Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 4.73 Mb.
|
| Раздел II. «Психолого-этические проблемы борьбы с преступностью» Тазин Игорь Иванович, заведующий кафедрой уголовно-правовых дисциплин Западно-Сибирского филиала Российской академии правосудия, кандидат юридических наук Мотив и цель преступления: от презумпции к доказыванию Познание преступного события всегда начинается с восприятия его объективной стороны, нашедшей выражение в обстановке преступления и отразившейся на месте происшествия. Но зачастую за восприятием этого «внешнего» утрачивается главное – мотивы и цели человека, совершившего расследуемое деяние. Анализ судебно-следственной практики показывает наличие существенных проблем с установлением и доказыванием мотивации преступного поведения. Очевидно, что видимое и осязаемое «внешнее» познается с большой легкостью, чем эфемерное и неопределенное «внутреннее». Бывает сложно определить, в какой степени и какие обстоятельства осознавал виновный, что двигало им в конкретной ситуации, каково было его психическое отношение к тем или иным обстоятельствам события. В таких ситуациях приходится полагаться на мнение подозреваемого, обвиняемого, подсудимого, которое часто не отличается полнотой и объективностью в силу наличия у последних защитной доминанты и слабой степени осознания процессов внутренней жизни, при которых совершенное преступление объясняется аморальным или противоправным поведением потерпевшего («во всем виноват потерпевший», «он вывел меня из себя») [1; с.155], стечением тяжелых жизненных обстоятельств («не мы такие, жизнь такая», «не было другого выхода», «так сложилась судьба») [2; с.206-217], действием алкоголя («был пьяный», «водка виновата», «все из-за нее») [3; с.19-21, 97] либо вовсе остается без объяснения («ничего не помню», «был в беспамятстве», «сам не понимаю, как так получилось») [4; с.3, 42]. Является закономерностью, что в сложных ситуациях практика идет по пути упрощения. Наиболее эффективным способом упрощения является презумпция. Под презумпцией принято понимать положение, устанавливающее наличность фактов или событий без полного доказательства их существования. Другими словами, презумпции – это вариант действий «по умолчанию» [5; с.92]. Презумпции занимают важное место как в законодательстве, так и в практической деятельности. Всем известны уголовно-процессуальные презумпция невиновности, презумпция знания закона, практическая презумпция допустимости избрания меры пресечения в виде заключения под стражу при совершении тяжкого и особо тяжкого преступления, презумпция защитной позиции обвиняемого в его показаниях и др. Можно констатировать, что в современной судебно-следственной практике в отношении установления и доказывания мотивации преступного поведения сложилась триада мотивов-презумпций: «корысть, личная неприязнь, хулиганские побуждения», в соответствии с которой происходит приписывание мотива личности виновного, исходя только из характера совершенного им преступления. Так, имущественное преступление предполагает корыстный мотив, насильственное преступление порождается мотивом личной неприязни, преступление, не поддающееся логическому объяснению, объявляется совершенным из хулиганских побуждений. Естественно, что данные мотивы-презумпции не охватывают и не могут охватывать всего диапазона реальных внутренних побуждений личности. Несмотря на то, что такой подход обеспечивает некоторую оперативность и определенность уголовного процесса в части установления мотивации преступного поведения, его нельзя признать соответствующим действующему уголовному и уголовно-процессуальному законодательству. Прежде всего, указанный подход нарушает базовый уголовно-правовой принцип субъективного вменения (ст. 5 УК РФ), поскольку мотив и цель преступления способствуют установлению вины в совершенном деянии. Мотивы и цели являются квалифицирующими признаками ряда составов преступлений. Кроме того, мотив преступления наряду с открытым перечнем обстоятельств, характеризующих личность обвиняемого, входит в предмет доказывания (ст. 73 УПК РФ). Мотив и цель преступного деяния отражаются в итоговых процессуальных документах уголовного судопроизводства: в обвинительном заключении/ акте (ст. 220, ст. 225 УПК РФ) и в приговоре суда (ст. 307 УПК РФ). Существующий упрощенный подход к установлению мотивации преступного поведения приводит к возникновению значительного числа судебно-следственных ошибок: неправильной квалификации преступлений, игнорированию подлинных мотивов преступления, искусственному снижению диапазона целей преступления, назначению несправедливых наказаний, неправильному применению отдельных институтов общей части уголовного права (например, назначения наказания ниже низшего предела – ст. 64 УК РФ; определения обстоятельств, исключающих преступность деяния – гл. 8 УК РФ) [6; с.10-11]. Верховный суд РФ в своих разъяснениях неоднократно указывал на необходимость выяснения в каждом конкретном случае мотивов и целей общественно-опасных деяний [7. П. 1; 8. П. 6]. Неслучайно в теории уголовно-процессуального права существует негативное отношение к доказыванию на уровне презумпций, которые В.Д. Спасович именовал «костылями» [9; с. 177], на которые опирается законоведение, будучи не в состоянии решить вопрос прямо и естественно, а проф. Шейфер С.А. называет «упрощенческими стереотипами доказывания» [10]. Следовательно, мотивы и цели преступления в ходе их установления подлежат доказыванию, а не предположению. При решении проблем установления и доказывания мотивации преступного поведения, в первую очередь, следует отказаться от бытующего на практике мнения о невозможности установления истинных мотивов и целей преступных деяний. Уголовно-процессуальный закон обладает всем необходимым арсеналом следственных действий, позволяющим решать эту проблему. Установление мотивации преступного поведения должно основываться на деятельностном подходе психологии, в соответствии с которым личность проявляется вовне через свое поведение и поступки [11; т.2; с.200]. При этом поведение преступника не ограничено только моментом совершения преступления, а имеет свою предысторию в виде допреступного поведения, и свое послесловие – в виде постпреступного поведения [12; с.99]. Именно судебно-следственное познание допреступного, преступного и постпреступного поведения виновного, облеченное в соответствующие процессуальные формы, позволят осуществлять доказывание субъективной стороны преступления. Во-вторых, для правильного установления мотивации преступного поведения принципиально важно не допускать отождествления мотива и цели преступления или подмены одного другим. На практике еще часто можно встретить в обвинительных заключениях и приговорах судов по делам о хищениях и иных имущественных преступлениях формулировку совершения преступлений «из корыстных побуждений с корыстной целью». Вместе с тем, мотив и цель – самостоятельные признаки преступления, которые не могут совпадать. В-третьих, недопустимо смешивание понятий «мотив» и «эмоциональный фон» преступления [13; с.73]. «Драка», «ссора», «опьянение», «стечение тяжелых личных или семейных обстоятельств», «угроза или принуждение», «материальная, служебная или иная зависимость», «сильное душевное волнение» не являются мотивами преступлений, а выступают обстоятельствами, благоприятствующими совершению преступления [14; с.21]. Наконец, следует учитывать положения общей психологии о полимотивации и множественности целей в поведении, в соответствии с которым стремление к достижению одной цели может быть обусловлено действием разных мотивов, равно как и наоборот, один мотив может определять достижение разных целей [15; с. 313]. Итак, установление и доказывание мотивации преступного поведения должно осуществляться комплексом следующих следственных действий:
Алгоритм установления мотива преступного поведения путем осмотра места происшествия может быть представлен в следующем виде: «видимые последствия преступления – внешний повод преступления – ближняя цель преступления». При этом выполнение данного алгоритма предполагает анализ таких элементов обстановки преступления, как последствия преступления, предметы преступного посягательства, взаимодействие с потерпевшим (жертвой), способ и средства совершения преступления, окружающие условия. Итогом осмотра места происшествия должно стать понимание того, ради достижения какого результата действовал преступник на месте происшествия. Так, ближней целью преступления, в зависимости от его характера, может быть получение конкретных материальных благ, причинение смерти или вреда здоровью человека, уничтожение или повреждение имущества, дезорганизация работы учреждений и др. Вместе с тем, никогда не следует ограничиваться установлением только ближней цели преступного деяния, т. е. того результата, которого достиг или намеревался достигнуть преступник. Теперь, зная ближнюю цель преступления, нужно поставить вопрос: зачем, ради какой перспективы преступник стремился к достижению этой цели? Ответ на этот вопрос выявит дальнюю цель субъекта преступления и раскроет его смысловое содержание. Но если ответ на вопрос, какую ближнюю цель пытался достигнуть преступник путем совершения преступления, может быть получен посредством осмотра места происшествия, то решение задачи выявления дальней цели поступка потребует предварительного изучения личности предполагаемого преступника и проведения его допроса. Путем постановки соответствующих вопросов следует вывести допрашиваемого на общий круг его жизненных интересов, получив тем самым представление о его дальних целях и смыслах существования. Дальние цели преступления могут, например, заключаться в самоутверждении, сохранении межличностных отношений, повышении уровня материального благополучия, получении развлечений и удовольствий. При допросе потерпевшего в ситуации расследования насильственных и корыстно-насильственных преступлений важно установить инициатора конфликта. В этом случае необходимо установить, чем именно не устраивала ситуация инициатора конфликта. Установление повода конфликта открывает путь к определению значимых сфер жизнедеятельности участников этого конфликта. Полезным может оказаться допрос лиц, которые знали субъекта преступления до совершения им преступления по совместной работе, учебе, месту жительства, проведению досуга, участию в работе общественных организаций, спортивных секциях (соседи, знакомые, сослуживцы и т. п.). Эти лица, конечно, не сообщат напрямую сведения о мотивах и целях преступления, но они способны привести конкретные факты из жизни изучаемого лица, характеризующие его отношение к отдельным сторонам действительности. При проведении обыска важно обращать внимание на продукты интеллектуальной деятельности преступника (дневники, записные книжки, автобиографии, заметки на полях книг, письма, записки, телеграммы, сообщения электронной почты), а также на обстановку по его месту жительства или работы. Наиболее предпочтительным способом доказывания мотивации поведения является судебно-психологическая экспертиза, которая выступает одним из немногих процессуальных средств, предающих субъективным данным объективный доказательственный характер. Однако следует согласиться с тем, что мотив и цель как признаки субъективной стороны преступления не могут входить в предмет судебно-психологической экспертизы. На уровне экспертного исследования правильнее говорить о выявлении мотивационно-смысловых особенностей исследуемого лица, круга его ближних и дальних целей. В свою очередь, оценка заключения судебно-психологической экспертизы в совокупности с другими доказательствами по делу должна способствовать правильному определению мотива и цели преступного деяния. Таким образом, мотив и цель преступного деяния подлежат доказыванию наравне с другими обстоятельствами по делу с использованием предусмотренных уголовно-процессуальным законом средств. Представление о мотиве преступления должно строиться на основе выявленной ближней цели преступного деяния, в то время как в качестве собственно цели преступления должна выступать дальняя цель преступного поведения. В таком виде они должны фиксироваться в итоговых процессуальных документах по делу: в обвинительном заключении, приговоре суда (например, из корыстных побуждений с целью повышения социального статуса; из личной неприязни с целью самоутверждения). Такой подход исключит смешивание мотива и цели преступления, подмену одного другим, а покажет реальную связь между мотивом и целью преступления, раскрыв смысловую направленность личности. Библиография:
Гарбатович Денис Александрович, старший преподаватель кафедры уголовно-правовых дисциплин Уральского филиала Российской академии правосудия, декан юридического факультета Челябинского филиала Университета Российской академии образования, кандидат юридических наук Сознание и воля лица в преступлении с прямым умыслом При квалификации преступлений необходимо чётко выяснять содержание психического отношения лица, а именно содержание умысла и неосторожности, относительно рассматриваемого состава преступления. Для этого, прежде всего, нужно ясно представлять, какие фактические обстоятельства должны охватываться сознанием и волей лица, чтобы в дальнейшем иметь возможность констатировать наличие умысла или неосторожности в поведении виновного. Необходимо отметить, что уголовное право интересует не любое психическое отношение [1; с.106], а лишь такое отношение, которое явилось причиной совершения преступления и выразилось в нём. Этим и определяются рамки психического отношения, именуемого виной: оно ограничивается отношением к общественно опасному деянию и его общественно опасным последствиям [2; с.44]. Если состав преступления является материальным, то в обязательном порядке выясняется, как сознанием и волей лица охватывались фактические обстоятельства своего действия (бездействия), а также наступившие общественно опасные последствия в результате совершённого деяния. При наличии формального состава для квалификации преступления не имеет уголовно-правового значения психическое отношение лица относительно общественно опасных последствий, а сознание и воля лица устанавливается только по отношению к совершаемому им деянию. Если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), желало их совершить и совершило, то деяние квалифицируется как преступление, совершённое с прямым умыслом. Считается, что главным социальным признаком преступного деяния, определяющим его материальное содержание, является его общественная опасность, поэтому в содержание умысла также включается осознание общественно опасного характера совершаемого деяния [3; с.79]. Из этого следует, что сознание общественно опасного характера совершаемого деяния предполагает: а) сознание фактического характера совершаемого деяния и б) сознание его социального значения, то есть вредоносности для конкретных интересов социального общества, поставленных под охрану уголовного закона [4; с.292]. Очевидно, что, не сознавая фактическую сторону своего деяния, лицо не может сознавать его общественно опасный характер, хотя обратное вполне возможно [2; с.85]. Предполагается, что осознание общественной опасности деяния при умысле теснейшим образом связано с предвидением лицом общественно опасных последствий своих действий [5; с.47]. Данное положение применительно лишь к преступлениям с материальными составами. В тоже время, в соответствии с уголовным законом, при совершении умышленного преступления с формальным составом, со стороны лица также предполагается обязательное осознание им общественной опасности своего деяния. Другие учёные утверждают, что преступление признаётся совершённым умышленно, если субъект, его совершивший, сознавал общественно опасный и противоправный характер [6; с.56] своего социально значимого деяния [7; с.10]. Но действующий уголовный закон установил, что для наличия умысла необходимо именно осознание общественно опасного характера совершаемого деяния, а не осознание противоправности совершаемых им действий или бездействия. В то же время само требование осознания лицом уголовной противоправности совершаемого деяния, по существу означает, что к уголовной ответственности за умышленные преступления можно будет привлечь лишь тех лиц, которые знают, какие действия объявлены законом наказуемыми. Выполнение же этого требования приводило бы на практике к необоснованному освобождению от ответственности лиц, совершивших общественно опасные деяния, только на том основании, что они не знали уголовного закона [8; с.154]. Это означает, что для наличия в общественно опасных действиях (бездействии) интеллектуального элемента умысла не требуется, чтобы виновный осознавал запрещённость уголовным законом совершаемого действия (бездействия) [9; с.54]. Иная позиция других учёных основывается на том, что умышленно действует также и то лицо, которое знает и желает фактические признаки, образующие состав данного преступления [10; с.134], то есть без осознания самой общественной опасности совершаемого деяния. Например, М. И. Еникеев вообще исключает из конструкции вины в уголовном праве интеллектуальный момент (осознание, понимание общественно опасного акта поведения), для присутствия в действиях (бездействии) лица вины, по его мнению, достаточно фактического наличия преступных целей, способов и результатов деяния для умышленных преступлений и преступных способов и результатов – для неосторожных преступлений [11; с.82]. Все эти различные точки зрения учёных свидетельствуют о том, что вопрос о предмете сознания имеет очень важное практическое значение, так как от его решения зависит комплекс требований, предъявляемых государством и обществом к своим членам по соблюдению предписаний закона, а также величина упрёка или негативной реакции властных структур в случае нарушения этих предписаний [12; с.16]. И в данном случае проблема состоит в том, что дать понятие термина «общественная опасность» затрудняются даже многие работники правоохранительных органов, не говоря уже о лицах, не обладающими специальными познаниями в области юриспруденции. Включение в понятие умышленного преступления осознания лицом общественной опасности своих действий (бездействия) в большей степени является следствием объективного вменения, так как лицо в некоторых случаях может и не осознавать общественно опасный характер совершаемого деяния, хотя это деяние будет относиться к числу умышленных уголовно-наказуемых поступков. Возможны ситуации, когда лицо будет осознавать и считать, что его действия (бездействие), а также их последствия создают опасность для общественных интересов, в то время как они на самом деле не будут признаваться законодателем в качестве преступных деяний [13; с.79]. В данном случае нужно отметить, что большинство авторов очерчивают более или менее совпадающий круг преступлений, осознание общественной опасности и противоправности которых не вызывает сомнений. Они предполагают, что общественная опасность преступлений против свободы, половой свободы или половой неприкосновенности, здоровья, а тем более жизни, общественной безопасности, собственности сознаётся всегда, независимо от изучения совершившими их лицами каких-либо нормативных актов [12; с.16]. Считается, что осознание общественной опасности в перечисленных преступлениях приходит в процессе социализации личности, в процессе накопления жизненного опыта. Вместе с тем ограничение интеллектуального элемента умысла сознанием только общественной опасности исключает вину в преступлениях многих лиц, даже осознающих противоправность своего поведения [14; с.56]. О каком сознании «обычным» человеком общественной опасности невозвращения валютной выручки из-за границы (ст. 193 УК РФ) или незаконного предпринимательства (ст. 171 УК РФ) можно говорить, если общественная опасность этих деяний кажется сомнительной даже таким выше указанным специалистам в области уголовного права. Более того, есть мнение, что многие лица во время совершения преступления не только осознают общественную опасность своих деяний, но, наоборот, уверены в общественной полезности своего поведения. В подтверждение указанного мнения приводятся примеры таких преступлений, как самоуправство (ст. 330 УК РФ), и так называемое убийство из сострадания или по просьбе потерпевшего (ч. 1 ст. 105 УК РФ) [12; с.16], при половом сношении и иных действиях сексуального характера с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста (ст. 134 УК РФ). Проблема состоит в том, что по УК РФ действия признаются умышленными только при осознании лицом их общественной опасности, если же лицо не осознаёт этой общественной опасности, а при необходимой внимательности и предусмотрительности должно было и могло её осознавать, то его действия признаются неосторожными. В тоже время, вменять данному лицу осознание общественной опасности совершённого деяния при отсутствии такого осознания является не совсем корректным. Думаем, что есть смысл сформулировать правила квалификации преступлений по субъективной стороне, когда лицо не осознаёт общественную опасность своего деяния, а также учесть сформулированные правила при изменении формулировок соответствующих форм вины. Итак, если лицо осознавало фактический характер своих действий (бездействия) и желало их совершить, то деяние квалифицируется по статье УК РФ, предусматривающей состав оконченного умышленного преступления, при условии, что желаемые действия (бездействие) были доведены виновным до конца, и, что совокупность признаков фактически совершённого деяния тождественна совокупности признаков соответствующего состава преступления. Данное правило квалификации предназначены для преступлений с формальным составом, которые характеризуются тем, что могут быть совершены только с прямым умыслом, и в них не имеет уголовно-правового значения осознание лицом возможности наступления общественно опасных последствий. Указанное положение объясняется тем, что такие преступления законодателем считаются оконченными с момента совершения самого общественно опасного деяния независимо от времени наступления общественно опасных последствий. Полагаю, что действующая формулировка прямого умысла далека от совершенства. Она абсолютно неприемлема для преступлений с формальными составами [15; с.78], так как для своего применения требует от правоприменителя использовать расширительный метод толкования закона, что не является положительным критерием при оценке существующего уголовного законодательства. В результате действующего определения прямого умысла (ч. 2 ст. 25 УК РФ) вина превращается в одну из разновидностей предвидения последствий [16; с.30]. Получается, что в «формальных» преступлениях уголовная ответственность наступает без вины, так как в них отсутствуют общественно опасные последствия, а законодатель, конструируя формы вины, не определил в уголовном законе психическое отношение лица, а именно волевой элемент, к совершаемым им действиям (бездействию). Считаю, что не совсем корректно применять одну и туже формулировку прямого умысла, требующую от лица обязательного осознания общественно опасного характера своего деяния, как к лицам, совершившим преступление с формальным составом и осознающим общественную опасность своих действий (бездействия), так и к лицам, не осознающим их общественную опасность. Определение прямого умысла для преступлений с формальными составами должно учитывать данные ситуации, что будет являться законной основой в дальнейшем при индивидуализации наказания. В соответствии с рассмотренными положениями, предлагаю ч. 2 ст. 25 УК РФ изложить в следующей редакции: «2. Преступление признаётся совершённым с прямым умыслом, если лицо осознавало фактический характер или общественную опасность своих действий (бездействия) и желало их совершения, а также, если лицо осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления». Указанная формулировка прямого умысла в интеллектуальном элементе умышленной вины не содержит отдельно положение об осознании лицом фактического характера деяния в преступлениях с материальным составом. Представляется, что если лицо предвидит возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий от своих действий (бездействия), следовательно, оно и должно осознавать их общественную опасность. В тоже время, осознание вменяемым лицом общественной опасности совершаемых действий (бездействия) невозможно без одновременного осознания лицом фактического характера совершаемого деяния. |
