подозрением была. Рыленков сохранил полученную сразу после публикации этой миниатюры открытку замечательно талантливого, благородного украинского поэта Максима Рыльского, в начале 30-х гг. испытавшего в свой черед арест и тюрьму. «Родной Николай Иванович! – написал Рыльский. – <...> Разрешите крепко пожать Вам руку за стихи, напечатанные 15/VI в “Литературе и жизни”». Да, они были симптомом, они стали событием. В следующем году Рыленков пишет стихотворение, развивающее тот же ряд мыслей. Вот его начало: За все, за все с нас спросит время строгое, Ему не скажешь, стоя в стороне, Что с чистым сердцем выходил в дорогу я, А заблуждался – по чужой вине. И еще несколько стихотворений, написанных во второй половине 50-х – в 60-е гг., посвящены раздумьям о грузе ошибок, о грузе совести, грузе вины. Это была покаянная лирика. ■□ За стихотворением об Овидии последовало стихотворение на смерть Ахматовой, которое, в свою очередь, вызвало к жизни «Надпись на книге Пастернака» 23 – 25 июля и «Как ни бесятся вьюги, однако...» 15 – 19 ноября того же 1966 г. Пастернак (1890 – 1960) был, согласно господствовавшему в его молодости, в 20 – 30-х гг., и господствующему сейчас мнению, одним из самых выдающихся русских поэтов. А по-моему, наиболее выдающимся. Никто из начинавших в те годы не избежал его влияния. «Стихи Пастернака удостоились чести, не выпадавшей стихотворным произведениям (исключая те, что запрещались царской цензурой) с эпохи Пушкина, – писал Брюсов, – они распространялись в списках. Молодые поэты знали наизусть стихи Пастернака, еще нигде не появившиеся в печати, и ему подражали полнее, чем Маяковскому»2. Критика предостерегала молодых поэтов от пастернакипи и манделыштампа. В сознании почитателей русской поэзии во всем мире он сохранял первое место до конца жизни, хотя не все они и не всегда и не везде имели возможность говорить об этом вслух и писать. В 1934 г., в 25 лет, Рыленков стал участником Первого всесоюзного съезда советских писателей в Москве. Только что был упразднен РАПП, претендовавший на господство в советской литературе. На съезде Рыленков слышал большой доклад одного из руководителей партии большевиков Н.И. Бухарина «О поэзии, поэтике и задачах поэтического творчества в СССР». Неожиданно для многих, наперекор РАППовцам, Бухарин в центр внимания съезда поставил поэзию Пастернака, сказав, что это «один из замечательнейших мастеров стиха в наше время, нанизавший на нити своего творчества не только целую вереницу лирических жемчужин, но и давший ряд глубокой искренности революционных вещей». РАППовцы не могли смириться с выдвижением «попутчика» на первое место и злобно напали на Бухарина, на его доклад и на Пастернака. Особенно усердствовал Сурков. На защиту Пастернака дружно поднялась грузинская писательская делегация. Таким образом, Пастернак оказался в центре литературной борьбы на съезде. Так получилось, что Пастернак занял особое место в поэтическом сознании Рыленкова. Через три года после съезда Бухарин был арестован, исключен из партии, а еще через год расстрелян. Тем самым высокая оценка творчества Пастернака, данная на съезде Бухариным, для Рыленкова, как и для многих других участников съезда писателей, была страшным образом опровергнута. (Бухарин был посмертно реабилитирован 4 февраля 1988 г. и восстановлен в партии 21 июня того же 1988 г.). Рыленков не был знаком с Пастернаком. Его стихотворения отражают его раздумья над поэзией Пастернака, влияние старшего поэта на младшего. Влияние может быть разным по направленности. Пастернак Рыленкова и притягивал, и отталкивал. Когда осенью 1958 г. началась травля Пастернака в связи с присуждением ему Нобелевской премии, в «Литературной газете» было опубликовано выступление Рыленкова с резким осуждением нобелевского лауреата. До конца своих дней он тяжело переживал этот свой шаг, совершенный в обстановке чудовищной истерии, охватившей страну. Я в это время работал в школе шахтерского поселка и услышал такой диалог двух учительниц: – Читали о Пастернаке? – Что, умер? – Хуже. Против Пастернака трусливо выступили в печати и на собраниях писатели, близко его знавшие, прекрасно понимавшие его значение, ясно видевшие его высокое место в русской и мировой литературе XX в. В разговорах со мной Рыленков никогда этой темы не касался, и я, понятно, тоже. Евгения Антоновна и Ирина Николаевна мне рассказали, что незадолго до начала кампании в Москве в правлении Союза писателей Рыленкову дали экземпляр «Доктора Живаго», так что он роман прочитал и вся семья тоже. Потом ему позвонили из редакции «Литературной газеты» и предложили высказаться. Текст, который он продиктовал, был опубликован 1 ноября. Предварительно в редакции он подвергся правке, усугубившей его обвинительный смысл. Евгения Антоновна считала, что выступление ее мужа было вызвано в значительной степени письмом Исаковского. Он тогда отдыхал и лечился в Карловых Варах и прислал оттуда Рыленкову письмо, в котором выражал свое возмущение решением Нобелевского комитета и Пастернаком, а Рыленков привык всю жизнь смотреть на Исаковского как на старшего коллегу и учителя. Евгения Антоновна привела в своих мемуарах и злополучное письмо Исаковского от 26 октября 1958 г.3 Сейчас мы увидим, как изменилось его отношение к Пастернаку за те одиннадцать лет, которые прошли от статьи Рыленкова в «Литературной газете» до его смерти. ■□ После смерти Пастернака и решения составить свою «Пчелу» Рыленков многое в прошлом своей родины и в своей жизни передумал и пересмотрел. Его «Пчела» должна была нести в себе постановку моральных проблем, нравственное самоочищение. Именно к этому времени относится несколько его поэтических обращений к наследию Пастернака. Настроение их меняется от настороженного и критического через нейтральное к безоговорочному признанию. Во всех текстах нет почти ничего декларативного; эволюция отношения Рыленкова к Пастернаку проявляется средствами языка (лексики и синтаксиса) и стихотворной формы. Четыре года спустя после смерти Пастернака, через 30 лет после Первого всесоюзного съезда писателей, 10 – 15 февраля 1964 г. Рыленков пишет стихотворение, которое начинается полемически по отношению к бухаринской оценке: Не для того, чтоб нанизать на нить, Начальный смысл мы ищем в каждом слове. (Вспомним: Бухарин сказал, что Пастернак нанизал на нити своего творчества целую вереницу лирических жемчужин). Далее Рыленков с большим вкусом и языковым чутьем совмещает слова, этимологически родственные, с паронимической аттракцией (т. е. сближением по звучанию слов, в этимологическом родстве не состоящих): Велит нам жито жаждой сева жить, Рождает рожь святое чувство нови. Летят лета, не погодят года, А ты свое, как пахарь, дело делай, Чтоб радовала радуга всегда, Чтоб осеняла осень мыслью зрелой. Между словами год и погодить, жито и жить есть этимологическая связь; пары рождать – рожь, лететь – лета, погодить – год, радовать – радуга, осенять – осень суть паронимы4. Не исключено, что между некоторыми паронимическими парами при более тщательном исследовании можно будет усмотреть этимологическую связь; но общее впечатление вряд ли подлежит пересмотру: поэт на равных опирается на этимологическое родство слов и на паронимическую аттракцию. Завуалировано свою естественную поэзию Рыленков противопоставляет здесь искусственной поэзии Пастернака. После этого рискуем высказать предположение, что написанное за полгода до этого, 2 июня 1963 г., стихотворение «Кто по росе не замочил колена...», имеющее тот же адрес – какого-то автора, который пишет искусственным языком, почерпнутым не из жизни, а из словарей, также предполагает Пастернака. Споря с Пастернаком, Рыленков исполняет работу над словом, присущую как раз тому авангарду, из которого Пастернак вышел. В этом стихотворении он столь же искусственен (или естественен), сколь искусственны (или естественны) Хлебников, Маяковский, Асеев, Елена Гуро. Якобсон подобрал примеры из их стихотворений, представляющие такое же в точности смешение этимологического родства и паронимической аттракции слов поэтического языка, какое через полвека продемонстрировал Рыленков: Война и меч, вы часто только мяч. Девицы дивятся. Толпу умел ли кто понять Толпе умел ли кто пенять. Сумная умность речей Зыбко колышет ручей. (Все примеры из Хлебникова) Наш бог бег (Маяковский) День сквозь облако – дюна (Гуро) Когда земное склонит лень, Выходит легким шагом лань, С ветвей сорвется мягко лунь, Плеснет струею черной линь. И чей-то стан колеблет стон, То может – Пан, а может – пень, Из тины – тень, из сини – сон, Пока на Дон не ляжет день. (Асеев)5 Это не случайное сближение. У нас есть сведения о том, что в молодости, в 20-е гг., Рыленкова привлекали не только Кольцов, Есенин и новокрестьянские поэты, но и авангард – Маяковский, Асеев, Сельвинский, Пастернак. На научной конференции нашей кафедры истории и теории литературы «Современные пути изучения художественного произведения: Языковое мышление писателей» 20 мая 2008 г. аспирантка М.С. Козлова прочитала доклад, в котором показала, что Исаковский, к которому молодые смоленские поэты прислушивались, как к наставнику в творчестве, рекомендовал им «Краткий курс поэтики» Б.В. Томашевского и «Что надо знать начинающему писателю (построение рассказов и стихов)» А. Крайского – обе книги ориентированы на методологию формальной школы, обе 1928 г. издания. ■□ Одновременно со стихотворением «Не для того, чтоб нанизать на нить...», Рыленков дорабатывает задуманное ранее стихотворение, которое начинается так: Шепнула лишь: «Не выпачкай Вишневым соком щек». А сердце стало скрипочкой – Скорей бери смычок. Оно неожиданно близко перекликается со стихотворениями 1919 г. «Дождь» и «Не трогать» из книги Пастернака «Сестра моя жизнь». Вот, например, начало «Дождя»: Она со мной. Наигрывай, Лей, смейся, сумрак рви.6 Все три стихотворения написаны трехстопным ямбом – редким размером. На размер трехстопного ямба Пастернак налагает еще новое ограничение, делает размер стихотворения уникальным: нечетные стихи у него имеют дактилические клаузулы, а четные – мужские. И такую же каталектику видим у Рыленкова. У Пастернака начальный стих разорван паузой, и у Рыленкова. Наконец, все три стихотворения – о страстной любви. И даже любовь и у Пастернака, и у Рыленкова представлена в музыкальных образах. Так что появление у Рыленкова стихотворения, столь близкого к пастернаковским по стиху, темам и образам, независимо от них, – невероятно. Конечно, у Рыленкова нет такой крайностной, стилистически разношерстной лексики, как у романтического антиромантика Пастернака. За год до смерти Рыленков пишет стихотворение «Поэзия земли», опирающееся на стихотворение Пастернака 1922 г. «Поэзия». Вот начало стихотворения Пастернака: Поэзия, я буду клясться Тобой, и кончу, прохрипев <...> А вот как начинается стихотворение Рыленкова «Поэзия земли»: Поэзия, ты вздох и клятва, Любви неугасимый свет. Пастернак дает одно из своих могучих определений поэзии, привлекая образы из самых далеких и неожиданных областей быта, истории, поэтического творчества. Рыленков начинает с аллюзии на него, чтобы сказать о поэзии по-своему: она нужна и космонавту в полете. Опять у него нет таких стилистических и тематических контрастов, на каких строится стихотворение Пастернака; начав с аллюзии и реминисценции, он решает тему определения поэзии, вводя реалии своего времени. В 1941 г. Пастернак пишет стихотворение «Иней». Публикует его в 1943 г. в книге «На ранних поездах». Перепечатывает в «Избранных стихах и поэмах» 1945 г. Рыленков свой «Иней» пишет, по-видимому, в 1936 г. (дата устанавливается по положению автографа в архиве поэта). Публикует в смоленской газете «Большевистская молодежь» в 1939 г. Дорабатывает в 1953 г. и на следующий год публикует в новой редакции в своей книге «Постоянство». ■□ Эти и ряд других интертекстуальных связей с поэзией Пастернака свидетельствуют о том, что Рыленков внимательно читал Пастернака. 23 – 25 июля 1966 г. им создана «Надпись на книге Пастернака». Эти строки – своеобразный итог раздумий Рыленкова, часто трудных, над творчеством и судьбой великого современника. Они связаны текстуально с определениями поэзии, которые давал в своих стихах Пастернак: Ты не притча и не причуда, Не прибежище и не профессия, Ты всегда – ожиданье чуда, Потому-то ты и поэзия. Но на этом отчасти декларативном стихотворении Рыленков не остановился. Подлинным завершением темы Пастернака у него стало стихотворение, написанное 15 – 19 ноября 1966 г. и начинающееся словами: Как ни бесятся вьюги, однако Зимний путь для нас – самый прямой. От Державина до Пастернака Русский стих неразлучен с зимой. Вьюги здесь не только явление природы, но и социальные бури, сгубившие столько русских поэтов. В том числе и в первую очередь буря, сгубившая Пастернака. Которая, однако, не только не поколебала, но упрочила подобающее ему место: он завершает классическую традицию русской поэзии, говорит Рыленков. Когда-то Илья Сельвинский написал: Люблю великий русский стих, Еще не понятый, однако, И всех учителей моих От Пушкина до Пастернака. Рыленков еще больше расширил диапазон предшественников Пастернака – классиков, дело которых в поэзии Пастернак продолжил. ■□ И невозможно отрешиться от мысли, что в покаянной лирике Рыленкова последних лет свое место занимает трагедия Пастернака. Приводимое ниже стихотворение Рыленков написал уже сидя на санях, по выражению Владимира Мономаха, т. е. по дороге к смерти, 9 – 10 сентября 1968 г. Как бы ясен был мой закат, Как бы вечер был свеж и светел, Если б мог я вернуть назад Те слова, что бросал на ветер. Но они уносятся прочь, Не дают душе утоленья, И не могут ничем помочь Эти поздние сожаленья. Евгения Антоновна мне рассказала, что во время предсмертной болезни ее муж не расставался с поздней лирикой Пастернака. ■□ Здесь я хочу сказать о стихотворении Рыленкова, которое написано еще в 1953 году, однако, по моему разумению, получило бы место в «Пчеле». У Рыленкова есть немало стихотворений, созданных задолго до возникновения замысла «Пчелы», но для этой книги подходящих. По ним видно, что он издалека шел к своему замыслу. А размышлениям в «Пчеле» отведено значительное место. Конечно, размышления в поэзии Рыленкова переплетены со смелой образностью, вещностью, лиризмом. Он мог сказать: Заря прозрачна, как намек, соединив в сравнении в одном стихе предельно разноплановые понятия. У Пушкина в бумагах остался отрывок недоработанного стихотворения, начинающийся стихом Стрекотунья-белобока. Он иногда так и публикуется. Рыленков почувствовал его прелесть и на его тему написал свою замечательную вариацию «Вновь зимы настали сроки...» (23 24 октября 1960), словно бы предназначенную для «Пчелы». В 1953 г. Рыленков написал стихотворение «Варакушка». Есть такая птичка, размышляет поэт, которая похоже передразнивает то пеночку, то дрозда, то иволгу, то даже соловья. Вот только ни разу в жизни По-своему не запоет. Кончается это стихотворение, как басня, моралью: Уж лучше ты будь синицей, Да песенку пой свою! У меня есть комментарий к этому стихотворению. Возможно, оно обличает засилие графоманов-демагогов, расплодившихся около русской поэзии в советское время. Высмеивает критиков, кадящих влиятельным графоманам-демагогам. Вероятно, имеет в виду и каких-то определенных литераторов. Но это стихотворение и о себе, о своем месте в поэзии. Рыленков знал, что масштаб его возможностей в поэзии ограничен, но также знал, что он – поэт, а не варакушка. Незадолго до его смерти у нас с ним состоялся разговор, во время которого он мне сказал (я тогда же записал его слова в дневнике): – У нас часто бросаются словами «великий», «выдающийся», «гениальный». Боже мой! Да Россия так богата настоящими поэтами! В России, где Баратынский и Фет долго были, да и сейчас как-то в тени, где Тютчев – всего лишь «второстепенный поэт» (Рыленков, конечно же, имел в виду знаменитую статью Некрасова в «Современнике» 1849 года «Русские второстепенные поэты»), в России быть не «великим», не «выдающимся», а просто быть поэтом – большое счастье и большая ответственность. Рыленков вообще вел разговор довольно сдержанно. А тут он загорелся, дал выход, как мне показалось, заветным мыслям и позволил себе проявление пафоса. □■ Приношу глубокую благодарность Ирине Николаевне Рыленковой, Екатерине Валентиновне Томсон и моей ученице Марии Сергеевне Козловой за большую помощь, оказанную на разных стадиях создания этой книги.  Смоленск 7 июля 2008 4:17 утра  1 Частушка. М.; Л., 1966, С. 100. 2 Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Печать и революция. 1922. № 7. С. 57. 3 Рыленкова Е.А. Воспоминания о М. Исаковском // Русская филология. Ученые записки. Кафедра истории и теории литературы. Смоленск, 1999. С. 190. 4 Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1964. Этимологический словарь русского языка / Под ред. Шанского Н.М. Т. 1, вып. 5. М.: Изд. Московского университета, 1973. С. 294. 5 Якобсон Р. Работы по поэтике. М.: Прогресс, 1987. С. 301 302. 6 Пастернак Б. Полное собрание стихотворений и поэм. СПб.: Академический проект, 2003. С. 109. |
