Воображение актера
Беседа с молодыми актерами московских театров25
Сегодня мне хочется поговорить с вами о воображении. Для каждого из вас ясно, что в искусстве дается не фотографически точное изображение действительности, а как бы более совершенный образ ее. В искусстве всегда есть капелька «лжи», есть сила фантазии, или, будем выражаться языком более точным, есть сила творческого воображения.
В чем она заключается, эта сила воображения? Врожденное ли это дарование, которое одним дано от рождения, а другим не дано вовсе? Или дар этот можно приобрести, развить? Ведь бесспорно есть люди, которые фантазируют, умеют воображать, и есть люди, которые не умеют фантазировать. Я думаю, что воображение — одна из сил, помогающих человеку в борьбе за существование. Воображение помогает дополнять, продолжать какой-нибудь намек, данный в природе, данный в жизни, немножко преображать предмет с целью легче его понять, освоить и подчинить себе.
Почти у всех детей воображение развито невероятно сильно. Потом вступает в свои права эмпирика жизни, то есть опыт. Мы приобретаем опыт, жизнь растет, давит на нас, и постепенно мы становимся прозаиками, эмпириками, которые, как известный герой Мольера, иногда даже не замечают, что всю жизнь разговаривают прозой. А в жизни разбросаны огромные глыбы поэзии, которые всасываются нашим воображением.
Маленький пример, показывающий, что такое работа воображения и что такое работа эмпирического наблюдения. {129} Мы можем иногда очень хорошо изобразить любого из своих знакомых. Некоторые обладают исключительной способностью схватывать и показывать наиболее характерное в человеке. Этим с успехом занимаются некоторые актеры, которые показывают, как люди разговаривают, какие у них особенности, слабые стороны и т. п. В совершенстве владеет таким дарованием Ираклий Андроников, например. Но это тонкое и трудное искусство остается все же на уровне острой наблюдательности26. Это искусство не обогащено воображением. Перед нами может возникнуть портрет, всплыть характер, но перед нами нет образа. Образ всегда кинетичен, в нем есть движение. Об образе мы можем сказать, что он из себя представлял в прошлом, каков станет в будущем, у него есть перспектива развития. Образ должен жить, он должен длиться, а характер находится на уровне мгновенной зарисовки с натуры, это фотографический снимок, который дальше фотографии не идет. Мы вынуждены все-таки сказать, что эта внешняя характеристика скупа, она не дает образа, дает только характерные черты, причем дает эти черты в статике, а не в движении. Когда мы показываем их в развитии, когда перед нами протягивается целая жизнь, тогда мы эту «процессуальность» жизни, выраженную актером, называем образом. Создать такой образ без помощи воображения нельзя.
Можно ли развить в себе воображение? Можно. Надо только помнить прежде всего, конечно, что обладать воображением — это вовсе не значит просто лгать. Только в обывательском представлении воображение лживо. В самом же деле воображение раскрывает закономерность действительности, то есть ее глубинную правду. Поэтому тренировать воображение — значит тренировать логику.
Вы берете какое-нибудь характерное обстоятельство, какие-нибудь характерные причины в качестве предпосылки и затем согласно законам логики и своему жизненному опыту представляете себе, какое следствие могут повлечь за собой эти обстоятельства, эти причины.
Мне хочется рассказать вам одну коротенькую новеллу, построенную на принципе воображения.
К одному очень знаменитому и мудрому факиру явился чрезвычайно странный старик. Трудно было понять, сколько ему лет. Кожа его, испещренная самыми мелкими морщинами, напоминала пергамент. Тело его еле еле прикрывали лохмотья, и только глаза горели пламенем. Они свидетельствовали о жажде жизни.
— Чего тебе надобно? — естественно, спросили слуги, которые оберегали вход к мудрому факиру.
— Допустите меня, — сказал старик, — у меня чрезвычайно важное дело к факиру.
{130} На этот раз ему почему-то посчастливилось — двери распахнулись и перед ним предстал факир, сидевший с поджатыми ногами в глубокой задумчивости. В комнате его были богатейшие ковры, разные сосуды, а в сосудах грелись какие-то снадобья, с помощью которых мудрый факир разгадывал тайну природы и творил чудеса. И вот факир, увидев старика, спросил:
— Что тебе угодно?
На это старик ответил:
— Мне нужно, чтобы ты совершил со мною одно превращение.
Факир посмотрел с некоторым недоумением.
— Ты, вероятно, сомневаешься, мудрый факир, смогу ли я тебе заплатить, но я утверждаю, что у меня есть чем тебе заплатить.
— Чем же?
— Собственной жизнью. Я знаю, мудрый, что ты очень много знаешь о жизни, но все же лишние знания тебе не помешают, а моя жизнь очень поучительна. Обещай мне сделать то, о чем я попрошу, и я расскажу о себе.
Факир улыбнулся, ибо знания его были велики и обширны. Тем не менее он разрешил старику рассказать повесть его жизни.
Старик начал.
— Это было очень давно. Я был ребенком и гулял по саду дворца, где жил мой отец. Там росли пышные деревья, а в голубом небе над ними горели звезды. И я сказал отцу, как бы я хотел быть одной из этих ярких звезд. Отец посмотрел на меня и сказал: «Ты будешь, сын мой, звездой, только не на этом небе, а на небе, окружающем наше солнце — нашего султана. Ты будешь одной из ярких звезд на придворном небе».
И отец был прав. Я вступил в дворцовую жизнь и занял место звезды первой величины. Но было там одно очень странное обыкновение. При появлении солнца звезды должны были непременно очень низко наклоняться. Мне это было неприятно. И однажды во время поклона я сделал какое-то неловкое движение.
Факир его прервал:
— И солнце это заметило?
— Совершенно верно, солнце заметило.
— Ну, и что же было дальше?
— Дальше было просто, меня перевели из разряда первой величины в разряд второй величины — я получил область. Мне жилось чрезвычайно хорошо. Но однажды солнце стало обходить эту область, и проклятый позвоночник меня снова подвел, я должен был снова наклониться, снова сделал неловкое движение {131} и стал после этого, совершенно естественно, звездой третьей величины: я получил город. Это продолжалось до тех пор, пока в город не приехала звезда второй величины. Я снова стал наклоняться, снова произошла некоторая неприятность с позвоночником. После этого я попал в сферу небесной пыли, в Млечный Путь. Наконец меня выгнали и из Млечного Пути.
Я вообще перестал быть звездой.
Я задумался: что же у меня осталось? Осталось богатое наследство, остался дворец. Я вернулся к себе в усадьбу и кликнул клич по земле — пусть приходят люди, пусть они пьют, едят, пусть берут что угодно, но при одном условии: не сметь благодарить, не сметь кланяться.
Вы думаете, было много желающих? Нет, их вначале было совсем мало, но постепенно число их росло. И я начал чувствовать, что человек постепенно приобретает нечто новое — гордость, несгибающийся позвоночник. Но тогда меня объявили мотом, разбрасывающим на ветер огромные богатства, а затем заключили в сумасшедший дом.
И вот теперь, после долго прожитой жизни, после того как потеряно вообще все, я явился к тебе. У меня ничего нет, но во всем моем существе горит одно могучее желание.
— Чего же ты хочешь? — спросил факир.
— Я хочу дожить до того времени, когда люди будут ходить с прямыми спинами и не станут их сгибать ни перед кем.
Факир улыбнулся и сказал:
— Неужели ты хочешь так долго жить, старик?
— О нет, это было бы слишком долго. Я хочу только, чтобы ты меня усыпил и чтобы я спал, пока не наступит такое время. Я знаю, ты это можешь сделать, факир.
Факир задумался, и в выражении его лица было что-то нерешительное.
— О чем ты думаешь, мудрый? Может быть, плата моя мала?
— Нет, — сказал факир. — Я думал о том, кто же разбудит тебя; ни сыновья, ни внуки наши тогда уже живы не будут.
На этот раз улыбнулся старик. Он сказал:
— Об этом ты не беспокойся, меня разбудит время, оно слишком громко скажет о себе, оно тихо не придет.
Вы сразу угадали автора этой сказки27, последние слова которой звучат пророчески. Воображение дало тут только одну основную догадку: позвоночник сгибающийся и несгибающийся. Но эта догадка главная. Она раскрывает весь смысл новеллы и обнаруживает с удивительной простотой и наглядностью ее идею.
Можем ли мы с вами принимать за основу выражения определенной идеи ту или иную однообразную догадку, развивая {132} в этом смысле свое воображение? Можем. Для примера я вам расскажу такую вещь.
Одно дело рассказать так: «Он вошел в комнату, и случайно его взгляд натолкнулся на письмо, которое лежало на столе». Вот хроника: тут воображения никакого нет.
Теперь попробуем идти по следам воображения, лишенного целеустремленности, еще не окрыленного идеей.
Вы начинаете приблизительно так. Просто будете наблюдать человека. Это было ровно в 12 часов утра, время для него чрезвычайно необычное, обычно он в это время бывает на работе, а не дома. Все люди заняты, и он тоже занят. Но на этот раз его какая-то сила толкнула пойти домой, и он бы вам не мог ответить, что его толкнуло. Он очень тревожно открыл дверь, почти вбежал в комнату и даже улыбнулся, и взгляд его, раньше беспокойно бегавший по сторонам, остановился на столе, где лежало письмо.
Это все я сейчас выдумал, и каждый может легко придумать нечто гораздо более богатое и сложное, выдуманное тут на месте.
Теперь представьте себе, что мы поставили перед своим воображением определенную цель, определенную идею. Мы хотим использовать этот эпизод для определенной характеристики человека. Это не просто «некто», неожиданно получивший письмо, а человек, о котором мы знаем, что он обладает такими-то и такими-то свойствами и ставит перед собой в жизни такие-то задачи. Как он поведет себя в данном случае? Как поступит в этот момент человек мнительный, робкий, суеверный? Или как проявится в тот же самый момент индивидуальность человека циничного, наглого, самоуверенного, жестокого? Ваше воображение подскажет вам десятки разнообразнейших деталей на одном конкретном варианте. Вы можете усложнять эти варианты, видоизменять их в зависимости от той цели, которую преследуете. Вы можете неоднократно заставлять свое воображение работать в нужном направлении. Постепенно эта работа воображения даст такие догадки, которые вам самим покажутся ценными, выразительными, достаточно сильно характеризующими знакомый вам, понятный вам образ. С помощью воображения вы найдете способ сказать зрителям то, что вы хотите им сказать, хотя вам не придется для этого заниматься не своим делом и сочинять за драматурга новый текст. Вы сумеете дополнить, развить, обогатить образ, более или менее внятно охарактеризованный драмой.
Вот такое воображение необходимо актеру, такое воображение можно и нужно тренировать.
Такое воображение мы должны «оседлать» нашей идейностью. Надо учесть наш собственный творческий, идейный {133} рост, мобилизовать наше знание живой действительности, тогда воображение станет динамо-машиной, дающей энергию нашему творчеству.
Нередко, стремясь быть естественными, мы являемся на сцену упрощенными и схематичными. Мы не обогащаем образ, а обедняем его. И вот как только нужно играть большевика, образ у нас теряет музыкальность, он становится схематичным. Мы обкрадываем эти образы, пользуемся готовыми, давно вошедшими в обиход, стандартными средствами выразительности. А если бы смело мобилизовали могучие силы воображения, которое творит чудеса, образ большевика приобрел бы на нашей сцене все богатство жизненных красок, всю неповторимость сильной и талантливой личности. К этому и надо стремиться. Чрезмерная робость, осторожность, вялая «тактичность» в работе актера вовсе не похвальны. Наоборот, всякое искусство требует смелости, особенно смелого полета воображения.
Не надо бояться вымысла, того вымысла, о котором Пушкин писал: «Над вымыслом слезами обольюсь». Вымысел художника не противоречит действительности, а, напротив, основан на самом детальном изучении и наблюдении действительности и служит как бы продолжением самой действительности, помогает выявить ее скрытые закономерности. Без такого вымысла, без усиленной и целеустремленной работы воображения, товарищи, не может быть настоящего актерского труда. Это надо очень крепко запомнить.
1937 г.
|
