Композиция 4 (1969)
для фортепиано. 12’. Первое исполнение – 15.05.1970, Москва, Камерный зал ГМПИ им. Гнесиных / Виктор Деревянко. Издание – Москва, Советский композитор, 1989 (в сб.: Композиции для фортепиано). Мировые права – Hans Sikorski.
Этой композиции повезло меньше, чем предыдущим…
В каком смысле?
В смысле ее концертной жизни.
А когда она появилась на свет?
Примерно, где-то под осень 69-го…
Композиция одночастная?
Да, одночастная. Вообще, в принципе, для меня одночастные более всё-таки характерны, чем многочастные.
Почему же так?
Ну, во-первых, потому что я считаю, что и в одной части можно сказать не меньше, чем в нескольких… А во-вторых, мне кажется, что в наше время любое сочинение должно иметь одну основную мысль или, если хотите, идею, и ее нельзя распределить между частями. В классике такого не было: была просто музыка, скажем, финала, который мог подходить к любой симфонии…………
В Композиции довольно свободная структура, хотя она и имеет определенные черты сонатной формы. А стилистическая аура здесь весьма своеобразна, потому что я решил как бы оттолкнуться от позднего Скрябина, который наметил в свое время интересные выходы за пределы обычной тональности через альтерированные доминанты, но до конца всё же не вышел. И вот меня заинтересовало: куда бы он пришел, если бы смог прожить побольше? Поэтому здесь и в стилистике, да и иногда и в фактуре есть что-то – черты какие-то, связанные с ним, причем с таким «пост-поздним» – и это я делал вполне сознательно.
А в чем здесь вы видите сонатность?
Это просто. В экспозиции, после совершенно очевидного вступления имеются две сферы, условно говоря, сфера главной партии и сфера побочной. Первая представляет собой свободную, я бы даже сказал, атематическую и аметрическую музыкальную ткань, создающую ощущение импровизационности (кстати, Скрябин, как мне кажется, подбирался ко всему этому, особенно к музыке без метра: в каких-то моментах ведь ему оставалось только снять тактовую черту!). Во второй сфере, напротив, определенное и узнаваемое интонационное ядро – постоянно восходящие мотивы, и, в сущности, это настоящая тема. Следующий за побочной партией контрастный материал – очень короткий – всего два такта – я его рассматриваю как заключительную партию, потому, что на ней в конце будет построен большой раздел. И это вся моя экспозиция, которая четко отделяется следующим медленным эпизодом – началом огромной разработки. Тут начинают вторгаться, появляться отдельные элементы побочной партии, которые затем в стремительной безумной токкате пронизывают буквально всю фактуру. Токката, кстати, идет шесть!!! страниц, хотя является лишь частью разработки, а после нее начинается длинная цепь всё время увеличивающихся и усиливающихся кульминаций. Последняя кульминация – самая мощная (сколько тут forte? – три!) – построена на материале заключительной партии, и вот так два такта из экспозиции превращаются здесь в несколько страниц… Всё это приводит затем к повтору вступительного раздела, и тут вдруг выявляется, что в сонатной форме начисто отсутствует... реприза! То есть получается такая огромная двухчастная форма, в которой первая часть – это экспозиция громадная, а всё остальное – вторая часть – это разработка, идущая на громадном крещендо, причем такими мощными волнами, что к концу, как говорили мне многие пианисты, просто руки отваливаются. Вообще, даже чисто физически очень сложно играть эту композицию: очень быстрый темп плюс мощная аккордовая техника. И потом ещё в токкате, хотя здесь и не аккордовая фактура, но при безумно быстром темпе очень много скрытого многоголосия, и вот, чтобы все эти голоса прозвучивались, да еще в таком темпе, – это сыграть архисложно… Не говоря уж о напряженнейшем эмоциональном тонусе всей композиции.
Расскажите, пожалуйста, о премьере?
Премьера состоялась спустя лет пятнадцать11 после того, как я написал это сочинение. А осуществил ее известный пианист Геннадий Пыстин, который, что меня тогда просто поразило, сыграл сочинение наизусть.
Он играл в Новосибирске?
Да, в концертном зале Новосибирской филармонии.
Приняли хорошо?
Очень даже хорошо. Композиция шла рядом с несколькими мессиановскими «Взглядами...» и, насколько я понял, оба сочинения были новинками для местной публики. Зал был забит буквально до отказа и реакция слушателей на оба сочинения была просто восторженной.
А как вы сейчас относитесь к музыке Скрябина?
Сейчас я могу сказать, что, практически, изучил Скрябина вдоль и поперек (в 90-х годах мне даже довелось стать редактором его полного собрания фортепианных сочинений в восьми томах12), и он всё еще остается для меня одним из величайших гениев в музыке, правда, к сожалению, не реализовавшим до конца свои новаторские идеи. Я не могу сказать, что я его люблю как-то особенно, но мое отношение сейчас к нему такое, что я в десять раз теперь более чувственно переживаю всю его музыку, нежели тогда… Но это так – лирика…
Интересно, что и Рославец тоже сделал попытку продолжить его гармонические искания.
Естественно! Они все были под влиянием Скрябина в то время – уж слишком могучая личность. Но они пошли в другую сторону. Например, Рославец – он всё-таки сумел потом обособиться от его влияния, и звукопись для него оказалась важнее, чем какие-то программные духовные идеи, да и эмоционально его музыка – гораздо более сдержанная – это своеобразная и почти как бы застывшая музыка. А мне как раз хотелось яркого, эмоционального. Ну, и потом, хотелось сделать фортепианную пьесу, которую трудно было бы сыграть и которая бы, за счет этих трудностей, была бы эффектной очень. И это действительно получилось, потому что на премьере зал прямо-таки замер – все были настолько напряжены – наверное следили за "мучениями" пианиста; ну, а если серьезно, честно, так сказать, то воздействие, конечно, было страшно сильным.
А кто еще исполнял Композицию?
Ну, раз уж вы так "копаете", придется рассказать и всё остальное. Когда я показал только что написанную «Композицию 4» Хачатуряну, тот вполне резонно заметил, что так, как я ее играю, играть нельзя и надо найти обязательно какого-нибудь другого пианиста. После этого разговора мы вышли с ним в коридор и сразу нос к носу столкнулись с Виктором Деревянко (он тогда был молодым, но уже хорошо себя зарекомендовавшим себя пианистом). Арам Ильич сразу же ухватился за него и предложил ему сыграть мое сочинение на композиторском зачете. Времени у Виктора оставалось, естественно, мало, да и отношение к нотам какого-то студента не выражало никакого пиетета. В общем, сыграл он чуть ли не с листа и вдоволь поимпровизировав. Я до сих пор размышляю: состоялось тогда исполнение или не состоялось. . . Скорее всё-таки нет. Так, рабочее проигрывание.
А после новосибирской премьеры были исполнения?
Нет. Не было. Хотя я подсовывал, конечно, ноты самым разным пианистам. Но так никто и не решился сыграть.
Может быть, пианистов смущают технические трудности и такая довольно необычная запись темпа на отдельной нотной строке?
Не знаю. Может быть. Музыка здесь физически очень трудная – на износ вся, как говорится. Мощная фактура и всё на форте и фортиссимо. А эта строчка для темпа – это же на самом деле очень простая шкала13, даже графически красивая, по-моему. И придумана она как раз для удобства, что бы сразу было видно: где какой темп, где быстрее или медленнее, и ясно очерчены размеры всяких там ritenuto, accelerando (своего рода темповые глиссандо)...
|
