 | Поиск |
Скачать 3.64 Mb.
|
| Живое Слово Господне, которое слышит и безграмотный простолюдин. Оно есть внутренний голос, видение Бога в религиозном опыте верующего, а не только зафиксированный чернилами текст Священного Писания. Не Библия окончательный и последний авторитет, а Слово Божие, существующее и помимо Библии, а не только в ней. Употребляя трюизм, можно сказать, что для Мюнцера- демократа Слово, догмат веры есть не «догма, а руководство к действию», есть само действующее, «свершающееся Слово». Он протестует против буквалистского понимания Слова и Библии, против «книжного» прочтения и «филологической веры». Слово Божье есть источник и соответствующего действия, иначе верующий вообще не понимает его и похож по остроумному замечанию С.Кьеркегора на человека, который вместо того, чтобы читать направленное именно ему послание, считает в нем буквы. Обожествление Библии уводит верующего от Бога, ибо подменяет Его текстами, а веру – начетничеством, ложной мудростью книжников. Бог животворит текст, но не может отождествлятся с ним, ибо человек верит в Бога-Слово, а не в тексты Священного писания как таковые. Иными словами, Мюнцер требует неформального отношения к Библии, к Слову в ней сказанному, т.е. требует понимания смысла Слова, который раскрывается не столько в умствовании над ним, сколько в претворении этого Слова Божьего в делах. Только тогда, когда действие его будет совпадать со значением, человек постигнет смысл Слова. Прав ли был здесь Мюнцер и было ли его слово о Слове, действительно, новым? Дело в том, что почти все представители Реформации в Германии полностью отождествляли Библию и Слово Божье, наследуя подход великих гуманистов, их призыв «Назад к источнику!» Они напрямую отождествляли тексты Священного писания, Библию со Словом. Такой подход, конечно, был оправдан, когда велась борьба против подмены авторитета Библии непогрешимостью папы, претендовавшим на абсолютный авторитет в делах веры. Но все дело в том, что для христианина источником его веры является не Библия, не Папа, а Бог-Дух Святой, т.е. Слово, но не буква, хотя Оно и может раскрывать своё содержание через неё. И потому Слово есть не предмет для отвлеченного богословия, а живой источник жизни, жизни по вере, или как говорил Гёте о духе – «Жизнь жизни». Дух Господень «дышит там, где хочет» (Ин. 3, 8): и в Писании и вне его, потому человек верующий ощущает его присутствие везде и всегда, а не только в «Книге книг», т. е. Верит не по книжному, не в книгу, но в Бога-Отца, Бога-Сына и Бога-Духа Святого. Таким образом, Мюнцер лишь углубил лютеровское понимание, которое, естественно, в борьбе с Римом не могло страдать некоторой односторонностью, ибо спор был горячим и не сразу было ясно самому реформатору. Мюнцер расширил рамки нового подхода, но тогда такое «расширение» многим истинным лютеранам казалась крамолой, ересью, покушавшейся на авторитет Библии. Но у страха глаза велики! Мюнцер лишь «заострил» Лютера: «От книги к Слову, от Книги к живому голосу Божьему! – вот его девиз / 1, 34 /». Самому Мюнцеру казалось, что он опровергает «филологов». На самом деле он их только корректировал, ибо в пылу полемики не обходится без преувеличений. Конечно, Лютер букву Писания понимал не буквалистски и, тем не менее, опасность эта сохранялась, как и для тех христиан, кто праведно исповедывает Слово Божье, но только... на словах, или как говорил Мюнцер, лишь «шевелением уст». Хотя и сам он зачастую впадал в другую крайность, уж чересчур вольно порой толкуя Библию. В 1523 году Мюнцер возвращается после долгих скитаний на родину, в Германию, хотя существует предположение, что он посещал её и до этого, служа якобы в монастыре города Галле. Как бы там ни было именно на Пасху 1523 года он получает место священника в церкви св. Иоанна в тюрингском городе Альштедте. Начинается самый плодотворный и бурный период в его жизни. К этому надо прибавить, что в это время он женится на бывшей монахине, красавице Оттилии фон Герзен, что по тем временам было неслыханно, ибо он тем самым первым из евангелистов-священников нарушал предписанный католической церковью обет безбрачия для священнослужителей - целибат. Но Мюнцер во всём оставался верным себе и новому учению, допускавшему заключение такого брака. Через два года Лютер последует примеру и женится тоже на бывшей монахине, Катарине фон Бора. За все это Папа мог сжечь еретиков на костре инквизиции, но было уже поздно: сама Германия, а затем и вся Западная Европа занимались как костёр, в котором сгорала прежняя абсолютная власть римского Первосвященника. Семьянином Мюнцер был неважным, потому что не здесь жили его мысли и планы, не устройством собственного счастья была занята его голова, а делами и заботами членов своей общины, своего народа. В Альштедте он продолжает проповедовать, пишет сочинения о реформе богослужения в немецко-евангелической церкви, занимается переводом псалмов на немецкий язык. И если Лютер первый, кто перевел Библию на настоящий литературный немецкий язык, понятный народу, то Мюнцер задолго до Лютера начал бороться за то, чтобы богослужение проводилось на немецком, народном языке, а не на латыни. И здесь он продолжает последовательно проводить те принципы, которые были им изложены в «Пражском манифесте». Слово Божие должно быть услышано и петься простым народом на родном языке, ибо только так оно может быть им воспринято и по-настоящему понято. Оно должно стать ему родным и близким, а не чужим и иноземным, далеким от сердца верующего немца. И здесь, в переводе текстов псалмов, например, Мюнцер отличался от Лютера. Если последний пытался быть ближе к подлиннику, к тексту, то Мюнцер при переводе исходил из требования наиболее адекватного и точного перевода, передачи смысла псалмов. Для Мюнцера это были не просто «тексты», но суть содержание литургических песнопений, т.е. молитвы, которые были доступны сердцу простого человека. Месса должна стать «Немецкой мессой». Слово Божье не к отдельному человеку только, но к общине верующих и потому, по Мюнцеру, подлинное преображение и спасение может свершиться только соборно. И потому в молитвенной жизни человек должен не отделяться от других, а максимально быть близким братьям по вере. Как мы увидим дальше, такая трактовка литургии выходила далеко за рамки чисто религиозного истолкования, ибо у Мюнцера религиозное и социальное совпадало. И если Лютер в дальнейшем будет стремиться к упрощению богослужения, то Мюнцер его опрощал. Секуляризация литургического богослужения мыслилась как его обмирщение, т.е. само богослужение выводилось за церковную ограду и стены, где фактически, община верующих совпадала с обществом, ибо само общество должно было строиться на началах христианской общины. И как бы сам Мюнцер не отказывался от тех обвинений, которые ему предъявляли, критикуя его, что он вынес «мессу на поля», мне кажется, в этих упреках есть крупица истины. Точно также как вера, по Мюнцеру, есть непрерывное в пространстве и времени исповедание Христа, то и богослужение, т.е. служение Богу может рассматриваться как таковой процесс. Сам Мюнцер становился все больше не только, так сказать церковным, но и политическим проповедником и его «немецкая месса» была лишь лютеровским «всеобщим священством верующих» в действии. Вокруг стоящей в центре общества церкви шли, как сказал однажды Барт, концентрические круги. Собственно, Мюнцер возвращал «украденную веру» народу Германии. И его христианская вера превращалась в веру и надежду на построение справедливого общественного устройства на земле. Он боролся против «злоупотреблением таинством Бога в церкви». Одиночки свое духовное богопознание, пусть даже мистическое, должны не скрывать это таинство, а раскрывать его общине. Помочь людям в этом он считал своим долгом и задачей проповедника. Это полностью совпадало с его практическими установками на социальную активность священства и антиклерикализм. Может быть, моя точка зрения несколько преувеличивает дело, но из дальнейшего изложения станет ясно, что цели Мюнцера носили исключительно религиозно-социальный характер. Следуя своим убеждениям полной открытости миру, Мюнцер обращается ко всем христианам, к немецкой знати в том числе. Он призывает князей к христианству служению Богу и народу, а не собственному карману. Так, в споре с графом Эрнстом І Мансфельдским он упрекает того в нехристианском отношении к подданным, потому что не отпускает своих крестьян на богослужения и проповеди, которые проводит Мюнцер. Мюнцер напоминает ему, что он поставлен на место проповедника не князем, а Богом и что сами князья, графья и крестьяне имеют одного господина - Господа Бога, которому они и должны служить, а значит относиться и друг к другу по-христиански. В этом споре Мюнцер заявил о себе как о первом поборнике принципов христианской демократии, заявил о той ответственности, которую все христиане несут за себя и мир перед Богом. В этом споре аргументы Мюнцера были настолько неоспоримы, что он получил даже некоторую поддержку со стороны курфюрста Фридриха, что значительно укрепило его позиции в начале 1524 года. Дальнейшее развитие идей Мюнцера мы находим в его работе «О сочиненной вере». Он обобщает и конкретизирует положения о своем понимании веры, развенчивает «сладенького Христа» книжников и «виттенбергских пап», почивающих в самомнении об оправданности перед Богом исключительно «только верой». Мюнцер считает, что такая оправданность не оправдана, ибо путь «на небо очень узок» и требует от человека гораздо большего, чем «сочиненная вера». Бог открывается человеку в вере как жертвенной готовности принять на себя зло и грехи мира, страдания и кровь, как это сделал Христос: «Кто не умирает со Христом, не может воскреснуть!» / І,54 /. Книжная же вера уводит человека от жертвенного служения Богу на земле. Так ли это? В противоположность авторитету «добрых дел» римско-католической церкви, которыми якобы только и спасается христианин и которыми, как известно, вымощена дорога в ад, стоить напомнить лишь о махинациях с индульгенциями, Лютер выдвигает тезис об абсолютном авторитете веры, которой человек как свободный христианин оправдывается перед Богом и спасается. В своем невольном увлечении этим тезисом Лютер превратил саму веру в дело, отодвигая на второй план сакральную деятельность, т.е. дела самой веры. Для Мюнцера это было неприемлемо, ибо смысл веры он видел в ее действенности, считая, что вера впервые открывается человеку только как деятельная вера. Противоречит ли он Лютеру? Я думаю, что речь здесь идет об акцентах, а не принципах: будет вера будут и дела веры! Мюнцер просто радикализирует учение Лютера о вере, требуя ее пресуществления в делах, требует активного вероисповедания, но это уже так или иначе - протестанская вера. Если можно так выразиться, Лютер - это теоретик веры, а Мюнцер - ее практик. Хотя внутри протестантизма их расхождения очень велики, если не сказать противоположны. Это же относится и к взгляду на учение о Царстве Божьем. О различии в понимании дел веры между Мюнцером и римско-католической церкви и говорить не приходится, оно очевидно, ибо если «вера без дел мертва», то тем более мертвы дела без веры. В отличие от Лютера Мюнцер, убежденный сторонник и проповедник построения Царства Божьего на земле. Если для Лютера существует два Царства небесное и земное, то Мюнцер считает, что «Царство этого мира должно быть полностью подчинено Христу». Небо начинается на земле так же, как и земля существует для неба. С установлением этого Царства человек воистину обретает образ и подобие Божие. Ключи этого Царства вручены народу Богом, который стоит на стороне этого народа, заключив с ним союз. Люди лишь участвуют в построении Царства на земле, начатого Христом, человек уже на земле становиться приобщенным небесной благодати. Народ - вот представитель и носитель Божьей справедливости, которую он должен установить на земле. Мюнцер отождествляет Божественную и социальную справедливость, настаивает на соблюдении всеми людьми, как простым народом, так и знатью, заповедей Ветхого и Нового Заветов. И кто нарушает их, становится «безбожником». Сами власть имущие своей жадностью и крепостническим отношением к подданным делают из последних своих врагов. Не народное стремление к справедливости есть причина протеста, а угнетение и грабеж со стороны богачей. Поэтому Мюнцер в своих посланиях и проповедях к князьям, призывает последних жить по – христиански, иначе «меч Гедеона», врученный в руки народу Богом может обрушиться на их головы. И это будет меч гнева Господня. Дело не ограничивалось только словами. Терпению, к которому призывал Лютер народ, приходит конец. Все больше крестьяне задумываются о вооруженном протесте против притеснителей. Их призывам не внемлют господа, Лютер отворачивается от «черни» и взгляды крестьян все больше устремляются к Мюнцеру. Ранним летом 1524 года он создает полувоенную организацию – «Союз», в который входило 500 человек, беднейших горожан Альштедта. Это было первое ядро, зародыш новых отношений, базировавшихся на христианских началах. Эрнст Блох один из серьёзных исследователей биографии и воззрений Т.Мюнцера, назвал его «богословом революции». Я бы не стал злоупотреблять этим определением, так как оно из позднего лексикона человечества и, кроме того, искажает историческую и фактическую правду, ведет к обожествлению революции, что не соответствует взглядам самого Мюнцера. Революция, насильственное преобразование общественного устройства не были для него самоцелью. Целью было преображение мира, приближение торжества христианских идей и ценностей на земле. Мюнцер был далек от «коммунизма» и революции. В своих исканиях он в первую очередь подражал пророкам и Христу: Царство Небесное и Царство земное – одно, ибо первое начинается со второго и жизнь каждого христианина на земле есть начало его вхождения в Царствие Небесное. Небо и земля находятся в неразрывной взаимосвязи, поэтому построение Царства Божьего на земле есть свидетельство и знак союза Бога с людьми и людей с Богом. Только тот будет принят на небе, кто принял Бога на земле, продолжая дело начатое Христом во искупление и спасение людей и мира. Для Мюнцера важно примирить всех людей христианской любовью и добром и если кто из них противился этому, тот понесет наказание не только на небе, но и на земле. Конечно, насилие – это вынужденная мера и поэтому Мюнцер не переставал в своих проповедях призывать христиан к обузданию своих эгоистических, земных страстей, звал их поделиться дарами с ближними своими. И если только князья не желают этого, не повинуются заповедям Христа и Моисея, то они грешат не только перед Богом, но и людьми. В 1524 году на юге Германии вспыхивают крестьянские волнения. В июле того же года Мюнцер пытается усовестить князей, выступая перед курпринцем Саксонским и герцогом Иоганом с проповедью. Но последние остались глухи к его словам. Положение Мюнцера становится критическим, в нем верхушка видит подстрекателя и бунтовщика. Мюнцер тайно покидает Альштедт и отправляется в имперский город Мюльхаузен. Затем вместе со своими соратниками Генрихом Пфайффером он совершает поездку по южно-немецким областям, где встречается с восставшими крестьянами Шварцвальда, а также с Бальтазаром Хубмайером и Йоханнесом Окёлампадом. Немецкое крестьянство в 16 столетии наследовало старогерманское право, основывающееся на началах свободного общинного самоуправления. Мировой порядок и гармония были нагляднейшим выражением и свидетельством такого права. Именно этот порядок, по мнению крестьян, должны были охранять государственные правители. Но рост городов, их централизация, расширение владений и господства немецких князей, бравших за основу своих действий право римское – все это входило в острое противоречие с крестьянскими представлениями о справедливости. Римское право закрепляло их бесправие и произвол начальства, а потому рассматривалось крестьянами как иноземное и чуждое германским обычаям и тем отношениям, которые установлены Богом. Поэтому борьбу за восстановление нарушенного порядка крестьяне рассматривали как священный христианский долг, как священную борьбу. Конфликт становился неизбежным. Уже с 1513 по 1517 год по всей верхней Германии прокатилась волна стихийных выступлений крестьян против непомерных аппетитов клира и князей. Именно на этой волне Лютеру удалось найти союзников в народе и сбросить иго римского владычества. Но как только крестьяне всерьез заговорили о восстановлении социальной справедливости и своих прав, он начал критиковать такие требования как «плотские». Но крестьяне не требовали от господ «чужого», они просили их отдать им, вернуть, своё, призывали князей верить, а, следовательно, и жить по-христиански, т.е. следовать не букве, а духу христианской веры. И если мы рассмотрим, например, «12 статей» швабских крестьян, направленных к властям, то увидим, что требования крестьян не были такими же «плотскими». Они писали о том, что хотели общиной выбирать священника и смещать его, если тот не справляется со своими обязанностями, просили об освобождении из-под крепостнического ярма, о своём желании служить справедливой, а не любой власти, писали о возвращении им отнятых общинных земель, лугов и пастбищ, просили о разрешении ловить рыбу в реках и т.п. В заключении они писали: «Если здесь поставлены одна статья или больше статей, несогласованных со Словом Божьим, чего мы не думаем, и нам укажут их несоответствие Слову Божьему, то мы отступимся от них, если нам объяснят это на основании Писания» /4,70/. Таким образом, крестьянские требования не были «плотскими». Это были крестьянские требования. Для Лютера любое покушение на власть есть бунт. «Светская власть – Божье установление» - вот его тезис. Ну а если власть перестает быть таковой? Все равно, говорит Лютер, повинуйся, терпи. Даже если власть покушается на веру, даже если это плохая власть, все равно в телесном послушайся её, ибо как христианин, духовно, ты – господин! Ты – свободный христианин! «Светское правление ограничено делами человеческими, поэтому оно не властно в делах, которых Господь не подчинил нам – людям /людскому разуму/, например, в касающихся совести. Неразумны поэтому государи, дерзающие распространить власть свою и на небо, желающие управлять совестью и указывать, как нужно верить и как нельзя; ведь светская власть может лишь ведать делами, постигаемые разумом...» /4,39/. С другой стороны, Лютер пишет, что неправильно власть духовную распространять на сферу влияния власти советской, ибо «Сам Христос определил, что дело христианских властей – проповедь Евангелия и отпущение или удержание грехов...» /там же, с.55/. Итак, по Лютеру «плохого князя», поступающего с людьми не по – христиански нужно увещать, но ему подчиняться, ибо только тогда, когда он вмешивается в дела веры, не следует ему подчиняться /там же, с.28/. Это Лютер пишет в 1523 году: «Почему твоё тело, твоя жизнь, добро и честь /имеется в виду католический священник – прим. А.С./ более неприкосновенны, нежели мои; ведь мы равны в христианстве... Убивают ли священника – вся страна подвергается интердикту; почему же нет интердикта, когда убивают крестьянина? Откуда это великое неравенство между равными христианами? Причина его – человеческие законы, людские измышления...»/4,7/. Вот значит как! Когда он воюет против церковной власти Рима и её неприкосновенности и не подчиненности светской власти, он вспоминает об убитом крестьянине и его христианском равенстве с князьями и священниками, но как только вся «телесная» власть переходит в руки этих князей, он о крестьянско-христианском праве на «неприкосновенность» забывает. Что же неужели Бог дал право светской власти на расправу и несправедливость? Что же неужели по-христиански будет безропотно повиноваться такой власти, ведь это же значит поощрять её к продолжению насилия, неужели же всерьёз можно думать, что только увещевания заставят её опомнится? Неужели нет других средств для протеста? Протеста «против великого неравенства между равными христианами?!» Это хорошо, когда имеется мудрая светская власть, которая печётся о нуждах подданных и служит им и Богу. А коль её нет, что тогда? У Лютера один ответ: терпи! И здесь он радикально отличается от позиции Мюнцера. И различие это не внешнее, как думает, Х.Лилье, аттестуя Мюнцера как «географического актера», который как «социальный радикал имеет более выигрышный образ, чем Мартин Лютер» /2,91/. Просто Мюнцер – это «Лютер будущего»! И великая трагедия этого человека, как и крестьян шедших за ним заключалось в их «несвоевременности» и потому обречено на поражение историческое, но не духовное, ибо дух истории - «внеисторичен». В христианстве историчность «снята» вечностью и потому временное поражение есть знак вечной победы. Христиане как никто из людей «поражены временем», историей, они всегда живой укор человеческой совести, они неудобны, они – «нонконформисты» и потому терпят за добро зло. Их победа всегда впереди, ибо они и поражении своем победители! Здесь мы сталкиваемся с проблемой соотношения христианского и исторического времени, религиозного и социального. Проекцией постановки этих проблем может служить рассмотрение поведения христиан в истории. Противоречивая диалектичность которого заключается в том, что, с одной стороны, как люди христиане включены в историю, с другой же стороны, они как христиане – принадлежат вечности, т.е. Богу. И потому и по отношению к своему телу, и по отношению к земному, к людям, к истории они испытывают страдания Богочеловека – Христа, ситуацию мучительного раздвоения и единства Божеского и человеческого. Оно абсолютно отлично от античного, стоического... Пассивное и активное начало находится в напряженном взаимодействии, которое, как правило, исключает «любовь к судьбе» или хэппи-энд. Напротив, такое взаимодействие есть абсолютно новое состояние человеческой души, которому чуждо как тупая покорность судьбе, так и внешний оптимизм язычника. Суть христианского страдания в страдании Христа, «Который, вместо принадлежавшей ему радости, претерпел крест» /Евр. 12,2/. Если бы Христос по-рабски терпеливо взирал на творящееся на земле и в душах людей зло и грех, то Он едва ли пришел к людям со Своим Новым Заветом и тем более «претерпел» бы «крест». Нет, таким терпением и терпимостью Он не обладал. Он терпеливо сносил все унижения и страдания не ради них самих, не ради их стоического преодоления, но только ради спасения грешников, ради победы добра над злом, любви над ненавистью, веры над неверием. Он был терпим к людям, но не к злу в них заключенному и в них творимому, Он «верил в людей», верил в возможность их спасения и преображения духовного уже здесь, на земле; ради восстановления их богоподобия Он добровольно унизил себя и принял крестные муки. И жизнь и смерть Христа стали тем открытым вызовом и протестом, которые многим открыли глаза на веру и добро. Мученическая смерть Христа служила спасению жизни, вечной жизни, а не была апофеозом и прославлением смерти и бесчувственного презрения «йога» к телесным страданиям. Содержание веры раскрывается в духовном преобразовании человека, в земном пресуществлении его богоподобия. Если бы Христос пришел к людям лишь затем, чтобы «утащить» их души на небо, а саму землю оставить «как есть», то вряд ли он пришел бы к ним. Все это можно было бы сделать, не спускаясь на землю. Нет, Христос Собой низвел небо на землю и тем поднял землю до неба, другого пути не было, ибо только так Он смог преобразовать не только человека но и землю и все человечество. И чтобы попасть на небо, надо еще уметь стать и быть на земле христианином. Это-то и попытался по-своему вслед за Христом сделать Томас Мюнцер. Правда, и Лютер стремился к этому же, но подходы их были различные, хотя и происходили в рамках единой евангелической веры. К такому открытому, активному претерпеванию человеком страданий в борьбе со злом, к установлению на земле Царства Божьего и справедливости призывал крестьян Томас Мюнцер. И в отличие от Лютера он не верил в «личное» спасение души, в индивидуальное бегство на небо верующего, оставляющего землю, как тонущий корабль, на произвол судьбы вместе с пассажирами. Наоборот, спасется тот, кто ради спасения других пожертвует собой, ибо любовь есть передача жизни, но не обладание ею. Солидарное спасение, по Мюнцеру, это взаимосвязь каждого со всеми и всех с каждым, это взаимозависимость и взаимоответственность людей. И здесь нет безгласной, безропотной покорности христианина судьбе и властям, ибо чего стоит тогда такая вера, если она упрятана за решетку внутреннего гетто одиночки? Человек связан с Богом и всеми людьми, и если бы он был связан только с Богом «лично», то не о каком братстве, о котором говорил Христос людям, не было бы и речи. Эту взаимозависимость отношений к Богу и людям и ставил на первый план Мюнцер в своих проповедях и действиях. Протест Лютера против ханжеской благотворительности, подменявшей веру махинациями и компромиссом с совестью был, конечно, справедлив, но не менее справедливым был мюнцеровский протест против лютеровской односторонности, замыкавшейся в кругу виттенбергских богословов, чересчур увлекшемся фидеистическими построениями в ущерб связи с реальной жизнью мира. Вера, по Мюнцеру, как и Бог, впервые открывается верующему не в книге, а в жертвенной готовности следовать за Христом здесь, на земле, в истории... раскрывается как действенная вера и Живой Бог. К жертвенному служению, к избранничеству и конкретному протесту он и призывал крестьян: быть «продолжателями» Христова дела на земле, где братская солидарность становилась непременным условием их отношений. Собственно, это напоминает нам практику известную из недавнего прошлого - протест, как гражданское неповиновение властям. Поэтому вопрос о насилии носил у Мюнцера более риторический, чем практический характер. Кроме того, надо сказать, что он, как пишет Э.Блох, «возникает из отчаяния и вынужденной защиты, являющегося в себе самом нетворческим, простым аннулированием преступления и потому как в аскетическом самопожертвовании, так и в пророческом гневе есть немногим более, чем простой самообороной, прикрытием добра и это до тех пор и с полным правом пока зло имеет силу, и еще какую силу /З,III/.Все же Мюнцер рассчитывал на примирение сторон, если князья увидят свою неправоту и готовность народа отстаивать христианскую справедливость в борьбе. Мюнцер не терял на это надежды до последнего часа. Об этом говорят его послания, которые он рассылал как крестьянам, так и их господам. Одних он призывает к мужественной, жертвенной смерти во имя добра, других призывает опомниться. Характеризуя психологическую ситуацию в решении вопроса о непротивлении злу насилием, Э.Блох пишет: «Действительно Иисус предложил Петру вложить меч свой в ножны, но такое непротивление, пусть оно даже не сразу же согласуется с абсолютной заповедью Нагорной проповеди, находится на другом уровне, чем требования предыдущего пророческого гнева /Мюнцера-прим.А.С./: это есть нетерпение, но самопожертвование, не безусловное непротивление злу, но весьма обусловленное, определенное непротивление своей жертвенной смерти»/там же 210-III/. Но как раз Мюнцер и шел на такую жертвенную смерть вместе со своим «пророческим гневом». В Мюльхаузене Мюнцер создает новый «Союз», насчитывавший вначале всего 200 человек. Вообще надо отметить, что эта вооруженная, полувоенная организация являла собой зародыш демократии в действии. Каждый повиновался закону и имел равные с другими права участвовать в избрании и смещении руководства, решать вопросы собственной судьбы и судьбы всего движения. Впервые здесь практически осуществлялось требование отдельного человека на правовую защищенность, на правовое государство. Это были права человека в действии. И многое из того, за что боролись крестьяне: установление социальной справедливости, свободы и народоправления /демократии/ они частично проводили в своём христианском объединении, за что были вскоре наказаны. Но разве не они погибли в 16 веке, к чему мы только приходим в веке двадцатом? Таким образом, «утопия» Мюнцера была по существу предвидением необходимости реального единственного выбора именно этого пути для человечества. Альтернативы этому нет. И если человечество хочет выжить не только физически, но и духовно оно должно стать христианским, так сказать «не религиозно - христианским» и речь здесь идёт не о теократии, не об установлении власти Церкви над миром, а объективно происходящем «секуляризованном» воцерковлении мира, о возрождении нравственном, о восстановлении в человеке человека, т.е. личности – и подобия Божьего, по которому все люди созданы. Поэтому- то община христиан есть образец построения человеческого общества, иначе «война всех против всех» будет означать неминуемую гибель человечества. Правда, здесь грозит другая опасность – технократия, упование на могущество техники, а не на дух человеческий, рабство роботизированного человека, где совершенствование технологии может заменить стремление к духовному самоусовершенствованию, а самодовольство потребителя товарами приведет к духовной нищете и вырождению, ибо мнимое совершенство, «безгрешность» машин вытеснит у человека чувство греховности, покаяния и стремления к искуплению и воскресению. И человек станет образом и подобием того бога, которого он сам создал, т.е. машиной. Вместо Живого Бога он поставит идола, созданного руками. Но это уже другая тема... тема электронного язычества... Вместе с Г.Пфайффером Мюнцер составляет 11 статей. Вообще в его планы входило создать в Мюльхаузене зародыш такого общественного устройства, который бы был примером для других областей. Он стремился со временем расширить область крестьянского движения по всей Тюрингии, южной Германии и мечтал об общенациональном обновлении немецкого общества, а ограничение удовлетворением требований только местного характера, по его мнению, есть путь разобщения и развала всего движения. Именно это и стало камнем преткновения среди крестьян. Г.Пфайффер хотел локализации движения рамками только Мюльхаузена. Этот раскол сыграл роковую роль в ослаблении, а затем и в поражении крестьянского движения. Это Мюнцер предвидел, как видел и то, что изменение общественных отношений должно начаться изменением самого сознания, отстававшего от требований движения. Но времени на воспитание не хватало. Нужно было принимать конкретные решения и действовать. Он посылает подкрепление в г.Зальцу, восставшие осаждают замок Хельдрунген, берут монастырь Фолькенроде. Из соседнего с Мюльхаузеном Франкенхаузена пришёл призыв о помощи. Мюнцер обещает поддержку, рассылает письма, в которых призывает к стойкости и мужеству. Область восстания расширяется. Она охватывает территорию от Зондесхаузена до Ангерхаузена, и от Штольберга /родины Мюнцера/ до Хельдрунгена и мансфельдских шахт. Битва у Франкенхаузена стала решающей. Сюда были стянуты основные армейские соединения князей и силы восставших немецких крестьян. Надо сказать, что в этой Крестьянской войне в Германии со стороны восставших было всего меньше «войны», это был скорее вдохновенный жертвенный порыв отчаявшихся людей, видящих в открытом протесте против насилия единственное средство заставить знать опомниться и начать жить со своими подданными по – человечески, по-христиански. Они и на войну пришли с вилами и серпами. Крестьяне умели выращивать хлеб, ткать холсты, но не убивать. Поэтому объективно их выступление было обречено на поражение. На поражение военное, но не духовное. И тем не менее, не желая кровопролития, они направили в последний раз послание князьям, в котором призывали их выполнить крестьянские требования и предлагали мирное решение вопроса. В ответном письме князья требовали выдачи Мюнцера и капитуляции. Мюнцер призвал крестьян к решительным действиям, но время было упущено. Князья умело воспользовались им и успели окружить Франкенхаузен, отрезая пути к возможному отступлению к лесу. Они подвергли почти безоружных крестьян массированному обстрелу из всех орудий, а затем, как цепных, псов спустили свою конницу и пехоту. Крестьяне неумело сопротивлялись, но всё было вскоре кончено. Это был не бой, а бойня. 15 мая 1525 года под Франкенхаузеном погибло 5000 крестьян и 600 пленено. Из княжеских армий только шестеро были убиты. Был схвачен и Мюнцер. Начались пытки и казни. Кровь снова обагровила землю и текла по оврагам реками. После двенадцати дней беспрерывных и жесточайших пыток, так и не добившись от Мюнцера признания вины, Мюнцер и Пффайфер были обезглавлены. Это произошло 27 мая. Стоя на коленях, они молитвенно обращались к Богу, рабами Которого оставались до конца, рабами Его, а не князей... В тот день, день битвы под Франкенхаузеном, произошло чудо. В синем майском небе появилась огромная, семицветная радуга. Она горела теми же красками радуг, которые были и на крестьянских знаменах. Радуга – мост между небом и землей, христианский символ связи, союза и единства Бога и человека! Это было знамение победы... будущей победы! «Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением /вечного/ завета между Мною и между землёю. И будет, когда Я наведу облако на землю, то явится радуга /Моя/ в облаке; и Я вспомню завет Мой, который между Мною и всеми вами и между всякою душою живою во всякой живою во всякой плоти...» /Быт. 9, 12-15/. И вспоминая сегодня смерть немецких крестьян под Франкенхаузеном, мы чувствуем, как радуга – радуница соединяет и нас с ними, как в день поминовения усопших, призывающих на радость пресветлого Воскресения. Литература:
«РЕЧИ О РЕЛИГИИ» ФРИДРИХА ШЛЕЙЕРМАХЕРА. « |
| Поиск |