Елена Сазыкина
Выпускники девяностых, последние представители «вымирающего вида»
… На мои 14-16 выпали самые жуткие и, к тому же, голодные годы. В 1993 году от рук бандитов погибает мой отец. Мама, как и многие тогда, попала под сокращение в своем НИИ, денег не было совершенно, к тому же цены взлетели в одночасье, а потом опустели прилавки магазинов. В конечном итоге, наш рацион стали составлять крупа и хлеб, а также две ложки сгущенки в день. Ею мы заправляли постную кашу (сахара, молока и масла, разумеется, не было, как не было и других продуктов). Один раз я не выдержала и опустошила всю банку сгущенки зараз. Обнаружив это, мама только глубоко вздохнула и со слезами на глазах спросила: «И что же мы теперь всю неделю будем есть?»
На этом жутком фоне я пыталась продолжать свои тренировки, лелея мечту попасть на Олимпиаду, но это становилось все сложнее – сказывался авитаминоз и элементарный недостаток калорий. Для того, чтобы хоть как-то обеспечить меня питанием, мне снова предложили перейти в спортивный интернат, но я опять отказалась, чем, как позже выяснилось, подписала приговор своей спортивной карьере.
Жить в реальном мире тех лет было попросту невозможно, и я жила в мире книг, существовавшем вне времени и вне эпох. Читала я, что называется, в промышленных масштабах. За недостатком времени приходилось читать по дороге в школу и обратно: на остановках в ожидании трамвая, идя по переходу метро, в вагоне, не взирая на давку и качку, на эскалаторе и даже на улице.
И вот тут я должна рассказать про то действительно ценное, что дала мне школа. Моя учительница литературы в старших классах была увлеченной, эмоциональной натурой, сумевшей заразить и нас своим увлечением и вызвать на равноправный диалог. Как потом выяснилось, ее целью было научить нас мыслить самостоятельно, чтобы мы в своей жизни умели «противостоять массовой лжи».
В те странные годы безвременья, кажется, не было ограничивающих списков литературы для преподавания в школе. Стране, скатывающейся в пропасть, вообще было не до образования. И мы, на одном дыхании пройдя Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Достоевского и Чехова, к одиннадцатому классу добрались до Серебряного Века – до Блока, Мандельштама, Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, мы обсуждали Бабеля, Замятина, Платонова, Л. Андреева, Мережковского, Бердяева, В. Соловьева, затем, отдав дань Горькому и Островскому, читали и обсуждали Булгакова, Бунина, Грина, Набокова, Шаламова, Горенштейна и многих других. К слову сказать, на устном выпускном экзамене по литературе я отвечала именно по Горенштейну, а выпускное сочинение писала по Блоку. Какое это было упоение – говорить о смысле жизни и тайне смерти, времени и вечности, творчестве и любви, страдании и гордости, смирении и борьбе, предназначении поэта и его взаимоотношениях с миром.
Из-за вынужденной смены спортшколы в начале десятого класса мне пришлось перейти в совершенно неизвестную школу, расположенную на другом конце города. Там я с трудом продержалась полгода. За это время я несколько раз приезжала к моей любимой Галине Алексеевне, почти со слезами рассказывая о том, как бездарно проходят уроки литературы в школе на Ломоносовской. Я могла пережить многие неудобства, смену одноклассников и учительского состава, отсутствие друзей и даже голод, но только одно пережить было невозможно – убогое преподавания литературы. Поэтому я приняла окончательное и непростое для меня решение – бросить спорт и вернуться в лучшую из моих школ.
… сколько может значить в жизни человека достойное преподавание русской литературы! Мы ведь все родом из детства, и люди, которым не довелось открыть для себя вечные вопросы в период взросления души, могут больше никогда в жизни к ним не вернуться. Может быть, уроки литературы – это единственный повод эти вечные вопросы перед собой поставить и сделать хотя бы попытку ответить на них.
Подводя итог, не могу не упомянуть еще нескольких педагогов, которые передали мне часть своей души, свои знания и действительно ставшие моими воспитателями: тренер Михаил Илларионович, фактически мой второй отец, любимый всеми своими учениками – бывшими и настоящими; учительница физики Маргарита Фоминична, потомственная дворянка, пожилой, интеллигентный, исключительно мудрый и терпимый человек, скоропостижно ушедший из жизни, когда мы закончили девятый класс; умная, проницательная, очень неординарная учительница русского языка и литературы Татьяна Васильевна, первая из педагогов, кто разговаривал со мной на равных, не стесняясь говорить мне о моих способностях и талантах и о том, что их надо развивать, не равняясь на «всех»; прекрасный педагог Нина Яковлевна, которая увлекательнейшим образом преподавала у нас математику в пятом классе, но к несчастью, рано и трагически ушла из жизни. Вот уж и вправду могу назвать эту утрату невосполнимой – ни один из последующих «математиков» не мог с ней сравниться.
Если говорить об идеологии, могу с уверенностью сказать, что пропитать наши умы советскими идеями школа не успела, да и не очень-то, как мне кажется, старалась. Жители позднего СССР, каковыми были и наши учителя, в основной своей массе уже не верили в идеалы коммунизма, однако уроки добра, самоотверженного труда, товарищества, взаимопомощи, бескорыстия нам отчасти успели преподать. Видимо, сам факт воспитания в идейной стране оказал на мое сознание необратимое влияние – настолько сильное, что нынешний безыдейный мир уже не может казаться мне полноценным, несмотря на неограниченный доступ к сгущенке и прочим благам. И даже несмотря на то, что порой я чувствую себя представителем «вымирающего вида», я вряд ли смогу мимикрировать под более жизнеспособные формы новой жизни. |
