«ОППН СЛУШАЕТ!»
Внуково не дает посадку. – Одиночество в аэропорту. – Мое знакомство с Москвой через таксиста. – Ни денег, ни адреса, ни документов. – Ужин с инспектором по делам несовершеннолетних. – Ночь с видом на Красную площадь
В самолете я подумал: «Всё. Жизнь поменялась. Я добьюсь всего, чего хочу!». Ни деньги, ни слава, ни возможные разочарования меня в тот момент не занимали. А хотелось мне только расширить круг своих слушателей – и чем шире он станет, тем лучше.
Вплоть до самой Москвы меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Я невольно ожидал подвоха. С самолетом могло что-то случиться, рейс мог каким-то образом задержаться, опоздать… или не долететь вовсе. Мой взгляд то бесцельно блуждал по салону, то надолго останавливался на облаках в иллюминаторе. Картина за толстым стеклом отвлекала и успокаивала, я начинал улыбаться.
Перед приземлением самолету пришлось добрых полчаса кружить над аэропортом: не давали посадку. Меня била крупная дрожь. Сейчас, сейчас мы рухнем в эти светящиеся огни. Которые, несмотря на угрозу падения, наполняют все тело предчувствием чего-то грандиозного… Рухнем!.. Но нет, снижаемся, дали посадку… Приземлились.
После чего поездка преподнесла мне очередной неприятный сюрприз.
Я сошел с трапа в полной уверенности, что меня встречают – позабыв про горечи, оставив весь ужас позади, – однако никто меня не ждал. Как выяснилось позже, брата, который тогда был курсантом военной академии, срочно вызвали на службу. Предупредить об этом он не мог – в то время почти ни у кого не было мобильных телефонов. А уж мобильные у школьников и учащихся военакадемий казались такой же фантастикой, как световые мечи джедаев.
Я стоял посреди огромного зала аэропорта Внуково – потерянный, болезненно одинокий юноша – и пытался уразуметь, куда идти и что делать. Я не имел понятия о правилах большого города, у меня не было здесь знакомых, я не знал даже адресов и телефонов городских служб. Я что-то спрашивал у прохожих и доверчиво ловил каждое их слово.
Затем я отыскал таксофон и попытался дозвониться брату. Для чего впервые в жизни использовал таксофонную карту. Когда-нибудь я напишу об этом трагедию в стихах. Она будет начинаться нецензурно… Словом, один из автоматов оказался сломан, в другом ответили, что по набранному номеру моих двоюродных братьев не проживает.
Дьявол, я даже не знал адреса своего родственника-курсанта! Район метро «Парк Культуры» – и все. Вот в этот момент (барабанная дробь!) произошло мое первое знакомство с Москвой. Рядом со мной оказался очень симпатичный и доброжелательный человек, таксист, который пообещал отвезти меня в любое место, включая необозначенные на картах.
Не помню, какую сумму он взял, но позже выяснилось, что на эти деньги можно было уехать очень далеко от аэропорта, потом вернуться и уехать еще раз. Я этого не знал, да и не мог знать. Поблагодарив великодушного таксиста, я вышел у парка Культуры и стал кружить по району в поисках брата. В Москве это бессмысленно, не спорю, а вот в маленьких городах срабатывает. Там все друг друга знают, и о месте жительства требуемого человека вы можете спросить если не у случайного прохожего, то уж у бабушек на лавочках – точно. И вас сориентируют, будьте спокойны. Но я-то был в Москве!.. К чести таксиста, он меня дождался.
Дальше я помню всё, как в замедленной киносъемке.
Таксист отвозит меня до метро – и я впервые попадаю в это восьмое чудо света, московский метрополитен. Вокруг толпа людей, все спешат, толкаются, кричат… А я со своими сумками – будто отдельно от толпы – ошалевший, голодный, замерзший. Всё-таки ноябрь на дворе. В Москве конца девяностых ноябрь был холодным месяцем. Особенно в сравнении с Кабардино-Балкарией. Шел дождь со снегом, а я путешествовал по городу в тоненькой курточке, без шапки и перчаток, с шеей, торчащей из воротника и покрасневшей от холода. Какая-нибудь поэтическая натура сказала бы, что я похож на продрогшего нахохлившегося воробья, впервые вылетевшего из гнезда и не нашедшего дорогу домой. Но поэтических натур вокруг было до обидного мало.
Я знал только адрес пансионата, где должен проходить конкурс, но до того, как я туда попаду, я ведь должен где-то провести ночь? Впору запаниковать. Подумав это, я обнаружил, что уже давно паникую.
К этому моменту улицы уже накрыли сумерки. В потемках я сел в первый попавшийся троллейбус. И поехал неизвестно куда, прокручивая в голове свои тяжкие думы.
Родственников нет. Денег – тоже. Из документов – только свидетельство о том, что я действительно родился. Будто это не очевидно. А с документами тогда было строго – без регистрации встреча с милиционером гарантировала приезжему крупный штраф. Деньги… Да-а, въезжая в Париж, юный д’Артаньян был куда состоятельнее. Кроме того, у него имелась чахлая оранжевая лошадь и здоровое благородное безумие. Я же не располагал ни тем, ни другим. Следующее: мои родители пребывали в уверенности, что с сыном всё путём, сын пьет чай на кухне у брата (для них – племянника), сам не свой от новых впечатлений. Насчет впечатлений, положим, так и было…
Вот так я ехал, между моими ушами звучала эта монотонная шарманка, и меня почему-то рассматривала пожилая пассажирка, стоящая неподалеку. Видимо, я ей чем-то глянулся – все-таки приятный, прилично одетый мальчик. С опрокинутым лицом, но это бывает. То ли его ударили пыльным мешком по голове, то ли он от природы такой.
Женщина подошла ко мне и участливо спросила:
– Сынок, тебе куда ехать-то?
– Я не знаю, – честно сказал я.
И зачем-то начал рассказывать ей о том, что приехал на фестиваль, к брату, а найти его не смог. А теперь не знаю, куда мне идти. Вдруг меня арестуют?..
– А ты не жди, пока тебя милиция найдет, - посоветовала попутчица. – Езжай сам!
Признаться, эта простая мысль мою голову не посещала. И действительно, почему бы нет? В конце концов, что я теряю? В крайнем случае, помогут связаться с родителями… Хотя об этом я думал в последнюю очередь, потому что возвращаться не собирался. Но и околеть перед конкурсом на улице… Тоже нет.
Я доехал до ближайшего отделения. Дежурный встретил меня словами:
– Подожди здесь, сейчас подойдет девушка по делам несовершеннолетних.
Я живописно замер посреди холла – с мокрыми сумками, сам мокрый и съежившийся от холода. Вскоре появилась инспектор по делам несовершеннолетних – молоденькая красотка в форме. Она сразу оценила обстановку, всплеснула руками и проворковала:
– Что у нас случилось? Ну рассказывай, рассказывай.
Произнесено было ласково, с участием. Эта неожиданная чуткость привела к тому, что из меня хлынул поток слов. Я говорил и захлебывался, пытался помочь себе взмахами рук, но получалось плохо, и из глаз неудержимо текли слезы.
Девушка-инспектор не испугалась моей истерики. Она повела себя разумно: распорядилась, чтобы мне принесли перекусить. Кофе, чаю, конфет – чего-нибудь.
Меня усадили, накормили, я отогрелся и смог внятно изложить свои текущие проблемы. Пока я пел о выпавших на мою долю тяжких невзгодах, телефон на столе трезвонил почти без перерывов, а очаровательная инспектор снимала трубку и бодро говорила: «ОППН слушает!».
Эти слова врезались мне в память вместе с тембром ее голоса. Позже, во времена моей учебы в Гнесинке, я несколько лет пытался вспомнить, что же это было за ОППН. Так хотелось отблагодарить дежурную, прислать ей цветы, но я даже не знал ее имени!
Девушка в форме быстро обзвонила все указанные мной номера, выяснила место и время проведения конкурса, и даже нашла семью, где девочка собиралась на тот же фестиваль. Семья проживала прямо у Красной площади, в знаменитых московских переулках.
– Давай-ка мы отвезем тебя к ним, – предложила инспектор. – Переночуешь, а завтра они на машине поедут прямо на конкурс и тебя захватят.
Я молча кивнул. Не было сил отвечать вслух.
В итоге моя первая ночь в Москве прошла недалеко от Красной площади. Думаю, это символично. А из нашего окна она самая видна – и так далее. Теперь я даже не могу вспомнить имя той девчонки-конкурсантки – главным для меня осталось то, что окна ее квартиры выходили как раз на площадь. Всю ночь я то и дело подбегал к окну проверить, на месте ли элитный вид. Вид оставался на месте – Красную площадь расцвечивали разноцветные огни. Какое спать, когда вокруг такая пруха?!.. Пардон за грубость, я хотел сказать, что после всех дневных мытарств сна, тем не менее, не было ни в одном глазу.
|
