Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 276.75 Kb.
|
1 2
К. Шрамко, 9 класс (Великий Новгород) Образ Софьи по комедии А.С.Грибоедова «Горе от ума» в критической литературе XIX-XX веков. Образ Софьи в комедии Грибоедова «Горе от ума» в критической литературе XIX-XX века. 1. Вступление: а) выход в свет (история создания) б) полемика 2. Система образов (взаимосвязь между героями) 3. Критики о Софье: 1) Н.И. Надеждин «Горе от ума», комедия в четырех действиях А.С. Грибоедова 2) А.А. Григорьев «По поводу нового издания старой вещи «Горе от ума» 3) В.А. Ушаков «Московский бал, третье действие из комедии «Горе от ума» 4) Ю.Н. Тынянов «Сюжет «Горя от ума»» 5) В.В. Розанов «Горе от ума» 6) И.С. Билинкис «Феномен «горя от ума» 4. Сравнительный анализ критических работ. 5. Свои выводы. «Комедия «Горе от ума»!...- писал в 1830 г. «Московский телеграф» - Кто из грамотных россиян не знает ее наизусть, несмотря на то, что она до сих пор не напечатана и на сцене не была выставлена вполне; и кто не сознается в том, что эта известность есть самое убедительное доказательство высокого достоинства сей пьесы и совершенно уничтожает все шипения «Вестника Европы» , который общими силами своих клевретов ,острил жало на бессмертное творение Грибоедова? Литературные подьячие никакими крючками не могут опровергнуть суда целой нации…» Моментальное признание комедии Грибоедова – факт удивительный. При своем появлении пьеса поражала современников скорее блеском остроумия , чем глубиной мысли. Слишком привязанными к сиюминутной повседневности казались ее намеки ,слишком современными и поэтому исторически переходящими – изображенные в ней нравы. Эпоха принципиальной оценки «Горя от ума» была еще впереди, и большинству критиков той поры казались излишне экзальтированными слова А. Бестужева : «Будущее оценит достойно сию комедию и поставит ее среди первых творений народных» Замечательным качеством комедии Грибоедова , однако, оказалось то, что полифонизм ее содержания становился все ощутимее с ходом времени. С годами смысл ее неизмеримо укрепился : комедия осветилась трагическим отблеском декабристского восстания , за хлесткой злободневностью ее фраз стала различима принципиальная глубина конфликта .В столкновении пылкого правдолюбца Чацкого с фамусовским миром обнажилась пропасть, отделившая революционно настроено настроенную дворянскую интеллигенцию от основной массы крепостнического дворянства. Комедия Грибоедова стала ярчайшим художественным документом эпохи декабризма. Вместе с тем менее всего в русской литературе «Горе от ума» оставалось произведением, отлакированным «хрестоматийным глянцем». Комедию не только постоянно цитировали, но образным ее масштабом мерили иные исторические времена. Герои Грибоедова свободно перешагивали за порог фамусовского особняка и продолжали жить, старея с годами и возрождаясь в новых поколениях, в потомках Чацкого, Молчалина и Репетилова. Комедия Грибоедова органически вошла в историю русской культуры не только в качестве признанного шедевра, обозначившего определенную стадию в развитии русского художественного гения. Пьеса стала школой мастерства многих русских писателей , произведением, характеризующим русскую художественную и общественную мысль. Существует несколько разноречивых свидетельств мемуаристов о начале работы Грибоедова над комедией «Горе от ума». Университетский товарищ Грибоедова В.В.Шнейдер вспоминал: «Литературные занятия будущего автора «Горя от ума» начались еще в университете. Нередко читал он своим товарищам стихи своего сочинения, большею частью сатиры и эпиграммы. Однажды , в начале 1812 г., он прочел … отрывок из комедии, им задуманной; это были зачатки «Горя от ума». Ближайший друг Грибоедова, С.И.Бегичев, утверждал: «…известно мне, что план этой комедии был сделан у него еще в Петербурге 1816 г., и даже написаны были несколько сцен; но не знаю, в Персии или Грузии, Грибоедов во многом изменил его и уничтожил некоторые действующие лица. Это свидетельство дополняется воспоминаниями Д.О. Бебутова, относящимися к 1819 г. «От Моздока до Тифлиса мы с Грибоедовым и коротко познакомились; он мне читал много стихов, в том числе и из «Горя от ума», которые тогда еще у него было в проекте». В конце июля 1823 года Грибоедов уезжает в тульское имение Бегичева и в селе Дмитриевском Ефремовского уезда заканчивает работу над двумя последними актами «Горя от ума». С новой комедией знакомятся близкие друзья поэта , и слух о ней распространяется за пределы Москвы. Уже в московской редакции произведение получило и окончательное название, более комедийное, чем в начале, - «Горе от ума» (сначала произведение называлось «Горе уму»). В процессе чтений текст пьесы непрерывно совершенствуется. Шероховатости стиля, налет книжности или наоборот, грубость иных выражений настойчиво устраняются драматургом. Грибоедов отдает отрывки из «Горя от ума» в альманах «Русская Талия», который выходит из печати 15 декабря 1824 года. Грибоедовский текст в альманахе подвергается цензурной поправке и сокращениям. Но с публикацией этих отрывков комедия Грибоедова легализировалась. На страницах всех основных журналов того времени разразилась бурная полемика по поводу пьесы. В полемике этой сразу же обозначились два полюса. Одним из первых о «Горе от ума» высказался на страницах журнала «Вестник Европы» М. А. Дмитриев, который обвинил Грибоедова в «бранчливом патриотизме», в непродуманности плана, в «жестоком и неровном языке». В сущности. Раздражение критика вызвала сатирическая картина нравов московского дворянства; Чацкий же, по его мнению, «есть не что иное, как сумасброд, который находится в обществе людей совсем не глупых, но необразованных и который умничает перед ними, потому что считает себя умнее: следовательно все смешное на стороне Чацкого». Ответ Дмитриеву был дан на страницах журнала «Сын отечества» О. М. Сомовым, который глубже всех из современников Грибоедова оценил художественное новаторство автора «Горя от ума». «Сочинитель ее (комедии) – писал Сомов, - не шел, и как видно, не хотел идти тою дорогою, которую углаживали и наконец истоптали комические писатели от Мольера до Пирона и наших времен. Посему обыкновенная французская мерка не придется по его комедии… Здесь характеры узнаются и завязка развязывается в самом действии; ничто не подготовлено ,но все обдумано и взвешено с удивительным расчетом… Чацкий сам очень хорошо понимает, что, говоря о невеждам о их невежестве и предрассудках и порочным о их пороках , он только напрасно теряет речи; но в эту минуту, когда пороки и предрассудки трогают его, так сказать, за живое, он не в силах владеть своим молчанием: негодование против воли вырывается у него потоком слов, колких, но справедливых. Он уже не думает, слушают и понимают ли его или нет: он высказал все, что у него лежало на сердце - и ему как будто стало легче. Таков вообще характер людей пылких, и сей характер схвачен Грибоедовым с удивительной верностью». Разумеется, современная Грибоедову критика не могла касаться главного в комедии: ее общественно-политической актуальности, своеобразное свидетельство которой мы находим в частном письме ярого реакционера Д. П. Рунича: «В самой пьесе нет другой цели, кроме той, чтобы сделать презрительным не порок, а возбудить презрение к одному только классу общества.… Всякий, считая себя и умнее, и достойнее другого, а чаще всех , по фигаро-грибоедовской философии, будет видеть в Чацком себя, а в других же никто и сходства с собой искать не станет… Ему хотелось высказать свои филосовско-политические понятия, а о прочем не думал». Власти запретили печатать комедию, но Грибоедов не отчаялся, и в Петербурге было распространено 40 тысяч рукописных копий. Первое отдельное издание «Горя от ума» вышло в Москве в 1833 г. С цензурными купюрами; первым полным легальным изданием комедии в России стало издание Н. Тиблена (1862); впрочем, известно два бесцензурных издания комедии, напечатанной в 1830-х гг. в полковых типографиях. Научное издание комедии Грибоедова «Горе от ума», основанное на авторизированных списках, осуществлено Н. К. Пиксановым во втором томе академического Полного собрания сочинений драматурга. Особенности системы образов «Горя от ума» укоренены в том сложном художественном методе, в котором написано произведение. Комедия считается первой реалистической пьесой в русской драматургии, при этом в ней можно найти элементы классицизма и романтизма. Грибоедов создает реалистические характеры, отказываясь от присущего классицизму деления на отрицательных и положительных героев. Отсюда – возникновение различных критических оценок, данных образам Чацкого, Софьи, Молчалина, Фамусова. Как пишет Грибоедов в письме к Катенину, создавая своих героев, он исходил из наблюдений над действительностью, т.е. предельно точно изобразил тот московский избранный круг дворянства, в котором вращался в 10-20 гг. девятнадцатого века и к которому сам принадлежал по праву рождения. Современники называли несколько прототипов каждого героя комедии. Например, в качестве прототипов Чацкого указывались и Чаадаев (из-за сходства фамилий), и Кюхельбекер (он вернулся из-за границы и сразу попал в опалу), и сам Грибоедов, оказавшийся на каком-то вечере в ситуации Чацкого и заявивший затем: «Я им докажу, что в своём уме. Я в них пущу комедией, внесу в неё целиком этот вечер: им не поздоровится». По несколько прототипов есть у Горича, Загорецкого, Репетилова, Скалозуба, Молчалина и других персонажей. Наиболее очевидной выглядит ситуация с Хлёстовой. Многие исследователи считают, что она списана Грибоедовым с известной московской барыни Н.Д. Офросимовой, ставшей впоследствии прототипом М.Д. Ахросимовой в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Хотя некоторые литературоведы находят у Хлёстовой общие черты и с матерью Грибоедова, Настасьей Фёдоровной. А историк М.О. Гершензон в своей документальной зарисовке «Грибоедовская Москва» указывает на сходство с ещё одной московской аристократкой – Марьей Ивановной Римской-Корсаковой. Такое обилие прототипов ещё раз подчёркивает мастерство Грибоедова в создании сценических образов. Очень узнаваемые, портретные, они становятся психологическими типажами. Основную черту личности, которую автор считал центральной для данного характера, он подчёркивал «говорящей» фамилией: Фамусов (от лат. Fame – молва) – человек, зависящий от общественного мнения, от молвы («Ах! Боже мой! Что станет говорить// Княгиня Марья Алексеевна!); Чацкий (первоначальный вариант Чадский) – пребывающий в чаду страсти и борьбы; Горич – производное от «горе». Как горе, видимо, следует воспринимать его женитьбу и постепенное превращение славного товарища и хорошего офицера в «мужа-слугу». Фамилия Скалозуб свидетельствует о склонности к грубой насмешке и агрессии; Значение других фамилий легко угадывается: Молчалин, Хрюмины и т.д. настолько же безымянны, как и безлики. Важным средством создания образа являются поступки персонажей, их взгляды, высказывания по насущным вопросам, характеристика, данная другими действующими лицами, самохарактеристика и многое другое. Сопоставив поступки героев в сходных ситуациях, мы лучше поймем замысел автора при создании того или иного сценического образа. Одним из наиболее противоречивых характеров в пьесе "Горе от ума" наделена Софья. Очень хорошо об этом сказано в статье И. А. Гончарова "Мильон терзаний". Он говорит о смешении в Софье "хороших инстинктов с ложью", "живого ума с отсутствием всякого намека на убеждения". Но она "загублена в духоте, куда не проникает ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха". Гончаров увидел в ней "задатки недюжинной натуры", и поэтому "недаром ее любил и Чацкий". В основном, критики относятся к Софье достаточно противоречиво. Вот что пишет о театральной постановке «Горе от ума» и о Софье Н. И. Надеждин: «Софью Павловну играла госпожа Львова-Синецкая1. Жалко было видеть эту умную и достойную актрису в роли, которая не идет ей. Сколь ни зыбко обрисована в самой комедии физиономия Софьи Павловны, больше, однако, причин согласиться, что в ней предполагалось изобразить идеал московской барышни, девы с чувствованиями невысокими, но с желаниями сильными, едва воздерживаемыми светским приличием. Романтической девушкой она никак быть не может: ибо в самом пылком исступлении воображения невозможно замечтаться до того, чтоб отдать душу и сердце кукле Молчалину. Кажется, что госпожа Львова-Синецкая придержалась этого последнего мнения: она играла слишком томную, мечтательную героиню немецкой семейной драмы». А.А. Григорьев пишет о Софье: «Чацкий любит страстно, безумно и говорит правду Софье, что Дышал я вами, жил, был занят непрерывно... Но это значит только, что мысль о ней сливалась для него с каждым благородным помыслом или делом чести и добра. Правду же говорит он, спрашивая ее о Молчалине: Но есть ли в нем та страсть, то чувство, пылкость та, Чтоб кроме вас ему мир целый Казался прах и суета? Но под этою правдою кроется мечта его о Софье, как способной понять, что "мир целый" есть "прах и суета" пред идеей правды и добра, или по крайней мере способной оценить это верование в любимом ею человеке, способной любить за это человека. Такую только идеальную Софью он и любит; другой ему не надобно: другую он отринет и с разбитым сердцем пойдет искать по свету, Где оскорбленному есть чувству уголок. Посмотрите, с какой глубокой психологической верностью веден весь разговор Чацкого с Софьею в III акте. Чацкий все допытывается, чем Молчалин его выше и лучше; он с ним даже вступает в разговор, стараясь отыскать в нем ум бойкий, гений зрелый, и все-таки не может, не в силах понять, что Софья любит Молчалина именно за свойства, противоположные свойствам его, Чацкого, за свойства мелочные и пошлые (подлых черт Молчалина она еще не видит). Только убедившись в этом, он покидает свою мечту, но покидает как муж - бесповоротно, видит уже ясно и бестрепетно правду. Тогда он говорит ей: Вы помиритесь с ним по размышленье зрелом. Себя крушить!.. и для чего? Вы можете его Бранить, и пеленать, и посылать за делом. И между тем есть ведь причина, по которой Чацкий горячо любил эту, по-видимому столь ничтожную и мелочную, натуру. Что это в нем такое было? Не одни же воспоминания детства, а причины более важные, по крайней мере хоть физиологические. Притом же это факт вовсе не единственный в том странном, ироническом круговороте, который называется жизнию. Люди, подобные Чацкому, нередко любят таких мелочных и ничтожных женщин, как Софья. Даже, можно сказать, по большей части любят так. Это не парадокс. Они встречаются иногда с женщинами вполне честными, вполне способными понять их, разделить их стремления, - и не удовлетворяются ими. Софьи - нечто роковое, неизбежное в их жизни, такое роковое и неизбежное, что ради этого они пренебрегают честными и сердечными женщинами... Невольно приходит вопрос: действительно ли ничтожна и мелочна Софья? Пожалуй, да и, пожалуй, нет. Есть два типа женщин. Одни созданы все из способности к самоотверженной, употреблю даже слово - "собачьей" привязанности. В лучших из них способность эта переходит в сферы высшие - в способность привязанности к идеалу добра и правды; в менее одаренных доходит до полнейшего рабства перед любимым человеком. Лучшие из них могут быть очень энергичны. Сама природа снабжает таких женщин энергическою, часто резкою красотою, величавостью движений и проч. В противоположность им, другие созданы все из грациозной, скажу ради контраста - "кошачьей" гибкости, не поддающейся никогда вполне тяготению над собою другой, хотя бы и любимой личности. Мудренее и сложнее требования их натуры, чем требования натуры первых. Сообразно обстановке и настройству умственному и нравственному, из них выходят или Дездемоны, или Софьи. Но прежде чем осудить Софью, взгляните хорошенько на Дездемону. Ведь прихоть, положим возвышенная, повлекла ее к весьма немолодому мавру; ведь основою ее характера, несмотря на всю ее чистоту, остается все-таки легкомыслие. В таких женщинах есть сила слабости и гибкости, влекущая к себе неодолимо мужскую энергию. Они сами сознают смутно и свою слабость и силу своей слабости. Они чувствуют, что им нужна нравственная поддержка, им, как лианам, надобно обвиваться вокруг могучих дубов, - но "прихоть", самопроизвол управляет их движениями душевными. Припомните, что Шекспир возводит эту прихоть до чудовищного увлечения Титании господином с ослиною головою. Дездемона, по окружавшей ее обстановке, грандиозной и поэтической, увидала свою поддержку в борце, в муже силы; по "прихоти" влюбилась не в кого-либо из красивых и знатных мужей в Венеции, а в мавра Отелло. Я не хочу проводить парадоксального параллель между Дездемоной и Софьею Павловной. Они так же далеки друг от друга, как трагическое и комическое, но принадлежат к одному и тому же типу. Софья Павловна насмотрелась кругом себя на слишком много мерзостей, свыклась с хамскими понятиями, всосала в себя их с молоком. Ей не дико видеть себе нравственную опору в человеке практическом, умеющем вращаться в этой среде и могущем ловко овладеть со временем этою средою. Чацкий ей чужд и постоянно представляется ей сумасшедшим, тогда как Отелло для Дездемоны вовсе не чужд, - только что мавр, а то такой же, как многие доблестные венецианцы. Софье Молчалин неизвестен с его подлых сторон, ибо его низкопоклонничество, смирение, терпение и аккуратность она считает - ведь она дочка Фамусова и внучка знаменитого Максима Петровича, умевшего так ловко стукнуться затылком, - она считает, говорю я не шутя, такими же добродетелями, как венецианка Дездемона высокую честность и доблесть мавра. Потом же, ведь Молчалин умен умом его сферы. Подлый это ум, правда, да она не понимает, что такое подлость. Вот когда она поняла его подлость, испытала по отношению к самой себе всю шаткость того, что она думала избрать своей нравственной поддержкой, всю невыгоду для себя этой угодительности всем, даже Собаке дворника, чтоб ласкова была, услыхала по отношению к себе халуйско - циническое выражение: Пойдем любовь делить печальной нашей крали, - она просыпается... и до истинно трагической красоты бывала иногда хороша Вера Самойлова в минуту этого пробуждения!.. Чацкий поэтому несправедлив, говоря, что ей нужен был Муж-мальчик, муж-слуга; он только в раздражении бешенства может смешать ее с московской барыней Натальей Дмитриевной, у которой действительно такой московский идеал мужа. Но у него сердце разбито». А таково было мнение В. А. Ушакова: «Прекрасная по наружности, умная, образованная Софья во время отсутствия друга своих детских лет, любимого ею Чацкого, достигла того возраста, когда потребность любви оказывается в полном смысле, когда уже не дружба, а необходимость быть любимой и привязаться к своему обожателю тревожит сердце молодой девушки. Софья, лишившаяся матери еще в младенческих летах, единственная дочь человека, который дышит одними честолюбивыми расчетами, Софья, беспомощная, относительно к своей нравственности, не имеющая наставников и благоразумного надзора за собою, неприметным образом прилепляется к человеку, который во всех поступках отзывается низким своим происхождением. Это Молчалин, чиновник, живущий в доме Фамусова, своего благодетеля, но неспособный чувствовать цены благодеяния. Этот презренный Алексей Степанович, который, по отцовскому завещанию, обязан угождать всем людям без изъятия, и даже собаке дворника, чтоб ласкова была, это лицо столь естественное, так часто в нашем быту встречаемое и так хорошо знаменующее дар наблюдения бессмертного Грибоедова, — совершенно оправдывает несчастную Софью в той безумной любви, которую она к нему возымела. Чацкий мог нравиться и быть любим дитятем, четырнадцатилетнею девочкою, которую он тешил своим остроумием и ласками. Семнадцатилетняя Софья невольно увлеклась хитростями покорного прислужника ее родителя, готового представить себя влюбленным и даже страстным как Вертер, для того чтобы удержаться на своем выгодном месте у значущего чиновника. Бедная девушка позабыла странствующего друга своей юности и полюбила негодяя Молчалина, который отвечает ее склонности умильными словами и между тем волочится за ее служанкою! Вот верное изображение того, что нередко делается в большом свете! Вот совершенное знание страстей и наклонностей человеческих! Это такая искусная черта, что самые отвратительные литературные пиявицы, самые закоснелые, желчные подьячие нашей словесности не осмелятся к ней привязываться. При подобных сему изобретениях и зависть вынуждена бывает признать оные истинно хорошими. — Угадывай причину странных поступков существ, называемых разумными, умей представить их в самом правдоподобном виде — вот лучшее наставление всем подвизающимся на поприще драматической словесности... Но что же делает тем временем Чацкий, этот искатель совершенства, этот нравственный Дон-Кихот, долженствующий, как и Рыцарь плачевного образа, обмануться во всех своих надеждах? Утомленный тщетным преследованием мечтательного совершенства, свергнувший с себя иго приличий, он приехал на родину с возобновившеюся любовью к Софье и с уверенностию, что он ее обрадует своим возвращением, что для нее также оживятся все приятности прежней любви, и... увы!.. бедный Чацкий должен со вздохом сознаться в том, что: ...Тот скажи: любви конец, Кто на три года вдаль уедет! Софья принимает его с холодностью, не тешится более его сатирическими выходками, не открывает ему тайны своего сердца и мучит его недоумением. Горестная встреча на этой родине, где беспокойный Чацкий надеялся обрести по крайней мере блаженство семейственной жизни и где кроме Софьи нет и не может быть ничего привлекательного для милого мечтателя! В бывшем своем опекуне Фамусове он находит того же человека, закоснелого в предрассудках, того же самого идолопоклонника богатств и почестей, врага всего, что, по мнению его, носит отпечаток вредных и опасных нововведений, человека, душою принадлежащего к тому времени, когда вельможе без достоинств и без заслуг поклонялись, как кумиру, в чаянии от него богатых и высоких милостей. Чацкий не может уважать Фамусова и с невоздержностью, свойственною молодому человеку, опровергает все суждения старика умными, но тем не менее дерзкими выходками. В этом случае ясно видно, что Чацкий томим желанием лучшего, что он страдает, глядя на несовершенства, на предрассудки своих современников, что он облегчает душу свою высказыванием горьких истин, и нельзя не согласиться, что в этом же случае всякий человек, поступающий по примеру Чацкого, необходимо должен казаться странным и даже безумным при всем его уме! Так и представлено в комедии Грибоедова. Но теперь мы посмотрим, с каким необычайным искусством (NB. при соблюдении трех единств!) дал автор правдоподобие этому приключению. В доме зажиточного московского хлебосола Фамусова дается нечто вроде бала, в тот самый день, когда приехал Чацкий, и хотя Софья, хозяйка дома, не приглашала на этот вечер новоприезжего друга своей молодости, но нетерпеливый Чацкий является сам и прежде всех. Мучимый недоразумением и подозрениями, колеблемый в своих догадках насчет глупого Молчалина и слишком ласкаемого Фамусовым Скалозуба — герой пьесы пользуется прежнею привилегиею и свойственными влюбленному расспросами надоедает Софье и даже мешает ей переодеться. Это очень неучтиво, и, между тем, как это натурально! Влюбленный Чацкий забыл о протекших трех годах и о том, что Софья уже не дитя, что молодой мужчина не должен обходиться с нею так фамильярно, как прежде. Вот страсть, заглушающая рассудок и в самом естественном виде представленная автором. Оскорбленная этою вольностию Чацкого и еще более его колкими насмешками над ее любовником, Софья пожимает плечами и уходит в свою комнату. Это злее самых гневных ответов! Это явное доказательство совершенной холодности и даже презрения! Это не только задело честолюбие Чацкого, но даже растревожило его желчь, возжгло в нем какую-то злость, которая оказывается в нем при встрече со многими знакомыми ему лицами, приехавшими на вечер. Он почти всех их угощает сарказмами, очень остроумными, но не приличными в обществе. От Софьи Чацкий не отстает и, увлекаясь своею досадою, бесит ее вторичною злою эпиграммою насчет любимого ею Молчалина. У рассерженной Софьи вырывается самое обыкновенное выражение: он не в своем уме! Это слово подхвачено одним из тех лиц, которые живут пустословием, не находя в своих головах двух порядочных и связных мыслей. «Ужели с ума сошел?» — спрашивает Софью пустомеля. У раздосадованной девушки сейчас породилась идея жестокой мистификации. Она подтвердила вопрошаемое, и в пять минут весть о сумасшествии Чацкого по секрету разнеслась во всем собрании. Эти сцены написаны с неподражаемым мастерством; миниатюрный и очень верный портрет стогласной молвы, дающей правдоподобие самым нелепым и вздорным слухам. Тут, по-видимому, автор держался во зло употребляемой пословицы: глас народа — глас божий, 1 и для довершения своей прелестной картины олицетворил другую поговорку: дошли вести до глухого! — Сцена недослышавшей графини Хрюминой с совершенно оглохшим князем Тугоуховским может назваться не только истинно комическою, но даже образцовою. Как забавны недоразумения глухой старухи и ее толки о бусурманстве Чацкого! Как смешны ответы князя, который ничего не может сказать, кроме: Ахм и Эхм!.. Вся компания собирается на сцену, все действующие толкуют о мнимом сумасшествии Чацкого, судят по-своему — и вот из другой комнаты выходит герой пьесы, раздраженный пустословием какого-то француза и по своей запальчивости воспламенившийся патриотизмом. Весьма некстати, однако самым естественным образом, заносчивый Чацкий начинает многоглагольствовать о любви к отечеству, о вредном влиянии иностранных обычаев и проповедь свою, по привычке, приправляет сарказмами. Такой язык не может быть понятен для праздных жителей столицы, собравшихся повеселиться на бале. Все это для них, как говорится, сущая тарабарская грамота. Они пожимают плечами, отходят в сторону и более убеждаются в мнимом безумии бедного Чацкого. Но этого еще мало: Чацкий обязан сам узнать о сей нелепой вести. В последнем действии он сам слышит, как шесть княжен уверяют доброго враля Репетилова о достоверности помешательства Чацкого. Мастерская черта! Но за оною следует и другая. Чацкий нечаянным образом делается свидетелем низости Молчалина и негодования обманутой Софьи». Вот что думает о Софии Ю. Н. Тынянов: « Самая яркая черта здесь - трактовка Софьи и Чацкого. Чацкий "в противоречии с обществом": главный же представитель этого общества в плане - Софья. Из приведенных Грибоедовым четырех реплик о Чацком три принадлежат Софье, и только одна - Фамусову. Из действия 1 - "Не человек, змея" - это произносит Софья (в сторону) после слов Чацкого о Молчалине: "Ведь нынче любят бессловесных"; Софья в действии III: "Шутить: и век шутить! как вас на это станет!" - после притворной попытки Чацкого примириться с мнением Софьи о Молчалине. "Унизить рад, кольнуть, завистлив! горд и зол!" - слова Софьи о Чацком после слов Чацкого о Молчалине: "В нём Загорецкий не умрет". Фамусов произносит здесь только стих из действия II: "Ах, боже мой! он карбонарий!" - после ответа Чацкого на восторг Фамусова перед Максимом Петровичем ("Не терпит подлости"). Софья характеризуется именно как представительница общества: "после, когда вмешивается личность "наших затронули", предается анафеме"; "наших затронули" - это слова красноречивые и вполне объясняющие роль и значение Софьи (здесь о ней не говорится как о женщине, здесь она - представительница общества). И удивительнее всего, что Грибоедов пишет о важной, решающей сюжетной черте, в которой выступает Софья: "Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший". И если о нелюбви Софьи говорится как о нелюбви к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, то здесь она - безличный представитель общества, "кто-то". Любимая девушка - представительница общества, с которым Чацкий "в противоречии". Софья открыто выступает против "этого ума, что гений для иных, а для иных чума", и выступает как представительница интересов семьи: "Да эдакий ли ум семейство осчастливит?" (в этом отношении главную роль как блюститель семьи играет все же не она, не Фамусов, а сам Молчалин: "Любила Чацкого когда-то, меня разлюбит, как его")». А вот как высказывается В. В. Розанов о Софье: « В «Миллионе терзаний» Гончаров отметил неверное понятие Грибоедовым типа и характера Софьи: в самом деле, ее привязанность к Молчалину, молчащему идиоту, когда к ней привязан говорящий гений, Чацкий, принадлежит положительно к бессмысленным чертам комедии, и замечательно, что она поставлена в центре, образуя завязку и развязку пьесы. Гончаров тонко говорит, что Софья - в условиях времени своего и своего места – представляет новое, ценное и любопытное лицо: она вглядывается в обстановку, ее окружающую, всматривается в людей, она выбирает, а не повинуется. Софья скромное и прекрасное явление своего времени, которое, перебирая действительность, тянется к какому-то внутреннему в человеке свету. Но любящий тянет за собой любимого: Грибоедов был слишком счастлив, и при том самоуверенно-счастлив, чтобы – живи он на четверть века позднее - в скромном, на пример, и застенчивом Басистове, молча и благоговейно поклонявшемся Рудину, ему не показался тоже Молчалин; и он мог бы, зная любовь того к словесным наукам, предложить снять ему копию с знаменитой комедии. Вот две фундаментальные в типе черты, около которых все остальное- риторика и клевета». А вот мнение И. С. Билинкиса о Софье: «О Софье Пушкин сказал, что она «начертана неясно». Числят её и сейчас чаще всего по «фамусовской Москве». Но бывали и раздаются нередко теперь и совсем иные голоса. П.А. Вяземский счёл именно Софью «единственным характером в комедии, коей все прочие лица одни портреты в профиль, в бюст или во весь рост». А.П. Григорьев видел в Софье финальных сцен «трагическую красоту… пробуждения». Гончаров отвёл ей «свой мильон терзаний». Вступился за Софью Павловну Мейерхольд, неоднократно защищали свою героиню игравшие её актрисы… По всей видимости, надо признать, что с Софьей Фамусовой Грибоедов испытал какие-то особые трудности. Чацкий в основании своём был драматургу, можно полагать, ясен. В его личностном, драматическом и трагикомическом, предстательстве ума он, по Грибоедову, оказывался уже и необходим, и неизбежен для русской жизни. Явившись в Москву, по выражению нынешнего критика, как человек «со стороны», даже издалека, Чацкий не случайно сразу же всеми распознан. Но Софья выросла здесь, в фамусовском окружении, - и не следует ни традиции, ни ожиданиям отца, а совершает сама свой выбор. Избрала она не кого-нибудь из Скалозубов, но человека безродного. Этот безродный не случайно оказался и бессловесным: историческая роль разночинцев была ещё только впереди, а Софье с таким, как Молчалин, легче утверждать свои желания, свою волю и самостоятельность. Однако Софья умеет и действительно вступиться за свой выбор. Перед отцом, перед Чацким, перед общественным мнением. Удары Чацкого по Молчалину она принимает на себя, прикрывая собой его безродность и зависимость, которые, таким образом, оказываются для неё побуждающими. А в конце не страшится посмотреть правде в глаза и испытать полной мерой чувство стыда за совершённую ошибку. «… Себя я, стен стыжусь» - слова Софьи, когда всё разъяснилось. Своего Молчалина Софья придумала. Его «вкрадчивость», о которой она сама говорит, никак не могла сочетаться с чувствами высокими и искренними. Но не свидетельствует ли самая придуманность Софьиного Молчалина, мера разрыва между Молчалиным реальным и нафантазированным ею об энергии устремлений Софьи к чему-то такому, чего вовсе и нет в её кругу, о силе отталкивания от этого круга? И – одновременно – об умозрительности и её исканий, что мы уже видели в Чацком? Воспитывалась она ведь на чтении, на французских книгах. «Горе от ума» обладает поразительной целостностью драматического действия, долго остававшейся скрытой от сцены лишь из-за длительного внесценического использования комедии как декларации, как манифеста идей. Немирович-Данченко не напрасно сетовал на то, что и ставили чаще словно бы не самое «Горе от ума», а статьи о нём. Пьеса же вся пронизана, даже, можно сказать, пронзена разветвленнейшим конфликтом между воображением личностей, делающих первые собственные шаги на русской почве, и реальностью бытия. Чацкий и Софья – оба терпят беду. И трудно сказать, кто ударился тяжелей, больней. Ведь Чацкого хоть никто намеренно не обманывал, а Софья не только сама обманулась – её порыв чиновник- практик нового покроя взялся использовать в своих целях. Личности только-только заявляют себя, а распускающаяся безличностность уже берётся прибрать их к своим рукам, применить к своей выгоде: Молчалин ставит на Софью, пусть пока не вполне удачно; Репетилов зовёт Чацкого с собой в Английский клуб…» Итак, от природы Софья наделена хорошими качествами: сильным умом, независимым характером. Она способна глубоко переживать и искренне любить. Эта девушка получила хорошее образование и воспитание. Героиня увлекается чтением французской литературы. Но, к сожалению, все эти положительные черты характера Софьи не могли получить развития в фамусовском обществе. Представления о людях она черпала из сентиментальных французских романов, эта литература развила в Софье мечтательность и чувствительность. Поэтому она не случайно обратила внимание на Молчалина, который своими чертами и своим поведением напоминал ей ее любимых героев. Однако нельзя сказать, что Софья ослеплена: она способна оценить избранника здраво и критически: «Конечно, нет в нем этого ума, Что гений для иных, а для иных чума, Который скор, блестящ и скоро опротивит.» Софья еще и потому полюбила Молчалина, что ей, девушке с характером, нужен в жизни человек, которым она могла бы управлять. Любовь Чацкого к героине помогает нам понять одну истину: характер Софьи в чем-то главном под стать самому Чацкому. В свои семнадцать лет она не только "расцвела прелестно", но и проявляет завидную независимость мнений, немыслимую для таких людей, как Молчалин или даже ее отец. Об этом говорит такая реплика Софьи: "Что мне молва? Кто хочет, так и судит". Чацкий это понимает и свои речи адресует прежде всего Софье. Именно Софью он считает своей единомышленницей. Он привык верить тому, что она разделяет его взгляды. Этой веры не поколебали в нем "ни даль", "ни развлечения, ни перемена мест". Поэтому Чацкий, возвратившись в Москву и увидев, как изменилась Софья под влиянием окружения, очень переживает. Софья также очень переживает, но уже из-за другого. Она невольно слышит разговор Молчалина с Лизой и вдруг видит своего избранника совсем с другой стороны. Она понимает, что нужна была ему только для того, чтобы, улучив момент, воспользоваться ее влиянием и получить повыше чин. Софья получает первый жестокий урок. Возможно, когда-нибудь Софья узнала бы об истинных намерениях Молчалина и ей не было бы так больно, но сейчас она потеряла человека, который очень подходил на роль мужа-мальчика, мужа-слуги. Ей не нужен был такой человек, как Чацкий, но именно он открыл ей глаза на все происходящее. Если бы Софья выросла в другой среде, она, возможно, выбрала бы Чацкого. Однако она выбирает такого человека, который ей больше подходит, так как не мыслит себе иного героя. Но, по замечанию того же Гончарова, "тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого" именно Софье. Грибоедов представил нам героиню комедии как лицо драматическое. Это единственный персонаж, который задуман и выполнен, как близкий Чацкому. Критики Н. К. Пиксанов и И. А. Гончаров сопоставляют Софью Фамусову с Татьяной Лариной. Чрезвычайно важен для понимания образа героини ее сон. Сон, рассказанный Софьей, содержит как бы формулу ее души и своеобразную программу действий. Здесь впервые самой Софьей названы те черты ее личности, которые так высоко оценил Гончаров. Сон Софьи знаменателен для постижения ее характера, как и сон Татьяны Лариной — для постижения характера пушкинской героини. Сопоставляя Татьяну и Софью, И. А. Гончаров писал, что "громадная разница не между ею и Татьяной, а между Онегиным и Молчалиным. Выбор Софьи, конечно, не рекомендует ее..." Н. К. Пиксанов совершенно справедливо отмечал, что "драма, переживаемая Софьей Фамусовой в финале четвертого акта, является в русской литературе... первым и блестящим опытом художественного изображения душевной жизни женщины. Драма Татьяны Лариной создана позже". Итак, в своей комедии А. С. Грибоедов сумел показать не только время, в которое он жил, но и создал незабываемые образы, интересные современному читателю и зрителю. Поэтому, как говорил Гончаров, "Горе от ума" держится особняком в литературе и отличается от других произведений слова моложавостью и более крепкой живучестью. Каждый критик пытается найти в Софьи плюсы и минусы и дать ей объективную оценку. Не оправдывая ее во всем, они находят сильные аргументы в ее защиту.
Большинство критиков ссылаются на статью Гончарова «Мильон терзаний», в которой критик жестоко осуждает Софью, но с течением времени мысли людей меняются, и все больше драматургов оправдывают девушку, находят в ней все больше положительных сторон. Критики интересуются Софьей, так как ее образ является сложным, действия героини могут расцениваться двояко. Также, их мнения зависят от мировоззрения от отношений к женщине в целом и от эпохи, в которой критики живут. Сопоставив мнения критиков, я окончательно убедилась в своем первоначальном предположении. Я считаю Софью классическим примером девушек девятнадцатого века, она по-своему умна, искренна и добра. Все критики, которые высказывают о ней свое мнение, безусловно, связывают ее с двумя абсолютно разными персонажами - Чацким и Молчалиным, с взаимоотношениями между этими героями пьесы. Да, она достаточно жестка с Чацким, но он этого заслуживает. Чацкий не сумел правильно себя преподнести, он не сумел понравиться девушке, тем более Софья уже была влюблена в Молчалина, хоть он и обманывал ее, но чувства барышни были искренни, и нельзя ее в этом винить!  Приложение №1.М.С. Башилов Действие первое, явление первое  М. С. Башилов Действие первое, явление седьмое  П.П. Соколов «Софья»  П. П. Соколов Действие первое, явление первое |
1 2
Добавить документ в свой блог или на сайт
