В главной базе
Возвращение в базу для моряков всегда праздник. Война омрачила его. Севастополь теперь строг и суров. Улицы перегорожены баррикадами, изрыты траншеями. Прохожих мало. Люди трудятся на заводах или роют укрепления вокруг города. Все чаще налетают на Севастополь вражеские самолеты.
И все же, входя в севастопольские бухты, мы по-прежнему испытываем радостное волнение. На кораблях, стоящих у причалов, взвиваются сигнальные флаги: «Поздравляем с благополучным возвращением. Желаем дальнейших боевых успехов». Это нас приветствуют товарищи. [44]
Семья моряков стала еще дружнее. Теперь и в базе мы почти не расстаемся с кораблем. На нем ныне проходит вся наша жизнь.
По вечерам офицеры эскадры собираются в кают-компании какого-нибудь корабля, дружески беседуют, вспоминают эпизоды боевых походов, делятся опытом, спорят. Душой и организатором товарищеских встреч выступает командующий эскадрой. Контр-адмирал Владимирский и бригадный комиссар Семин почти каждый вечер приглашают к себе на линкор командиров кораблей. Многое дают нам такие встречи. За чаем я как-то рассказал о смекалке наших зенитчиков:
— Во время отражения атаки вражеских самолетов так раскалились стволы орудий, что впору было прекращать стрельбу. И вдруг я увидел: матросы подтянули пожарные шланги и окатывают стволы пушек водой. Такой способ охлаждения орудий не предусмотрен инструкциями. Но в бою он помог, стрельба не прекращалась. А потом оказалось, что обливание водой увеличивает срок службы стволов. И все-таки сомнение мучит меня: вопреки инструкции действуем.
Командиры заинтересовались моим рассказом. А Владимирский с обычной своей прямотой заявил:
— Молодцы матросы. А инструкцию мы исправим.
Во время бесед крепко доставалось некоторым из нас, если в бою мы действовали неумело или плохо наладили службу на корабле. Не раз приходилось краснеть и мне. Однажды, вернувшись из похода, мы ошвартовались у стенки рядом с эсминцем «Бойким». Чтобы корабли не бились бортами, вахтенный офицер приказал вывалить кранцы — плетеные подушки, предохраняющие от ударов корпус корабля, да и забыл о них. Утром отошли от стенки, глядим: весь борт «Бойкого» увешан кранцами, а у нас ни одного нет. Командир «Бойкого» капитан-лейтенант Годлевский стоит на палубе своего корабля, машет рукой;
— Не журитесь за кранцы. Были ваши — стали наши!
Возвращаться, когда уже получил «Добро» на выход, не принято. Так и пришлось расстаться со своим имуществом. Отчитал я Кабистова. Тот только виновато головой крутит:
— Сам не пойму, как получилось...
А получилось просто. Обходил Годлевский свой корабль [45] ночью, а заодно и за соседом приглядывал. Выбрал момент, когда у нас на верхней палубе ни души не было, и приказал своему боцману отвязать наши кранцы и привязать их к леерным стойкам «Бойкого».
За чаем в присутствии командующего я шутя пожаловался на проделку Годлевского. Лучше бы не делал этого! Казалось, переборки огромной кают-компании линкора задрожали от смеха.
— Вот так вахтенная служба у вас! — послышались веселые голоса. —- Глядите, в следующий раз Георгий Федорович и пушки у вас позаимствует.
А я готов был сквозь палубу провалиться. Утешился тем, что Годлевскому в тот раз тоже досталось, и не столько за историю с кранцами, сколько за лихачество. Неплохой командир Георгий Федорович, смелый, решительный, но горячий не в меру. Дай ему волю, он и швартоваться к стенке подходил бы на полном ходу. Сколько раз наказывал его за это Владимирский... Кранцы мне Годлевский вернул. Вообще-то мы с ним друзья. Всех командиров эсминцев связывает крепкая дружба, каждый помогает товарищу, чем может, а в бою любой из них жизни не пожалеет, чтобы выручить соседа. Но это не мешает хорошему, полезному соперничеству. Какой командир не старается, чтобы его корабль был лучшим?
Связь Крыма с остальной страной осуществляется с трудом. Вот-вот немцы перережут железные дороги. Наши морские пути находятся под беспрерывными ударами фашистской авиации. Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский, Военный совет флота, городской комитет партии призвали моряков и население Севастополя мобилизовать для нужд обороны все местные ресурсы. В городе оборудуются подземные мастерские для ремонта и изготовления оружия. Ценой огромных усилий поддерживается деятельность Морского завода, ремонтирующего боевые корабли.
Вражеские бомбежки разрушают цеха. Люди гибнут у станков. Рабочие под бомбами восстанавливают разрушенное. Завод не останавливается ни на один день.
Теперь и в базе мы чувствуем себя в бою. Расчеты зенитных орудий сутками не уходят с боевых постов, то и дело открывая огонь по вражеским самолетам. Весь [46] экипаж находится в постоянной готовности. Моряки не сходят с кораблей. И то, что они теперь всегда вместе, еще больше сплачивает их. Офицеры стали ближе к матросам, проводят с ними все время. Командира подразделения редко застанете в каюте. Он или на палубе, или в кубрике, или на боевом посту — всегда среди подчиненных. Офицер врос в матросскую семью. Это большое дело. Крепче стала дисциплина, выше командирский авторитет. Матросы всем сердцем привязались к своим начальникам, готовы идти за ними в огонь и в воду. О чем еще может мечтать командир?
Время, свободное от вахт, моряки проводят вместе. Возникают задушевные беседы. Все чаще в кубрике или на юте звучат музыка, песни. Никогда еще у нас не была так развита самодеятельность. Даже меня увлекает общий поток. Упросят ребята — беру баян, играю, пою вместе с ними. Не пострадает ли от этого мой авторитет? Уверен, что нет. Близость к подчиненным никогда еще не вредила командиру.
Однажды после ужина меня разыскал Козинец. Инженер-механик выглядел торжественно и важно.
— Товарищ командир, приглашаем на концерт пятой боевой части.
— Где выступаете?
— На полубаке.
— Обязательно приду.
После ухода Козинца комиссар недовольно сказал мне:
— Самочинствуют машинисты. Не захотели согласовать со мной программу концерта. Секрет, говорят.
— А может, и не стоит каждый раз согласовывать? Матросы наши — народ с головой. С чепухой разной на сцену не полезут.
— Так-то так, но контроль нужен.
Он продолжал ворчать и усаживаясь на банку среди других зрителей. Возле самого гюйса — носового флага — выстроился хор. Руководитель его, старший инженер-лейтенант Селецкий, повернулся к зрителям и объявил:
— Песня об эсминце «Беспощадном»!
Матрос Чередниченко растянул мехи баяна. Полилась знакомая мелодия популярной песни «Броня крепка и танки наши быстры». Все недоуменно переглянулись. Но вот запели солисты хора. Слова были не о танкистах, а о моряках нашего эсминца. [47]
Приказ был прост и каждому был ясен:
Громить врага, Одессу отстоять,
Огнем могучих дальнобойных башен
В боях морской пехоте помогать.
Хор грянул припев:
Шуми вода, разбитая винтами,
Уходим в дальний боевой поход.
Смелей вперед! Вся Родина за нами,
Она нас в бой, на подвиги зовет!
И снова голоса солистов:
Крепись, Одесса, день придет отрадный.
Мы отстоим родные берега.
К тебе спешит эсминец «Беспощадный»
Разить насмерть заклятого врага.
Я оглянулся. Завороженные, слушали матросы. Бут уставился широко открытыми глазами на певцов, и на лице его было и удивление, и восхищение. Хор пел все дружнее. Вновь рожденная песня плыла над притихшей бухтой. На палубах соседних кораблей сгрудились моряки: тоже слушали. А песня рассказывала о том, как «Беспощадный» вступал в поединки с вражескими батареями, как снаряды его мешали с землей фашистскую пехоту и танки, как, сбитые зенитками моряков, два самолета со свастикой на крыльях нашли свой конец на дне Черного моря.
Я не разбираюсь в тонкостях поэзии. Может, слова песни были не особенно складными. Но это была наша песня, о нашем «Беспощадном», о нас! Уже поэтому она сразу завоевала матросские сердца. И вот припев подхватывают многие десятки голосов:
Шуми вода, разбитая винтами,
Уходим в дальний боевой поход.
Смелей вперед! Вся Родина за нами,
Она нас в бой, на подвиги зовет!
Были и такие слова:
Не сломят нас ни бомбы, ни невзгоды,
Неотразим и точен наш удар.
Ведь с нами смелый командир Негода
И с нами Бут — наш славный комиссар.
— Ну, это зря! — вспыхнул Бут. — Всю песню испортили. Заставлю выбросить! (Скажу заранее: не сумел этого сделать Тимофей Тимофеевич, Ни одной строчкой не поступились матросы.) [48]
Заканчивалась песня заверением, что враг будет повержен, а «Беспощадному» — жить века.
С увлечением пели матросы. Селецкий, радостный, сияющий, дирижировал огромным хором. Когда песня закончилась, раздались крики:
— Повторить!
— Автора! Автора на середину! Давай сюда автора! Селецкий вывел за руку смущенного матроса Сергеева. Комиссар вскочил и кинулся к сигнальщику:
— Спасибо, Сергеев! Матросы не умолкая кричали:
— Браво Сергееву! Молодец, Сергеев! Ура! Растроганный Бут вернулся на свое место.
— Ну как, прошла обида? — спросил я его.
— Какая обида?
— А то, что тебя с программой концерта не познакомили?
— Ну и хитрецы же, черти!
Над бухтой снова гремела песня о «Беспощадном». Строго говоря, концерт был сорван, потому что остальные номера программы так и не были показаны. Матросы без конца просили повторить песню и пели ее самозабвенно.
...Корабли и в базе не стояли без дела. Командующий эскадрой требовал, чтобы время стоянки использовалось для напряженной учебы. Корабли выходили на стрельбы. Мы тоже получили возможность попрактиковаться в стрельбе по морской цели. Учение проводилось со всеми предосторожностями. Над нами барражировали два наших истребителя, мы держали наготове все зенитки — на случай если покажутся вражеские самолеты. Щит буксировал «Бойкий». Годлевский, конечно, тянул его на полном ходу и маневрировал так, что дальномерщики еле успевали держать цель в прицеле, Отстрелялись мы отлично. Годлевский с придирчивостью соперника проверял щит. Насчитал шесть пробоин.
— Подходяще! — заявил он, и в голосе послышалась зависть.
Десант
С каждым днем защитникам Одессы становилось тяжелее. Вражеское кольцо сжималось. Противник не жалел сил, чтобы овладеть городом. Бои под Одессой отвлекали [49] много его войск, срывали планы немецкого командования.
Черноморский флот делал все возможное, чтобы помочь осажденному гарнизону. Не было дня, чтобы под Одессу не пробивались корабли. Они поддерживали наши войска огнем, доставляли пополнение, боеприпасы, продовольствие.
Чтобы помочь защитникам города, советское командование решило высадить морской десант в тылу противника возле деревни Григорьевка. Место высадки было выбрано не случайно. Фашисты превратили район Григорьевки, Новой и Старой Дофиновки в мощный опорный пункт. Здесь стояли артиллерийские батареи, своим огнем разрушавшие город и обстреливавшие порт.
Моряки готовились к десанту тщательно и всесторонне. Десантные войска скрытно отрабатывали посадку на корабли и высадку с помощью мелких плавсредств. Бойцы учились штурмовать побережье, делать проходы в заграждениях, быстро окапываться, стремительно наступать и стойко обороняться. Подготовкой десантных войск руководил контр-адмирал Сергей Георгиевич Горшков.
Проходили учения на кораблях и в штабах. Внимание командиров кораблей особо обращалось на организацию артиллерийской поддержки высадившемуся десанту.
Вечером 21 сентября крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эскадренные миноносцы «Бойкий» и «Безупречный» приняли на борт 2-й полк морской пехоты, сформированный в основном из добровольцев с кораблей, и взяли курс на Одессу.
«Беспощадный» тоже участвовал в операции. Днем я получил приказание командующего флотом не позже двадцати трех часов 21 сентября доставить в Одессу три транспорта с войсками, техникой, боезапасом и бензином. Поход наш преследовал двоякую цель: отвлечь на себя внимание противника и дать подкрепление гарнизону.
Транспорты, уже погруженные, поджидали нас в бухтах Джарыгач и Ярылгач. В 13.00 эсминец подошел к ним и поднял сигнал «Буки» (сняться с якоря). Я передал семафором распоряжение о походном ордере, скорости и курсе. «Беспощадный» занял место в голове строя. Через несколько минут транспорты выравнялись в кильватерную колонну, и. караван наш тронулся в путь. [50]
Мы не успели пройти и нескольких миль, как раздался доклад сигнальщика Сергеева:
— Справа тридцать вижу шесть самолетов, идут курсом на нас!
По привычке перевожу рукоятки машинного телеграфа на «самый полный вперед», объявляю боевую тревогу и приказываю передать транспортам, чтобы уклонялись от атаки самолетов. По моему сигналу суда отворачивают в разные стороны: первый и третий — вправо, второй — влево. Мы уже слышим свист бомб. Круто разворачиваю корабль. Взрывы грохочут за кормой. Пенный водопад обрушивается на палубу. Зенитки «Беспощадного» бьют на полной скорострельности, стремясь стеной заградительного огня закрыть самолетам дорогу к транспортам. Артиллеристы транспортов (во время войны на всех судах установили зенитные орудия) тоже ведут стрельбу. Фашисты не выдерживают: самолеты сбрасывают бомбы раньше срока и уходят из зоны огня. С транспортов поступают доклады: повреждений и жертв нет. Караван вновь строится в кильватерную колонну и следует своим курсом. «Беспощадный» противолодочным зигзагом идет впереди.
Солнце стояло в зените, когда старшина сигнальщиков Куксов доложил мне, что нас нагоняет эсминец «Фрунзе» под флагом командующего эскадрой.
— Поднимите сигнал «Желаю счастливого плавания», — распорядился я.
«Фрунзе» вскоре скрылся за горизонтом. А я все смотрел ему вслед и ломал голову: почему Владимирский идет на «Фрунзе»? А где остальные корабли? Неужели отменили высадку десанта? Может, контр-адмирал вышел раньше, чтобы уточнить обстановку на месте? Ведь это ему поручено командовать высадкой десанта.
Наступили сумерки. Идем по фарватеру: справа Тендровская коса, слева минные поля. Отказываюсь от зигзага, приказываю как можно точнее выдерживать курс: достаточно небольшой ошибки — и взорвешься на своих же минах.
— Слева сто семьдесят... два крейсера и два эсминца на полном ходу обгоняют транспорты! — слышу голос сигнальщика.
Обмениваемся позывными. Это корабли с десантом. Значит, операция осуществляется. Мне захотелось петь [51] от радости. Достал трубку, с удовольствием закурил. Могучие корабли промчались мимо.
Наш караван медленно следует своим курсом. Стемнело. Над морем тишина, покой.
Но война не стихает ни на минуту. Она напоминает о себе подчас самым неожиданным образом. На мостик ко мне поднялся шифровальщик, подал радиограмму. Читаю — и сердце сжимается. Радиограмма командующего флотом Октябрьского сообщает, что эскадренный миноносец «Фрунзе» потоплен авиацией противника. Судьба контр-адмирала Владимирского и экипажа корабля неизвестна. Руководство высадкой десанта возложено на контр-адмирала Горшкова.
Вот тебе и тишина! Невольно оглядываюсь. Вон там, с правого борта, совсем недавно мы видели эсминец под флагом командующего эскадрой, обменялись с ним приветствиями, пожелали счастливого плавания друг другу. Трудно поверить, что уже нет красавца корабля, что нет в живых нашего строгого и добродушного адмирала, многих боевых товарищей, с которыми еще сегодня утром мы разговаривали, беззаботно шутили...
Штурман Бормотин докладывает, что идти до Одессы осталось один час. Смотрю на часы. Двадцать два ноль-ноль. Придем вовремя, если ничего не случится. В бинокль вглядываюсь в даль. Город без огней кажется мертвым. Паутина трасс исчертила небо над ним. Во мраке мигают вспышки орудийных выстрелов.
Мы у ворот порта. У Воронцовского маяка стопорю машины. С помощью сигнального фонаря прощаюсь с капитанами. Стоим у маяка, пока последний транспорт не скрывается за молом. По радио докладываю командующему оборонительным районом о выполнении задания. Тотчас получаю новое: в двадцать четыре ноль-ноль быть в районе высадки десанта и открыть огонь по вражеским тылам, координаты такие-то. Цель — отвлечь от десанта внимание противника.
Ночь необычайно темная. И небо и море словно залиты тушью.
— Удачное время для высадки десанта, — говорит Кабистов.
— Запросите боевые посты: все ли готово?
— Так точно, все готово, — заверяет помощник. — Ждут только сигнала [52]
Яркий свет ударил в глаза, раздался грохот.
— Что это? Взрыв?
— Гроза, — спокойно поясняет Кабистов.
Оказывается, в природе, кроме войны, все еще существуют и обычные грозы. С темного неба падают редкие крупные капли. Сняв фуражку, подставляю под них разгоряченную голову.
В полночь в корабельном вахтенном журнале появляется запись: «В 23.59 крейсеры открыли огонь осветительными снарядами, одновременно начав обработку берега. В 24.00 по сигналу с крейсера эскадренный миноносец «Беспощадный» открыл огонь по скоплению войск противника».
Сухая короткая запись. А как много скрывается за ней! Она говорит о том, что флот наш действует, высаживает боевой десант на берег, занятый врагом, преподает фашистам урок, который они надолго запомнят.
Мне эта картина врезалась в память на всю жизнь. Беспрерывные молнии орудийных залпов прогнали ночь. Гром мощных крейсерских орудий, частые выстрелы пушек миноносцев сотрясали море. Над берегом ослепительными шарами падали и снова возникали осветительные снаряды, заливая все вокруг дрожащим, переливающимся светом. А внизу, под этими страшными люстрами, кипела, клокотала земля. Языки пламени взмывали ввысь, и вместе с ними взлетали черные дымные фонтаны.
Моряки молча, сосредоточенно работали у пушек, В считанные минуты" «Беспощадный» выпустил более сотни снарядов.
Немцы были ошеломлены. Они даже не стреляли в ответ. А на берегу уже пылали пожары. В их кровавом отблеске показались движущиеся черные фигуры. Десантники высадились на берег и уходили все дальше и дальше.
А потом все стихло. Замолчали орудия кораблей, непроглядная темнота вновь укрыла море. С берега доносилась далекая винтовочная стрельба, хлопки ручных гранат. Десант развивал наступление.
Крейсеры, высадив морскую пехоту, снялись с якорей и взяли курс на Севастополь. Для поддержки десанта огнем остались эскадренные миноносцы «Безупречный», «Бойкий» и «Беспощадный». [53]
На рассвете командир десантного полка попросил огонька. Мы выпустили несколько десятков снарядов по танкам и машинам противника.
В восемь часов утра стало известно, что десант прочно закрепился и успешно продвигается вперед. Берег oт Григорьевки до Одессы очищен от врага. Захвачено много трофеев и пленных. Корабли теперь могут свободно входить в порт.
Это крупная победа. В дни, когда с фронтов поступали безрадостные сводки о новых оставленных городах и селах, о тяжелых кровопролитных боях на всех направлениях, успех нашего десанта, пусть и небольшого по своим масштабам, не мог не радовать. Офицеры на мостике крепко пожимают друг другу руки. Матросы на боевых постах тоже ликуют. Словно и не было бессонной, изнурительной ночи.
Прохожу на полубак. Старшина 2-й статьи Рыбаков, командир первого орудия, собрал вокруг себя свой расчет, о чем-то беседует. Завидя меня, встает и спрашивает:
— Товарищ командир, а ведь пехотинцам там, на берегу, потруднее, чем нам?
Спрашивает, а в глазах лукавые искорки. Парень себе на уме: хочет, чтобы я лишний раз похвалил матросов. Иду навстречу его желанию:
— Не будем судить, кому труднее. Главное — дружно врага колотить. Вот вы сегодня хорошо воевали. Молодцы! А насчет трудностей — сейчас всем трудно. Мне почему-то думается, что легче всего на войне тому, кто сам врага бьет. Мы, например, наносим удары или отбиваемся от них и сразу видим результаты. Рабочим куда хуже. Враг бомбит их, а им и ответить нечем. Об обстановке на фронте они знают только по газетам и радио. Слушают сводку да думают: далеко ли это от их города, не прорвется ли враг? И еще они думают о тех, кто на фронте, о сыновьях, отцах и братьях: живы ли они, каково-то им сейчас, когда немец так и прет? А тут находятся среди нашего брата такие, которым лень два словечка домой черкнуть. Вообще мы мало думаем о тех, кто трудится в тылу. А ведь это руки старых рабочих и женщин изготовили снаряды, которые мы шлем на головы врагов, дали нам одежду, питание — все, что необходимо в бою. Весь народ воюет вместе с нами. Именно потому мы сильны и непобедимы. [54]
Кивнул в сторону берега:
— Десант успешно продвигается вперед. На приморском участке он уже соединился с частями Одессы. Здесь вот берег уже очищен от противника. Помните, сколько хлопот нам доставляли батареи, которые стояли у Новой и Старой Дофиновки? Теперь мы идем возле самого берега, и ни один снаряд не падает вокруг корабля. Эти немецкие батареи сейчас в руках наших десантников. — К сожалению, вот только в воздухе фашисты еще хозяйничают. Они попытаются отплатить нам за свои неудачи.
— Ничего, не впервой нам воевать с их «юнкерсами».
— Зорко наблюдайте за воздухом, — распорядился я. — Самое страшное — быть застигнутыми врасплох.
А враг уже тут как тут. Едва я зашел на мостик, послышался возглас сигнальщика:
— Слева самолеты противника!
Дальше начался счет: один, два... четыре... десять... двенадцать!
Но что это? Куда они летят? Ни один из самолетов не повернул в нашу сторону. Не привыкли мы к такому «пренебрежению». Не было случая, чтобы фашистские летчики оставили в покое наш корабль. Я слежу за направлением их полета, и догадка пронизывает мозг. Мористее нас находится «Безупречный». Это его избрали своей жертвой фашистские бомбардировщики. На полном ходу мы мчимся на выручку боевых друзей.
— Следить за «Безупречным» и воздухом! — приказываю сигнальщикам.
Мы видим, как стойко отбивается советский эсминец. Стрельба его зениток сливается в сплошной рокот. Небо на пути вражеских самолетов усеяно хлопьями разрывов.
Моряки «Беспощадного» всегда гордились скоростью своего корабля. Свыше тридцати узлов — без малого шестьдесят километров в час — скорость курьерского поезда. Но сейчас мы злимся: кажется, что он тащится, как черепаха. Даже огня открыть не можем: все еще далеко мы от места боя.
— Как «Безупречный»?
— Ничего не видно, — отвечают с сигнального мостика. — Дым и огонь!
Действительно, эсминец скрылся в громадном буром облаке. А самолеты все пикируют и пикируют на него. Мы приближаемся к бурому облаку, когда отбомбился [55] и улетел последний «юнкере». Медленно рассеивается дым. «Безупречный» стоит неподвижно, сильно накренившись. Сквозь дым замелькали флажки. Читаю сам и приказываю сигнальщику читать семафор вслух:
— Прошу подойти и взять на буксир. Своего хода не имею.
Подходим кормой к носу «Безупречного». Кабистов руководит матросами на корме. Они быстро заводят буксирный конец — тяжелый стальной трос. Все свободные матросы на верхней палубе. Каждый старается хоть чем-нибудь помочь. Мы видим, как моряки поврежденного корабля борются с огнем, заводят пластырь, выносят из внутренних помещений предметы и складывают их на левый борт, стремясь уменьшить крен. Но «Безупречный» все больше валится на борт. На полуразрушенном мостике распоряжается командир капитан-лейтенант Буряк. Петр Максимович без фуражки, в порванном реглане, лицо черное от копоти. В мегафон спрашиваю его, какую еще могу оказать помощь. Может, аварийную команду прислать? Петр Максимович тоже подносит ко рту рупор, отвечает:
— Кажется, уже сами управились. Крен остановили. Прошу малым ходом буксировать в Одессу.
Приходится соблюдать величайшую осторожность. Случайный рывок — и поврежденный корабль опрокинется. На поворотах перекладываем руль не больше пяти — семи градусов. Идем самым малым ходом.
Все время поглядываю на небо. В любую минуту жди появления «юнкерсов». Зенитчики сидят на местах. В случае вражеского налета будем защищать и себя, и поврежденный корабль.
Томительно тянется время. Сумеем ли спасти «Безупречный?» Этот корабль нам сейчас дороже жизни. Так всегда чувствуешь, когда товарищи попадают в беду и только ты их можешь выручить. В этом и сила боевой дружбы, и все ее вдохновляющее значение.
А море сияет как зеркало. В небе ни облачка. Берег еле-еле виден.
«Беспощадный» медленно тянет накренившийся «Безупречный». Так бережно здоровый боец ведет раненого товарища, ведет медленно, боясь причинить ему боль, не замечая при этом, что пули свистят вокруг. Таков уж закон на войне — требование устава и совести. [56]
Над мачтами эсминца, гудя моторами, проносятся два маленьких самолета. Наши истребители И-16. Все облегченно вздыхают, улыбаются. Теперь «юнкерсы» не так страшны. Ястребки набирают высоту и крохотными точками кружат в бездонном небе.
Подходим к воротам Одесского порта. Навстречу спешит небольшой пароход — буксир. Передаем ему «Безупречный». Когда покидаем поврежденный корабль, на его склоненных реях взвивается гирлянда разноцветных флагов — сигнал «Благодарю за оказанную помощь. Желаю вам наилучших боевых успехов».
Мы полным ходом возвращаемся в прежний район. Десант снова просит поддержать огнем. [57]
|
