Дмитрий Ахметшин
Скачать 2.8 Mb.
|
| Глава 12 Хасанов не пошёл на занятия. Вернулся к себе, и так и сидел до самого вечера. Он позвонил Сонг и сказал, что не выйдет сегодня и, возможно, завтра на работу. Возможно, кто-нибудь придёт сюда. Спросит у коменданта, где жил Яно, спросит, с кем он жил. Он же совершил преступление. Верно? Так что должны опросить всех, в том числе тех, кто живёт с ним в комнате последние два года. Кто знает, как сосед по комнате любит читать книги – за раз штук пять, разложит их вокруг своего кресла, и читает: сначала одну, потом отложит её на колени, возьмётся за другую. Посидит, посмотрит полным смысла взглядом в потолок, и потянется за третьей. А Ислам читает корешки: одна книга о микробиологии. Что-то ужасно скучное. Другая – об астероидах. Так и называется – «Астероиды, окружающие Землю: наши спутники.» Третья – «Над Пропастью во Ржи». Сэлинджер. В оригинале. Словом, все разные, и не понятно, что их может объединять, и в какую диковинную мозаику они складываются в голове читателя. Ничего подобного не случается. Никто не пришёл его опрашивать, ни его, ни, насколько он слышал, ребят, которые были в ту ночь с Яно. Хасанову так и не пришло в голову, что можно самому зайти в отделение и попытаться расспросить о друге. На второй день он сходил на две пары и отправился на работу, так как больше не мог выносить давящей пустоты помещения. Яно вернули через несколько дней. Точнее, он вернулся сам. Неслышно открывается дверь, только воздух начинает своё ленивое движение от окна, и Ислам поворачивается на вертящемся кресле следом. Яно словно вырезанная из картона фигура, кажется, от человека остался лишь контур, манекен из хрустящего хрупкого материала. Воротник куртки с одной стороны поднят, штанины смяты в гармошку, и с обуви натекают ручейки тающего снега. Он неуклюже стягивает куртку, путается в рукавах, двигается так, как будто локти привязали к телу. Ислам ловит себя на мысли – как будто видишь на человека, которого забирали пришельцы. Хасанов думает, что бы сказать, но сквозняк свободно продувает голову, выгоняя все мысли. Яно разбирается с рукавами, и пытается скинуть обувь, поддевая одним ботинком другой и пятясь. Ислам вскакивает, чтобы помочь, пачкает руки об эти ботинки, чувствуется, что они насквозь промокли. Обувь размещается на батарее, и Хасанов вновь поворачивается к приятелю. На лице, словно на карнавальной маске, прорези для глаз и рта (для глаз – застеклённые), волосы выцвели до грязно-коричневого и свалялись. Очки в разводах, и глаз за ними почти не видно. - Они тебя били? Сильно? Яно не отвечает, и Ислам отводит его к кровати – тело под руками мягкое, будто мокрая вата, даже кости будто бы варёные - роется в вещах и находит чистую одежду. Вопросы уже сыпятся из Ислама, как горох из дырявого пакета, внутри пульсирует трусливый страх, трусливая злость, которые постепенно становятся просто страхом и просто злостью, сплетаются в эмоцию, от которой хрустят и крошатся зубы. Ответов нет. Яно проваливается в подушку, на хлопке остаются грязные разводы. Ислам пятится, пока собственная кровать не толкает его под щиколотки. Думает: может быть, позвать врача? Теперь он один с Яно, и должен сам принять какое-то решение. Дети могут отвечать за себя, но отвечать за других – это слишком страшно, а Ислам всё-таки ещё ребёнок. Где, в конце концов, янины родственники. Дядя, мама… кто угодно. Ислам находит в кармане куртки телефон, но дяди там не находит. Есть несколько эстонских имён, но на всех номерах девушка, безукоризненно и сочувственно растягивая слова, говорит, что абонент недоступен. Яно сильно изменился. Целыми днями валяется на кровати или с безразличным видом пялится в окно. Хлюпает носом, и ничего не говорит. Из носа у него теперь течёт без остановки. Просто льётся ручьями. Ислам израсходовал свой годовой запас вопросов, но ответа ни на один так и не получил. С ним страшно находиться в одной комнате. Переночевав одну ночь, Хасанов сваливает на улицу. Целый день шатается по улицам, пинает сугробы и играет с малышнёй в снежки. Забредает на футбольное поле, где старшеклассники в кислотных жёлтых куртках гоняют мяч, устраивается на трибуне с бутылкой пива, и сидит там, пока выпитое жигулёвское не превратилось в мочевом пузыре в ледышки. На душе паршиво, в ней, словно в мусорной куче, шныряют дворовые кошки, точат когти и орут дикими голосами, когда он приближался к ней с лопатой. Самокопание может немного помочь, если ты сам набросал всю эту кучу. Швырял туда пивные банки и пакеты с картофельной шелухой. Но когда вывалил всё это тебе на душу приезжий грузовик, дело совсем другое. Вечером работы не было, поэтому он позвонил Мише. Вернулся ближе к полуночи, надеясь, что сосед уже спит. Но нет - у Яно тлеет настольная лампа, сам он кажется деталью обстановки, декоративной фарфоровой жабой. Сидит за столом перед выключенным экраном монитора, тень расплывается за ним чернильным пятном. Хотя бы помылся и в комнате воздух слегка посвежел. - Ты как, приятель? – спрашивает Ислам. Тень, вроде бы, шевельнулась. - Нормально, - говорит Яно. Ислам радуется новорожденному слову, хлопает себя по бёдрам. Наверное, хорошо, что не вызвали доктора. Ещё немного времени, и всё обойдётся. - Скажи ещё раз. - Зачем? – бесцветно говорит Яно. Второе слово, и Ислам решает, что в честь этого можно бросить начатое было в связи с последними событиями дымное занятие – расстаться с сигаретами. Находит одну за ухом, и бережно заталкивает обратно в пачку. Попутно интересуется: - Как твой дядя? - Какой дядя? - Твой. Ты говорил, у тебя тут дядя… Молчит, рот сцепляется белесыми губами, и, кажется, застёгивается на молнию. Хасанов выгружает на стол ключи и мелочь. Прячет обратно за ухо сигарету. Всё таки попозже нужно будет выйти на площадку. - Хочешь жрать? Но Яно уже опустил подбородок, снова превратившись в египетский ребус. Тень над его плечами, кажется, даже не дышит. Каким-то образом о произошедшем с Яно узнал весь этаж. Сначала это было просто молчание, когда ребята шли мимо, можно было услышать только эхо шагов, взгляды исподтишка кружили вокруг двери, цеплялись крохотными коготками за косяк. Чуть дальше по коридору вспыхивала и почти сразу же гасла, чтобы не нарушать торжественное молчание, в кранах вода. Компания здесь довольно дружная. Для Хасанова это очень важно. Чёрт его знает, почему. От малознакомых людей куда больше беспокойства, чем положительных эмоций, но если уж быть окруженным людьми, то хотя бы вот такими. Плохих людей Ислам навидался ещё с детства. А здесь таких вроде бы не было. Казавшегося таковым Мишу он предпочёл расколоть сразу же. И за толстой скорлупой оказалась отнюдь не гниль. Нормальное такое ядро, пусть и слегка горьковатое на вкус. И, да, грубо ржущее и сыплющее пошлыми шуточками. Вообще, гниль, как он понял потом, чаще всего скрывается за скорлупой хлипкой, такой, которую можно сломать двумя пальцами. Прежде всего, здесь обитает несколько картёжников, которые раскладывали покер каждую свободную минуту, и, кажется, готовы были только ради этого грызть гранит науки. Те, кто лупил в нечто аналогичное на компе называли их Клубом Старьёвщиков, на что они метко именовали тех, других, задротами. Шуточные перепалки вспыхивали между двумя компаниями регулярно, но именно благодаря им в гостиной по вечерам было шумно и весело. Выходишь из комнаты и видишь длинный коридор до лестничной площадки. Налево и направо двери, свет врывается через окна на противоположном от двери конце коридора и ползёт вглубь, где его подхватывают и передают дальше лампы дневного света. Где-то посередине расширяется, выдаваясь в один конец, к другому окну, стоят несколько диванчиков, стол и телевизор. А ещё красный пузатый автомат с кофе, которым всё равно никто не пользовался. Это и есть гостиная этажа, где ребята занимались, дулись в карты и смотрели телевизор. Кофе предпочитали пить растворимым, или варить в кастрюльках на собственных плитках, и по утрам в коридорам нет-нет, а пахло убежавшим напитком. Чтобы пройти от комнаты Ислама и Яно, находившейся почти у самого окна, возле умывальника, до лифта, требовалось секунд пятнадцать. Хасанов считал их расслабленно, на автомате, кивая соседям и косясь на телек. Кое-кто преодолевает это расстояние быстрее – Женька, например, что живёт в комнате напротив, он с гиканьем разбегался, как будто ракета, идущая на старт, или гоночный автомобиль. Пролетает по коридору, как по шахте, и те, кто помедленнее, со смехом отпрыгивают к стенам. Иногда кто-то пытается подставить ему подножку, но подножки он перепрыгивает с лёгкостью и неземной улыбкой. Такой вот, Женька. Если бы он жил где-то поближе к лифту, он бы, скорее всего, задолбал коменданта просьбой себя переселить. Маленький, к отчаянно кудрявой головой и массивной серьгой в ухе. С огромным зелёным рюкзаком, который провисает за спиной, по словам Миши, как «полный дерьма мешок кенгуру». В ушах всё время бусинки плеера, и живёт он, видно, в том темпе, который нашёптывала ему музыка. В ритме электронных битов и холодных, скаковых переборов клавиш. Речь у него взрывная, не хуже новогодних петард. Думаешь, как такой невысокий человек может быть таким шумным. На бегу он не здоровался. Добегает до своего конца коридора (или до лифта), и оттуда орёт: - Привет, Хасаныч! Хасанов машет рукой, продолжая ползти той же дорогой, вдыхая поднятую с пола пыль и чувствуя себя этаким глубоководным крабом. Единственный, кого ему не удавалось так сразу объехать, оказывался, конечно, Мишаня. Женька с размаху впечатывается большому человеку в живот, и к тому времени, когда этот живот перестаёт колыхаться, уже находит объезд. Миша хмурит брови, начинает поворачивать своё громоздкое тело, но застаёт только мелькающие где-то далеко белые кроссовки и крик – «Здорово, Миха!» На самом деле, о каждом из соседей Ислама можно рассказывать бесконечно. Вот какая-то очередная мелкая перепалка в гостиной. Открывается дверь четырнадцатой комнаты, и мы видим, как выдвигается человек с заранее напуганным лицом. Лицо у него мышиное – длинное, серое, с жидкими спадающими на лоб волосами. - Что происходит? Голос как барабанящий в окно бесцветный дождь. Если бы в университете были преподаватели с таким голосом, на их предметах явка была бы минимальной. А может, и наоборот – если бы предмет был не слишком важный и на нём можно было бы неплохо высыпаться. Увидев, что ничего особенного не происходит, и драки нет, появляется весь. Высокий, степенный, в начищенных до блеска старомодных туфлях. Это Игорь, как ни странно, комендант. Выбрали его таковым из-за роста и безукоризненного костюма. Именно костюма – иначе и не скажешь, хотя костюм это не всегда. Каждая паршивая рубашка сидит на нём так опрятно и ловко, будто висит на плечиках в шкафу. Должно быть, ожидалось, что и своих студентов он сумеет отгладить так же, но характер у него довольно мягкий. Гоша везде выглядит внушительно. Даже когда пытается казаться незаметным и стоит где-то позади всех, кажется, что он освещён прожекторами. Из его комнаты доносится голос Софи Лорен. Музыку он предпочитает слушать даже не на компьютере, а через старый кассетный проигрыватель. На одной из полок у него целая коллекция лицензионной плёнки – маленькие коробочки он регулярно протирает от пыли, сами кассеты достаёт и тщательно протирает ватой. Смазывает какой-то дрянью плёнку, отчего у него в комнате стоит стойкий спиртовой запах. Кажется, будь он постарше, ровесником, например, своих родителей, он застал бы более благородное занятие – коллекционирование пластинок. Кассет у него действительно много, на корешках читаются старый блюз и джаз, древний поп и соул. Советских записей нет совсем, всё, в основном, американское, с выцветшими наклеечками лейблов. Гоша любит тишину и спокойные занятия. Хасанов иногда заходит к нему стрельнуть лекции по философии (так получилось, что они с Гошей пересекаются на этом предмете в одном потоке. Так получилось, что Хасанов почти совсем не ведёт записи.) и неизменно видит, как он сидит, скрючившись за своим исполинским столом. Напоминает огромного богомола. Рука с ручкой нависает над тетрадными листами, аккуратным тонким почерком заносит туда Гошины мысли. Неизвестно, что это за мысли – насколько Ислам знал, никто кроме автора ими не интересовался. Хасанов пару раз хотел заглянуть в эти записки, когда хозяин пошёл перетряхивать портфель на предмет лекций, но потом подумал, что там что-то очень-очень скучное, и не стал. Какая-нибудь научная работа. Стол действительно исполинский, покрыт зелёной столешницей «под мрамор», и занимает добрую четверть комнаты. Соседа у Игоря нет, и вторая половина комнаты пустует. Насколько Хасанов знал, Гоша туда не заходит. Надо думать, уважает личное пространство. Вообще-то он довольно неплохой парень. Как-то, когда на первом курсе налаживали поставку большой партии алкоголя, и показалось слишком банальным таскать спиртное в рюкзаках. Поэтому палетка с пивом отправилась на верёвках через окно. Окно выходит на торец здания, где в густых зарослях и остатках каких-то кирпичных строений гниют прошлогодние листья и мусор, который многие поколения нерадивых студентов выбрасывали прямо из комнат. В общем-то, почти всё получилось. Кроме того, что палетка навернулась с подоконника, пол превратился в душистое хрустящее болото. От брызнувших осколков стекло треснуло в раме, и треугольник его вывалился, как молочный зуб у ребёнка, смешавшись с кашей на полу. - Господа, - говорил Игорь, - Хотелось бы знать, кто это сделал. Ну честно. Он всегда ужасно нервничает, когда на подконтрольном ему этаже что-нибудь происходит. Все молчат, и Гоша повторяет: - Хотелось бы знать. Нервно подтыкает руками карманы. Пушистые тапочки его быстро намокают. - Никто, - говорит Серёга Бузеев, прозванный Лоскутом за весьма потасканный всегда вид, причём каждый раз, когда его видишь, он кажется ещё более тёртым, чем в предыдущий. – Не мы. Серёга живёт у самой гостиной, и его постоянно можно найти там, лузгающего семечки и полющегося в телевизор. Или раскладывающего с другими картёжниками карты. «Я с жизнью бывал в близких отношениях. Она втюрилась в меня по самые клешни, и теперь норовит вернуть. Злобная фурия.», - любит он говорить со дырявой улыбочкой, и тогда кажется, что с его крашенной перекисью шевелюры сыпется истлевшие останки десятилетий, а через многочисленные дырки в ушах пропущена нить времён. Над ним посмеиваются, но по-доброму. Представляется, как жизнь скачет вокруг него с пемзой и потрясая гребнем, пытается оттереть от грязи, расчесать отросшие патлы, почистить и оправить одежду, но он раз за разом отбивается. Во всяком случае, эта жизнь каждый раз успешно выгораживает его от отчисления, и вокруг его любимого места возле окна неизменно можно найти одну-две горки шелухи. Сейчас Бузеев держит перед собой окровавленные ладони. - Да ладно. - Точно тебе говорю. Гоша косится на его ладони и сглатывает. - Мне ведь придётся объяснить коменданту, что случилось со стеклом. Серёга зырит на друзей, на Гошу, и ему приходится немного задирать голову. - Объясняй. Мне класть на коменданта. Так ведь, ребята? Нам класть. Гоша пытается придумать, как ему поступить. Формально он может надрать этим трусливым засранцам-первокурсникам уши, но он только стоит и смотрит на сгорбленные спины людей, потихонечку отступающих вглубь коридора. Остаётся Ислам с примерзшей к лицу улыбкой, нервно переминается с ноги на ногу Яно. За спиной большой, как гора, Миша, плечи его как пологие ленивые склоны, и такой же безразличный к происходящему. Где-то за бронёй тлеют угли, готовые в любой момент вспыхнуть под мехами темперамента. Ещё пара ребят, живущих неподалёку и выскочивших на шум. И Бузеев – он бы рад уйти, но стоит слишком близко к прожектору, которые освещают Игоря, да ещё эти пронзительно-кровавые руки. Опустил голову, ему кажется, что пара прожекторов направлено на него, и тень от подбородка вытягивается на груди в сосульку. Гоша молчит, перекатывая на языке горчинку. Уши у него горят, утопил ноги в осколках, те мокро скворчат под мягкими подошвами. Все вдруг понимают, что даже если Серёга развернётся и уйдёт, Гоша его не сдаст. Будет самолично решать проблему с разбитым стеклом, может быть, вложит свои деньги – деньги для него не такая проблема, как для других, родители какие-то влиятельные дельцы не то в Нижнем, не то в Твери, - но соседи по этажу останутся прикрыты, хоть и с нехорошими воспоминаниями о сегодняшнем дне. Но отнюдь не потому, что кого-то боится. - Тебе не мешало бы промыть руки. – говорит Гоша. Словно выталкивает изо рта вату. Бузеев бурчит что-то невразумительное. - Иди скорее, перебинтуй их. Хасанов, есть у тебя бинт?.. Я не люблю вида крови. Мне от него неуютно становится. Словно нажали на спусковой крючок. Что-то щёлкает в головах, и всё приходит в движение. Миша орёт вслед сгорбленным спинам, потрясает кулачищами, призывая их вернуться обратно и помочь. Хасанов и Яно, сбивая друг друга с ног, бросаются за бинтами. Серёга несёт перед собой в ванную руки – похож на экскаватор с измазанным глиной ковшом. Кто-то уже несёт щётку и совок… Игорь остался без дела; неуютно стоит посреди этого, будто высотное здание на перекрёстке, вокруг суетятся машины, оглядывается с жалобным выражением, снова не зная, что делать… Гоша первым скребётся в дверь спустя день после того, как Яно возвращается домой. Робко топчется на пороге, похожий на огромного паука, сочувственно глядит на эстонца. Справляется о здоровье, и Яно, повернувшись к нему на диване затылком и зарыв ноги в покрывало, отвечает односложно, редко, словно лепит каждое слово из пластилина. За ним потянулись остальные. Стук в дверь раздаётся чуть ли не каждые полчаса, и Хасанов вновь и вновь откладывает книгу. Спрашивают: - Слушай, а он и правда связался с чуваками из какого-то там сопротивления? Ух ты! Как в кино. И что, его правда поймали? И чё он? Как? В порядке? Айрат, татарчонок из тридцать первой комнаты, восторженно расспрашивал, как ему найти «этих парнишек». Притащился Миша с двумя баклашками пива, говорит: - Давай сюда этого больного. Щас лечит будем. Для Миши прийти к кому-то с бухлом – широчайший шаг, и Ислам немного оттаивает. Тем не менее, Михаила он тоже не впускает. Кивает на бутылки: - Пусть пока полежат. Если ближайшая пара дней и курево его не убьют, будем добивать твоими средствами. Многие приходят сразу по двое или по трое. Вроде как, не так страшно. Хасанову противно смотреть на полные любопытства и трусливого восторга рожи, и он отделывается односложными ответами и закрывает дверь. Под конец дня Ислам в своём вертящемся кресле начинает чувствовать себя врачом-терапевтом, отработавшим полный рабочий день. И когда Хасанов собирается вздохнуть, а кружка умоляет заполнить её кофе с молоком, заявляется последний пациент. Слава нетерпеливо топчется на пороге, белое лицо тонет в клетчатой кепке, сам в лёгкой джинсовой куртке со множеством карманов, и в рабочих штанах на лямках. В руках китайская матерчатая сумка в синюю клетку, ручки тянутся под её весом, вот-вот порвутся. - Как ты, приятель? – бросает он затылку Яно. Слава опускает к ногам сумку, нетерпеливо разминает пальцы. Оглядывается, деловитость в каждом жесте, даже взгляд полон вдохновения, прям, и, словно железный прут, способен сокрушить всю комнату. - Привет, - бросает он Исламу. – Приступим? Хасанов собирает в пучок оторопь. - Я знаю, что нужно сделать. Слава деловито прохаживается по комнате. Не разулся, и за ним остаются мокрые отпечатки подошв. - Что? - У тебя очень удобное положение, друг мой. Очень, - Ислам ощущает на плече жёсткую ладонь Славы. - Счастливчик. Звёзды тебя любят. - В астрологи подался, или в гадалки? Ислам косится на китайскую сумку у двери: судя по ней, всё-таки в гадалки. - Нифига! Ничего подобного! Я стратег. И я хорошенько покрутил бы хвост всей этой ситуации, будь я на твоём месте. Но раз ты на моём, буду оставаться в тени и ворочать оттуда делами. - Ты что, всё ещё пьяный? – с плохо скрываемой брезгливостью спрашивает Ислам. Щетинится на Славу пучком оторопи. - Я уже пьян, мой друг. Поворачивается, и Хасанов видит под козырьком кепки две злые искорки. - Это я сказал всем, что наш Яно герой. Это так, к слову. Ты наверняка удивлялся, откуда столько посетителей. - Сказал? - Повесил в курилке объявление. Можешь, кстати, пойти почитать. Там написано, что он был покалечен за правое дело нашей доблестной милицией. - Ты соображаешь, что делаешь вообще? - Конечно соображаю. И мы с тобой должны будем действовать быстро. Если уж он ничего не соображает… - Он соображает – это раз, - забывшись, Ислам тычет пальцем в Яно. Тот не подаёт признаков жизни, только плечи, кажется, завернул в себя ещё больше. - И, ты не подумал спросить его, а не меня? Слава корчит пренебрежительную рожу. - Смотри. У нас здесь парень с промытыми мозгами… я не психолог, не знаю, как это правильно называется. Студент, забитый ментами, правительственными шавками до полусмерти, студент, наш собрат… Пох, что иностранец, лучше бы конечно русского... ну ладно. Пусть будет европеец. По-русски он шпарит хорошо, никто не отличит. У нас есть шанс поднять всю общагу. Взорвать, как кочку с миной. Слышал о волнениях во Франции? В Германии? В Китае? Так вот, у нас будет то же самое, даже круче. Я уже звякнул паре знакомых «наших» журналистов, и отправил письма в несколько ихних мажорских газет. Может, кто и поведётся. Слава вышагивает взад и вперёд по комнате, бьёт кулаком в ладонь. Кепку он бросил на диван, волосы стоят дыбом от статического электричества. - Оглянись. Всё вокруг – это связка тротила. Не больше не меньше. Мы ждём - и боимся, что всё это полыхнёт. Ищем фитиль – и топчемся по нему ногами. Ну? Что ты думаешь? - Думаю, ты позавчера зря курил эту гадость. Выход вон там. - Да иди ты, - беззлобно отзывается Слава. – У нас тут наконец серьёзный шанс откусить всем этим мудакам нос, а он шутить изволит-с… - Иди сам, - говорит Ислам. Сумка и вправду тяжёлая. Что он туда напихал, помимо алкоголя и марь ванны? Наверняка мобильная полиграфия. Или портативная станция для связи с Америкой. Иначе откуда этот тип получает свою траву и здравые идеи? Они-то это проходили ещё в шестидесятых… Ислам открывает дверь и выбрасывает сумку в коридор. - Чурка ёбаная! – орёт Слава сквозь грохот. – Ты соображаешь, что делаешь? Хасанов разворачивается, и кулак скользит по лицу Славы, задевая костяшками щёку. Ислам, по сути, никогда в жизни и не дрался. Небольшие потасовки в детстве, когда мальчишками бились дворами за спорный гол на пыльной нагретой солнцем поляне, где одни ворота из прибитой между двумя тополями перекладины были всегда на пол ладони шире других, из автомобильных покрышек - не в счёт. Потом было время, когда его били. В армии с искренней злостью впечатывали кулаки под рёбра, и Хасанов подозревал, что проживёт куда меньше, чем было назначено природой. Он читал о таких случаях. Годам к тридцати начнут болеть органы. Ему, двадцатиоднолетнему, уже скалились выбитыми зубами почки и сердце. Но сам – не дрался никогда. Удар получился паршивый, совсем не так били парни в кино. Но Славе оказалось достаточно, и он кубарем вылетает следом за своей сумкой. Прижимает её к груди, и Ислам видит его лицо, красное, с багровыми отметинами там, куда попал кулак, со злыми светлыми глазами. Он всхлипывает, запрокидывает голову, пытаясь нейтрализовать течь в носу, подбородок трясётся. - Зачем, ну? Хасанов, ты дурак. Нормальный мужик же. Ислам не находит, что ответить. Слава, похожий на обиженного ребёнка, всё так же прижимая к себе сумку, и сгорбившись, уходит по коридору. Только сейчас Ислам замечает, какая тишина наступила вокруг. Радио и музыка в номерах поутихли, в гостиной как-то быстро завяли разговоры и смех. В среду Хасанов чуть не за шкирку потащил Яно на лекцию. Сгружает за парту, а сам выбегает в оставшиеся до звонка пять минут на крыльцо – курить – где буквально за руку ловит Наташу. - Такой большой, а ещё в дядю веришь, - фыркает она. Девушка выглядит смущённой. Не такая развязная и фривольная, как раньше, вся подтянута, напряжена, и глаза всё время смотрят вниз. Как будто навесила на себя большой замок, закрылась в сундуке. Не для того, чтобы защититься от окружающего – укрыть мир от себя. На ней юбка до колен и куртка тёплого оранжевого цвета, волосы забраны в хвост. - Кроме шуток. Нужен кто-нибудь, кто будет за ним присматривать. Он сейчас едва ли соображает, что делает. - Не кушает? – деловито спрашивает Наташа. - Да нет, вроде жрёт… и спит… читает даже что-то. Иногда сидит и пялится в комп. Просто это всё, что он делает. - Девяносто пять процентов людей только этим и занимаются, - смеётся Наташа. – Что, всё-таки, не так? Смех у неё тоже изменился – не тот развязный и брызжущий, как гранатовый сок. - Не знаю. Он не играет в свои игрушки. - Не играет? Он что тебе – котёнок? - Я не знаю, - Ислам выбрасывает недокуренную сигарету и тут же тянется за следующей. Прохладно, солнце то и дело скрывается за тучами, и стрижи с одурелыми криками носятся почти над головой. Берёзы вонзают ветки в низкое небо. Всё вокруг застыло в ожидании дождя, ждёт его уже четвёртый день. Четвёртый день студенты таскают с собой зонтики, но тёмные облака пока что не разродились ни каплей. - В людских душах я разбираюсь ровно настолько же, насколько в законах. Тёмный лес. Она, кажется, и так всё понимает, и вымучено улыбается Хасанову. Просто хотела, чтобы он облёк плотью тех кошек, что скребли у него на душе. - Тебя ругали? - Я никому ничего не сказала. Хотя они, конечно, заметили. Заперлась в ванной и рыдала полдня. Думают, что несчастная любовь. - Повезло, что не она. - Может быть. Молчат, вслушиваясь в птичий гомон. Курят одну сигарету на двоих. - Так что если знаешь, где найти этого дядю, давай с ним свяжемся. Я могу свистнуть у Яно записную книжку с номерами, адресами, и прочей байдой. Но там всё на эстонском. Ты знаешь эстонский? Может, переводчик есть? - Да нету у него здесь никакого дяди. Сейчас нету, во всяком случае. Я думала, он тебе всё рассказывал. - Что рассказывал? А куда же делся? Наташа молчит. Поглядывает на него так, будто сапёр на почву под ногами. - Почему я это должна рассказывать? Не рассказывал, значит не хотел. И вообще, как-то странно мы о нём говорим. Как будто его уже нет в живых. Если бы обо мне так говорили, я бы расстроилась. И тут же говорит: - Был у него тут дядя когда-то. Приезжал по какому-то делу лет пятнадцать назад, и прожил в Самаре два месяца. Яно сюда приехал только из-за него. Ислам ждёт продолжения и раскуривает ещё одну сигарету. Звонок прозвенел минуту назад, втянул последних куряк внутрь здания, и теперь только падающий иногда с небес ветерок играет в шахматы сигаретными пачками. Наташа говорит, и Ислам тонет в загадочном взгляде. - Он каким-то образом нашёл в этих краях нечто, что заставило его племянника переехать сюда и поклясться здесь поселиться. - Что же это? - Не знаю. Может, это любовь. Может, он нашёл женщину. Может, выловил что-то интересное среди всплывающего со дна Волги мусора. Всё, что угодно. Яно знает только то, что дядя, до тех пока был жив, пока медленно угасал под капельницами, сжираемый раком кожи, когда уже не мог ходить и когда его стало опасно вообще перемещать, говорил и говорил о России. Об этом городе. Обо всём подряд, рассказывал об улицах, о маршруте трамваев, об изгибе Жигулёвских гор на горизонте, о встречных людях, у которых учился языку и чужим обычаям, ходил и ходил вокруг, но так и не сказал главного. Всё мечтал сюда вернуться, но зачем - никто так и не узнал. - Вот так, - Наталья умещает задницу на перилах. Ей тоже нужно на пары, но она не торопится. Сверху нисходит какая-то особенная тишина, та, которая превращает слова в драгоценные камни, заключая их в свою золотую оправу. - Яно приехал вместо него. - Зачем, - спрашивает Ислам, чувствуя, как ломается и хрустит от такого количества сигарет голос. – Зачем же? - Он не знает сам, - пожимает плечами Наталья. - Не знает уже никто. - Как может человек поехать неизвестно куда? В другую страну, не в самый крупный город. И не в самую глубинку. Откровенно говоря, в так себе город. Наташа хмыкает: - Нет в тебе здорового патриотизма. Спроси у Яно. - Есть только нездоровый, - подтверждает Ислам. - Как оклемается, спрошу. Хотя, этот наверняка что-нибудь соврёт. - Соврёт? – Наташа улыбается, но Ислам видит, как между зубами шевелится боль. – Он скажет правду. Что бы он ни сказал, он скажет правду. Ислам молчит, боясь разбудить ещё больше этой боли, но Наталья, похоже, её обуздала. - Каждому его слову следует верить, просто потому, что он врёт, как дышит. Знаешь такое выражение? - Что? - Он живёт в мире фантазий. Как ты думаешь, умеет он врать? - Ну, наверное… - Конечно умеет. Но то, что было бы изо рта такой, как я, или такого, как ты, ложью, для него сразу же становится правдой. Поэтому нелепо обвинять Яно во лжи, что бы он не сказал. Он всем этим на самом деле живёт. Экзамены прошли для третьего этажа с переменным успехом. Один из картёжников, Дима по прозвищу Непотопляемый, хватался за голову и обещал забить на карты. Три экзамена из четырёх он завалил. На самом деле, завалил вовсе не из-за карт. Точнее, не только из-за карт. Он один из тех, кто волочется из курса в курс на бюджете – на полном и безоговорочном. То есть совсем без денег. По его словам, родители, эти старики, до сих пор обитали в семидесятых, и считали, что если уж сдали сына в универ, то обратно его можно ждать его назад не позднее чем через пять лет. И выучат, и накормят, и всё за так. - Они не смотрят телевизор. И не знают, что времена изменились, - грустно говорит он. В семь утра Дима сидел в гостиной, на своём любимом месте. Хасанов встал по нужде, но увидел из коридора на полу гостиной тяжёлую жирную тень, и пошёл посмотреть. - Ты что здесь? Со вчерашнего зависаешь? Рассматривает зажатую между коленями почти допитую бутылку Балтики. - Нет. Ночью встал, - без выражения отвечает он. – Не спалось. Дима щуплый, светленький, с обвислым блеклым лицом. Как будто нечёткий снимок самого-себя-из-детства, с тем допущением, что выглядит он так всегда. И мочки ушей у него всегда синие. - Гадаешь что ли? - Почему сразу гадаю? - Дима окидывает Хасанова мрачным взглядом. Ислам в трусах, пальцы вяло ковыряют живот. - Давай, ибн Хасан, двигай, куда шёл. - Послушай, - Ислам тычет согнутыми пальцами в бутылку. - Я бы на твоём месте не недооценивал нашего Гошу. Он ведь может включить Игоря, и подкинуть тебе проблем. Сгоняет с лица зевоту, подаёт назад плечи и оправляет трусы, изображая коменданта. Хмыкает, довольный собой – на его взгляд, значительный вид вполне удался. Дима даже не улыбнулся. - Да пусть подкидывает, хрена ли. Одной больше, одной меньше. После каждой сессии у кого-то появляются проблемы такого плана. В курилке разговоры о них можно услышать не раз и не два за день. Проблемы могут быть у каждого - таких ребят жалеют, втихую ощущая облегчение от того, что в этот раз не повезло кому-то другому. - У тебя ещё есть время. - Хорошо бы. Но смотри. Три предмета, а с прошлой сессии надо пересдать молекулярную физику. Четыре. Меня уже даже декан внёс в список спонсоров. Каждый из этих ёбаных предметов - по три куска. Социолог, Дмитрий Иванович, берёт четыре с половиной. Итого тринадцать пятьсот. Где я буду брать деньги? Даже на один не наскребу. Пересдать за так у меня вряд ли получится, эти четверо на меня смотрят, как волки на хромую овцу. Пиздец, короче. Ислам подсаживается на диван. Отбирает у Димы бутылку, делает глоток, выдохшееся пиво перекатывается на языке. Пить не хочется, но ему всё оставлять нельзя. Девятка - чересчур крепко. - Позвони родителям. Попробуй объяснить ситуацию. - Не дадут, - мотает головой. Голова болтается на плечах, будто скреплена с телом пружинкой, как в детской игрушке, этаком несмешном клоуне. - Да и нет у них особо. Батя с мамой у меня не очень богатые. Он смотрит на бутылку в руках Ислама. - Тебе-то хорошо, Хасаныч. У тебя трояки. Скажи, ты хотя бы за один башлял? - Башлял, - честно признаётся Ислам. - За два. - Вот, то-то же. А как быть тем, кто хочет заниматься честно. Я, конечно, тоже хорош. Расслабился тут с этими распиздяями. У них, у этих, тоже зарплаты не ахти. Но это же не значит, что нужно ездить на тех, кто слабее. Устроили бы забастовку, что ли… Вон, горняки у вас там в Башкирии постоянно бастуют. И поднимают ведь зарплаты. - Ага. Хочешь, я тебе займу? За два правда только могу. Больше у меня нет. Дима вскидывает глаза, надежда вспыхивает там, как дальний свет автомобильных фар, и меркнет. - Нет, спасибо, брат. Не нужно. Не хочу брать у кого-то деньги. Всё же в том, что я пролетел по всем параметрам, есть и моя вина. Может быть, совсем чуть-чуть, но есть. Знал, на каком хлипком плоту плыву. Знаешь, что я сделаю перед тем, как уйти? - Что? - У меня большие планы на этот день. Только никому не рассказывай. - Не буду. Дима с сомнением смотрит на Хасанова, оглядывает с макушки до сатиновых трусов. Но процесс уже пошёл, и подобно картам на стол, мсье Алкоголь выложил на язык все мысли. - Накуплю конвертов и отправлю каждому из этих мудаков, включая госпожу декана, по сотне рублей. Напишу, мол, от Талмудова, получите, господа хорошие, и распишитесь. Можно бы и больше, но боюсь, больше я не наскребу. А теперь, - взлетает в воздух палец, и Ислам поднимает глаза следом, - самое важное. Самое. Каждой я предварительно подотрусь. Усёк, да? Подотрусь! Он смеётся невесёлым смехом, и звук этот напоминает Исламу не то кашляющий мотор, не то сползающую со склона холма маленькую лавину. Дима не дождался даже конца месяца – тихо собрал вещи и исчез. Компания его товарищей-игроманов стала собираться реже. Кажется, своей угрозы он так и не исполнил. Может быть, не хватило храбрости, может, побоялся последствий. Тех, кто не мог оплатить себе экзамен и не имел достаточно знаний, чтобы сдать его самостоятельно, неминуемо тонул под тяжестью долгов. «Сдать самостоятельно» - означало знать всё на отлично, независимо от того, на какую оценку рассчитываешь. Если препод будет в хорошем настроении, ты сдашь. Может быть, даже на «хорошо». Однако Боже тебя упаси не ответить, или ответить не полностью хотя бы на один вопрос в билете… По правде говоря, таких, как Дима, меньшинство. Всё-таки в большинстве своём ребят поддерживают родители. Поэтому разговоры о прошедшей сессии сводились к обмену информацией на тему – у кого как поднялись тарифы. В курилке обсуждали скорый релиз нового фоллаута, и ехидно считали компы, которые его потянут. Хасанова фоллаут нисколько не волновал. Его вообще с некоторых пор ничего не занимало. Возвращаться в общежитие не хотелось, и он подолгу бродил один по звонким весенним улицам. Дни пошли ветреные; он поднимал повыше воротник и запихивал руки в карманы. Больше всего радовали дни, когда была работа. Делаешь погромче музыку и забываешь обо всём – потому как думать о чём-то ещё просто некогда. Яно вроде бы вернулся в привычную колею. Начал ходить на занятия, однако на лекциях пялится в пространство, или чертил что-то пальцем в тетрадке. Но делал всё это словно бы по обязанности. Когда спрашивали, вставал, и говорил: «Не знаю». И садился. Начал курить, выдувая по пачке в день. Вся та дремучая хрень, которой он занимался раньше, оставалась без дела, и в комнате завелось нечто, чего Ислам не мог так сразу идентифицировать, а Яно попросту не замечал. Здесь завелась плесень. Всё вокруг было ею покрыто, склеивало в клубок вещи и мебель. Неуловимый запах гнилья проникал через ноздри и вызывал где-то внутри позывы к тошноте. Даже свет сквозь занавески проникал какой-то серый и пыльный. |
Похожие:
 | Ахметшин Рифнур Фаилевич Субаш урта мәктәбе 10 нчы сыйныф Вооружение должно было включать в себя ракеты воздушного базирования (Х-45, х-2000 и др.), а также свободнопадающие и корректируемые... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Максименко Дмитрий в костюме, за ним флаг рф, в общем как президент на сцене раздвижные ширмы от квна, закрытые, за ними парта, стул,... |
 | Также Дмитрий Викторович отметил, что подведомственное ему Министерство извлекло урок По словам министра образования и науки рф, данная мера затруднит «слив» ответов в Интернет. При этом Дмитрий Ливанов не раскрыл новые... | | Дмитрий Васильевич Шаманский, соиск канд филол н. СпбГУ, редактор... Дмитрий Васильевич Шаманский, соиск канд филол н. СпбГУ, редактор издательства «Златоуст» |
| Глызин Дмитрий Сергеевич Ярославский государственный университет имени П. Г. Демидова, 150000, г. Ярославль, ул. Советская, 14 | | 03. 10. 06 Дмитрий Соколов-Митрич Полное наименование Общества в соответствии с Уставом: Закрытое акционерное общество «Морстрой» |
| Корнев Дмитрий Геннадиевич В 1983 году окончила среднюю школу и поступила в Сочинское педагогическое училище | | Темы Вашего учебного проекта Бурин Дмитрий Александрович, Чубин Григорий Владимирович, Евстафьев Евгений Игоревич |
| Дмитрий Юрьевич Суслин Тайна золотой медали, или Как стать отличником в школе, в вузе и в жизни | | Информационный бюллетень 20 апреля 2012 года Дмитрий Медведев встретился с министрами иностранных дел и обороны России и Италии |
| Мир, в котором я живу… Пупышев Дмитрий Геннадьевич «областной центр информационного и материально-технического обеспечения образовательных учреждений» | | Обзор сми и блогосферы по теме Дмитрий Медведев провел 29-е заседание комиссии по модернизации и технологическому развитию экономики России |
| Мурманский государственный технический университет ... | | Темы рефератов по философии Болдинов Дмитрий Владиславович Материалистическая теория познания. Критика современной феноменологической концепции человеческого знания |
| «Наследие Игр. Стратегия для Сочи после 2014 года» Дмитрий Николаевич Козак, заместитель Председателя Правительства Российской Федерации | | Кулигин Дмитрий Сергеевич студент группы ау-1-м-11 Московский государственный горный университет Система автоматического управления двухвальным газотурбинным двигателем с селектором |
