Леви Владимир Львович Исповедь гипнотизера (книга 2) кот в мешке умных людей больше, чем они того заслуживают
Скачать 3.6 Mb.
|
| Глава для отдыха от внушений У себя в мыслях, где-то в себе он открывает новый, ещё более удивительный мир. А дальше надо отыскать себя в обществе, себя в человечестве, себя во Вселенной Я встречаю Д. С, как и раньше, вблизи Чистых прудов: он на работу или с работы, я по своим делам. Детали, перестающие быть секретными: он, ходит в куртке чечевичного цвета, делающей его похожим на студента, а в холодные дни в сероклетчатом торопливом пальтишке. Бугристая кепка плывет над макушкой, головной убор явно чужой. Проявлять любопытство не в моих правилах, но однажды я все-таки не выдержал и спросил вместо приветствия, где ему удалось раздобыть такое замечательное лысозащитное сооружение. — Особая история. Дал зарок. Завтра вечером расскажу... Последние слова донеслись до меня уже из-за угла. Назавтра вечером, за чаем у него в гостях, я напомнил. Д. С, как обычно, помедлил, начал не по существу: — М-да. Жаль, вас вчера не было на приеме. Приходит юная особа, цветущая, симпатичная, первый год замужем, а на лбу пластырь, толстый такой, крестом. Осторожно интересуюсь. Нет, не ушиб и не что-нибудь. Третий глаз прикрыла. Чтобы не видеть меня насквозь, доктор все-таки. — Третий глаз? Так ведь сквозь пластырь же... — Я тоже так подумал, но не сказал. Чаю зеленого или черного? — Черного, спасибо... А я бы попросил снять. Чего уж там, насквозь так насквозь. Житья не стало от этих экстрасенсов. — Чем они вам мешают? — Ну знаете, если каждый будет видеть тебя насквозь... — А что вы там такое скрываете?.. Покрепче? Ну так вот, головной убор этот, как вы заметили, мне несколько маловат... Я включил магнитофон. ТЕОРИЯ НЕУМЕСТНОСТИ (Физиогномический очерк) Как сейчас помню... (Обрыв пленки.) ...Чернильницей в ухо... Итак, учился я в мужской средней школе № 313 города Москвы. Эпоха раздель- ного обучения, довольно серьезная, если помните. Учился с переменным успехом, был убежденным холе-ро-сангвиником, увлекался чем попало, бегал в кино, влезал в посильные драки, при возможности ел мороженое и, кроме жизни как таковой, ни к чему не стремился. Это легкомыслие, при всех очевидных минусах, давало свободу для наблюдений и незаурядную возможность совать нос в чужие дела — все десять долгих лет я провел преимущественно в этом занятии, да так оно практически получилось и дальше. Зато никто уж не скажет, что Кот не умел дружить — передружил со всеми, кто только ни попадался, никто не избег этой участи... Одним из друзей был некто Клячко. "Одним из" — это, пожалуй, неверно сказано. Влияние, ни с чем не сравнимое. Навсегда очаровал могуществом мозга... Абориген страны, которую можно назвать ЗАПЯТЕРЬ-ЕМ... — Как-как? — Запятерье. То, что начинается за оценкой пять, за пять с плюсом — туда, дальше, выше... Страна, пространство, измерение, сфера — условно, вы понимаете. Между прочим, математик наш однажды не выдержал и поставил Клячко шестерку. __ 9 — Да, это был скандал. Но по порядку. Имя его было Владислав, Владик Клячко. Но по именам мы друг друга, как и нынешние школьники, звали редко, в основном по фамилиям, кличкам да прозвищам. Вас как звали? — Меня?.. Леви, так и звали. Левитаном, Левишни-ком, Левишкой еще иногда, но я обижался. — А меня Кстоном, Пистоном, потом Котом, одна из основных кличек, потом Чижиком, Рыжим, хотя рыжим был не более прочих, Митяем, Митрофаном, Демьяном, Кастаньетом, Кастетом, Касторкой... Так много прозвищ было потому, что я был вхож в разные общества. А Клячко — был Клячко, ну и Кляча, конечно. Еще звали его с самого первого класса Профессором, а потом произвели в Академики. Сам же он в наших разбойничьих играх называл себя одно время Леонардо Подбитый Глаз. Наша дружба, как это часто бывает, основывалась на взаимной дополнительности; отношения балансирова- ли между обоюдным восторгом и обоюдной завистью. Я завидовал его всевластному (по моему разумению) интеллекту, он — моей всеобъемлющей (по его масштабам) коммуникабельности. Он был для меня дразнящим светочем, пророком недосягаемых миров, а я для него — телохранителем, гидом и советником по контактам с ОБЫКНОВЕНИЕЙ. (Тоже страна такая, между пятеркой и единицей.) Я полюбил его отчасти за муки, он меня в некоторой степени за состраданье к ним, что, однако, ни в коей мере не мешало обоим мучить друг друга посильными издевательствами и изменами. С его стороны, правда, измены вынужденно бывали платоническими или символическими, не знаю, как лучше выразиться. Хорошо помню, например, как за мое увлечение Ермилой он отомстил мне Мопассаном — показал кое-что, а читать не дал: "Тебе еще рано" (дело было в шестом классе), а за любовь к Яське — внезапно вспыхнувшей томасоманнией и невесть откуда почерпнутыми идеями японских йогов ниндзя, о которых я до сих пор ничего не знаю. Как только я покидал его, устав от высокогорного климата, и спускался на отдых в Обыкновению, он находил повод меня морально уязвить, что давало повод его физически поколотить и тем самым вновь полюбить. И вот опять приходилось карабкаться вслед за ним, в Запятерье, до новой усталости и охлаждения, его или моего, и снова разрыв, и опять уязвление — таков был типовой цикл этой дружбы... Среднего роста, с прямым, как струнка, позвоночником, он был среди нас самый подвижный и самый замкнутый, самый темноволосый и самый бледный. Имел четыре походки. Одна — парящая, едва касаясь земли, на высокой скорости и без малейшего напряжения — неподражаемая походка, которую я пытался копировать, как и его почерк, и в результате остался с неким подобием. Вторая — прыгающая, враскачку, слегка карикатурная — так он ходил в школу. Третья — кошачья, упруго-угловатая поступь боксера (коснуться перчаток соперника, мновенно принять боевую стойку) — так подходил к книжным киоскам. И наконец, четвертая — плелся, словно увешанный гирями, чуть не приседая, почти ползя,— походка клячи, воистину. Нежные точеные черты лица, грустные глаза цвета крепкого чая делали бы его красивым, если бы не 5 В. Леви, кн. 2 129 ужасающая форма головы и чересчур резкая мимика глаз и бровей, от которой уже годам к двенадцати наметилось несколько причудливых морщинок. Кожа его была так тонка, что казалась прозрачной, и однако, когда его били, что случалось довольно часто, он умудрялся оставаться целым и невредимым: ни единой царапины, ни одного синяка, ни малейшего -кровоподтека никогда у Клячи не замечалось — очевидно, особая упругость тканей или повышенная иннервация... В телосложении были еще две особенности: крупные, не по росту, ступни ног — на номер больше, чем у классного дылды Афанасия-восемь-на-семь... — Я читал где-то, что, чем больше относительная длина стопы, тем больше объем оперативной памяти, странная корреляция... — Да, и длинные, чуть не до колен, руки, которым полагалось бы заканчиваться столь же крупными кистями; но кисти на тонких сухих запястьях были, наоборот, очень маленькие, хотя и крепкие, с гибкими тонкими пальцами, пребывавшими в постоянном легком движении, будто ткали невидимую паутину. Эти беспокойные паучки были ему равно послушны и в изобретательском рукодействе, и в Лепке, и в рисовании, и в игре на рояле... — А что такое было с головой, гидроцефалия? (Черепная водянка.— В. Л.) — Нет. Череп крупнее среднего, но в пределах нормальной величины, форма только была неописуемо усложненной. Ведь нас в те времена класса до седьмого заставляли стричься наголо, никаких тебе чубчиков, никаких таких полубоксов... — Нас тоже. — Ну и вот, каждый, таким-то образом, имел возможность демонстрировать мощь своего интеллекта в виде доступных детальному обозрению черепных шишек. У Клячко эти шишки были какими-то невероятными: осьминог в авоське, атомный гриб — сплошные выпирающие бугры и извилины. Уважительно изучали: "Дай пощупать математическую"; выцеливали из рогаток — мишень искусительная, многогранная, и отлетала бумажная пулька всегда в неожиданную сторону, всего чаще на учительский стол. Грешен, я тоже раза два не устоял перед этим соблазном... — А в вас стреляли? — А в вас разве нет? — У нас в пятьсот пятой употреблялись преимущественно плевалки, такие вот трубочки. Стреляли шариками из бумаги, хлебными катышами, пластилином, горохом... — Но согласитесь, плевалка неэстетична и громогласна, то ли дело тоненькая резинка — натянешь между средним и указательным, вот и вооружен. В случае чего и в рот спрятать можно... Пульки бывали, случалось, и металлические. Одной такой, из свинцовой проволоки, Академику нашему как-то влепили прямехонько в левый глаз, и наверняка выбили бы, но он на сотую секунды раньше успел зажмуриться. И опять, несмотря на силу удара (он даже упал, схватившись за глаз), никакого синяка или кровоизлияния, никаких следов, остался только невротический тик. Волнуясь, он всегда с тех пор подмигивал левым глазом. — А сам, что же, ходил безоружным? — Он был миролюбцем. Кроме куклы собственного производства, оружия у него не помню. — Что-что?.. — Кукла, обыкновенная кукла. Не совсем, правда, обыкновенная... Именно с ней, кстати, и связано приобретение заинтересовавшего вас головного убора. Состав взрывчатки остался мне не известным, но действие пришлось наблюдать самолично. Эту куклу он изготовил в четвертом... Нет, в пятом, в период очередного увлечения химией и очередных неприятностей... Академик не собирался ни с кем воевать, его целью была только экспериментальная проверка одной из гипотез в рамках долгосрочного исследования, тема которого в переводе с запятерского звучала приблизительно так: Теория неуместности, или Основы употребления вещей и идей не по назначению" — в общем, что-то вроде универсальной теории изобретения, которая, как он смутно объяснил, должна была стать и одним из разделов теории превратностей судьбы. И взрывчатка там была, надо полагать, достаточно смешная — слово, которое Академик часто употреблял вместо "хороший", "правильный", "справедливый", "закономерный". "Понимаешь, Кастет, это ведь никакая не взрывчатка, я вычислил, это гораздо проще... Если это взорвется, то, значит, человек может летать без крыльев и без мотора, безо всего». За счет 5* 131 перераспределения силовых полей, смешно, а?.." Мы искали подходящее место для испытания. Из соображений конспирации и безопасности Кляча носил куклу с собой в портфеле. — В портфеле?.. — Да, и эту идею подарил ему я. На том здравом основании, что в портфель к нему взрослые никогда не заглядывали, дневников и уроков не проверяли. Но мы не учли одного обстоятельства. Одной из безобиднейших шуток, которою увлекались тогда мы все кроме Клячко, было подойти к товарищу, беззаботно державшему в руке портфель (ранцы тогда были еще редкостью), и внезапно вышибить оный ударом ноги. Операция называлась "проверка на вшивость" — на произнесшего этот пароль не полагалось сердиться: зазевался, пеняй на себя. Если портфель проверки не выдерживал, то есть если из него выскакивало какое-нибудь содержимое вроде пенала, бутерброда или учебника, то окружающие имели право поиграть этим содержимым в футбол — это называлось "Шарик, догони". — А у нас "Бобик". — Ага... Ну так вот, в результате очередной "проверки" из портфеля Академика и выскочила эта самая кукла и покатилась по полу, а дело было в школьной раздевалке, после уроков. Кукла относилась к классу неваляшек обыкновенных, бывшая игрушка его сестры, только с начинкой, а голова служила предохранителем. Естественно, тут же начался "Шарик, догони", с комментариями, что вот Академик-то все еще в куклы играет (куклы служили ему и для других целей, об этом дальше) — буме, бамс, пас налево, удар, еще удар — что-то зашипело... Дальше помню чей-то истошный вопль — то ли мой, то ли Клячко,— я лежу животом на бомбе, Академик на мне, сверху еще человека два, толчок, сотрясение, еще сотрясение... "Мала куча, кидай лучше!" — Трамбуй, баба, трамбуй, дед, заколдованный билет!.." — "Предохранитель. Держи предохранитель",— шепнул Клячко и обмяк; трехсекун-дный обморок, с ним бывало... Очутившись на улице, мы обнаружили, что Клячко потерял в свалке свою кепочку, вот эту самую, но мы, конечно, за ней не вернулись, а что было духу пустились бежать. "Стой,— вдруг остановился Клячко, абсолютно белый, с мигающим левым глазом.— Дай... дай сюда и иди... Домой". Кукла была у меня, я не мог оторвать от нее рук и ответил ему пинком. Он порозовел. Пошли дальше прогулочным шагом. Портфели наши тоже остались в раздевалке, на другой день нам их вернули, а вот кепчонка исчезла надолго... В тот же вечер мы испытали куклу на пустыре, за школой глухих — пострадали только ближайшие стекла. — Ничего себе куколка. — Все-таки он был мальчик, притом сверхтипичный... После этой истории немедленно выбросил все свои склянки и реактивы, правда, потом кое-что приобрел снова. "Я не учел, что теория неуместности должна иметь неуместное подтверждение",— сказал он. НИЧЕЙНАЯ БАБУШКА В первый класс он явился неполных семи лет, с изрядными познаниями в классической литературе (которые я могу теперь оценить лишь по смутным воспоминаниям), со знанием наизусть всего Брема и с представлением о теории бесконечно малых. Кроме того, был автором около четырех десятков изобретений, подробно описанных в специальной тетради (я запомнил из них только некий универтаз, мухолет, охотничий велосипед особой конструкции, ботинки-самочинки, складные лыжи и надувной книжный шкаф), оригинальных иллюстраций к "Приключениям Тома Сойера", научного трактата "Психология кошек", оперы "Одуванчик", сказки "О том, как великий йог Вшивананда превратился в лошадь и что из этого вышло", многосерийного комикса "Сумасшедшая мышь" и прочая и прочая, включая книгу Синих Стихов. Толстая общая тетрадь со стихами, написанными синим карандашом,— стихи он писал только так. Один мне запомнился (не ручаюсь за полную точность). ПРО ЧЕЛОВЕЧКА, КОТОРОГО НЕ УСЛЫШАЛИ В морозный зимний вечер, когда легли мы спать, замерзший Человечек пришел в окно стучать. — Впустите! Дайте валенки! Стучал, стучал, стучал... Но он был слишком маленький. Никто не отвечал. Тогда он догадался, как много сил в тепле, и прыгал, и катался, и плакал на стекле. Он слезы здесь оставил, врисованные в лед, а сам совсем растаял и больше не придет. — Любопытно. Довольно взросло... — Здесь было и предсказание... А вот из более позднего, лет через семь — вот какой перелет: Уснувший шмель, от счастья поседевший, как самурай, ограбивший казну, предав свой сан, раскланиваясь с гейшей, притом припомнив вишню и весну, фонтан и харакири в теплом доме, в смертельной искупительной истоме с шиповника безвольно соскользнул и полетел — хоть полагалось падать — куда-то ввысь, где сон и облака соединила в цепи львов и пагод небрежная, но строгая рука хозяина цветов и расстояний. Он в голубом сегодня. Он закат освободил от тягот и влияний, но медлит, будто сам себе не рад... Вы могли бы подумать, что с этим мальчиком начали спозаранку заниматься, как-то там особенно развивать, или среда была повышенно культурная. Описываю обстановку. Перегороженная на три закутка комната в коммунальной квартире на 28 жильцов. Безмерной, как нам тогда казалось, длины коридор, завершав- шийся черной ванной с колонкой; чадная кухня с толпившимися на ней громадными дяденьками и тетеньками (постепенно уменьшавшимися в размерах); запах многосуточных щей, замоченного белья... — Знакомо, знакомо... — Таких колоссальных черных тараканов, как в ванной и туалете этой квартиры, нигде более я не видел. Академик уверял меня, что они обожают музыку. И действительно, как-то при мне он играл им в уборной на флейте, которую сделал из старого деревянного фонендоскопа. Слушатели в большом количестве выползали из углов, благодарственно шевеля усами, и послушно заползали в унитаз, где мы их и топили. (Яростный стук в дверь: "Опять здесь заперся со своей дудкой!..") Парочку экземпляров средней величины однажды принес в школу, чтобы показать на уроке зоологии, как их можно вводить в гипноз, но экземпляры каким-то образом оказались в носовом платке завуча Клавдии Ивановны... |
Похожие:
 | Владимир Львович леви искусство быть собой Перечень услуг, предоставляемых рынком и цены на них, утверждаются директором рынка | | Исповедь гипнотизёра книга третья эго или профилактика смерти Февральская оттепель, ночь Шепчутся капли, с глухим стуком падают талые комья |
| Владимир Львович Леви как воспитывать родителей или новый нестандартный ребенок ... | | «Физкультура» Большинство людей потребляют больше белков, чем требуется организму. Но сейчас спортивные диетологи пришли к выводу, что ведущим... |
| Следы богов в поисках истоков древних цивилизаций Книга "Следы богов" не могла бы быть написана без самозабвенной сердечной и неизменной любви дорогой Сан-ты Файя, которая всегда... | | Доклад по теме: Деятельность учителя в условиях введения новых стандартов Чем труднее учителю, тем легче ученику. Чем больше будет учитель сам учиться, обдумывать каждый урок и соразмерять с силами ученика,... |
| Владимир Николаевич Мегре энергия жизни книга 7 Владимир Николаевич... ... | | Владимир леви конкретная психология: рецепты на каждый миг n 38 Правила определяют основные требования технической эксплуатации железной дороги |
| Владимир Леви Искусство быть другим Само ее появление было бы невозможно, если бы гуманистические принципы взаимоотношений между людьми, выработанные | | § "Король логических парадоксов" В науке, — писал английский химик Ф. Содди, — задача, надлежащим образом поставленная, более чем наполовину решена. Процесс умственной... |
| Коллаборативная фильтрация Интернет, которые путем учета сетевых взаимодействий, становятся тем лучше, чем больше людей ими пользуются | | Владимир Николаевич Мегре анастасия книга 1 Владимир Николаевич Мегре... Весной 1994 года мной были зафрахтованы три речных теплохода, на которых я совершил четырехмесячную экспедицию по сибирской реке... |
| Владимир леви охота за мыслью (заметки психиатра) Кыргызстана принял решение по итогам работы депутатской комиссии, изучавшей июньские события 2010 года | | Книга аристократов Мы будем пользоваться источниками информации, данными, мыслями, шутками, которые либо общедоступны в сети, либо заложены когда-то... |
| Первый параграф Растворы, содержащие ионы водорода, имеют кислую среду. Такие растворы называют кислотными, и чем больше ионов H+ они содержат, тем... | | Толековой Марии Исабаевны на 2012-2013 учебный год Чем больше будет... Чем больше будет учитель учиться сам, обдумывать каждый урок и соразмерять с силами ученика, чем больше будет следить за ходом мысли... |
