Кафедра ocr василий Зацепин «И. Грекова. Кафедра»: Зебра Е, Эксмо; М.; 2005 isbn 5-89517-093-4 Аннотация
Скачать 2.88 Mb.
|
ВЕСЕННЯЯ СЕССИЯКакое разбойничье, какое преждевременное лето! Тридцатиградусная жара ударила в конце мая. Уже началась весенняя сессия. Спешно дочитывались пропущенные лекции, досдавались зачеты, сменяли друг друга экзамены. Внешне все шло как обычно в сессию. Студенты толпились в коридорах, у дверей аудиторий, где шли экзамены. Кто-то из этих дверей выходил, показывая на пальцах полученную отметку. Взамен его входил очередной ждущий и робко направлялся к столу экзаменатора, влажными пальцами вытягивал билет. Кое-кто в последнем приступе прилежания хватался за конспект; другие только рукой махали. Словом, как обычно, но в эту сессию все это было распаренное, воспаленное, изнемогшее от жары. Только что кончились запоздалые холода, еще недавно шел снег, лежал лед; студенты лихо скользили по накатанным дорожкам, и профессора робко переставляли немые ноги. Внезапно наступившая жара обрушилась грозной карой. Уставшие за зиму организмы не успели перестроиться. Некоторые слабенькие девушки падали в обмороки, из которых их, впрочем, быстро выводили серией легких пощечин (такую рекомендацию студенты извлекли из какого-то фильма, где для борьбы с обмороком применялось именно это средство). Всем было трудно — и тем, кто давал пощечины, и тем, кто их получал. Главный корпус института — старинное здание со стенами полутораметровой толщины — еще кое-как держал прохладу; в новых корпусах было просто невыносимо. Раскаленные подоконники излучали жар, как печи. Экзаменационные ведомости на черных горячих столах сворачивались в трубки. Ко всему этому в порядке безумия в некоторых помещениях еще топили… Наверно, из-за жары эта сессия была как никогда обильна двойками. Студенты отвечали, отирая пот кто платком, кто рукавом, а кто и просто ладонью, жаловались на «разжижение мозгов». У девушек плыли ресницы и сине-зеленое окаймление глаз. Расплавленные, взмокшие преподаватели были не лучше: по три раза повторяли один и тот же вопрос, время от времени бегали к кранам обливать голову водой. Им было еще труднее, чем студентам, хотя бы потому, что они дольше сидели в аудитории. Экзаменационная сессия вообще ужасна. Дважды в год студенты, весь семестр почти не учившиеся (писание конспектов и домашних заданий не в счет — это труд физический, а не умственный), хватаются за науку и большими непрожеванными кусками ее заглатывают. На производстве такое называется штурмовщиной и всячески преследуется; в вузовском обиходе штурмовщина узаконена, утверждена, возведена в ранг ритуала. Грош цена знаниям, спешно запихнутым в голову, — быстро приобретенные, они еще быстрее выветриваются… И для преподавателя экзамен — самый тяжкий, изнурительный вид труда. Нужно мгновенно переключаться с одного вопроса на другой, с одного студента на другого, наблюдать сразу за целой группой. Особенно тяжело экзаменовать по математическим (вообще точным) наукам. Разговор идет на уровне не слов, а формул. Каждую из них нужно внимательно проверить. Вынести это больше двух-трех часов подряд почти невозможно, а ведь приходится и по десять и по двенадцать! Нынче, в эту весеннюю сессию, всем было из ряда вон тяжко. Из преподавателей кафедры Завалишина один только седой, подтянутый Терновский, как всегда в строгом черном костюме, экзаменовал спокойно, размеренно, полный доброжелательной строгости. Когда изнемогший студент сам выпрашивал двойку, Дмитрий Сергеевич не хватался за ведомость, как другие, а говорил: «Не торопитесь, ответьте еще на один вопрос». И только убедившись, что студент действительно ничего не знает, говорил с удовлетворением: «Ну, теперь нам все ясно». Жара на него не действовала («Человек с внутренним кондиционером», — сказал о нем Маркин). Видя, как маются его коллеги, совестливый Энэн приходил на экзамены чаще обычного. Как всегда, он вступал в долгие, окольные беседы со студентами, путал их, и без того одуревших окончательно, и даже один раз — всем на диво! — поставил четверку. Получить четверку у профессора Завалишина было неслыханным делом (он ставил, как известно, одни пятерки); на получившего показывали пальцами, и он даже сам подумывал пересдать кому-нибудь другому, чтобы не быть для курса посмешищем, но потом эту идею отверг как неконструктивную. Энэн, медлительно-отвлеченный, растекавшийся мыслью по чему угодно, принимал не более двух-трех студентов за смену, и жалкий ручеек пятерок, сочившийся из этого источника, не мог изменить общего разгромного счета: до тридцати процентов двоек! От этих процентов уже начали скапливаться тучи на горизонте: ждали грозы. И в самом деле гроза долго ждать себя не заставила. Однажды утром Энэн, придя на кафедру, обнаружил на своем столе бумагу. В крайне бесцеремонных выражениях деканат предлагал заведующему кафедрой профессору Завалишину немедленно отчитаться о ходе сессии и подать докладную записку о причинах низкой успеваемости. «В противном случае, — кончалась бумага, — будут приняты меры». Энэн прочел документ и побледнел так, что Лидия Михайловна бросилась к нему со стаканом воды: — Что с вами, Николай Николаевич? Он ловил губами стакан, вода лилась на грудь. — Ничего-ничего, сейчас пройдет. Кто-то уже звонил в медчасть — там было занято, — стучал трубкой и чертыхался. У Лидии Михайловны нашелся валокордин; дрожащими руками она отсчитывала капли, наливала слишком много и выплескивала. Энэн пожевал губами и сказал: — Не надо. От хамства валокордин не помогает. Элла Денисова воскликнула: — Это вы из-за этой бумажки? Бросьте! Конечно, неприятно, но нельзя же так переживать! — В старые времена… — медленно, с усилием произнес Энэн, — в старые времена… Никак не мог закончить. Зациклился. — В старые времена, — подсказал ему Паша Рубакин, — люди, вероятно, были более воспитанными? Энэн отрицательно затряс головой и вдруг сказал совершенно отчетливо: — В старые времена такой субъект приказал бы выпороть меня на конюшне. — Успокойтесь, Николай Николаевич, — примирительно сказала Стелла, — ей-богу, ничего такого страшного не произошло. Вы преувеличиваете. — Ничего страшного? — рявкнул Спивак. — Смотрите, товарищи, уже молодежь не видит в этой махровой наглости ничего страшного! «Будут приняты меры»! И это пишут большому человеку, ученому с мировым именем! И кто пишет? Сопля, недостойная дышать с ним одним воздухом! Быстрыми шагами вошла Нина Асташова. Схватила со стола бумагу, быстро пробежала ее и, не разделяя слов, сказала: — Хам сукин сын идиот. — Вот это правильная реакция, — одобрил Спивак. Кто-то успел уже сбегать за такси. Николая Николаевича взяли под руки, свели с лестницы, усадили в машину. Он сопротивлялся, бормотал: — Честное слово, мои дорогие, со мной решительно ничего нет. Честное слово! Маленький мальчик глядел из глаз старого человека. — Мы вас отвезем домой. И не смейте завтра приходить на работу, слышите? — сказала Нина. Энэн покорно закрыл глаза. Был он бледен как-то не по-обычному, с уклоном в опаловую желтизну, и как-то не по-обычному стар. Нина Асташова с Пашей Рубакиным довезли его до дому, подняли на лифте и сдали с рук на руки Дарье Степановне. Общими усилиями он был уложен в постель. Он все приговаривал жалобно, по-мальчишечьи: — Честное слово, ничего нет. В самом деле ничего нет. Ну, я преувеличил. И не надо со мной возиться. Ну пожалуйста, мои дорогие. Все-таки Нина вызвала неотложную. Врач приехал через полчаса — молодой, бородатый, непроницаемый. При общем обилии женщин в медицине врачи-мужчины, особенно молодые, выглядят исключением и несут себя как-то подчеркнуто важно. Он осмотрел больного, измерил давление и сказал: — Ничего особенного. Сердце работает неплохо. Конечно, есть возрастные изменения, но оснований для беспокойства нет. Надо полежать денька два-три, все наладится. — Он очень бледен, — сказала Нина. — Это от жары. Кстати, метео обещает похолодание. Сделал на всякий случай укол кордиамина, сказал, что завтра придет врач из поликлиники, и отбыл, еще раз повторив: — Оснований для беспокойства нет. — Ну вот, вы слышали, — говорил Энэн, окончательно пришедший в себя, — ничего серьезного! Мне так стыдно за этот переполох. Всех взбудоражил. Простите великодушно. — Дайте покой человеку, — сказала Дарья Степановна, — ему спать, а не лялякать. Старому-то все чего. Асташова с Рубакиным вернулись на кафедру, успокоили скопившихся там сотрудников: ничего серьезного, сердце работает неплохо. Лидия Михайловна рвалась посидеть, поухаживать за Николаем Николаевичем, но ее отговорили: нрав Дарьи Степановны достаточно был известен. — Да не убивайтесь вы так, врач говорит: он вне опасности, — сказала Нина. Кто-то входил, уходил, все были обеспокоены, даже Кравцов. Несколько раз звонили на квартиру, справлялись о здоровье. Дарья Степановна была недовольна, что звонят. — Дремлет. А вы тарарам. В случае сама позвоню. Сидели долго, никак не расходились. Уже закончился последний экзамен, заполнена последняя ведомость. Двоек оказалось поменьше, чем в другие дни. — Зуб притупился, — сказала Стелла, но как-то задумчиво. Кое-кто ушел, устав за каторжный день. На кафедре остались несколько человек, они тоже устали, настолько, что уже потеряли счет времени: все равно. Иногда после предельной усталости человек впадает в такой анабиоз. Все были подавлены, разговаривали тихими голосами, в состоянии какой-то незлобной друг на друга обиженности. Ждали звонка — его не было. Вздрагивали при каждом шуме. Вечер был душным и тяжким, вдалеке погромыхивал гром, мигали зарницы. — Хоть бы похолодало! — молящим голосом сказала Элла. — Нам-то что, — возразила Стелла с мягкой сварливостью, — на нас можно и воду возить. А ему каково? — Нет, все-таки, товарищи женщины, — тихо сказал Спивак, — ничего вы не понимаете. Тихий Спивак — в этом было даже что-то пугающее. Опять мигнули зарницы, тихо рокотнул гром. На кафедре было темно. Светлоглазая, душная ночь стояла за окнами в институтском саду. Ни шороха, ни ветерка. На фоне этой напряженной тишины неожиданно запел Паша Рубакин. Он пел без слов, какую-то заунывную мелодию, возможно своего сочинения. В коридоре послышались шаги командора. Оказалось — не командора, а коменданта. — Граждане, прошу очистить помещение, — сказал он гранитным басом. — Здание закрывается. Вышли на улицу. Духота пахла сеном и пылью. Нежный запах сена мешался с шершавым, грубым запахом пыли, потревоженной, взнесенной в воздух земли. Гроза удалялась, не принеся облегчения. Вверху в просветах между облаками посверкивали невыразительные звезды. Завтра, видно, опять будет жара… Расходиться не хотелось, но разошлись. …А назавтра утром на кафедру позвонила Дарья Степановна и потрясенным, но твердым голосом сообщила: — Николай Николаевич помер. — Как, что?! Не может быть! Все, кто был на кафедре, помчались сломя голову на квартиру. Впереди бежала Элла Денисова и бормотала: — Я говорила, я говорила… Что она говорила, было неясно, но никто ей не возражал. Дверь из квартиры на лестницу была широко распахнута, зеркало в прихожей завешено черным. Николай Николаевич лежал на своей кровати пепельно-бледный, но узнаваемый. На его щеке колебалась, как будто от дыхания, тополиная пушинка. Лицо было спокойно, внимательно, глаза закрыты. Люди столпились возле умершего, а он шевелил пушинкой, дышал, и никто не смел снять с него эту пушинку. — Ночью ходила-ходила, слушаю: дремлет, — говорила Дарья Степановна. — Дремлет, и слава богу. Думаю, не будить. Утром пришла, а он кончился. Раньше таких бог, говорили, любит. Послал ему смерть проворную. Каждому бы так, грех жаловаться. Она не плакала, только чаще чем надо поправляла черный платочек, которым, несмотря на жару, повязала голову. Платочек сползал, открывая перламутровую гордую седину. Люди стояли возле кровати опустив головы, опустив руки. Смерть всегда потрясает, внезапная смерть — вдвойне. Все видели умершего еще вчера, слышали его голос, и разум отказывался принять факт. Пахнуло ветром, дверь хлопнула. Внезапно, не тихо, как все, а стремительно вбежала Майка Дудорова, пала на колени рядом с кроватью и начала целовать-целовать мертвое лицо. В этих бурных бесслезных поцелуях было что-то безумное. Время от времени она поднимала голову, окидывала всех диким взглядом и опять приникала к умершему. — Встань, артистка, — сказала, подойдя к ней, Дарья Степановна. Майка испуганно встала, вынула платок, спрятала в него лицо. — Нечего платком, откройся какая есть, — громыхнула Дарья Степановна. — Твоего тут тоже накладено. Майка бросила платок, вцепилась себе в волосы и начала кричать. Кричала она без слов, на одной ноте. Это было по-настоящему страшно. — Майя, а ну замолчи! — сказал ее бывший начальник Петр Гаврилович, взял ее под руку и вывел из квартиры. Она упиралась, хваталась за каждую притолоку. После крика Майки заплакали женщины — Элла, Стелла, Лидия Михайловна. Нина Асташова стояла в стороне с дергающимся злым лицом. Раздался шум, дверь хлопнула, вошли врач и двое дюжих санитаров с носилками. Носилки со стуком поставили на пол. Лицо и тело Энэна закрыли простыней. — А ну-ка посторонись! — говорили санитары, продвигаясь по коридору. Квартира опустела… Пушинки тополя бродили по паркету. Похороны были торжественные: умер крупный ученый, старейший сотрудник института. Гроб, обитый красным, стоял в помещении клуба. Все было как полагается: почетный караул, красно-черные повязки на рукавах, тихий и четкий ритуал смены (сменяющийся становится за плечом сменяемого). Сомкнутые губы, серьезные лица. Оркестр, груды цветов, венки с лентами — красными, белыми, черными… Из-за цветов едва виднелось лицо покойного, уже изменившееся, красно-синее возле ушей… Начался траурный митинг. Говорились, как полагается, речи об огромном вкладе покойного в мировую науку; все начинались одинаково: «Смерть вырвала из наших рядов…» Майка Дудорова, вся в черном, заплаканная, распухшая, сидела на стуле у самого гроба; муж ее, стройный, смуглый, с невозмутимым лицом, подносил ей время от времени стакан с водой; с какой-то ненавистью она этот стакан отталкивала. Тонкими пальцами, побелевшими на концах, она судорожно держалась за кумачовый край гроба. Лидия Михайловна, страшная в своем горе, трясясь и кусая пальцы, пряталась за портьерой. Дарья Степановна в большом, черном, с кистями платке стояла навытяжку и после каждой речи осеняла себя крестным знамением. Последним от коллектива кафедры выступал Кравцов, в меру грустно, в меру уравновешенно, в меру оптимистично. В конце своей речи он обещал «высоко поднять знамя, выпавшее из рук покойного Николая Николаевича». Нина Асташова подняла руку: — Позвольте мне сказать несколько слов. Распорядитель ответил: — Но от кафедры уже было выступление. — Я не от кафедры, я от себя. — Дайте ей слово, — забеспокоились в зале. Нина вышла на трибуну очень бледная (не смугла, а желта), потрогала мизинцем микрофон и сказала нетвердо: — Тут много говорили о научных заслугах профессора Завалишина. Слов нет, они были велики. Но, по-моему, самое главное то, что он был человеком. Больше того: он был хорошим человеком, сердечным, внимательным, добрым, совестливым. Мы еще не осознали до конца, мы еще осознаем, чем он для нас был. Злое слово, сказанное даже без умысла, может убить. Доброе слово — это доброе дело. Сколько добрых слов слышали мы от Николая Николаевича! Давайте их вспомним. Нина замолчала. Молчали все в зале. Молчание длилось с минуту, но, как всегда в таких случаях, казалось долгим. Нина сошла с кафедры. Дарья Степановна заплакала. Распорядитель подал знак. Начался вынос тела. В институтском дворе люди грузили венки, рассаживались по машинам. |
Похожие:
 | Программа дисциплины «Стратегические финансы фирмы» для направления... Авторы: проф. Ивашковская И. В.(кафедра экономики и финансов фирмы), преп. Теплицкий А. В. (кафедра экономики и финансов фирмы, компания... | | Литература для врачей). Isbn 5-901006-89-5 1 Гигиена и экология человека:... Гигиена лечебно-профилактических учреждений: учеб пособие/ П. В. Глыбочко [и др.]. Саратов : Изд-во сгму, 2005. 136 с. Isbn 5-7213... |
| Ирвин Ялом Дар психотерапии «Дар психотерапии»: Эксмо; Москва; 2005 isbn 5-699-13766-1 Ирвин Ялом, психотерапевт с огромным стажем, написал немало книг, научных и не очень. Однако «Дар психотерапии» — текст настолько... | | Аннотация модуля (дисциплины) Обеспечивающее подразделение: Институт Базового Образования (ибо), кафедра социальных наук и технологий |
| Кафедра истории и политологии Тема реферата: «Фашизм: истоки и идеология. Неофашизм» Составитель: к э н. Асеев Роман Михайлович, доцент, кафедра социально-культурного сервиса и туризма | | План Кафедра основное структурное подразделение университета как... Кафедра – основное структурное подразделение университета как учебного заведения. Кафедра государственного и муниципального управления... |
| Аннотация дисциплины ... | | Государственное образовательное учреждение высшего профессионального... Аннотация умкд… |
| Государственное образовательное учреждение высшего профессионального... Аннотация умкд… | | Государственное образовательное учреждение высшего профессионального... Аннотация умкд… |
 | Положение о кафедре Кафедра является основным учебно-методическим и научным подразделением мади. Кафедра осуществляет учебную, методическую, редакционно-издательскую,... | | Кафедра управления и профессионального образования Краткая аннотация образовательных программ, реализуемых в боу дпо (ПК)С «Чувашский республиканский институт образования» Минобразования... |
| Красноярская государственная академия музыки и театра С 12 по 17 ноября 2012 года кафедра хорового дирижирования и кафедра сольного пения и оперной подготовки кгамиТ проводит Краткосрочные... | | Институт управления кафедра менеджмента Преподаватель (составитель): Лебединская Ю. С., ст преподаватель, кафедра менеджмента |
| Кафедра гуманитарных и социальных дисциплин кафедра государственно-правовых дисциплин Московского государственного гуманитарного университета имени М. А. Шолохова при финансовой поддержке Министерства образования и... | | Учебное пособие Краснодар 2008 В. А. Оробец); кафедра паразитологии и ветсанэкспертизы Донского государственного аграрного университета (зав кафедрой, проф., к... |
