Макс сидел на стуле посреди комнаты на первом этаже, и внешне оказался полной противоположностью Бонду. Встретив такого человека, сразу хочется перейти на другую сторону улицы. От него прямо-таки веяло немотивированной агрессией и бычьей тупой злобой. Квадратное лицо с быдловато вытянутым подбородком, огромные кулаки. Какой-то неопределенный возраст – что-то между тридцатью и сорока. Дикая, необузданная мышечная масса словно неудержимо лезла из-под тесных для нее одежд. Такие люди всегда вызывали у меня отвращение, перемешанное со страхом, и когда он встал, подошел и пожал нам руки, мне инстинктивно захотелось сжаться.
Тем неожиданней было впечатление от его голоса. Если бы я услышал его, не видя, то воображение нарисовало бы стройного парня лет двадцати пяти, мягкого и умного. Совместить оба диаметрально противоположных образа в одном человеке было очень сложно, и я в каком-то нервном возбуждении отошел и уселся на кровать.
- Будем исходить из того, что у нас одиннадцать часов, - коротко сказал, почти пролаяв, Рэнд. – Я составил примерный план на всё отпущенное нам время. Работать придется без отдыха. Энди будет контрольным образцом, он будет делать все то же самое, что и ты. Какие бы глупости я ни говорил, ты должен воспринимать все предельно серьезно – от этого будет зависеть твоя жизнь.
- Ясно, - кивнул Макс.
- Тогда сначала теория.
Рэнд сел на дощатый пол, прислонившись к стене и скрестив ноги.
- Все в мире людей управляется уверенностями, - начал он. - Логика, знания, опыт, настроение, страсти, чувства… всё это вторично. Главное, что управляет нашим миром – уверенности. По большей части, уверенности слепые, то есть сформированные в абсолютном отрыве от какого-либо здравого смысла.
Макс сидел и смотрел на Рэнда своим тяжелым взглядом и производил, я бы сказал, гнетущее впечатление. В какой-то момент мне показалось, что он уже давно решил, что всё это полная ерунда и обдумывал – как бы нас так поаккуратнее убить, чтобы убрать свидетелей.Но похоже, что Рэнду было не до этих игр с воображением – он просто делал свою работу.
- Против тебя может быть абсолютно всё: вещественные доказательства, свидетельства, здравый смысл, твое добровольное собственное признание – всё что угодно, но если в голове судьи поселится слепая уверенность в твоей невиновности, он сотворит настоящее чудо со своей психикой и сумеет вытеснить все то, что мешает ему верить в то, во что он хочет. Он сумеет все так себе «разъяснить», чтобы его вера осталась неприкосновенной. Жена, которая тратит всю свою жизнь на то, чтобы возиться с ублюдком-алкоголиком мужем – пример такого явления. Она верит, что в глубине души он неплохой парень, и какие бы гнусности он ни совершал, она всегда найдет способ его оправдать.
- В этом примере понятно, - вмешался Макс, - но с добровольным признанием… Если я приду и честно признаюсь, что работаю на Интерпол…
- … то все будет зависеть от того, как в головах судьи сложится совокупность слепых уверенностей, - уперто продолжал Рэнд. – Не понимаешь?
Макс покачал головой.
- Я специально не хочу касаться именно твоей ситуации, чтобы заранее не программировать тебя на тот или иной определенный подход. Что и как делать, должен будешь решить ты сам в тот самый критический момент, когда решается всё, ты должен это почувствовать, это должно родиться само в момент наивысшего нервного напряжения, и иметь какие-то планы – это все равно что нападать с ножом, понимаешь? Если у меня в руках будет нож и я нападу с ним на тебя, как думаешь, у меня будет больше шансов или меньше, чем если бы я нападал с голыми руками? Их будет меньше, - не дожидаясь ответа продолжил Рэнд. – Все мое внимание сосредотачивается на моем ноже, я делаю свою ставку на него, в нем – моя уверенность в себе, и именно это приводит меня к поражению, если передо мной – опытный противник, а не юнец. Вместо моего тела – моих ног, моих рук, головы – нож. Это неравноценная замена несмотря на то, что он острый и опасный – при условии, что я тоже опытный боец, владеющий своим телом. Так же и с планом. Умный, опытный и мудрый человек не должен сковывать себя заранее продуманнымисхемами. Он должен подготовить себя вообще, в целом, как цельное существо, а в решающий момент интуиция должна дать ему дорожную карту в руки, следуя которой он и положит на чашу весов всю свою жизнь. Это – путь сильных и умных.
- Но если я признаюсь сам, в чем будут мои шансы?
- Я лишь покажу тебе пример того, как это может быть, - Рэнд поднялся на ноги и стал прохаживаться по комнате. – Представь себе, что полиция врывается в дом и арестовывает человека за то, что он со своего компьютера рассылал угрозы. Человек шокирован, напуган, но в конце концов, когда злого следователя сменяет добрый, он добровольно и даже с каким-то облегчением признается во всём. Ура? – Рэнд вылупился на Макса со смешной физиономией, затем пошел дальше наматывать шаги. - Хрен там, а не ура. Через год выясняется, что настоящий преступник заражал вирусом компьютеры случайных людей и рассылал угрозы от их имени. И тогда этого, выпуская из тюрьмы, спрашивают – какого же черта ты оговорил себя? На что тот простодушно отвечает, что сделал это с чистым сердцем, чтобы защитить свою подругу, которая жила с ним в одном доме. «Но причем тут твоя подруга?» - почти кричит ему в лицо изумленный следователь. «А я-то откуда мог знать?!» - с неменьшим отчаянием орет тот в ответ. «Я подумал, что это она сделала, ведь ни у кого больше не было доступа к моему компу».
Рэнд снова остановился и помолчал.
- Вот так. Именно поэтому в нормальной правовой стране, да и вообще у адекватных людей чистосердечное признание не стоит ни гроша и вообще не может быть доказательной базой. Признаться человек может в чем угодно, и у него могут быть как самые очевидные и простые, так и самые вычурные и причудливые мотивы, до которых мы никогда не додумаемся. Конечно, в обычной жизни люди не занимаются всем этим анализом и не рассуждают о презумпциях и прочей лабуде. Нет. Но в каждом из нас живет понимание того, что всё что угодно можно объяснить как угодно. У всего может найтись самая неожиданная и неочевидная причина. Это, если хочешь, еще одна уверенность, которая зарождается постепенно и занимает одно из доминирующих положений в человеческой психике. И чем более человек умен, опытен, тем в большей степени эта уверенность над ним довлеет – просто потому, что жизненный опыт давал ему множество примеров того, как скороспелые выводы оказывались ложными. И именно поэтому, если твой судья захочет видеть тебя невиновным, даже не осознавая этого, то никакие твои признания не сыграют никакой роли. Отсюда – наш подход. Тот, кто будет принимать окончательное решение, должен воспринять тем или иным образом слепую уверенность в твоей невиновности. Это ясно?
- Да, - кивнул Макс.
- Мы можем использовать много чего в качестве дополнительного оборудования. Ты можешь дать намек на логическое объяснение твоего срыва: «настоящий агент, лучший из лучших, никогда бы не смог так сорваться, и сам факт срыва и является доказательством его невиновности». Как это сделать, ты решишь сам, это несложно. Можно даже в лоб, кстати, прямым текстом – смотря что подскажет тебе интуиция в тот момент. Твои партнеры могут поработать и подкинуть те или иные материалы. Все это можно и нужно делать, конечно. Но при всем при этом нельзя забывать главное. А главное – тот человек должен перенять уверенность в твоей невиновности, и перенять он ее сможет… в том числе и от тебя.
Рэнд шагнул к Максу и ткнул в него указательным пальцем.
- Именно ты, как ни странно, и должен стать тем, кто заразит его уверенностью в своей невиновности. И сделать это – бесконечно труднее, чем обмануть железку, чем справиться с тупым полиграфом, потому что для этого уверенность должна пропитать тебя самого. Уверенность – как вирус, она сверх-заразна. Пропитайся уверенностью, и люди начнут заражаться ею от тебя. Ты никогда не задумывался, как так получается, что зачастую недалекие и даже примитивные люди становятся во главе деструктивных культов, революций и прочих движений? Они могут едва владеть словом, их мозги тупо скрипят, они выглядят смехотворно, но стоит им появиться на людях и начать что-то говорить или делать, как те превращаются в крыс, ведомых волшебной свирелью. Сила уверенности. Плюс, конечно, некоторые дополнительные факторы, выступающие в роли катализаторов.
- Значит я должен абсолютно поверить в то, что я и есть один из них. Но мы так и делаем. Мы именно это и делаем.
- Нет, вы делаете не это, - возразил Рэнд, и мне пришло в голову, что он говорит с той самой убежденностью, которая, по его словам, и должна передаваться людям. – Вы касаетесь только самого верхнего слоя. Вы приучаетесь думать, как преступник, поступать, как преступник, испытывать даже те же самые эмоции, что преступник.
- Конечно, я об этом и говорю.
- А я говорю о другом, Макс. – Рэнд наклонился к самому его лицу. – Я говорю об уверенности. Будучи внешне и внутренне полностью уподоблен преступникам, ты совершенно не затрагиваешь слой уверенностей. Совершенно, ни на дюйм, ни на хрен собачий.
Макс выдохнул и покачал головой. Если он и был раздражен, то никак этого не показывал, зато это сделал я, поскольку тоже плохо понимал, о чем говорит Рэнд.
- Хочешь, я тебе это докажу, Энди? – Накинулся на меня Рэнд, почувствовав мой скепсис?
- Докажи.
- Элементарно. Макс, представь себе, что ты среди бандитов. И в этот момент является господь бог и ставит тебя перед собой и спрашивает – ты бандит или полицейский. У тебя будет хоть секундное колебание, хоть мельчайшая неуверенность в том, что ты полицейский?
Макс помолчал, опустив взгляд.
- Вот то-то. Это и значит, что слой уверенности остался совершенно не затронут. Вообще. Потому что если бы ты хотя бы немного проник в ту сферу, ты испытал бы сомнения.
- Мне кажется, это невозможно, - произнес Макс с небольшим повышением интонации, так что в этой фразе слились и утверждение, и вопрос.
- Возможно. И у нас есть десять с половиной часов, чтобы ты хотя бы немного научился это делать. Хватит теории. Теперь – работать.
Эти десять с половиной часов я запомню на всю жизнь, судя по тому, что хотя и прошло уже немало времени, воспоминания о тех событиях и переживаниях стали, как ни странно, даже более отчетливыми, чем были раньше. И сейчас, если я задаюсь вопросом о том, какие события в моей жизни оказали на меня наиболее значимое влияние, в их ряду непременно и несомненно оказываются воспоминания о том дне. Точнее, о той ночи.
Сначала это было просто увлекательной игрой, и мне казалось, что Макс воспринимает это так же – легко и увлеченно. Рэнд пояснил, что тренировку уверенности необходимо начинать с равновероятных событий. Он положил монету в свой карман, затем засунул в него руку и вынул её, сжатую в кулак, в котором теперь или была монета, или ее не было – мы этого знать не могли. Задача была в том, чтобы сначала испытать уверенность в том, что в кулаке монета есть. Не предположение, не допущение, не мысль, а именно уверенность.
- Сначала самое трудное, это уловить – что такое уверенность вообще, но вместо рассуждений и примеров мы займемся практикой циклической смены уверенности. Сейчас вы должны быть уверены, что монета в кулаке есть. Помогайте себе образами. Представляйте, как я засовываю руку в карман, и, пытаясь сделать вид, что моя рука пуста, я на самом деле беру монету и зажимаю ее в кулак. Помогайте себе образами, максимально детальными. Интенсивность уверенности оцениваем по десятибалльной шкале. В условиях равновероятных событий уверенность в том или ином исходе чаще всего будет средняя, на пять, хотя бывает и так, что случайным образом сформируется какая-то уверенность на семь-восемь. Пробуйте. Сейчас задача – почувствовать уверенность, что монета в кулаке есть. Представляйте, представляйте еще и еще, что она там, представьте ее на вид, на вкус, на запах, как моя кожа ощущает прохладный металл, как я сейчас открою кулак и вы увидите, как свет отражается от ее матовой поверхности. Готово? Ну а теперь… все наоборот. С какого это черта я возьму эту монету? Конечно мне гораздо проще оставить ее в кармане, чтобы случайно приоткрыв кулак я себя не выдал. В кулаке монеты нет. Представляйте, представляйте – вот открывается кулак, вот вы туда с нетерпением заглядываете… и ничего! Еще раз. Прогоняйте этот образ снова и снова. И еще десять раз. Еще десять. Уверенность меняется? Есть чувство, что меняется именно уверенность, а не мысли или образы? Так, ладно, неважно. Теперь монета конечно же есть в кулаке…
Если первые минут пятнадцать такой гонки воспринимались как игра, то спустя полчаса настроение изменилось. Рэнд внимательно следил за нами, задавал вопросы, и гонял, гонял дальше по одному и тому же кругу – есть монета, нет монеты, есть монета, помогайте мыслями, помогайте образами, работайте, есть, нет…
- Положил я монету на стол, или ее и не было в моей руке? Да, монета там, под книгой. Представляйте, представляйте, убеждайте себя в том, что она точно там, поэтому-то вот тот край книги немного и перекособочился. Так, теперь наоборот. Монеты нет, просто не существует идеально ровных книг, нет там ничего, представляйте, представляйте.
Когда прошло еще полчаса, мне показалось, что я даже вспотел. Нет, не показалось, точно вспотел, хотя в коттедже было даже немного прохладно из-за работающего кондиционера. Это конечно не лопатой махать, но… Самое неприятное было, однако, в том, что я не видел никакого результата, и наконец я не выдержал.
- По-моему, у меня ничего не получается, Рэнд. Уверенности то скачут, то стоят как вкопанные. Если я вдруг почему-то становлюсь уверен на семь или восемь, что монета тут есть, то испытать обратную уверенность вообще не удается, а если уверенности становятся почему-то одинаковой силы, то опять-таки, я ничего не могу изменить по своей воле. Это все хаотично, беспорядочно, и я не чувствую, как…
- Это не имеет значения, - отрезал он. – Если ты хилый, если у тебя нет вообще мышц, то чему удивляться, если от твоих поползновений на штангу она лишь слегка покачивается, или и вовсе остается незыблемой? Но мышцы тренируются, понятно? Штанга неподвижна, но мышцы тренируются просто в силу того, что ты стараешься, прилагаешь усилия, устаешь. Вперед.
Он гнал нас и гнал дальше по кругу, примерно раз в десять минут меняя условия задачи. Сначала это была монета в руке, затем листок бумаги в книге, затем камень под подушкой. Есть-нет, есть-нет, есть-нет…
Я удивлялся выдержке Макса, который вначале тоже, казалось, был озабочен тем, что никакого видимого результата не наступало, но когда Рэнд твердо сказал, что отсутствие результата не имеет вообще никакого значения, а значение имеют лишь сами прикладываемые усилия, он стал работать как машина. Мне это давалось труднее, так как никак не удавалось выгнать из головы мысли о том, почему же ничего не меняется. Возможно, сказалась его привычка выполнять команды, потому что в его жизни следование командам означало чаще всего жизнь, выход, в то время как в моей – дискомфорт.
Спустя примерно полтора часа после начала этой гонки и у меня перестали возникать эмоции. Я слишком устал. Никогда не мог бы подумать, что можно так сильно устать от такой странной деятельности, как попытка сменить уверенность. Голос Рэнда звучал словно отраженное эхо, мне стало трудно сосредотачиваться, внимание расползалось и плавало, и порой я даже не понимал – каким образом мне сейчас удается порождать эту уверенность или другую. Странное чувство потери центра управления, как будто моя личность перестала быть чем-то единым, и на месте того, что раньше я называл «я», теперь были разнородные и плохо связанные между собой восприятия. Они, словно свора игривых собак, стали носиться, кусать друг друга, образы наезжали на мысли, эмоции возникали и словно зависали в безвоздушном пространстве, ничего не задевая и ничем не поддерживаемые. Монотонные приказы Рэнда странно перемешивались с обрывками внутреннего диалога, и порой я терял понимание того – где его голос, а где мои мысли.
- Стоп, стоп.
Нескончаемая вереница долбящих мозг приказов остановилась.
- Отдых. Расходимся на пять минут, делайте что хотите, но молча. Через пять минут приходите сюда.
Я взглянул на часы. Прошло два часа! Не может быть. Ведь примерно два часа прошло давно, я еще тогда посмотрел на часы… видимо, последние пять минут растянулись в полчаса. Да…
Думать ни о чем не хотелось. Я вышел в парк, и жаркий предвечерний воздух словно ударил в меня. Это было настолько отчетливо, что я даже остановился. Воздух был материален, вещественен. Его, казалось, можно было потрогать. Он был перенасыщен запахом цветов, и что меня особенно поразило – я чувствовал запах моря! Когда мы сюда только заходили, не было вообще ничего – ни жаркого плотного воздуха, ни густых запахов цветов, ни щекочущего аромата водорослей. Я пошел по парку, и гравий под ногами заскрипел, и это было так… музыкально, что ли, трудно подобрать другое слово. Это были красивые, мелодичные звуки… нет, все-таки «мелодичный» - не то слово, ведь звуки были обычным, хаотичным скрежетом камней под подошвами кроссовок, но насколько он был… глубоким, что ли, красивым, да, было очень приятно вслушиваться в него, позволять звукам втекать в меня и проникать куда-то очень глубоко! В стороне от тропинки, идущей через парк, валялись мелкие ветки и листья, и в первый момент мне показалось, что кто-то выложил их с удивительным чувством гармонии. Это было настолько отчетливо и ярко, что мне потребовалось несколько секунд, прежде чем я вернул себя к трезвой ясности, что никто их, конечно, тут не выкладывал. Просто внезапно обострилась моя способность испытывать чувство красоты и гармонии. Стало намного больше оттенков всего – того, что я вижу, слышу, обоняю, испытываю кожей. Мир стал объемней и глубже. И, кажется, загадочнее. Я то делал несколько шагов, то останавливался, рассматривая окружающие меня кусты и деревья. Все они стали отчетливо разными, и мне приятно было замечать эти отличия. Вот это тонкое деревце отсюда выглядит совсем не так, как с того места, тремя метрами раньше. Отсюда оно… но как это сказать? Нет тех слов, с помощью которых я мог бы выразить различия в этих оттенках, мне даже трудно было различить – где есть восприятия, а где – внутренняя реакция на них, те волны переживаний, которые, казалось, разбегались по моему существу каждый раз, когда в поле внимания попадала ветка, сучок, изгиб ствола, кусочек мха.
Когда я взглянул на часы, чтобы убедиться, что пора возвращаться, пришлось удивиться еще раз – прошла только минута, а ведь я был почти уверен, что прошло четыре-пять. Времени неожиданно оказалось очень много. Я столько всего пережил за минуту, а впереди еще целых четыре! Это чувство - «много времени» - тоже трудно выразить словами. Жизнь как будто распахнулась, и весь этот парк, все эти запахи цветов и листьев, все эти звуки ломающихся веточек под ногами и ласково скрипящего гравия – всё это стало густым, всё было настежь, словно не было ничего «вокруг», а все было «впереди» в каком-то мире не событий и не действий, а мире переживаний, где все вплетается в единый поток, состоящий из мириадов ниточек жизни.
Когда прошло, наконец, пять минут, я вернулся в коттедж с совершенно поразительным чувством, как будто прошел час насыщенной, приятной жизни. Взахлеб и спотыкаясь на словах я попытался выразить Рэнду свои чувства, и он, послушав пару минут, остановил меня.
- Отлично. Всё идет как надо. Поехали. Теперь задача посложнее. Мы берем событие с высокой вероятностью и работаем с ним. Иди сюда, - он поманил меня к себе.
- Закрой глаза.
Он заставил меня сделать с десяток оборотов вокруг своей оси с закрытыми глазами, при этом также двигаясь вокруг, подпихивая меня руками, и затем остановил.
- Сейчас ты как-то ориентирован в комнате. Входная дверь может быть прямо перед тобой, а может быть сзади.
- Э… постой, Рэнд, это не совсем так. Я слышу звуки…
- Конечно, ты слышишь звуки. Это звуки машин, проезжающих по шоссе мимо отеля, это редкие шаги, это дыхание Макса. Твои глаза хоть и закрыты, но ты можешь все-таки чувствовать градиент освещенности век, если немного покрутишь головой. В этом и смысл. Ты можешь догадываться, ориентируясь на все это, что дверь, к примеру, перед тобой, и всё-таки это довольно эфемерно. Развернись так, чтобы ты стоял лицом к двери.
Я, немного подумав, повернулся.
- Насколько ты уверен в том, что выбрал правильное направление?
- На… пять. На семь. Нет, даже на восемь. Почти уверен.
- Отлично. Открой глаза.
Я рассмеялся, когда увидел, что стою под углом почти в девяносто градусов к правильному направлению.
- Вот чего стоит твоя твердая уверенность. Теперь еще раз, оба.
Он помог нам обоим раскрутиться, не только заставляя нас вращаться вокруг своей оси, но еще и подталкивал так, чтобы мы меняли свое местоположение. Наконец, мы остановились.
- Поворачивайтесь так, чтобы стоять лицом к двери. Но только молча. Если хотите что-то говорить, говорите шепотом, чтобы не сбивать друг друга с ориентации, ведь по голосу всегда легко понять, как ориентирован человек по отношению к тебе – в том же направлении он смотрит или, скажем, в противоположном.
Мы повернулись.
- Сейчас каждый из вас уверен на семь-восемь, что он выбрал правильное направление. А теперь вспомните предыдущий опыт Энди. Сейчас вы скорее всего в таком же положении. Поэтому сейчас вы испытаете уверенность, что стоите на самом деле боком к двери, а не лицом. Поехали. Вы стоите к двери боком. Работайте, представляйте, представляйте. Представь, что сейчас ты откроешь глаза и увидишь перед собой стену коттеджа – конечно же ты стоишь к двери боком… когда уверенность станет на семь-восемь, говорите, ну то есть шепчите.
К моему изумлению, потребовалось буквально десять секунд, чтобы уверенность изменилась.
- Готово, Рэнд! – Проорал я шепотом. – Готово.
- ОК, ждем.
Спустя еще пять секунд Макс тоже подал голос.
- Отлично. На самом деле вы стоите к двери спиной, конечно же спиной, это же так очевидно – вот и звуки снаружи идут оттуда, вот и свет падает на ваши веки соответственно… представляйте, представляйте, работаем, работаем.
Экзальтация от той легкости, с которой мне сейчас удавалось менять уверенность, постепенно снова стала сменяться усталостью. Снова появилось чувство резины, заторможенности. Мы с Максом уже не ждали друг друга, а меняли уверенности в своем темпе. Иногда ему требовалось больше времени, иногда мне. Порой я вообще зависал, и возникало отчаяние, что ничего не получается – уверенность словно защелкивалась и не собиралась меняться.
Неожиданно я сильно проголодался, о чем и сообщил Рэнду.
- Это хороший признак, - подбодрил он меня. – Метаболизм, это самое, работает значит…
- Я заржал. Почему-то его шутка показалась очень смешной, хотя где-то на заднем плане я понимал, что реакция несколько психопатична.
В конце концов я снова вошел в состояние обволакивающего безразличия, когда просто делаешь и делаешь, делаешь и делаешь, и уже непонятно, сколько прошло времени, тем более что глаза закрыты, и когда прозвучала новая команда на отдых и я открыл глаза, то даже не знал – огорчаться мне или радоваться тому, что прошел всего лишь час. Три часа из тех десяти с половиной. Впереди еще семь с половиной часов!! Эта цифра меня неожиданно потрясла. Наверное, так же я отреагировал бы еще утром, если бы речь шла о нескольких днях, о неделе предстоящего тяжелого труда. Да, снова тот же эффект, как будто жизнь распахнулась, и каждая секунда переживается полноценно, весомо.
Мы поднялись на второй этаж и вышли на веранду. Я развалился в кресле и, казалось, впитывал жизнь каждой порой своей кожи.
- А поесть было бы все-таки неплохо, а, Рэнд?
- Не сейчас. Отдыхай. Все будет в свое время.
Голова немного кружилась – то ли от постоянных поворотов, то ли от долгого стояния с закрытыми глазами, то ли от упражнений. Наступал вечер. Если у нас еще семь часов, значит все будет закончено поздней ночью, но ведь не исключено, что времени будет больше, и тогда мы закончим к утру.А дотяну ли я до утра?.. У Рэнда зазвонил телефон, и он взял трубку. Разговор был недолгим. «Да… да, да… работаем» - вот и всё, что он сказал. Понятно, кто звонил…
Макс стоял, опираясь руками о перила, и смотрел в море, которое отсюда можно было разглядеть сквозь ветки деревьев и пальм. Для меня это игра, а для него… Ему скоро предстояло принимать решение, от которого зависели жизни людей. И на чаше весов – его собственная жизнь, точнее – вероятность мучительной, жуткой смерти от пыток. Все-таки… если любишь жить, на такое не пойдешь, какими бы гуманными ни были твои стремления. Все-таки на такое может пойти только тот, кому жизнь представляется во многом обузой, кто, фактически, не воспринимает жизнь как нечто бесконечно ценное. Месть или чувство долга или что угодно еще… это не может перевесить простое стремление жить, если в жизни есть глубокое содержание, насыщенность, желание созидать.
Мне пришло в голову, что эта тренировка может привести к неожиданному результату. Если Рэнду удастся добиться своего, то Макс не только получит навыки управления уверенностью. Сама по себе эта деятельность, это открытие в себе тайны способно приносить удовольствие, желание познания самого себя, а значит – насыщенность. Готовя Макса к операции, Рэнд попутно сеял в нем семена, которые должны прорасти отвращением к смертельному риску, ко всем этим рискованнейшим затеям. Наверное, это не случится так быстро, и я не знаю, что предпочел бы я лично… предстоящая Максу операция выглядела туманно в моих глазах, и смысл ее был, на самом деле, весьма сомнителен, несмотря на громкие слова про продажность правительств и прочее и прочее. Идут годы и столетия, продажные правительства были, есть и будут, и общественное устройство будет эволюционировать прежде всего не благодаря действиям спецслужб, разоблачающих преступников во власти, а благодаря внутренней эволюции самого общества, эволюции как психической, когда люди интегрируют в себя более разумные, более прогрессивные убеждения и уверенности, так и социальной, когда люди перестают быть покорной массой, отупело голосующей «сердцем» или кошельком. Ну поймают они там кого-то, ну допустим правительство уйдет, а кто сядет на их место? Да точно такие же и сядут. И в чем смысл? Нет, ну если речь идет о спокойной кабинетной работе по выявлению и пресечению коррупции, то и отлично, конечно. Но ведь сейчас вот передо мной стоит этот человек… стоит ли его жизнь, его возможные невообразимые страдания в руках палачей того, чтобы вместо одних продажных людей к власти пришли другие? О каком правительстве вообще идет речь? Если о США, то конечно… как бы начинает казаться, что в такой стране выше вероятность того, что к власти придет не коррумпированное правительство. С другой стороны, если так уже получилось один раз, что помешает этому случиться снова? А если речь идет о какой-нибудь арабской, африканской, латиноамериканской или славянской стране? Это вообще тогда все фикция, не стоящая уж точно жизни симпатичного человека.
Я обратил внимание на то, что стал воспринимать Макса именно как симпатичного, хотя его внешность по-прежнему была пугающей, но уже не отталкивающей. За то недолгое время, что мы провели вместе, я уже успел заметить кроме его умного и насыщенного голоса еще и приятную мимику –мимику скорее мягкого, чем жестокого человека. И отчаянно захотелось, чтобы все эти правительства шли к чертовой матери вместе с интерполами, которые готовы перемалывать людей ради целей, смысл которых им самим не очень-то и понятен, и это в лучшем случае… И если так – что мешает мне сейчас и поговорить об этом? Что мешает?
Не в силах больше сидеть, я вскочил и ушел в комнату, расхаживая по ней вдоль и поперек. Что-то мешает. И в общем, понятно что. Если Макс, тем не менее, по тем или иным причинам решится на операцию – из гордости или чувства долга или неважно почему еще, то мой разговор может внести лишь хаос, лишь сомнения, которые станут опасными в тот миг, когда необходимо быть совершенно собранным и отчаянно готовым. И, кроме того, я таким образом нарушу процесс подготовки, которому Рэнд сейчас отдается полностью вместе с нами, и это тоже уменьшит вероятность позитивного исхода. Да, ну и проблемку я себе нашел…
Спустя еще три часа занятий проблема-таки перезрела, и вообще я слишком устал от того, что не могу принять взвешенного решения. Устал пытаться отстраниться отвсего этого. Это попросту стало слишком сильно мешать сосредотачиваться на тренировке, которая требовала полного внимания без остатка, и понял, что ситуация безвыходная, так как в любом случае мне пришлось бы выпасть из процесса – либо сказав, либо промолчав. Высказывание вслух имело то преимущество, что сохраняется надежда на то, что каким-то образом проблема будет устранена. Так что в конце концов я не выдержал и вывалил все это в самый, кажется, неподходящий момент. Марафон остановился.
- Я не хочу решать этот вопрос, Энди. – После недолгой паузы произнес Рэнд. – Каждый из нас способен и должен решать за себя. Мы все, находящиеся тут, приняли ответственность за свои поступки, и если кто-то что-то недодумал, если кто-то в чем-то себя обманывает, то мы, как взрослые и самостоятельные люди, занимающиеся серьезными вещами, должны согласиться с тем, что ответственность за это в конечном счете ложится именно на этого человека. Я не могу прожить жизнь за Макса. Я не могу принять за него решение, да он этого и не захочет. С самого начала решать надо было ему, он и останется конечным звеном этой цепочки. Сказать «нет» может и Бонд, но сказать «да» он может лишь в том случае, если сначала такое же решение примет Макс.
- Я и не собираюсь принимать решение за него, - возразил я. – Я просто хочу сказать то, о чем не могу промолчать. Макс… не посторонний мне человек. Вот так.
Я и сам немного удивился тому, что сказал. Это было как-то по-ребячески, что ли, но что сказано, то сказано. Рэнд развел руками, словно говоря «ну ты сделал что хотел, что дальше?». И тут мой взгляд встретился со взглядом Макса. И что-то меня задело, что-то зашевелилось где-то в самой глубине того непостижимого пространства, которое мы зовем интуицией. Этот взгляд значил больше… больше чем что? Непонятно. Просто больше. Или это еще один эффект от наших занятий? Вполне возможно…
Спустя еще два часа, после очередной паузы, Рэнд сладострастно потер руками и объявил, что мы переходим на предпоследний этап подготовки.
- Уже почти всё, - с каким-то оживлением произнес он. – Последняя ступень перед финалом. – Сейчас мы будем тренироваться в двоемыслии.
- Эээ… двоемыслии? – Переспросил я. – Оруэлл?
- Да, верно. Как ни странно, Оруэлл очень близко подошел к самой идее управления уверенностью в своей концепции «двоемыслия», но не воспринял её всерьез. Как древний астроном, который, выведя из своих рассуждений необходимость существования космоса, позабавился с этой странной идеей и вернулся в привычный мир твердого неба и приклеенных к нему звезд.Вот, смотри сюда...
Рэнд достал блокнот, вырвал из него лист и положил его на стол, прихлопнув рукой.
- Белый лист бумаги. А теперь вам надо порождать уверенность, что он черный.
- Что?? – Я рассмеялся, но вид Рэнда совсем не располагал к юмору.
- Хорошо, что у тебя отличное настроение, - вкрадчиво сказал он. – Надеюсь, это облегчит твою жизнь в ближайшие два часа, когда ты будешь заниматься тем, что я сказал…
- Два часа?..
- Работаем, работаем!
Рэнд точно не был расположен шутить, и началось… Конечно, раньше я наверное смог бы обмануть сам себя, решив, что требуемая уверенность хоть небольшая, но появляется, но сейчас, спустя несколько часов непрерывных манипуляций уверенностями, я уже неплохо различал её, и поэтому не было никаких сомнений в том, что поставленную задачу решить никак не получается. Это было выше моих сил. Макс по-прежнему не проявлял эмоций и работал как танк, просто следуя командам, но и у него были сплошные нули. Дело встало, и, похоже, встало всерьез. Наверное, Рэнд переоценил наши возможности, а может быть и не существует вовсе способа за такое короткое время добиться такого результата. Но в любом случае мы должны попробовать, это я понимал. Отведенное нам время мы должны использовать по-максимуму.
Спустя час стало казаться, что я схожу с ума. Рэнд не отставал и давил, заставляя снова и снова порождать уверенность и замерять её величину, а что толку её замерять, если всегда и неизменно был проклятый чёртов ноль?? Но вместо того, чтобы дать нам отдых, Рэнд продолжал и продолжал наскакивать с горящими от энтузиазма глазами и пылкими матюками, не снижая темпа. Это было сумасшествие. Это было невозможно. Белый лист бумаги. Какой он? Белый. Белый лист бумаги, он разве белый? Белый. Белый лист бумаги, какого он цвета? Белого. Он может быть не белым? С какого хрена? Он белый. Он черный? Ни хрена он не черный. Он черный? Он белый. Он черный, черный же, нет? Нет, он абсолютно, абсолютно белый, белый, белый, белый, белый… и в какой-то момент я вдруг перестал понимать смысл слова «белый». Удивительное состояние парения, растворенности. Сочетание букв «б е л ы й» не означает ничего, ничего! Сначала я воспринял это просто как казус, как следствие перенапряжения и чрезмерной усталости, я даже улыбнулся… мысленно, конечно… я встряхнулся и размял кисти рук, которые почему-то устали так, словно активно сжимали эспандер, и когда этот странный заскок прошел, я снова произнес это слово… и оно снова ничего не обозначало. Очень, очень неприятное состояние! Трудно передать дискомфорт, который при этом возникает. Я сморщился, словно от боли, и тут до меня дошло, что само по себе незнание значения этого слова ничем не неприятно, скорее даже наоборот. Неприятна та психопатия, которая при этом возникает, страхи деградации, поглупения. Но разве я глупел, когда переставал поддерживать уверенности-навигаторы? Совсем нет.
Тогда я успокоился. Белый лист бумаги – белый или черный? И тут я понял, что слово «черный» тоже не значит ничего. И впервые за все эти сотни, тысячи и миллионы изматывающих минут я произнес «не знаю».
- Какого цвета этот лист? – Еще раз отчетливо и медленно произнес Рэнд.
- Не знаю.
Он выпрямился и подошел ко мне, наклонился и посмотрел прямо в глаза.
- Может быть он черный?
- Может быть… не знаю.
- Может быть белый?
- Может быть… я правда не знаю, Рэнд.
- Вспомни, с чего мы начинали – с равновероятных событий.
- Помню.
- Если лист бумаги может быть и черный и белый, сделай так, чтобы он был черным.
И я это сделал. Это было… это было непередаваемо. Это было легко и изящно. Лист бумаги – черный. Если бы сейчас я стал рассуждать, тонесомненно пришел бы к бесспорному и неопровержимому выводу, что этот лист белый, но в то же самое время во мне жила и плескалась твердая уверенность в том, что он черный. Передать это невозможно никакими словами. Это надо пережить. Лист был черным просто потому что я так захотел, чтобы он был им. Вне логики, вне рассуждений и ясностей. И если бы сейчас Рэнд захотел, я бы сделал так, чтобы лист стал белым. Какая разница? Я могу и это, а могу и то, это совершенно все равно. Было такое чувство, словно я впервые в жизни нащупал переключатель уверенностей – какое-то особенное усилие, которое касается только уверенностей и ничего больше. Никого из нас ведь не удивляет, что я могу поднять руку, что тут странного? Каждый знает, как из состояния «рука висит» перейти в состояние «рука поднята», каждый делал это миллиард раз, не задумываясь. Это легко, мы научились этому тогда, когда еще не умели говорить – научились усилию, которое касается только ощущений и больше ничего.
Макс смотрел на меня непонимающе, а я выглядел, наверное, как полный идиот, и почему-то из памяти совершенно выпало всё, что было в последующие десять минут… или пятнадцать, или двадцать? Я не знаю. Мы о чем-то говорили, я чему-то смеялся, что-то говорил Рэнду и горячо разъяснял Максу. Я помню момент, когда я чуть ли не кричал что-то ему в лицо – что-то такое очевидное и ясное, что он почему-то никак не мог понять, и меня это то смешило, то злило, то приводило в отчаяние. А затем был момент, когда Макс вдруг с широко открытыми глазами произнес «не знаю», и я понял, что у него тоже получилось.
Потом ещё полчаса или час мы предавались ещё более странным упражнениям, суть которых мне будет затруднительно сейчас описать. Затем Рэнд объяснял смысл полученных результатов, и всё было легко и понятно, и мы с Максом перебивали друг друга, затем снова провал, и в конце концов я обнаруживаю себя сидящим на веранде второго этажа с Рэндом. Макса рядом нет. Я взглянул в комнату, тускло освещенную лампочкой – его нет и там.
- Где Макс? – Спрашиваю я.
- Не знаю. – Рэнд качает головой и я чувствую, что что-то не так.
- Вышел?
- Вышел, - кивает он.
- Когда будет заключительный этап? Рэнд, когда? Сколько у нас еще времени?
- Заключительный этап? – Переспрашивает он, и почему-то смеется. – Да ты себе вообще представляешь, сколько там дальше «заключительных этапов»?
- Миллион, - глубокомысленно изрекаю я и понимаю, что их и в самом деле миллион. Восприятие приобрело труднообъяснимый стробоскопический характер, когда моменты поразительной ясности перемежались более привычными состояниями. Мысль следует за вспышками с запозданием, и иногда получается так, что когда удается сформулировать смысл прочувствованной ясности, она уже отступила, и я перестаю понимать смысл, и фраза бессильно повисает. Я повторяю ее про себя, чтобы чисто механически продлить её существование, и жду, когда новая накатывающая волна ясности захватывает эту мысль за собой, и тогда я наслаждаюсь эффектом полного осознания, когда и ясность, и ее словесное выражение соединены и усиливают друг друга, словно вибрируя и подпрыгивая. Иногда казалось, что от переизбытка энергии я начинаю подпрыгивать сам.
И в этот момент я снова вспомнил тот странный взгляд Макса, и вдруг вся картинка стала хрустальной, словно фасеточный глаз стрекозы, где каждый элемент увиденного и услышанного является гранью, отражающей реальность, преломляющей её и привносящий свою долю ясности. Я прямо-таки видел, воспринимал как будто зрением, как Макс смотрит, и как его взгляд поворачивается в каком-то пространстве, и он тоже хрустальный, я вижу его насквозь, и я вижу вопросы, которые возникают сами по себе, безо всяких усилий, и я задаю эти вопросы Рэнду.
- Рэнд, как ты познакомился с Бондом?
- Он сам со мной связался. Он сослался на одного моего…
- Ты перепроверял?
- Нет, зачем? Бонд позвал меня к ним в офис, в штаб-квартиру Интерпола в Куала-Лумпуре, на Букит-Аман.
- Ты был там?
- Конечно.
- Ты встретился с Бондом в его кабинете?
- Да. У его кабинета.
- Рэнд, ты встретился с ним В его кабинете или У его кабинета?
- Я подходил к двери, а он как раз уронил там несколько бумаг, он узнал меня, попросил донести бумаги до журнального столика. Там он уложил их в папку и мы пошли вниз.
- Рэнд, ты понимаешь, что ты наделал? Ты идиот, Рэнд. Ты полный, абсолютный, бескрайний и несравненный идиот, о господи!:)
Неудержимый смех овладел мною, и я встал и ушел в комнату, закрыв дверь на веранду, чтобы не перебудить весь отель. Я уселся на кровать и ржал, словно выплескивая всё накопившееся напряжение.
Наконец Рэнд подошел ко мне и сел рядом на кровать.
- И они тебе заплатили?
- Да.
- И много?
- Вообще-то да.
- Это нормально, когда Интерпол платит за такие консультации?
- Понятия не имею.
- И Макса нигде нет, верно?
- Да.
- И телефон Бонда не отвечает, так?
- Откуда ты знаешь… о господи…
Рэнд медленно поднял руки и, постанывая, обхватил ладонями голову.
- О, твою маааать, - продолжал стонать он, раскачиваясь на кровати, как будто его охватило глубокое горе.
Смеяться уже не хотелось, и я глубоко вздохнул, по-дружески (надеюсь, это не получилось покровительственно) похлопав его по плечу.
- Тебя просто обвели вокруг пальца, Рэнд. Бендер обзавидовался бы такому трюку.
- Что…? Кто…?
- Неважно. Любой дурак может найти способ, как легально и не вызывая подозрений попасть в здание Интерпола. Там он поджидает тебя, и когда ты подходишь, он уже готов, и перед дверью директора он роняет свои бумаги, как будто секунду назад вышел из кабинета. Теперь у тебя, извини конечно:), появляется слепая уверенность, что перед тобой директор. Дальше – дело техники, и можно уже не заботиться о деталях, это просто незачем, так как любые странности и несоответствия ты и сам начнешь как-то вытеснять или разъяснять, отталкиваясь от своей уверенности. Затем «директор» поручает тебе ответственное задание, и ты подготавливаешь Макса, обучая его не только обманывать детектор лжи, что в общем они и без тебя сумеют, но еще ты учишь его самим основам управления уверенностью, так что детекторы лжи теперь вообще отдыхают – никогда невозможно поймать на лжи человека, который сам верит в то, что говорит. Ты научил его, а он теперь научит других с тем или иным успехом. Так что можно передавать привет Интерполу, Рэнд:), а заодно ФБР, ЦРУ и прочим моссадам. Мафия получила теперь в руки отличный инструмент, и они скорее всего понимают его цену, раз заплатили тебе кругленькую сумму, а ведь если ты теперьпойдешь в тот же Интерпол, они тебя и на порог не пустят, решив, что ты очередной псих. Тупик. Полный, беспросветный и элегантный. Шах и мат. Да, Рэнд… вот это ты… да…
Мы посидели еще минут пять или десять. Иногда мне хотелось что-то сказать, и я даже приоткрывал рот, но понимал, что все это не имеет смысла. Ну о чем тут говорить?
- Рэнд, а почему же он не добрался до последних упражнений?
- Наверное, подумал, что уже получил все, что хотел, и что «финальная стадия» была просто фигурой речи, обманкой, чтобы поддерживать вас в тонусе.
- Ага…
Тихая, безмятежная ночь. Тишина стояла такая пронзительная, что иногда до нас долетал слабый всплеск воды на берегу.
- Рэнд, а на самом-то деле финальная стадия есть?
- Есть. Их миллион, Энди.
- Я понимаю, но ведь ты и в самом деле хотел научить нас еще чему-то сегодня, чему-то важному?
- Да, в самом деле.
- Значит он не получил именно всё, что хотел.
- Не получил.
- Это хорошо…
Рэнд взглянул на меня так, как смотрят на бабушку, утешающую плачущего ребенка, но только покачал головой и не произнес ни звука.
- Да, это хорошо, Рэнд. Хоть что-то хорошо… и кстати, это было офигенно, офигенно здорово, правда. И это тоже хорошо.
Рэнд встал, шутливо помахал рукой и вышел из комнаты. Спустя несколько минут раздалось хлопанье дверей его джипа, и заспанный голос шофера, который что-то спрашивал или, наоборот, объяснял, поцарапал тишину.
Затем двигатель завелся, послышался голос охранника, лязг открываемых ворот, и вскоре снова –лишь тишина.
Я спустился по деревянной лестнице, словно впитывая ногами приятную фактуру дерева, и вышел в парк. Здесь очень, очень красиво ночью – на берегу океана. Я сегодня многое приобрел. Столько, что трудно оценить. Сам бы я никогда этого бы не сделал, никогда. Это совершенно ясно. Чтобы совершить такой штурм, нужна и отчаянно важная мотивация, и тот, кто ведет тебя шаг за шагом и не дает отступить. Но наверное я смог бы сделать это постепенно?
Я медленно, наслаждаясь хрустом гравия под ногами и прикосновениями ветерка к коже, прошел по парку к воротам и вышел на шоссе. Через пять минут появился захудалый раздолбанный минивен – веселый старик куда-то ехал в ночь. Он что-то говорил мне по дороге, но я почти не слушал, иногда поддакивая невпопад, так что в конце концов он затих.
Я прошел к темной громаде своего отеля и поднялся на третий этаж, где оборудована моя временная спальня, и уже разделся, чтобы лечь, но понял, что кое-что забыл. Снова натянув шорты, я спустился и прошел к ярко-оранжевой палатке – одной из тех, в которых спят рабочие. Заглянув внутрь, я подождал с минуту, чтобы глаза немного привыкли к темноте, но все равно ничего не мог различить. Включать фонарик не хотелось, чтобы не будить их. Постояв так еще немного, я понял, что сегодня мне ничего не светит и сделал уже шаг к выходу, как вдруг что-то зашевелилось и поползло прямо ко мне, как большая мохнатая собака, затем оно встало на задние лапы и обняло меня, тесно прижавшись и облапивая. Кто-то заворочался во сне, но мы уже вышли.
Спустя три дня я получил по электронной почте письмо от Рэнда: «Операция удалась. Они тогда смылись, так как что-то пошло не так и у них попросту кончилось время. И все равно я дурак, конечно. Просто мне повезло. Но все равно приятно:)».
4. Куда Мангрочка, туда и Свингрочка
Если тебе показалось, что мои приключения с Рэндом в основном происходили в драматической атмосфере, то это впечатление обманчиво. Так уж получилось, что первые три мои встречи с ним были довольно… напряженными, так скажем. Я отношу это к стечению обстоятельств. Бывает. И подтверждению тому – эта история, которая произошла буквально месяц спустя. В ней ты не найдешь ни погонь, ни борьбы за выживание – ничего такого. Скорее всего, эта история будет скучновата, но я ведь и не ставлю своей целью развлекать. Просто хочется записать то, что запомнилось мне самому, что приятно сейчас вспоминать и перепроживать заново. |
