3.2. СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ В 20-30-е ГОДЫ
В первом десятилетии после Октябрьской революции существовало несколько направлений в социологической мысли России. В тот период социология располагала серьезной методологической и институциональной базой, влияние которой сказывалось на развитии социологических исследований достаточно долгое время.
Уже в первые годы советской власти социологи ПА. Сорокин, Н.И. Кареев, В.М. Хвостов издали ряд монографий и учебных пособий. Однако осенью 1922 г. многие ведущие профессора-обществоведы были высланы из страны. В конце 1922 г. закрылись кафедры общей социологии во всех центральных университетах, журналы «Мысль» и «Экономист», а к концу 1924 г. прекратили существование все оппозиционные журналы.
В принципиально иной ситуации оказалась марксистская социология. Уже в мае 1918 г., готовя проект постановления Совнаркома «О социалистической Академии общественных наук», В.И. Ленин писал: «Одной из первоочередных задач поставить ряд социальных исследований». Первыми учреждениями по подготовке лояльных кадров обществоведов и проведению социальных исследований стали Институт красной профессуры в Москве (1921), Научно-исследовательский институт в Петрограде (1922), Социалистическая академия общественных наук, преобразованная в 1924г. в Коммунистическую академию. В 1922—1924 гг. создаются коммунистические университеты в Харькове, Омске, Казани, Смоленске, Ростове-на-Дону и в других городах. С 1922 г. начал регулярно выходить «Вестник коммунистической академии», в 1925 г. при Комакадемии было создано общество статистиков-марксистов (С.Г. Струмилин, М.Н. Фалькнер-Смит и др.).
С середины 20-х годов кафедры марксизма-ленинизма появились во всех вузах страны. В конце первого послеоктябрьского десятилетия прекратили деятельность Философское общество, Большая академия духовной культуры, Социологическое общество и другие независимые объединения обществоведов.
Первой после 1917 г. собственно марксистской книгой по социологии стала работа Н.И. Бухарина «Теория исторического материализма» (1922), получившая разгромную критику со стороны П.А. Сорокина. Тем не менее в 20-е годы она пользовалась большой популярностью.
Приобретая академическую респектабельность и государственную поддержку, марксистская социология приспосабливалась к сложившемуся разделению научного труда в обществознании. Именно в начале 20-х годов в марксистской литературе прочно утвердился термин «социология», были изданы первые монографии, открылись учебные курсы. Это был период острых дискуссий по поводу социологического наследия Маркса — Энгельса — Ленина, содержания основных теоретических концепций марксизма и категорий исторического материализма. Многие социологи марксистской ориентации отличались европейской образованностью, хорошим знанием трудов своих западных коллег, научной терпимостью и недогматическим отношением к социологическим идеям Маркса, поэтому дискуссии часто имели творческий характер.
В марксистской и немарксистской литературе 20-х годов широкое распространение получили позитивистские и натуралистические трактовки общественных явлений. Их теоретической базой стали различные направления «поведенческой психологии»: «коллективная рефлексология» В.М. Бехтерева, «биолого-исторический материализм» Н.А. Гредескула, «психологический бихевиоризм» А.М. Боровского, К.Н. Корнилова и др. Постулат единства законов природы и общества был очень популярен. Выступая против неокантианского противопоставления наук о природе и культуре, многие марксисты склонялись к вульгарно-натуралистическим концепциям общества. Открытое влияние позитивизма было подавлено к началу 30-х годов, хотя в неявной форме его воздействие присутствовало во многих более поздних исследованиях.
Институциализация марксистской социологии в 20-е годы актуализировала проблему ее предметного самоопределения, чему посвящались многие публикации тех лет. В связи с этим усилилась критика позитивистского идеала социологического знания, сводившаяся часто к полному отрицанию возможности применения в социологии методов естественных наук.
Большинство марксистов начала 20-х годов рассматривало исторический материализм как распространение принципов материалистической диалектики на общество (С.Л. Вольфсон и др.). В 1929 г. в Москве прошла дискуссия о марксистском понимании социологии. Многие ее участники выступили против трактовки исторического материализма как простой дедукции общих положений диалектики. Ряд ученых считал исторический материализм общей социологической теорией, т.е. наукой, имеющей тот же гносеологический статус, что и другие фундаментальные науки: физика, химия и т.п. Такой подход существенно противоречил марксистской традиции. Действительно, марксизм всегда претендовал на нечто большее, чем быть одной из наук, а именно на универсальное мировоззрение. Трактовка исторического материализма как общей социологической теории была определенной модернизацией учения Маркса и поэтому в последующие годы вызывала возражения многих ученых.
Следует подчеркнуть, что в 20-е годы еще сохранялись относительно благоприятные условия для научных дискуссий. Общесоюзные дискуссии прошли практически по всем фундаментальным проблемам исторического материализма, таким, как: соотношение общественного бытия и общественного сознания, содержание понятий «общественно-экономическая формация», «базис» и «надстройка», «производительные силы» и «производственные отношения», «классы», «семья» и др. Это был творческий период в истории советской социологии. Популярность марксизма росла, в рамках марксизма формировались различные научные ориентации. В самом общем плане можно выделить два направления. Первое продолжало традицию формационного подхода к истории общества (В.В. Адорацкий, С.В. Вольфсон, В.П. Волгин, С.А. Оранский и др.). Эти ученые рассматривали историю как череду закономерно сменяющих друг друга формаций. Другое направление развивало модель Ленина, акцентируя внимание на решающей роли революционно-преобразующей практики и субъективных факторах исторического развития (А.А. Богданов и др.).
Первые же попытки систематизации марксистской концепции общества, согласования многочисленных и часто противоречивых высказываний классиков породили острые разногласия и идеологические обвинения. В 20-е годы были сформулированы многие идеи, определившие на долгие годы содержание внутримарксистских теоретических споров. Прошедшие дискуссии по основным понятиям исторического материализма выявили различные точки зрения. Особенно характерна в этом плане длившаяся в течение двух лет (1927—1929) на страницах журнала «Вестник Коммунистической академии» дискуссия о структуре и движущих силах развития производительных сил общества.
Производительные силы часто сводились к средствам производства, технике. Большинство разделяло точку зрения на производительные силы как на диалектическое единство орудий труда, предметов труда и рабочей силы. Не меньше разногласий вызвал вопрос о содержании понятия «производственные отношения». Значительным влиянием пользовалась «организационная концепция» производственных отношений Н.И. Бухарина. По мнению его оппонентов, трактовка производственных отношений как «трудовой координации людей» игнорировала решающую роль отношений собственности на средства производства. В то же время ряд исследователей сводил всю проблематику социального прогресса к развитию производственных отношений.
Интерпретация марксистской теории общественного развития привела к разногласиям. Многие теоретики (А.А. Богданов, Н.И. Бухарин, Ю.К. Милонов и др.) были близки к идеям технологического детерминизма. Производительные силы понимались ими как конечная причина общественного прогресса. Особую популярность имели экономические интерпретации марксизма. «Экономическим», или иначе «историческим» материализмом, — писал известный теоретик марксизма М.Н. Покровский, — называется такое понимание истории, при котором главное, преобладающее значение придается экономическому строю общества и все исторические предметы объясняются влиянием материальных условий». Марксисты-диалектики (С.З. Канценбоген) возражали, как правило, ссылаясь на относительную самостоятельность надстройки по отношению к базису.
В качестве движущих сил общественного развития рассматривались рост и усложнение человеческих потребностей. Среди молодых ученых была популярной идея комбинации многих факторов как условий социального прогресса. После длительных дискуссий и взаимных политических обвинений в середине 30-х годов общепринятой стала схема объяснения социального прогресса на основе закона соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил.
Октябрьская революция обострила проблемы социальной структуры общества. Эволюция классовых отношений находилась в центре внимания социологов различных направлений. П.А. Сорокин критиковал марксистов за сведение всей проблематики социальной структуры к классовому делению общества, указывал на принципиальную невозможность создания бесклассового общества в силу непреодолимых качественных различий между людьми. Социологи, более лояльно относившиеся к марксизму (К.М. Тахтарев, С.И. Солнцев и др.), подчеркивали решающую роль классового расслоения общества, объясняли происхождение и эволюцию классов в духе Спенсера или Дюркгейма. В то же время они не признавали классовой борьбы как движущей силы общественного прогресса. Источником развития, по мнению К.М. Тахтарева, являются не классовые, а национальные отношения, лежащие в фундаменте социальной солидарности общества.
В начале 20-х годов многие социологи-марксисты избегали резких критических оценок немарксистских концепций классов. Позже в литературе стали все чаще появляться вульгарно-идеологические оценки взглядов Н.А. Бердяева, М.И. Туган-Барановского, Э. Дюркгейма, К. Каутского и других философов и социологов. В центре дискуссий 20-х годов оказалось определение классов, данное Н.И. Бухариным в работе «Теория исторического материализма»: «Под общественным классом разумеется совокупность людей, играющих сходную роль в производстве, стоящих в процессе производства в одинаковых отношениях к другим людям, причем эти отношения выражаются также и в вещах (средствах труда)».
Под влиянием бухаринского подхода находились многие известные марксисты 20-х годов. В основе концепции классов А.А. Богданова и Н.И. Бухарина лежали представления об исключительной важности технико-организационных отношений в формировании социально-классовой структуры общества, делении общественного труда на управленческий и исполнительский. Такое деление возникает везде, где создаются хотя бы зачатки социальной организации. Поэтому классы — естественный и необходимый элемент общества. Интеллигенция с этой точки зрения — класс «технических организаторов». В развитых обществах важное значение для социальной стратификации приобретает субъективный фактор (А.А. Богданов), т.е. классовая самоидентификация.
Хотя в 20-е годы были предприняты попытки выйти за рамки марксистского подхода к классам, они не оказали существенного влияния на дальнейшее развитие социологии. Большинство марксистских исследований было посвящено детализации уже сложившейся концепции, разработке таких понятий, как «основные» и «неосновные», «промежуточные» и «переходные классы»; понятий, описывающих внутриклассовую дифференциацию («подклассы», «классовые типы», «отряды» и т.п.), а также анализу межклассовых отношений в переходный период.
После введения нэпа в деревне усилились процессы социально-классовой дифференциации. Крестьянство превратилось в самостоятельную общественную силу. Возникли острые дискуссии о социальной направленности происходящих перемен. Левые марксисты, опираясь на многочисленные обследования, проводившиеся, как правило, по методикам, отвечавшим их политическим установкам, видели в новых явлениях угрозу политическому режиму (Л.Н. Крицман, К.А Карев и др.). Сторонники Н.И. Бухарина на основе собственных данных доказывали обратное.
С началом массовой коллективизации деревни марксистская социология оказалась в необычном положении. Новые социальные явления не поддавались объяснению в традиционных понятиях. Теоретические споры о социальной (капиталистической или социалистической) природе кооперации переросли в открытую политическую борьбу между различными школами. Подверглись репрессиям сторонники «семейно-трудовой теории» и «теории устойчивости» мелкотоварного крестьянского хозяйства. После открытых дискуссий и политической борьбы групповая коллективная собственность была квалифицирована как разновидность социалистической, а процесс коллективизации был представлен как часть более общего процесса уничтожения классов.
Концепция бесклассового социалистического общества стала в начале 30-х годов почти общепринятой. Попытки прямого приложения идеализированной абстрактной модели К. Маркса к конкретной исторической реальности приводили многих марксистов к парадоксальному выводу о том, что ликвидация капиталистических элементов в городе и деревне означает переход к бесклассовому обществу. Такой вывод явно противоречил фактам. Поэтому к середине 30-х годов для описания социальной структуры сложившегося общества стали использовать понятия «новые классы», а затем «новые социалистические классы», т.е. понятия, которые в классическом марксизме отсутствовали и в целом противоречили доктрине.
Если в 20-е годы применение марксистской теории классов, и прежде всего ее рациональных элементов, подчеркивающих важную роль социальной дифференциации отношений собственности, имело смысл, то изобретенные в 30-е годы искусственные конструкции не столько объясняли, сколько искажали суть происходящих в обществе перемен. Процессы, которые возвращали общество к капиталистическим формам социальной стратификации, выдавались за прорыв в качественно новое состояние.
«Крепким орешком» для марксистских социологов была проблема интеллигенции, которая в 20—30-е годы рассматривалась главным образом в идеологическом плане. Из научных работ следует отметить статью С.Л. Вольфсона «Интеллигенция как социально-экономическая категория» (1925). По мнению автора, профессиональная занятость умственным трудом выделяет интеллигенцию как особый социальный слой общества, «классовый коэффициент» интеллигенции придает характер труда, т.е. труд в форме ремесленной, предпринимательской деятельности или в форме наемного труда. С.Л. Вольфсон преувеличивал масштабы пролетаризации интеллигенции в западном обществе. Как и другие марксисты тех лет, он не понял новых тенденций, связанных с формированием среднего класса и роли в этом процессе образованных слоев общества.
К середине 30-х годов окончательно сложилась широко известная по марксистским учебникам концепция социальной структуры социалистического общества, включавшей два неантагонистических класса — рабочий класс и колхозное крестьянство и межклассовую прослойку — трудовую интеллигенцию. Предполагалось, что постепенное сближение двух форм собственности (общенародной и колхозно-кооперативной) приведет к социально однородному обществу. Эта социальная утопия выполняла в основном идеологические функции.
В конце 20-х — начале 30-х годов был осуществлен ряд акций, которые обозначили перерыв в развитии советской социологии вплоть до середины 50-х годов. Были репрессированы не только Н.И. Бухарин и его сторонники, но и многие другие представители социологической мысли. И хотя даже в 40-е годы слово «социология» иногда фигурировало в трудах официальных теоретиков (см. труды академика Г.Ф. Александрова), однако оно все больше ассоциировалось со словом «буржуазная».
Особо следует отметить, что если теоретические поиски в марксистской социологии 20-х (и особенно 30-х) годов находились под мощным прессом идеологического давления, то в области социографии новые социальные потребности создавали более благоприятную ситуацию для сбора информации о происходящих в стране социальных процессах. В этом, пожалуй, была главная причина существенного разрыва между теоретическими и эмпирическими исследованиями. Активная работа в области эмпирических социальных исследований началась уже в годы гражданской войны. Ряд исследований, посвященных сбору информации о социальных последствиях революции, провели сотрудники Петроградского социобиологического института. В 1920 г. под руководством П.А. Сорокина в Петрограде проводились исследования профессиональных групп. Это был первый опыт эмпирического приложения его теории социальной стратификации.
Наиболее характерной формой организации сбора социальной информации в 20-е годы стали социальные обследования, которые проводили центральные и местные органы власти. Такие обследования обычно тщательно готовились, программы обследований публиковались в печати. По их результатам издавались монографии, печатались многочисленные статьи в журналах и газетах. Техника проведения анкетных опросов лишь начала формироваться, почти исключительно применялись открытые вопросы. Особый интерес представляет опыт применения тестов в социологических исследованиях проблем образования и воспитания. В социологии 20-х годов в основном использовались нестандартизованные процедуры сбора эмпирической информации: монографическое описание, неформализованный опрос и др.
В этой связи особо нужно выделить такой труд, как «Деревня (1917—1927)» А.М. Большакова, представляющий собой уникальное исследование всех сторон жизни сел и деревень одной из волостей Тверской губернии. В нем наряду с историческим экскурсом, описанием экономических и культурных проблем дается живая и впечатляющая картина политических событий на селе, реальной политической деятельности государственных, партийных и комсомольских организаций.
Эти и подобные им исследования отличались богатством содержания, прикладной эффективностью. Историкам социологии еще предстоит освоить огромные архивные материалы советской социографии 20-х — начала 30-х годов. В то же время большинство исследований имели существенные по современным нормам недостатки: слабую разработанность программ, понятийного аппарата, частые нарушения в методике сбора первичной информации и др. Однако важно отметить, что советская социография тех лет в меньшей мере, чем академическая социология, зависела от политической цензуры. В результате была накоплена богатая информация о социальных и политических процессах в советском обществе довоенного периода, представляющая значительный историко-социологический интерес.
3.3. ПОИСКИ И ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ В 60-80-е ГОДЫ XX века
В условиях возрождения социологии в нашей стране стал постепенно складываться имидж политической социологии, хотя по ряду объективных и субъективных причин становление этой отрасли социологического знания проходило очень трудно.
Анализируя практику, следует отметить, что социологические исследования в сфере политики развивались по нескольким направлениям. Одним из них стало исследование состояния и некоторых тенденций развития социально-политической активности. В трудах Ю.Е. Волкова, В.Г. Мордковича, ЕА Якубы, В.Х. Беленького, А.С. Капто шла проверка эмпирических показателей, по которым можно было бы судить о степени приобщенности людей к управлению общественными процессами, несмотря на всю условность такого понятия, отражавшую советскую специфику. Так, Ю.Е. Волков характеризовал социально-политическую активность как: а) участие в формировании представительных органов государственной власти, всех общественно-политических организаций и одновременно в коллективной выработке программ деятельности этих органов; б) контроль за деятельностью государственных и общественных органов; в) участие массовых общественно-политических организаций в регулярной практической работе по выполнению намеченных мероприятий.
Конечно, подходы к трактовке политического поведения в западной социологии серьезно отличались от интерпретации в советской социологии. Если в западной социологии участие в политической жизни измерялось степенью приобщенности к таким акциям, как забастовки, демонстрации, участие в выборных кампаниях, отношение к религии и приобщенность к политическим клубам, то общим в подходе (у советских и западных социологов) было, пожалуй, только одно: принадлежность к политическим партиям и частично приобщенность к политической информации, что в нашей стране понималось своеобразно — не только через средства массовой информации, но и через причастность к системе политического и экономического образования, к агитационной и пропагандистской работе КПСС.
Другим заметно выделявшимся направлением в социологической мысли были, во-первых, исследования, касающиеся социально-экономической и духовной жизни (социальные резервы труда, общественная дисциплина, быт, семья, отдых и т.д.) и используемые при подготовке партийных решений по соответствующим вопросам. По своей сути эти исследования представляли собой анализ проблем социологии труда, семьи, молодежи и т.д. и развивались в рамках соответствующих отраслевых социологических теорий.
Во-вторых, исследования, анализировавшие собственно партийную работу, механизм ее реализации, организационные и идеологические основы и пропагандистскую работу (В.Г. Байкова, Н.Н. Бокарев, В.П. Васильев, Д.М. Гилязитдинов, Г.Г. Силласте, А.Г. Харчев, Р. Г. Яновский). Основной недостаток этих исследований состоял в том, что не ставилась под сомнение деятельность партийных организаций КПСС. В этой ситуации лишь делались попытки найти резервы для улучшения их деятельности, не подвергая сомнению ее правомочность.
Оценивая это направление социологических исследований политической жизни, следует добавить, что их развитие зависело от предрасположенности к ним партийных руководителей. Позиция, например, Московского и Ленинградского горкомов и обкомов КПСС была более чем двусмысленной: с одной стороны, признавались роль и значение социологии в жизни партийных организаций, а с другой — социологи карались за любую информацию (особенно критическую) о реальной ситуации в обеих столицах. Именно в начале 70-х годов Московским горкомом и Ленинградским обкомом КПСС были предприняты достаточно жесткие меры по приведению «в соответствие» позиций социологов с «передовой ролью» этих партийных комитетов. Результатом было нокаутирование ленинградской школы социологов, потеря ею позиций, завоеванных в 60-е годы. Аналогичной была судьба многих социологических начинаний в Узбекистане, Казахстане, в некоторых регионах России.
Несмотря на все издержки этого типа исследований, в публикациях по рассматриваемым проблемам отражались стремления, предпочтения и потребности населения (или молодежи), их стиль и образ жизни. При всей в целом апологетической интерпретации полученных результатов во многих исследованиях содержалась нелицеприятная и необычная для того времени критика деятельности многих политических институтов (в том числе и КПСС, но только ее низовых органов), показывались ограниченность и слабость их деятельности, неадекватность их действий проблемам реальной жизни, на самом деле заботивших население. Ограниченность и заданность многих исследований, как ни прискорбно отмечать, в целом соответствовала известному анекдоту, что в своей работе социологи «колебались совместно с линией партии».
К концу 70-х — началу 80-х годов начала созревать мысль, что необходимо не просто исследовать отдельные проблемы политической жизни, а охватить их неким обобщающим понятием, объединяющим разнообразные вопросы политики и подчиняющим многообразие и многоаспектность исследуемых явлений единой идее. К этому времени в исследованиях В.Г. Афанасьева, Г.А. Белова, Ф.М. Бурлацкого, А.А. Галкина, Д.А. Керимова, Ю.А. Тихомирова и других был дан анализ различных аспектов власти, предпринята попытка осмыслить сущность властных отношений, высказаны предположения и сделаны выводы о специфике их проявления под влиянием происходящих в мире и стране изменений.
Одновременно возросло внимание к проблемам западной политической социологии. После работы А.В. Дмитриева «Политическая социология США» (Л., 1973) в трудах Н.П. Попова показывались методы и результаты анализа различных явлений политической жизни, их неоднозначность и противоречивость. Эти публикации поставили под сомнение наработанный в советской социологии понятийный аппарат и его социологическую интерпретацию в отношении терминов «политическое поведение», «активность», «политическая деятельность» и других ключевых понятий, без которых невозможно было создать специальную социологическую теорию в области политических отношений.
Именно в эти годы разработаны проблемы политической культуры как всего общества, так и отдельных социальных групп. В исследованиях Н.М. Кейзерова, А.И. Маршака, Ю.П. Ожегова, Э.Н. Ожиганова, Ф.И. Шереги, А.И. Шендрика активно разрабатывались проблемы взаимодействия культуры и политики. Предметом изучения стало применение социокультурного подхода к рассмотрению политики, на что было затрачено достаточно усилий, что позволяло даже в это время говорить о буме интереса к политической культуре. Важным моментом этих исследований стал анализ политического сознания как исходной точки отсчета в определении сущности политической деятельности.
Вместе с тем многие вопросы политической жизни оставались научной целиной, не затрагивались вообще. Так, в печати продолжали фигурировать данные о том, как относятся граждане капиталистических стран к политическим деятелям. Что касалось мнений советских людей о своих политических лидерах, то опросы на эту тему не проводились. Невозможность социологического анализа механизма политической жизни вкупе с другими причинами не только обедняла представление о природе и структуре власти, но и отрицательно сказывалась на практике: политическая система была многоярусной и малоуправляемой, политики и население все больше говорили на разных языках, ибо их заботили разные проблемы. Политика осуществлялась монополизированным ограниченным кругом лиц, принимающих решения.
Исследования таких новых сфер, как политическое сознание, политическое поведение, политическая культура нередко были апологетичными, не выходили за пределы иллюстрации «политического единства советского народа», «господства социалистической идеологии», «возрастающей роли партии» и других подобных установок.
С середины 80-х годов, с тех пор как страна вступила на путь перемен, вызванных объективной логикой общественного развития, политическая социология стала стремительно расширять поле своих изысканий в попытке ответить на неотложные проблемы современности. И одной из таких сфер стали реальные и зримые политические противоречия. Именно поворот к злободневным реалиям способствовал изменению вектора исследований социологов в сфере политики.
В этот период на принципиально новом уровне возродились исследования общественного мнения, которые все больше и больше поворачивались в сторону оценки деятельности властных структур, государственных органов, роли и назначения общественных организаций. Наглядным показателем этого стало создание в 1989 г. Всесоюзного центра по изучению общественного мнения. Затем последовала организация аналогичных центров (групп, лабораторий) при многих министерствах и ведомствах, в различных регионах, при многих властных структурах. В них наряду с научными поисками активно развивались и прикладные исследования, ибо центры по изучению общественного мнения стремились ответить на вопросы: какой политический курс получает поддержку большинства населения? какие оперативные корректировки требуются в политике для обеспечения социальной стабильности в обществе? что следует предпринять с целью завоевания доверия людей? Услугами этих центров стали пользоваться многие специальные учреждения и общественные организации. При их помощи составлялись прогнозы. На основе полученных результатов определялись вероятностные пути развертывания тех или иных политических процессов.
Огромный пласт новых проблем впервые появился в связи с исследованием электорального поведения избирателей. Сначала при подготовке и проведении выборов в Верховный Совет СССР в 1989 г., затем в Верховный Совет РСФСР и в местные органы власти, активно изучались ход предвыборных баталий, предпочтения избирателей, отношение к конкретным кандидатам. Хотя социологическую информацию в предвыборной борьбе использовали тогда немногие кандидаты в депутаты, но те, кто на нее опирался с учетом знания поведения массового избирателя, имел конкретную возможность убедиться в силе и значении этого знания.
Новые аспекты стали актуальными при изучении политических аспектов национальных отношений. Уже не только экономика, религия, культура, обычаи и традиции, но и сами собственно этнополитические проблемы становились объектами исследования. Появление национальных политических элит, новых национальных политически окрашенных общественных движений потребовало еще одного поворота в действиях социологов, занимающихся этим вопросом.
Реальная жизнь все чаще врывалась в исследовательскую практику социологов и нередко с такими проблемами, которые было трудно представить еще несколько лет назад. Здесь речь идет о таких реалиях, как забастовки, трудовые конфликты и другие формы противостояния работников производства властным (экономическим, а затем и политическим) структурам.
Не меньший интерес социологов вызывал процесс становления гласности — от первых его этапов, когда обсуждался вопрос о возможности плюрализма мнений, до формирования его организационных основ — возникновения новых общественных и политических организаций. Были проанализированы неформальные молодежные объединения и впервые был дан анализ генезиса молодежных инициатив начиная с конца 50-х — начала 60-х годов. Ими был показан процесс роста и степени социальности устремлений юношей и девушек — от песенного творчества и пристрастия к музыке до экологического движения и исторического самосознания.
С 1989 г. в практику социологических опросов вошло измерение рейтинга популярности политических и общественных деятелей, всех без исключения политических институтов страны.
Все это, накопленное в теории и практике, обусловило необходимость более четко определиться с совокупностью новых или по-новому рассматриваемых проблем в рамках одного из направлений науки, осмыслить сложившуюся ситуацию и ответить на объективные потребности общественного развития. В новых условиях отечественная социология начала говорить языком, адекватным языку и терминологии мировой социологии, отказавшись от надуманных проблем и непродуманных экспериментов.
Таким образом, к началу 90-х годов политическая социология приобрела четко очерченный профиль, который сделал ее достаточно самостоятельным направлением в социологической науке. Появление политической социологии стало возможным потому, что теперь главным объектом социологии стало изучение гражданского общества и соответственно для политической социологии — его (общества) политические проблемы. Именно это подвело социологов к необходимости в качестве предмета политической социологии рассматривать состояние, тенденции и направления функционирования политического сознания и политического поведения в условиях конкретно сложившихся обстоятельств.
3.4. COBPEMEННЫЕ ПРОБЛЕМЫ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ
К началу 90-х годов совокупность результатов по отдельным явлениям и процессам политической жизни, рост эмпирических исследований, расширение кругозора и фронта изучения политики позволили окончательно сконституироваться политической социологии. Предметами ее изучения стали политическое сознание и политическое поведение людей, их влияние на деятельность государственных и общественных институтов и организаций, а также механизм воздействия на процессы функционирования власти.
С конца 80-х — начала 90-х годов в развитии политической социологии стал формироваться новый, проблемный подход, когда внимание исследователей сосредоточивалось уже не только на концепциях и теоретических схемах, но и на тех непростых и остросюжетных явлениях, которые требовали ответа, оценки и практических рекомендаций. Причем ответы требовались такие, которым не имелось аналогов в нашей истории. Иначе говоря, сформировав исходную концепцию политической социологии (пусть еще не в полной мере совершенную), социологи сосредоточили внимание на решении тех вопросов, от которых прежде всего зависела судьба страны.
К чести социологов надо сказать, что они одними из первых не стали замалчивать тот негатив в жизни страны и на ее политических флангах, который стал себя так отчетливо проявлять в конце 80-х годов: социологическая информация все больше свидетельствовала о том, что «перестройка провалилась».
Это сопровождалось серией статей о том, что политика М.С. Горбачева и его ближайшего окружения потерпела фиаско. И хотя до августа 1991 г. (крах КПСС) и декабря 1991 г. (крах СССР) было еще время, социологи и в конце 80-х годов выступили с анализом, свидетельствовавшим об ощущении грядущей беды и нарастающих конфликтах.
Социологи все больше сосредоточивались на тех поставленных жизнью проблемах, которые отзывались острой социальной болью. Это межнациональные конфликты, этническая напряженность, которые затронули практически все без исключения народы нашей страны. Язвы и пороки, несовершенство национального взаимодействия стали настолько очевидны и нетерпимы, что пришлось их обнажать и предавать гласности. Этносоциологические исследования характеризовали атмосферу назревающей опасности, когда под флагом суверенитета навязывались идеи, которые не могли научить ничему иному, кроме как разжиганию национальной вражды, росту недоверия, взаимной подозрительности со всеми вытекающими отсюда последствиями. Анализировались уже не просто национальные отношения, а межнациональные конфликты, т.е. те болевые точки, которые свидетельствовали о неблагополучии в стране, об отсутствии концепции национальной политики.
Межнациональные противоречия в самой России, их генезис и развитие, а также учет их в деятельности политических организаций и объединений стали предметом исследований многих социологических коллективов. Ученые пришли к выводу, что углубление межнациональных противоречий невозможно приостановить существующими средствами. Требовались совершенно новые приемы, в том числе и методы народной дипломатии. Так, при анализе трех вариантов решения национального устройства — национально-государственного, национально-территориального и национально-культурного — обнаружилась идея асимметрии национального строительства.
В условиях политической неустойчивости людей все больше стал заботить выход из создавшейся ситуации — экономического и социального хаоса, парадоксальной и несостоявшейся многопартийности. Пришло понимание того, что демократия сама по себе еще не гарантирует успешного решения общественных проблем. Более того, демократия оказалась не застрахованной от серьезных ошибок, от пороков политического популизма, от социальных просчетов, которые привели к спаду производства, росту обнищания людей, потере доверия к власти.
В этот период политическая социология получила прекрасный шанс: сверить свои анализы и прогнозы с результатами реальной жизни. И социологи включились в анализ электорального поведения населения в связи с проходившими в стране выборами: в Верховные Советы, затем в Госдуму, в региональные и местные органы власти. Анализ показал, что при всех ошибках и недостатках получены достаточно надежные результаты, свидетельствующие о возможностях социологов делать научно обоснованные анализы и прогнозы. Эти же исследования выявили и политическую ангажированность ряда социологических служб, в которых опросы населения стали приобретать оттенок, далекий от науки. В адрес социологов прозвучали прямые и косвенные обвинения в том, что на опросах делаются большая коммерция и большая политика (А. И. Кравченко), что опросы общественного мнения становятся «разновидностью рэкета» (С.В. Туманов), «использование социологических данных стало своеобразной «козырной картой» в политических передачах на радио и телевидении» (М.Н. Руткевич).
Такая критическая оценка была вполне справедливой, поскольку у многих людей социология стала отождествляться с опросами общественного мнения. Наблюдая реальности противоречивой политической жизни, люди стали сомневаться в добросовестности и научной состоятельности исследователей общественного мнения: слишком часто многие из них поддавались магии собственных (или несобственных) вкусов и предпочтений, вследствие чего результаты опросов становились орудием манипулирования общественным сознанием и поведением людей. И наконец, мощный удар по престижу социологии наносили любительские социологические коммерческие структуры, которых, как правило, интересовала не истина, а желание угодить заказчику, побольше заработать денег, спекулировать на интересе к данным опросов общественного мнения.
Из других направлений развития политической социологии следует выделить интерес к проблемам функционирования органов местного самоуправления, который проявился в середине 90-х годов. В отличие от опросов общественного мнения в этих исследованиях выяснялась действенность местных органов власти, формы их взаимодействия с населением, эффективность разных (в том числе экспериментальных) видов их организации. Были сделаны попытки осмыслить земское движение, опыт функционирования местных органов советской власти, особенно в 20-е годы.
С современных позиций местное самоуправление рассматривается как функция объединения людей, живущих на определенной территории и пытающихся решать насущные проблемы своей жизни в условиях заданных государством прав и свобод. Но практически всеми исследователями было отмечено, что существующая реальность отражает проблемы функционирования местной власти как низовой ячейки государственной власти и по сути не является формой сорганизовавшегося местного сообщества, пытающегося осуществить функции саморегуляции.
Уже в конце 90-х годов появились принципиально новые проблемы, которые стали объектом пристального внимания социологии: реальности свободы в трансформируемой России (М.А. Шабанова) и новой роли идеологии (Ю.Г. Волков).
И наконец, важным достижением политической социологии в 90-е годы стало появление учебников и учебных пособий, в которых наряду с научными целями решались сложные теоретико-методологические проблемы политической социологии (В.А. Амелин, В.Д. Виноградов, И.А. Головин, коллективный труд ученых Ростовского университета и др.).
Подводя итог сказанному, следует отметить, что политическая социология в 90-е годы подняла и попыталась решить столько новых тем и проблем, сколько не стояло ни перед одной отраслью социологической науки.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1. Изложите на выбор основные социально-политические идеи русских
социологов (М.Я. Острогорский, Н.М. Коркунов, Б.Н. Чичерин,
П.Н. Милюков).
2. По каким основным проблемам состоялись дискуссии в российской
социологии 20—30-х годов XX в.?
3. Дайте характеристику исследованиям в области политической социологии
в 60—80-е годы XX в.
4. Каковы особенности развития политической социологии в 90-е годы
XX в.?
ТЕМЫ РЕФЕРАТОВ
1. М.Я. Острогорский как создатель социологической концепции о
политических партиях.
2. Социально-политические воззрения Б.Н. Чичерина.
3. Социальные процессы в праве как предмет социологических
исследований М.М. Ковалевского.
4. П.Н. Милюков о реформе и революции в историческом процессе.
5. Судьба социолого-политических исследований в России в 20—30-е годы.
6. Генезис идей социально-политической активности в советской
социологической литературе в 60—80-е годы.
7. Основные проблемы политической социологии в 90-е годы.
|
