Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 6.29 Mb.
|
| особого порядка в отношении царского правительства к евреям в России, и что принципиально отличает его от аналогичного отношения на Западе: русская сентенция " евреи весьма полезны, но только как евреи " идеологически и социально противоправна запрету быть евреем , на чем зиждется европейская эмансипация, давшая европейскую формацию еврейства. С особой выразительностью это противостояние сказалось на содержательном уровне просветительского процесса, который захватил в конце ХVIII – начале XIX веков одинаково российских и европейских евреев, – эпоха так называемой маскилимизации (от слова «маскилим», на иврите «просветители»). Ф. Кандель демонстрирует это различие через прямую речь безымянных французского и русского «маскилим», – первый: «В настоящее время евреи уже не образуют нации, так как им досталось преимущество войти в состав великой французской нации, и в этом они видят свое политическое искупление»; и второй, оценивая первого: «Они из кожи лезут вон, лишь бы доказать, что они уже достаточно прозрели и, озаренные светом разума, вполне уразумели, что наследие отцов есть ложь, а традиция – тяжелейшая обуза, с которой необходимо порвать окончательно». Таким образом, политизация , слагая самую яркую особенность западного еврейства, трассирует разделительную черту между просветительством в разных еврейских лагерях формациях. Но даже при наличии благосклонной для евреев целевой установки реальная (земная) история российского еврейства перенасыщена примерами акций жуткого издевательского пренебрежения еврейским достоинством именно со стороны царских властей. Особое место в этом отношении еврейская историческая доля отводит правлению Николая I, который, занимаясь более других самодержцев еврейскими делами, оставил по себе недобрую память страшным уложением о солдатских детях или детях кантонистах, так называемой «натуральной рекрутской повинностью», введенной по приказу царя и позволяющей отбирать у евреев детей для военной службы. Подобное бесчеловечное и изуверское отношение к детям не может быть оправдано ни с каких позиций и не может вызвать реакцию иную, чем та, о которой сообщил А. И. Герцен в «Былое и думы», описывая встречу с детьми кантонистами, которых " гнали " (!) по этапу в Казань: «Привели малюток и построили в правильный фронт; это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видел, – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще кой как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст. Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо ровнявших их; белые губы, синие круги под глазами – показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без ухода, без ласки, обдуваемые ветрами, которые беспрепятственно дуют с Ледовитого моря, шли в могилу. И притом заметьте, что их вел добряк офицер, которому явно было жаль детей. Ну, а если б попался военно политический эконом? Я взял офицера за руку и, сказав: „поберегите их“, бросился в коляску; мне хотелось рыдать, я чувствовал, что не удержусь… Какие чудовищные преступления безвестно схоронены в архивах злодейского, безнравственного царствования Николая I!». Негативное отношение евреев к царской власти в целом во многом спровоцировано жестоким правлением этого сатрапа, царствование которого началось декабрьским потрясением в обществе, а завершилось крымской авантюрой, втянувшей Россию в бесславную войну с Европой. Еврейская душа вобрала в себя эту боль в виде слезной молитвы: «Льются по улицам потоки слез, льются потоки детской крови. Младенцев отрывают от хедера и одевают в солдатские шинели. Горе, о горе!». Это обстоятельство, однако, не противоречит, а как бы контрастно оттеняет суть основного умозаключения Солженицына: «… приписывать российским правителям ярлык „гонителей евреев“ – это искривление их намерений и преувеличение их способностей» и далее в развитие темы: "Утвердилось говорить: преследование евреев в России. Однако – слово не то. Это было не преследование, это была: череда стеснений , ограничений , – да, досадных, болезненных, даже и вопиющих" (2001, ч. 1, с. 134, 284). В этом и состоит суть «впечатляющего» открытия А. И. Солженицына, давшего факт особого порядка в отношении царского правительства к русскому еврейству в момент зарождения последнего: в российской среде не действовало христианско европейское преследование , доходящее до истребления , лиц по еврейскому признаку; сюда же надо включить феномен Функционально особенного расположения творцов русской изящной словесности к российским евреям, начально прозреваемое у Г. Р. Державина, а наиболее яркую форму получившее у Ф. М. Достоевского. Догматизированный взгляд зрит в открытии Солженицына то, чего в нем действительно нет, – а именно: попытку оправдать царское правительство и его, как принято считать, яростно антисемитскую деятельность в самодержавной России, что служило главным основанием для обвинения Солженицына в антисемитизме. А современный русский авторитет по истории русского еврейства Олег Будницкий, похоже, проаннотировал открытие Солженицына: «Царское правительство действительно не проводило политику, направленную на сознательное разжигание антисемитизма и тем более организацию погромов. Но совсем другое дело – снисходительное отношение к тем, кто антисемитизм разжигал, кто не сумел (или не захотел) предотвратить погромы, и к самим погромщикам» (1999, с. 27). Солженицын не упустил этой особенности правительственной деятельности царизма и из его наблюдений узнается, что в еврейском поле функционирование царской власти спотыкается о резкое несоответствие намерения (целевой установки, идеи, замысла) и реального исполнения (метода, действия, способа) и это обстоятельство является типичной и постоянной характеристикой самодержавного правления в России, какая в еврейском вопросе поставила себя наиболее обнаженно. Солженицын заключает по этому поводу: «Да ведь Российская Империя и весь XIX век и предреволюционные десятилетия, по медлительности и закостенелости бюрократического аппарата и мышления верхов, – где только и в чем не опоздала? Она не справилась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны: и с гражданским местным самоуправлением, и с губительно униженным положением Церкви, и с разъяснением государственного мышления обществу, и с подъемом массового народного образования, и с развитием украинской культуры. В этом ряду она роково опаздывала также и: пересмотреть реальные условия черты оседлости и как они влияют на положение в государстве. Российские власти больше чем за столетие так и не сумели решить проблемы еврейского населения: ни в сторону приемлемой ассимиляции, ни чтоб оставить евреев в добровольном отчуждении и самоизоляции, в которой их застали век назад» (2001, ч. 1, с. 305). Данное несоответствие намерения и исполнения, установки и метода, слова и дела в глазах рационального миропредставления кажется не просто познавательным грехом, а содержательным крахом, пережитком варварского прошлого, и потому царизм как форма самодержавной власти пользуется у всех без исключения аналитиков самыми низкими оценками. Подобное качество российского самодержавия проявляется отнюдь не только в еврейской сфере, что далеко не всегда соответственно учитывается при анализе, а относится к коренным врожденным свойствам или таинствам русской духовности и в еще более открытом виде имеет себя в русской туземной среде, – именно за данное пре ступление русское самодержавие было наказано историей. Итак, когнитивный вывод из открытия Солженицына гласит, что взаимоотношения между державной властью и евреями на просторах Российской империей были далеки от однонаправленного самодержавного повеления. А это последнее, взятое в своей целокупности, со своей стороны, распадается на два отношения: идеальное намерение и реальное исполнение . Концептуальное противоречие между идеальным и реальным моментами касательно русского еврейства образует диагностическое свойство гражданской политики царского правительства по отношению к своему еврейскому населению, постоянно колеблясь от одного полюса к другому, – эту особенность можно узреть только в аспекте «впечатляющего открытия» А. И. Солженицына. В совокупности это приводит к появлению эмпирического критерия – качественно различным видам антисемитизма, которым опосредованно дополняется комплекс отличительных параметров русского и европейского еврейства. Эмансипационный антисемитизм в Европе, который при наличии гражданского равноправия ущемляет имманентно еврейскую сущность, не сопоставим с гражданским антисемитизмом в России, где стеснение и усечение общественных свобод для евреев происходит на фоне установочного признания еврейской сущностной самобытности. Через свое реальное отношение с евреями царская власть если не плодила, то подпитывала типично русский гражданский антисемитизм, но зато своим идеальным качеством эта же власть, правда, в лице только своих лучших представителей, сотворяла антитезис западному эмансипационному антисемитизму. Как парадоксально не звучит, но только еврейская духокорпорация, сочленившаяся на русском пространстве, смогла с пользой для себя и, как выяснится, для русской культуры, воспользоваться этой особенностью российской власти, о чем речь пойдет в дальнейшем. В России никогда не было справедливых законов, как никогда не было местной власти, благосклонной к рядовому люду. Для евреев это усугублялось тем, что все указы и приказы, привнесенные извне, сотворялись без знания самобытности еврейского быта и духа, хотя иногда, и это следует отнести к активу идеального отношения, верховная власть прибегала к консультациям с еврейскими духовными авторитетами. Но в большинстве своем, насильственно внедряемые в еврейский организм, эти уложения, по своей сути, являлись мертворожденным продуктом, угнетая и без того бесправное еврейское население. Это и составляло гражданский (или административный) антисемитизм, а злополучная черта оседлости, всяческие процентные нормы, правовые стеснения и ограничения составляют не самостоятельные акции, а отдельные проявления этого последнего. Практическая деятельность русского правительства целиком была отдана на откуп местной власти, склонной к произволу и самодурству и не только по отношению к евреям, а любой акт своеволия касательно евреев, по самой своей природе, обращается в антисемитское действие. Для примера можно привести историю закрытия журнала «Рассвет» в 1860 году – первого еврейского издания на русском языке в Одессе; редактор журнала известный писатель Осип Рабинович рассказывал: «В конце концов, мне сказали, и три раза еще обдуманно и вполне сознательно повторили следующее: „Ну вот, если какая нибудь статья вашего журнала мне не понравится, потому что мне скучно или я в дурном расположении духа, просто у меня желудок плохо варит – и я немедленно закрою ваш журнал“ (самый журнал удостоился чести быть названным журналом жидовским)… Таким образом, его существование поставлено в зависимость от того, варит или не варит аристократический желудок. За сим для спасения журнала вопрос может быть поставлен трояким образом: 1) переливать из пустого в порожнее, чтобы не раздражать нашего грозного барина, или 2) быть доносчиком на нацию, раскрывая одни только темные ее стороны и не смея ни слова произнести в защиту там, где гнут ее в дугу, – или, наконец, 3) закрыть журнал до более благоприятных обстоятельств. Тут ни одно честное сердце не поколебалось бы в выборе, и я со спокойной совестью прекращаю свою журнальную деятельность» (цитируется по Ф. Канделю, ч. 1, 2002, с. 449). Так что о какой либо заранее осмысленной стратегии или принципе внешнего государственного присутствия в еврейской среде России, крайне необходимых как первое условие сколько нибудь продуктивного административного процесса, говорить не приходится. В результате еврейский вопрос в России приобрел совершенно парадоксальный облик, вместивший в себя два противоречащих друг другу отношения, и на это обстоятельство делает упор глава израильской исторической школы профессор Шмуэль Эттингер: «Казалось бы, перед нами первое в Европе провозглашение равноправия евреев, опередившее даже законы периода Французской революции; установление, которое сопровождалось попыткой дарования евреям права участвовать в выборах и избираться как равные среди равных в местные органы власти. На практике же проводилась явная дискриминация евреев в соответствии с местными циркулярами, их расселение было ограничено присоединенными территориями и пустующими южными землями (вся эта область впоследствии получила название „черта оседлости“), а взимаемые с них налоги в два раза превышали выплаты городских торговцев христиан» (1993, с. I94). Это же отношение в качестве основополагающего параметра еврейского быта в России отмечает и другой видный историк Бенцион Динур (бывший министр культуры и просвещения Израиля): «При присоединении к России польских районов и их еврейского населения, были даны обещания прав и сделаны попытки осуществить эти обещания. Но в то же время – начались массовые изгнания из деревень, двойное налоговое обложение, установление черты оседлости. Либеральные законопроекты, допущение в общие школы, обещания земли и денежной помощи колонистам – с одной стороны; а с другой – кантонисты, пойманники, крещения детей» (2002, с. 323). Подобное противоречие русско еврейского бытия входит составной частью в открытие Солженицына, ибо, соотнесенное по европейскому стереотипу антисемитизма, безобразная стихия русского погрома не коррелируется с европейским рациональным производством, куда естественным образом был включен антисемитский процесс в целом, чему ярчайший пример дан нацистским Холокостом. Любопытна ремарка Солженицына, что на коренной русской территории еврейские погромы достаточно редки, а распространены они на молдавской, украинской, белорусской и прибалтийских землях, то есть там, где евреи проживали, входя в состав Европы. Несомненно, что ненависть к евреям составляет реликтовый, остаточный момент европейского антисемитизма в этих народах, да и в российских условиях генерация этой ненависти из Запада, – в Молдавии со стороны Румынии, Белоруссии и Прибалтики со стороны Польши, – больше, чем возможна; об украинском антисемитизме, питающем большую часть погромов в России, будет сказано отдельно. В свете подобных рассуждений раскрывается содержательность исторической теории Эттингера в качестве научного арсенала израильской аналитики в ее концептуальном неприятии выводимого А. И. Солженицыным макета русского еврейства. И. Орен, биограф Шмуэля Эттингера, говорит о своем патроне: «Относясь к истории как к строго научной дисциплине, он ни на йоту не отступал от объективного исследования фактов, от сугубо рационального подхода к истории…» (1994, 298). Таким образом, своим научным авторитетом Ш. Эттингер поддерживает когнитивную весомость доктрины «степень полноты источниковой базы», а двигало автором прежде всего мировоззренческое воспитание (Ш. Эттингер – основатель Союза еврейских коммунистов), которое утверждало методологию и идеологию исторического материализма (материалистического понимания истории), составной частью которых является разрешающий способ по схеме этой доктрины. Эттингер, обнаружив в русской формации еврейства двойственный характер, исключил из последнего всякое противоречие, выставив во главу угла исключительно реальное отношение и тем самым лишил еврейскую тему русского своеобразия, а в строгом соответствии с чем любой факт ущемления еврейского самосознания, даже на уровне тривиальной кухонной свары, безоговорочно относится к разряду антисемитизма. Сосредоточив познавательный интерес только на одном типе отношений в еврейском вопросе русского еврейства, школа Эттингера, естественно, не видела в царизме ничего, кроме «антисемитизма, являющегося официальной политикой правительства». Царский антисемитизм, избавленный Эттингером от своего русского диагностического свойства, становится поэтому идентичным по количеству и качеству с западноевропейским преследованием евреев, хотя Эттингером отмечено, что русский антисемитизм служит продолжением «политической традиции Киевской Руси». Понятно также, в силу чего Эттингер увязывал положительные итоги русской хаскалы (просвещения) с влиянием европейского просвещения и постоянно ссылался на «успехи эмансипации евреев на Западе». Эттингер пришел даже к такому гнозису: «Екатерина II, в период царствования которой происходили разделы Польши, принесла в российскую политику тенденции, взращенные западноевропейским Просвещением» (1993, с. 253). Основным гностическим продуктом школы Эттингера является сложный и достаточно запутанный взгляд на происхождение и сущность русского еврейства как такового автономного тела. Эттингер указывает: «Речь идет о группе евреев, наделенных яркими отличительными признаками. В этом смысле не существует четкого разделения между периодами польской власти (до раздела Польши) и русской. Русское еврейство является прямым продолжением еврейства польского… не евреи переселились в Россию, а Россия сама „пришла“ к евреям». Следовательно, ни о каком своеобразии и самобытности русского еврейства не может быть и речи, поскольку наличествует только польское еврейство, по иронии исторической судьбы оказавшееся под российским стягом. Историк продолжает свою мысль: "Русское еврейство как специфическая общность людей сохранило свою |
