 | Поиск |
Скачать 3.64 Mb.
|
| взаимо-со-существование людей. Человек не только видит и видим другим, не только разговаривает с ним, но живёт, существует рядом, возле ближнего своего. Суть последнего этапа встречи друг с другом, его гуманистический апофеоз – бытие вместе и друг для друга. Человек очеловечен только из обще-жития с ближним своим. «Если Я и Ты действительно видят друг друга, если они действительно говорят друг с другом и слушают друг друга, то этим самым зовут друг друга, призывают к действию. Здесь речь идет о гуманном смысле человеческого действия». /1,64/, которое свидетельствует не то, что оно протекает в «человеческой» форме, исходя от человека, его рассудка, воли, техники и искусства, но лишь его соответствие зову ближнего, а также моему зову к нему. В своих действиях по отношению друг к другу мы должны равно со-ответствовать друг другу, оправдывать в поступках наши ожидания. Без этого нет встречи и человечности. Таким образом, человеческое общение, общежитие должно заключаться в жизни для другого через себя, а, значит, и через другого для себя. Сам факт нашего наличного существования среди людей должен определять и наше отношение к ним: не за другого, но для другого, ибо за нас и для нас живёт только Христос. Такое поведение требует признать равно важной для себя помощь ближнего, которая не менее необходима, чем наша помощь ему самому. Презрение к человеку не признаёт ни того, ни другого. «Автаркическое», как говорит Барт, т.е. независимое, безотносительное, не считающееся с другим и в этом смысле само-стоятельное действие есть проявление нашего пустого субъективизма, индивидуализма и бес-человечности. «Чем больше автаркии, тем ближе опасная граница бесчеловечности!» - предупреждает Барт. Человек нуждается в помощи, защите, которую ему может оказать другой человек. Считать себя всесильным также безбожно и бесчеловечно, как полагать, что другой такой человек не нуждается в нас и предоставлять его себе самому, обрекая на одиночество. Мы всегда и везде можем помочь ближнему, не заменяя собой Христа, ибо только Он есть всё для человека /не только для нас, но и за нас/, в нём наше спасение. Но мы можем поступать к ближнему нашему как Бого – и человекосоюзные люди. Со-участие в жизни другого оставляет за ним право на со-участие его в нашей собственной жизни. «Содействие – это жизнь с другим»,- /1,66/ утверждает Барт. Диалог, встреча людей является их взаимососуществованием, взаимодействием, солидарностью. Как Божье творение человек нуждается в ближнем своём, зовёт другого. Как Божье творение человек способен, должен, призван оказать и оказывать другому помощь, ибо от Христа у него чувство со-страдания к ближнему. Человек может, не снимая с другого ответственности за себя, утешить ближнего, приободрить, поддержать, облегчить его страдания на земле. Это его христианский, человеческий долг перед Богом и людьми. Итак, что же такое человечность? Это сознательное отношение к ближнему, ибо нет для человека, кроме Бога, никого и ничего ближе, чем человек! «И мы имеем от Него такую заповедь, чтобы любящий Бога любил и брата своего». /Инн. 4,21/. Человек же полагающийся исключительно на себя самого, без помощи другого, настолько же бесчеловечен как и тот, кто живёт только за счет других. «Подлинный человек пишет Барт,- каким его создал Бог, не живёт в пустыне одиночества; такого выбора у него нет; ему нет нужды выходить из своего заточения, чтобы потом /и то, наверное, не всерьёз!/ жить вместе с остальными. Его свобода – это не от, но для людей! Не в тирании, не в рабстве заключена его свобода, но в деятельном участии, в дружбе, в товариществе к ближнему своему». /1,85/. На самом деле, не из абстрактных побуждений складывается наша любовь к человеку, но из конкретных, повседневных поступков, где бы мы не были: в трамвае, в магазине, в семье или на службе – везде и всегда мы окружены людьми, ближе которых у нас, кроме Бога, никого нет. «Господь Бог дал Мне язык мудрых, чтобы я мог словом подкреплять изнемогающего; каждое утро Он пробуждает ухо Моё, чтобы Я слушал, подобно учащимся. Господь Бог открыл Мне ухо, и я не воспротивился, не отступил назад. Я предал хребет Мой биющим и ланиты Мои поражающим; лица Моего не закрывал от поруганий и оплеваний. И Господь Бог помогает мне: потому я не стыжусь, и я знаю, что не останусь в стыде». /Ис. 50, 4-7/. Богосоюзный человек остаётся всегда человекосоюзным, человеколюбивым – боголюбивым. «Божьему» соответствует «человечье» /4,392/. Милосердие Господа разлито не только на меня, но и на ближнего моего. «Богоподобие человека распространяется и на его бытие как человека и как со-человека, на его бытие в различии и схожести... Гуманность человека, таким образом, имеет характер подобия, или отображения человеком образа Божьего... Это подобие, или соответствие основано на определении человека как союзника Господа,» - пишет известный исследователь бартовского богословия В.Херле /3,165/. Вера, как любовь, есть отношение, а не умозаключение. И как отношение она требует от нас не мыслей только, но поступков, нашего со-отношения к Богу и человеку. Примечательна в данном случае мысль Барта, что «вера как и неверие в Божье мироустройство, вопрос, признаём ли мы его или нет, не являются больше вопросом о правильном или неправильном умозаключении, но суть вопрос правильного или неправильного отношения к действительности, к которой относится само это умозаключение /т.е. к Откровению Божьему – прим. А.С./» /2,319/. Веруя во Христа, мы не можем не любить человека. «Всякий верующий, что Иисус есть Христос, от Бога рождён, и всякий, любящий Родившего, любит и Рождённого от Него. Что мы любим детей Божиих, узнаём из того, когда любим Бога и соблюдаем заповеди Его». /І Инн. 5,1-2/. Удивительно, как Барт, преодолевая многие либеральные заблуждения протестантского богословия 19 века, избегает и крайностей «консервативного» пиетизма. Вера у него никак не противопоставляется любви, но предполагает её. Это сближает позицию протестанта Барта с позицией православия, которое видит в человеческой, братской любви проявление присутствия Господа в мире и среди людей. Не случайно поэтому в русском языке понятия «искренности», «откровенности» берут своё начало из Света Откровения Господа. Не только в вере, но и в любви открывается людям Бог. Другой вопрос, что из самой любви нельзя вынести саму веру. Вера первична, ибо она источник всего. Но и противопоставлять их тоже не следует. Творение есть дело рук Творца и , любя Его, мы не можем не любить Им сотворённого. В этом мы видим человеческий, гуманистический пафос и экуменическое значение бартовского богословия и его антропологии. Господь по великой милости Своей даровал нам веру, любовь и надежду. Любовь к сотворённому Богом должна нами /сегодня особенно/ распространяться уже не только не человека, но и на весь мир, на всю тварь. Их нужно беречь от истребления и от гибели от «загрязнения окружающей среды», от угрозы новой, всепожирающей атомной войны. Бого-и человекосоюзный человек есть существо и миросоюзное. Интересно созвучие мыслей Барта и священника Павла Флоренского, который писал: «Есть объективность; это-Бого-зданная тварь. Жить и чувствовать вместе со всею тварью, но не тварью, которую испоганил человек, а тою, которая вышла из рук Творца Своего; прозревать в этой твари иную, высшую природу; сквозь кору греха осязать чистое ядро Божьего творения... но сказать так – это всё равно, что поставить требование восстановления духовной личности». /5,263/. Человеколюбие бартовской богословской антропологии и было «требованием» к восстановлению человека в человеке, исходящего из его Богоподобия, т.е. из недр его духовной личности. Сопоставление двух богословов станет еще более неслучайным, если мы приведём еще один фрагмент из «Столпа» свящ. Павла Флоренского: «Христианская идея о Боге, как о Существенной Любви, как о любви внутри себя, а потому – также вне себя; идея о смирении Божием, о само-уничтожении Божием, проявляется сперва в творении мира, т.е. в поставлении рядом с Собою само-стоятельного бытия, в даровании ему свободы развиваться по собственным своим законам и, следовательно, в добровольном ограничении Самого Себя; идея о смирении Божием, о самоуправлении Божием – эта идея, говорю я , впервые дала почву для признания твари самостоятельною и потому нравственно ответственною за себя перед Богом. В древнем мире не могло быть идеи о нравственной ответственности твари перед Богом, потому что не было идеи о свободе твари. Христос довёл идею о смирении Божием до последнего предела: Бог, вступая в мир, отлагает образ славы Своей и принимает образ Своей твари, подчиняется законам тварной жизни... Бог любит тварь Свою и мучается за неё, мучается грехом её. Бог простирает руки к твари Своей, просит её, призывает её, ожидает к Себе блудного сына Своего. А возглавляющее тварь человечество ответственно перед Богом за неё, равно как и человек ответственен за человека». /5,289-290/. Как и тогда, когда Барт подвижнической жизнью и богословием боролся против бесчеловечного, «слепо-глухонемого» фашизма, так и сейчас его слово актуально для нас и мира. Эгоизму и ненависти мы должны противопоставить человечность и любовь. Неверию – веру! Но и вера наша и любовь должны конкретно проявляться в делании добра во всех сферах жизни, где нет низших, «повседневных» и высших, «христианских» или «политических» интересов. Ибо как христиане мы не имеем права предоставлять мир и ближних своих самим себе, «на произвол судьбы», пуская всё на самотёк... Опыт богославствования и жизни швейцарского богослова свидетельствует о том, что никогда не пройдут бесследно и «невидимо» дела и поступки человека, если сами они – след, если сами они видят, что делают. Не разрыв, уход, одиночество, но встреча, диалог и признание в ближнем своём нам равного – залог устранения малых и больших войн как за «место» в троллейбусе, так и за «место под солнцем», которое для всех нас одно, всем одно, ибо оно есть Бог! Нет «ближнего» для нас, если мы сами далеки от него. Только тогда он нам ближний, когда мы стоим рядом, находимся поблизости, сами ближе к нему. Чем ближе мы к нему, тем ближе он к нам, ибо не только он наш близкий, но и мы сами ближние для него, любая война есть конечный результат взаимоотдаления, взаимоотделения, взаимоотчуждения между людьми, а, значит, результат отчуждения человека от Бога и самого себя. Презрение, неуважение к человеку ведут к желанию его уничтожения. Как никогда ранее сегодня ясно, что такое уничтожение себя самого и не только в духовном, но и в физическом смысле. Угроза тотального взаимоистребления человека человеком показывает, как далеки люди от образа Божьего, по которому они сотворены, как далеко зашли они в своём самомнении и грехе, искупление чего может быть только вера в Создателя и любовь друг к другу. От быта, от будней наших зависит не только наше бытие, но и будущее! Мы – творение Божье, должны быть достойными Своего Творца, а это возможно лишь тогда, когда мы признаём достоинство Им сотворённого. Может быть, и в этом кроется смысл нашего спасения?! Ибо, спасая мир и человека, мы спасаем себя, мир человеческий и человеческий мир. «Небо для земли, Бог для людей» - писал Барт. Рискнём дописать: в человечности человек, ибо в ней – Бог! ЛИТЕРАТУРА
MАРБУРГСКИЙ КОРРЕКТИВ /краткий очерк богословия Р. Бультманна/ «Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Моё и верую- щий в пославшего Меня имеет жизнь вечную; и на суд не прихо- дит, но перешел от смерти в жизнь». /Инн. 5,24/. Рудольф Бультманн принадлежит к плеяде выдающихся протестантских богословов XX столетия. Как и системы Карла Барта, Пауля Тиллиха или Дитриха Бонхёффера, богословская концепция «демифологизации» Рудольфа Бультманна определила лицо современного протестантизма, придав ему мощный импульс для дальнейшего развития. Хотя, наверное, в сравнении с другими бультманновские идеи вызвали и вызывают до сих пор самые ожесточенные споры вокруг себя. Это особенно поражает, если учесть в общем-то небогатую на события биографию ученого. За внешне скромным и упорядоченным бытом университетского профессора скрывалась внутренне напряженнейшая и бесстрашная работа человека, отдавшего богословской науке всю свою жизнь. Книги ученного были главными событиями в его жизни. Они же стали событием и в современном протестантском богословии этого века. Назовём лишь некоторые: «История синоптической традиции», «Иисус», «Евангелие от Иоанна», «Первохристианство в рамках первичной религии», «Богословие Нового Завета», «История и эсхатология», «Керигма и миф» и «Вера и понимание». В каждой из них проявилось редкое дарование Рудольфа Бультманна как богослова, филолога, историка и мыслителя. И каждая из работ была развитием основной его темы – демифологизации текстов Священного Писания, целью которой являлось толкование Слова Божьего и нахождение наиболее адекватных форм передачи Его содержания для современного верующего христианина-евангелиста. Но прежде, чем мы перейдём к анализу богословия Р.Бультманна, скажем несколько слов о фактах его биографии. Рудольф Карл Бультманн родился в семье протестантского священника 20 августа 1884 года в городке Вифельштедте /Ольденбург, сег. ФРГ/. После окончания классической гимназии в г.Ольденбурге молодой Рудольф начал изучать богословие в стенах известнейших университетов Германии: в Тюбингене, Берлине и Марбурге, где и защитил две диссертации по богословию в 1910 и 1912 году. В Марбургском университете он начал свою преподавательскую деятельность, которую продолжил уже в качестве профессора богословия в университетах Бреслау и Гиссена. В 1921 году Р.Бультманна снова пригласили в Марбургский университет, где он профессорствовал вплоть до выхода на пенсию в 1951. В Марбурге же Рудольф Бультманн и окончил свой жизненный путь 30 июля 1976 года. В нём же он написал свои главные богословские труды, читал глубокие и захватывающие лекции. Уже в преклонном возрасте, являясь всемирно-известным ученым, будучи почетным доктором многих зарубежных университетов и членом многих иностранных академий, Рудольф Бультманн читает многочисленные доклады и лекции в Швеции, Швейцарии, Голландии, Дании и особенно часто в США и Шотландии. Но это уже после второй мировой войны. В годы же своей богословской учебы он сам находится под большим влиянием от лекций и идей протестантских теологов, таких, например, как Карл Мюллер, Германн Гункель, Адольф Юлихер, Иоганн Вайс, и особенно Вильгельм Германн. Сильнейшее влияние Р.Бультманн испытал также от идей его марбургского коллеги и друга, философа-экзистенциалиста, Мартина Хайдеггера. Кроме того, на 20-е годы приходится его тесное сотрудничество и дружба, продолжавшаяся до конца жизни друга с Карлом Бартом. В начале же 20-х годов К.Барт возглавлял кружок так называемой «диалектической теологии», в которой входили Э.Турнисен, Ф.Гогартен и сам Р.Бультманн. Ими выпускался орган нового движения в протестантском богословии журнал «Между временами». Рудольф Бультманн несмотря на общность позиций по некоторым основным вопросам с членами кружка, занял в нём сразу же свою самостоятельную и очень радикальную, самобытную позицию, что приводило его к частым спорам с его «единомышленниками», особенно с Карлом Бартом. Кроме живейшего интереса Р.Бультманна к философии и истории, следует отметить его увлеченность и филологией, авторитетом в которой для него был выдающийся классический филолог Пауль Фридлендер. Не менее принципиальную и последовательную позицию, чем в богословии, Р.Бультманн занимал в политике, когда дело доходило до отстаивания христианской веры от угрозы её замены сначала «арийским параграфом», а затем и прямым культом Гитлера. Поэтому с приходом к власти «новой власти» Рудольф Бультманн вливается в движение духовного сопротивления нацизму и становится одним из активнейших членов так называемой «Исповеднической Церкви в Германии». Официозно-официальной псевдоцеркви «коричневых христиан», руководимой Л.Мюллером, члены Исповеднической Церкви противопоставляли истинную христианскую веру, исповедующую не фюрера, а Христа. Несмотря на то, что в богословии Р.Бультманн был многим обязан немецкому либеральному протестантизму, он наряду с другими представителями «диалектического богословия» подвергал острой критике это отжившее направление. Дело в том, что либеральный культур-протестантизм в Германии сводил христианство до уровня простого общеисторического явления, а Христа до «лучшего человека» или идеальной исторической личности. Бог же мыслился либералами некоторой религиозной или психологической данностью, о которой можно говорить, как мы говорили бы о вещи или другом объекте всемирного значения. Такое овеществление и объективирование Бога или, наоборот, Его психологизация были более присущи всего либеральному протестантизму и были чужды Р.Бультманну, впрочем, как и другим «диалектикам». По мнению Р.Бультманна, у человека, говорящего «о» Боге, нет вообще такого нейтрального места, которое позволяло бы ему разглагольствовать «о» Боге как постороннему наблюдателю. Ибо такой Бог становится уже не Богом, а идолом и всякие высказывания верующего «о» Нём, исключающие самого верующего, уже являются не выражением христианской веры, но, наоборот, неверия, суеверия и атеизма. Бог как всеопределяющая всемогущая сила, Бог как Творец не оставляет ни малейшего места ни внутри ни вне человека свободным от Себя, не затронутом Своей действительностью. Таким образом, всё человеческое бытие, всё творение, подвластно силе Бога-Творца и оно немыслимо как существование «вне» или «над» Богом. Существование человека изначально «богословно: мы все «под Богом ходим!» И не «о» Боге должен говорить верующий, но к Богу и с Богом. Его самоустранение невозможно. Бультманн считает, что язык верующего, его высказывание о Боге как действующем начале, включает в себя собственное существование самого этого верующего /1,79/. Этим вызвана мифологизация текстов Священного Писания, его символизм, свидетельствующие, с одной стороны, о попытке избежать прямых высказываний о Боге, с другой же стороны; о неадекватности форм выражения содержания Слова Божьего. Эту несправедливость и неэквивалентность передачи может устранить только процесс научной экзегезы или процесс демифологизации, который направлен не против мифов и символов, но на их толкование. Этот метод толкования Слова Божьего вызван еще и тем, что многие верующие принимают мифологический, «косвенный» язык за сам язык Бога, представляя Его в формах наивных образов и суеверий. Таким образом, они веруют не в Бога, не в Его Слово, но верят в патриархального божка и архаичные представления христиан первохристианских общин. Задача же заключается в том, чтобы прочитать или проинтерпретировать в формах адекватных содержанию Слову Божьему и пониманию верующего. Но, не смотря на то, что язык, например, Нового Завета замифологизирован людьми, сам Новый Завет как всё Священное Писание есть не мысли и слова людей о Боге, но, наоборот, мысли и слова Бога о людях и к людям. Здесь Р.Бультманн полностью солидарен с точкой зрения «отца диалектического богословия» - Карлом Бартом. Снять историческую замутнённость конечность и условность /выражение в мифах/, с вечного Слова Божьего для современного верующего – вот задача Р.Бультманна. Здесь есть еще и другой аспект. Коль скоро человеческое существование /экзистенция/ как сотворённое определяется «сверху» создателем, «снизу» же оно остаётся свободным и зависит от человека как он отзовётся на Слово Божье здесь и теперь. Или он примет волю Божью или уклонится от неё, стремясь к осуществлению собственных целей. Таким образом, творение будет восставать на Творца и Его волю. Задача же в том, чтобы прояснить коррелируемость человеческого существования тому, как «видит» его в Священном Писании Бог. И чтобы понять возможности такого нового существования человека в Боге, мы должны при толковании Слова Божьего исходить из наших представлений о человеческом существовании, или экзистенции. Таким образом, анализируя его, мы с необходимостью столкнёмся с его изначальной «теологичностью». Чтобы сделать эти мысли Бультманна понятней, попытаемся поподробнее рассмотреть его идеи о демифологизации, пытающейся скорректировать современное сознание верующего Слову Божьему, данному нам в Священном Писании. Библия - книга, содержащая в себе Слово Божье к нам, людям, всё же, утверждает Бультманн, не книга «упавшая к нам непосредственно с неба». Другими словами, её писала человеческая рука, писали разные люди и поэтому, несмотря на своё «божественное» содержание, она еще и исторический документ. Анализируя текст Нового Завета, Р.Бультманн приходит к заключению, что Евангелие имеет много в себе не от Христа, а от тех христианских эллинистически-греческих общин, которые веру Христову исповедовали. Эти привнесения мы должны четко отличать от сути завещанного нам Христом. Кроме того, Р.Бультманн обратил внимание и на тот факт, что мы часто понимаем христианское учение и веру неправильно, т.е. или как мировоззрение или как философию, внося в его состав элементы самых разных идей, например, девятнадцатого столетия. Таким образом, процесс демифологизации у него направлен не только на дешифровку самого текста Писания, но и на искаженное его понимание в последующие времена. Основным импульсом в своей работе, ученый считает желание приблизить Слово Божье современному человеку, человеку, который имеет естественнонаучный подход и взгляд на мир и который скептически относится ко всякого рода мифологии и легендам, зачастую «не видя за деревьями леса». Поэтому та мифологическая, иносказательная форма некоторых образов, например, Нового Завета больше отпугивает их, чем привлекает. Задача же не в том, чтобы сделать Библию «привлекательной», но в том, чтобы сделать её доступной нашему времени, ибо без неё, как и во все времена, человек не сможет познать себя. Демифологизация как раз и призвана помочь в этом, т.е. в том, чтобы облегчить ему понимание содержащегося в Священном Писании Слова Божьего. В противном случае, современному человеку в отношении к мифу нужно или вообще отказаться от разума и понимания или принимать на веру не само Слово Божье, а ту форму, в которой зачастую оно заключено, т.е. миф. И вера таким образом грозит стать суеверием. Бультманн против такого подхода. Его цель – |
| Поиск |