Zweites Kapitel
Sie sprachen noch eine Weile so weiter, wobei sie sich ihrer gemeinschaftlichen Schulstunden und einer ganzen Reihe Holzapfelscher Unpassendheiten mit Empörung und Behagen erinnerten. Ja, man konnte sich nicht genugtun damit, bis Hulda mit einem Male sagte:
»Nun aber ist es höchste Zeit, Effi; du siehst ja aus, ja, wie sag ich nur, du siehst ja aus, wie wenn du vom Kirschenpflücken kämst, alles zerknittert und zerknautscht; das Leinenzeug macht immer so viele Falten, und der große weiße Klappkragen ... ja, wahrhaftig, jetzt hab ich es, du siehst aus wie ein Schiffsjunge.«
»Midshipman, wenn ich bitten darf. Etwas muß ich doch von meinem Adel haben. Übrigens Midshipman oder Schiffsjunge, Papa hat mir erst neulich wieder einen Mastbaum versprochen, hier dicht neben der Schaukel, mit Rahen und einer Strickleiter. Wahrhaftig, das sollte mir gefallen, und den Wimpel oben selbst anzumachen, das ließ ich mir nicht nehmen.
Und du, Hulda, du kämst dann von der anderen Seite her herauf, und oben in der Luft wollten wir hurra rufen und uns einen Kuß geben. Alle Wetter, das sollte schmecken.«
»›Alle Wetter ...‹, wie das nun wieder klingt ... Du sprichst wirklich wie ein Midshipman. Ich werde mich aber hüten, dir nachzuklettern, ich bin nicht so waghalsig. Jahnke hat ganz recht, wenn er immer sagt, du hättest zuviel von dem Bellingschen in dir, von deiner Mama her. Ich bin bloß ein Pastorskind.«
»Ach, geh mir. Stille Wasser sind tief. Weißt du noch, wie du damals, als Vetter Briest als Kadett hier war, aber doch schon groß genug, wie du damals auf dem Scheunendach entlangrutschtest. Und warum?
Nun, ich will es nicht verraten. Aber kommt, wir wollen uns schaukeln, auf jeder Seite zwei; reißen wird es ja wohl nicht, oder wenn ihr nicht Lust habt, denn ihr macht wieder lange Gesichter, dann wollen wir Anschlag spielen. Eine Viertelstunde hab ich noch. Ich mag noch nicht hineingehen, und alles bloß, um einem Landrat guten Tag zu sagen, noch dazu einem Landrat aus Hinterpommern.
Ältlich ist er auch, er könnte ja beinah mein Vater sein, und wenn er wirklich in einer Seestadt wohnt, Kessin soll ja so was sein, nun, da muß ich ihm in diesem Matrosenkostüm eigentlich am besten gefallen und muß ihm beinah wie eine große Aufmerksamkeit vorkommen. Fürsten, wenn sie wen empfangen, soviel weiß ich von meinem Papa her, legen auch immer die Uniform aus der Gegend des anderen an. Also nur nicht ängstlich ... rasch, rasch, ich fliege aus, und neben der Bank hier ist frei.«
Hulda wollte noch ein paar Einschränkungen machen, aber Effi war schon den nächsten Kiesweg hinauf, links hin, rechts hin, bis sie mit einem Male verschwunden war.
»Effi, das gilt nicht; wo bist du? Wir spielen nicht Versteck, wir spielen Anschlag.« Unter diesen und ähnlichen Vorwürfen eilten die Freundinnen ihr nach,
weit über das Rondell und die beiden seitwärts stehenden Platanen hinaus, bis die Verschwundene mit einem Male aus ihrem Verstecke hervorbrach und mühelos, weil sie schon im Rücken ihrer Verfolger war, mit »eins, zwei, drei« den Freiplatz neben der Bank erreichte.
»Wo warst du?«
»Hinter den Rhabarberstauden; die haben so große Blätter, noch größer als ein Feigenblatt ...«
»Pfui ...«
»Nein, pfui für euch, weil ihr verspielt habt. Hulda, mit ihren großen Augen, sah wieder nichts, immer ungeschickt.«
Und dabei flog Effi von neuem über das Rondell hin, auf den Tisch zu, vielleicht weil sie vorhatte, sich erst hinter einer dort aufwachsenden dichten Haselnußhecke zu verstecken, um dann, von dieser aus, mit einem weiten Umweg um Kirchhof und Fronthaus, wieder bis an den Seitenflügel und seinen Freiplatz zu kommen.
Alles war gut berechnet; aber freilich, ehe sie noch halb um den Teich herum war, hörte sie schon vom Hause her ihren Namen rufen und sah, während sie sich umwandte, die Mama, die von der Steintreppe her mit ihrem Taschentuche winkte. Noch einen Augenblick, und Effi stand vor ihr.
»Nun bist du doch noch in deinem Kittel, und der Besuch ist da. Nie hältst du Zeit.«
»Ich halte schon Zeit, aber der Besuch hat nicht Zeit gehalten. Es ist noch nicht eins; noch lange nicht«,
und sich nach den Zwillingen hin umwendend (Hulda war noch weiter zurück), rief sie diesen zu:
»Spielt nur weiter; ich bin gleich wieder da.«
Schon im nächsten Augenblicke trat Effi mit der Mama in den großen Gartensaal, der fast den ganzen Raum des Seitenflügels füllte.
»Mama, du darfst mich nicht schelten. Es ist wirklich erst halb. Warum kommt er so früh? Kavaliere kommen nicht zu spät, aber noch weniger zu früh.«
Frau von Briest war in sichtlicher Verlegenheit;
Effi aber schmiegte sich liebkosend an sie und sagte:
»Verzeih, ich will mich nun eilen; du weißt, ich kann auch rasch sein, und in fünf Minuten ist Aschenputtel in eine Prinzessin verwandelt. So lange kann er warten oder mit dem Papa plaudern.«
Und der Mama zunickend, wollte sie leichten Fußes eine kleine eiserne Stiege hinauf, die aus dem Saal in den Oberstock hinaufführte. Frau von Briest aber, die unter Umständen auch unkonventionell sein konnte, hielt plötzlich die schon forteilende Effi zurück, warf einen Blick auf das jugendlich reizende Geschöpf, das, noch erhitzt von der Aufre gung des Spiels, wie ein Bild frischesten Lebens vor ihr stand, und sagte beinahe vertraulich:
»Es ist am Ende das Beste, du bleibst, wie du bist. Ja, bleibe so. Du siehst gerade sehr gut aus. Und wenn es auch nicht wäre, du siehst so unvorbereitet aus, so gar nicht zurechtgemacht, und darauf kommt es in diesem Augenblicke an. Ich muß dir nämlich sagen, meine süße Effi ...«, und sie nahm ihres Kindes beide Hände, »... ich muß dir nämlich sagen ...«
»Aber Mama, was hast du nur? Mir wird ja ganz angst und bange.«
»... Ich muß dir nämlich sagen, Effi, daß Baron Innstetten eben um deine Hand angehalten hat.«
»Um meine Hand angehalten? Und im Ernst?«
»Es ist keine Sache, um einen Scherz daraus zu machen. Du hast ihn vorgestern gesehen, und ich glaube, er hat dir auch gut gefallen. Er ist freilich älter als du, was alles in allem ein Glück ist, dazu ein Mann von Charakter, von Stellung und guten Sitten, und wenn du nicht nein sagst, was ich von meiner klugen Effi kaum denken kann, so stehst du mit zwanzig Jahren da, wo andere mit vierzig stehen. Du wirst deine Mama weit überholen.«
Effi schwieg und suchte nach einer Antwort. Aber ehe sie diese finden konnte, hörte sie schon des Vaters Stimme von dem angrenzenden, noch im Fronthause gelegenen Hinterzimmer her, und gleich danach überschritt Ritterschaftsrat von Briest, ein wohlkonservierter Fünfziger von ausgesprochener Bonhomie, die Gartensalonschwelle – mit ihm Baron Innstetten, schlank, brünett und von militärischer Haltung.
Effi, als sie seiner ansichtig wurde, kam in ein nervöses Zittern; aber nicht auf lange, denn im selben Augenblicke fast, wo sich Innstetten unter freundlicher Verneigung ihr näherte, wurden an dem mittleren der weit offenstehenden und von wildem Wein halb überwachsenen Fenster die rotblonden Köpfe der Zwillinge sichtbar, und Hertha, die Ausgelassenste, rief in den Saal hinein:
»Effi, komm.«
Dann duckte sie sich, und beide Schwestern sprangen von der Banklehne, darauf sie gestanden, wieder in den Garten hinab, und man hörte nur noch ihr leises Kichern und Lachen.
|
Глава вторая
Так они болтали еще некоторое время, с удовольствием вспоминая свои школьные годы и вместе с тем негодуя на многочисленные несправедливости кандидата Гольцапфеля. Этот разговор продолжался бы целую вечность, если бы Гульда вдруг не спохватилась:
— Тебе пора идти, Эффи: у тебя такой вид... как будто... ну, как бы это сказать... Ну, как будто ты только что рвала вишни... все на тебе растрепано, помято. Это полотно вообще быстро мнется, а твой широкий белый воротник... одним словом... теперь, кажется, я нашла правильное сравнение... ты похожа на корабельного юнгу.
— На мичмана, с вашего позволения,— поправила Эффи.— Должна же я хоть чем-нибудь попользоваться от своего дворянского происхождения. Но мичман или юнга — папа все равно недавно обещал мне поставить здесь около качелей мачту,— с реями и веревочной лестницей. Не скрою, мне и в самом деле будет очень приятно самой поднять вымпел.
А ты, Гульда, взберешься на мачту с другой стороны и там наверху, в воздухе, мы крикнем «ура» и поцелуемся. «Попутного ветра!» — мне очень нравится это выражение.
— «Попутного ветра!» — как это у тебя звучит. Ты говоришь действительно как мичман. Но избави меня бог лезть за тобой. Я не такая отчаянная. Янке был совершенно прав, когда говорил, что ты слишком много унаследовала от Беллингов, от своей матери. А я всего лишь дочь пастора.
— Ах, полно. В тихом омуте — черти водятся! Помнишь, как мой кузен Брист приезжал сюда, когда был кадетом, впрочем он уже был* совсем взрослым — и ты тогда свалилась с крыши сарая. А почему?
Ну ладно, ладно, не буду выдавать. Пойдемте лучше покачаемся на качелях; по двое с каждой стороны. Надеюсь, что веревка выдержит. Но у вас так вытянулись физиономии, что, видно, моя затея вам не нравится. Тогда давайте играть в салки. В моем распоряжении еще четверть часа, и мне не хочется сейчас идти домой только для того, чтобы приветствовать какого-то ландрата, да к тому же еще ландрата из Нижней Померании.
Человек он пожилой, мне чуть ли не в отцы годится, а если он и впрямь живет в приморском городе — я слышала, что Кессин стоит на берегу моря,— то я ему больше понравлюсь в матросском костюме. Пожалуй, этим я даже окажу ему особое внимание. Папа рассказывал мне, что князья, принимая гостей из других государств, облекаются в военную форму этих государств. Итак, бояться нам нечего... Живо, живо, я побежала, «дом» — у скамейки.
Гульда хотела еще что-то возразить, но Эффи уже мчалась по усыпанной гравием дорожке, сворачивая то направо, то налево, пока вдруг совсем не скрылась из глаз.
— Эффи, так нельзя! Где ты? Мы играем в салки, а не в прятки, — закричали остальные девушки и пустились следом за ней.
Они миновали круглую площадку, потом два платана, но тут их исчезнувшая подруга вдруг выскочила из своего укрытия позади них и без всякого труда — «раз, два, три» — достигла «дома» у скамейки.
— Где ты была?
— За кустами ревеня. У него такие большие листья, даже больше, чем фиговые.
— Как тебе не стыдно!
— Это вам должно быть стыдно, потому что вы проиграли. У Гульды такие глазищи, и опять ничего не увидела. Вот разиня!
С этими словами Эффи вновь сорвалась с места и помчалась прямо через круглую площадку к пруду, как видно собираясь сначала спрятаться в густом орешнике, который рос на берегу, потом обогнуть кладбище, дом и оттуда снова добраться до флигеля и заветной скамейки.
Все это было хорошо рассчитано, но не успела она обогнуть пруд, как сзади со стороны дома ее окликнули. Обернувшись, она увидела* маму; та вышла на каменную лестницу и махала ей платком. Мгновенье — и Эффи стояла перед ней.
— Ты все еще в своей матроске, а наш гостьуже здесь. Ты никогда не готова вовремя.
— Я-то вовремя, а вот наш гость явился не вовремя. До часу дня еще далеко.
И, обернувшись к близнецам — Гульда осталась далеко позади,— она крикнула:
— Играйте пока одни. Я сейчас приду.
Через минуту Эффи в сопровождении матери вошла в большой зимний сад, который занимал почти весь нижний этаж флигеля.
— Ты не имеешь права меня бранить, мама. Сейчас только половина первого. Зачем он приехал так рано? Кавалер не должен опаздывать, но еще хуже являться слишком рано.
Госпожа фон Брист была явно смущена, а Эффи, ласкаясь к ней, продолжала:
— Прости меня, ты ведь знаешь, что я могу быть очень быстрой. Не пройдет и пяти минут, как Золушка превратится в принцессу. А он пока подождет или побеседует с папой.
И, кивнув матери, Эффи собралась взбежать по железной лесенке, ведущей из зимнего сада в верхний этаж флигеля, но госпожа фон Брист, которая считала допустимым при известных обстоятельствах некоторое нарушение этикета, удержала дочь. Она окинула взглядом стоявшее перед ней очаровательное юное существо, все еще разгоряченное игрой и как бы воплотившее в себе самое жизнь во всей ее свежести, и сказала будто про себя:
— А еще лучше тебе вовсе не переодеваться. Да, останься в этом костюме. Ты в нем очень хорошо выглядишь. И пусть если даже не так... но ты выглядишь естественно, так... ну, словно ты ничего не знаешь, а в данный момент это самое главное. Дело в том, что я должна тебе сказать, моя дорогая Эффи,— тут она взяла обе руки дочери в свои,— я должна тебе сказать...
— Что с тобой, мама? Ты меня пугаешь.
— Я должна тебе сказать, Эффи, что барон Инштеттен только что просил твоей руки.
— Просил моей руки? Ты шутишь?
— Такими вещами не шутят, Эффи. Ты видела его позавчера, и надеюсь, он тебе понравился. Он, разумеется, старше тебя, но это даже лучше, к тому же человек он с характером, прочным положением и твердыми правилами в жизни. Если ты не ответишь «нет», — а я верю, что моя умница Эффи этого не сделает,— то в свои двадцать лет ты займешь в свете место, какого другие добиваются лишь к сорока. И оставишь далеко позади свою маму.
Эффи молча обдумывала подходящий ответ. Но прежде чем она успела это сделать, из примыкающих к флигелю комнат послышался голос отца, и сейчас же вслед за этим в зимний сад вошел советник дворянства фон Брист, хорошо сохранившийся для своих пятидесяти лет мужчина с изысканными манерами, и вместе с ним барон Инштеттен, стройный брюнет с военной выправкой.
Увидев его, Эффи невольно вздрогнула. Впрочем, ее замешательство продолжалось недолго, ибо почти в то самое мгновенье, когда Инштеттен с дружеским поклоном приблизился к ней, в среднем настежь раскрытом окне зимнего сада, среди полускрывающих его зарослей дикого винограда, мелькнули головки близнецов, и Герта, наиболее шаловливая из них, крикнула:
— Иди сюда, Эффи!
Затем она отпрянула назад, и обе сестры, стоявшие на спинке скамейки, спрыгнули в сад, откуда донесся их затаенный смех.
|
