Кончина л. Н. Толстого тело Льва Николаевича Толстого
Скачать 0.95 Mb.
|
А.Ф. Кони. Е. Трубецкой. Конец Л.Н. Толстого. После кончины великого человека от переживших его современников обыкновенно ждут оценки его жизни и деятельности. Но обстоятельства кончины Л.Н. Толстого, совершенно исключительные, единственные в своем роде, невольно направляют мысль в другую сторону. В эту первую минуту скорби о великом писателе земли русской хочется говорить не о значении его жизни, а о значении его смерти. Его конец прибавил новую, едва ли не самую значительную черту к его религиозной проповеди. Если до сих пор Толстой проповедовал, то в последние дни своей жизни он обнаружил героическую решимость довести до конца служение своей религиозной идее. Не время и не место входить в разбор этой идеи по существу. Для нас в данном случае интересно не учение Толстою во многом спорное, а духовный облик писателя и проповедника, который за эти последние дни не только обрисовался, но и вырос благодаря его уходу. Было бы в высшей степени несправедливо и опрометчиво судить Толстого с точки зрения какого-либо жизненного идеала, ему постороннего и чуждого. Для оценки его личности нужно прежде всего задаться вопросом – остался ли он верен своему собственному идеалу, осуществлял ли он в жизни то, чему он учил других, не было ли у него какого-либо расхождения между словом и делом? С этой точки зрения приходиться признать, что конец Л.Н. Толстого был великим для него счастьем; своим уходом, который свел его в могилу, он засвидетельствовал, что он готов принести своей идее высшую жертву, отдать ей всего себя. Этим он обнаружил действительно религиозное отношение к служению. Религия, какова бы она ни была по своему содержанию, есть прежде всего вера человека в Безусловное, поэтому она неизбежно максималистична в своих требованиях: она ни при каких условиях не мирится с служением двум господам и хочет господствовать над человеком безраздельно и всецело. Человек, верный своим убеждениям, достоин уважения со всякой точи зрения. Но в особенности с точки зрения религиозной заслуживает полного одобрения та безграничная преданность вере, которая выразилась в уходе Толстого. Раз он верил в несовместимость индивидуальной собственности с основными и элементарными религиозными требованиями, он должен был сделать то, что он сделал. И подвиг его заслуживает тем большего удивления, что он был совершен в самой трудной для него обстановке: он решился окончательно расстаться с привычным для него комфортом именно в тот момент, когда, в виду преклонного возраста, после перенесенной только что тяжкой болезни, это было для него всего труднее. Трагедия этой кончины, очевидно, заключается в глубоком, непримиримом противоречии между религиозным идеалом Толстого и всем укладом современной жизни, общественной и государственной. Для него вся нравственность выражается в нестяжании, в отрешении от индивидуальной собственности, в непротивлении злу. Meжду тем весь современный семейный и общественный быт покоится на принципе личной собственности; вся государственность, как таковая, покоится на принуждении. При этих условиях отшельнику из Ясной Поляны оставалось искать спасение в бегстве от мира. Но ужас его положения именно в том и заключался, что человеку его образа мыслей бежать некуда. На свете не оказалось той обители, куда бы он мог укрыться от мира. Отвергнутый комфорт гнался за ним по пятам. Заходила речь даже об устройстве для него на станции Астапово специальной вегетарианской кухмистерской; лекарства посылались туда издали; вокруг него дежурил целый консилиум врачей. И государство следило за ним своим недремлющим оком; начиная с низших чинов полиции и кончая высшими сановниками государства и вершинами церковной иерархии – все преследовали его своими заботами. И неудача его ухода от мира сделалась вопросом жизни для несметных полчищ репортеров и корреспондентов, которые на ней зарабатывали свой хлеб насущный. А у него было одно страстное желание, одна мечта: уйти от людей, уйти от славы, уйти от государства и остаться наедине с Богом. Желание это теперь исполнилось, но исполниться оно могло только через смерть. И смерть эта должна всех нас заставить задуматься. Ибо каковы бы ни были заблуждения, причуды и чудачества Л.Н. Толстого, смерть его все-таки произошла оттого, что он заключал в себе нечто огромное, чего мир не вмещал. Толстой, без сомнения, неправ во многом; но вполне ли он неправ в своем отрицании мира? Я думаю, что ни с точки зрения нравственной, ни с точки зрения религиозной это вряд ли многие решаться сказать. Во всякой случае он оставляете по себе в наследство огромную задачу, коей значение подчеркивается его концом. Ибо если до сих пор Толстой был великим писателем, то конец его, без сомнения, сообщает величие его человеческому облику. Кн. Евгений Трубецкой. Д. Анучин. Памяти Толстого. Получив еще при жизни значение центральной личности во всем культурном мире, на которую были устремлены взоры многих и многих тысяч мыслящих людей и к голосу которой, то преклоняясь, то возражая, то негодуя, прислушивались все, Лев Николаевич Толстой своей смертью, обстоятельствами, ее сопровождавшими, привлек еще шире общее внимание и симпатии, добровольно возложенным им на себя, на пороге жизни, подвигом страдальческого искупления. Ослабленным телесно старцем покинул он свое родовое гнездо; свой скромный, но привычный, уютный home и, следуя влечению своего долга и совести, ушел искать где-то спасения от лжи мира и суеты жизни, высшего покоя для своего угасающего, но еще бодрого и мощного духа. Поступил непредусмотрительно, неразумно даже, скажут все благоразумные, уравновешенные люди, здраво соображающие все возможные последствия своих поступков, и будут по-своему правы, но если бы жизнь всех людей направлялась только благоразумием, то не было бы и многого великого, не было бы и высоких подвигов человеческого духа – того, чем возвышается человек над всеми земными живыми существами, в чем проявляется та божественная искра, свет которой блещет из-под темной оболочки и, озаряя человечество, распространяет свои волны в духовном мире настоящего и будущего. «Неблагоразумный» поступок Толстого, толкуемый простыми людьми как желание под конец жизни уйти от грехов, мира сего и искать себе спасения среди народа или в пустыне, примирил с ним и тех, которые, относясь к нему, в общем, с уважением и вниманием, склонны были видеть известное противоречие между его мыслями и делами, между его учением и его жизнью. Одряхлевшая плоть не вынесла влечения сильного духа, но тем ярче выступил подвиг великого старца, осветивший конец его жизни – жизни, отданной высокому художественному творчеству и неустанной работе мысли над исканием правды и истины. Толстой, с момента великого перелома в своей жизни, когда от искания правды в художественном творчестве он обратился к исканию правды в жизни человечества и в своей собственной, шел неуклонно вперед в развитии своих идей, смело высказывая их всему культурному миру и не страшась ни сильных мира сего, ни опасностей идти против течений, даже против основ современной культуры. Как самобытный мыслитель, как неуклонный борец, как убежденный проповедник, он не останавливался перед выводами и шел до конца в развитии того, что он считал истиной, и, живи он в прежние времена, не избавиться было бы ему от когтей инквизиции или от грозного, но неправедного светского суда. Да и в наше время, в России, если великий художник и мыслитель терпелся и не преследовался, то ведь это потому, что с ним и за ним были мощные силы – его собственный мировой гений и сила общественного мнения и совести – не столько наши – где уж нам – а всей Европы, всего культурного человечества. Распространение его идей было, впрочем, ограничено, многие писания его запрещались, а его последователи и издатели его сочинений подвергались карам. Да и сам Толстой не избежал если не телесной, то духовной кары: он был торжественно отлучен, или – как иные выражаются мягче – отрешен от православной церкви – акт, которому склонны были, по-видимому, сочувствовать и католические прелаты. И когда отрешенный ушел из родного дома и заехал по пути в монастырь, в котором некоторые увидели некоторые признаки его готовности к раскаянию, но почивший остался до конца верным себе и завещал похоронить себя без участия духовенства, там, где он жил и мыслил, и таким, каким он был и умер, признав, очевидно, неизбежность такого именно отношения к своему праху. Многие, конечно, и у нас, и за пределами нашими, не способны будут примириться с таким концом, но и они должны будут признать, что этого следовало ожидать, в связи со всем учением Толстого и непреклонностью, которую он проявлял в своих убеждениях. Даже все те, кто были не согласны с ним, которые даже ненавидели его и готовы были всячески преследовать его, должны согласиться с тем, что если он остался до конца верным своему учению, то ему трудно было поступить иначе, и если он и учил, и распорядился своим прахом неправильно, то в этом он даст во всяком случае ответ не нам, мы же должны вспомнить великую заповедь о прощении обижающих нас, да еще великий урок, данный всем тем, кто считает себя лучше обвиняемого – первым бросить в него камнем – вспомнить этот урок и – у кого есть совесть – устыдиться… Толстой был отрешен от церкви, но он не мог быть отрешен от нас, русских людей, русского народа. Разве можно было бы согласиться с тем, что Толстой – не наш: разве есть такая сила, которая могла бы отнять его от нас, от нашей литературы, в которой он блещет звездой первой величины, от нашей культуры, которую он так сблизил, так сроднил с культурой мировой, общечеловеческой, от нашего народа, который им так прославлен, с духом, жизнью, протестами, даже грехами и заблуждениями которого он так неразрывно слился! Нет, он наш, наш теперь, наш и в веках будущего, и, вместе с тем, будучи весь нашим, он в то же время также близок и всем другим – славянам, романцам, германцам, всем христианским и нехристианским нациям, индусам и японцам, евреям, буддистам, магометанам – всем людям, в ком есть понимание прекрасного, уважением к исканию истины, кто сознает великую правду в любви к людям, к человеку, где бы и кто бы он ни был. Толстой тем и велик особенно, что он принадлежит и нам, и всему человечеству, и если на чем могло бы объединиться все человечество, все мыслящее в нем и ценящее творчество в области красоты и правды, так это на Толстом, что могло бы выразиться в поставлении ему общего памятника где-нибудь на нейтральной почве, на средства, собранные во всех странах, среди всех народов. Затем, конечно, надо будет озаботиться и поставлением достойного ему памятника у нас, на его могиле, и нет сомнения, что величайшие современные художники-скульпторы приняли бы в этом деле живое участие. Но, может быть, не менее важно и необходимо было бы создание другого памятника, живого и способного к развитию учреждения, в котором горел бы вечный огонь света, искания правды и красоты и теплой любви к людям, хотя и трудно, почти невозможно придумать такой живой памятник, вполне достойный памяти почившего, и еще труднее было бы осуществить его... Во всяком случае, если бы такое учреждение было возможно, исходящий от него свет должен был бы быть светом просвещения, таким в признании блага которого могли бы сойтись все мыслящие и истинно верующие. Да, все верующие, ибо настоящая живая, не мертвая вера предполагает непрестанное, упорное искание света и правды. Вера – есть стремление к истине, к благу человечества, она немыслима без борьбы с самим собой, без любви к людям, без проповеди, без готовности самопожертвования. И наиболее религиозными временами были не те, когда культ, формы сковывали мысль, но когда эта мысль бродила, горела, когда люди упорно думали, спорили, видели в вере дело жизни, приносили себя в жертву тому, что они считали истиной. Таковы были времена возникновения великих мировых религий, таким искателем истины был и Толстой. Пусть он, может быть, в ином заблуждался – давно сказано: не ошибается только тот, кто не мыслит и ничего не делает - но ошибки такого ума, как Толстой, не могут умалить его исторического образа – одного из великих умов человечества, одного из ярких светочей нашей столь еще стадной, несознательной, ложной, жестокой, несовершенной еще жизни... Д. Анучин. Умер Лев Николаевич Толстой… Трудно выговаривать слова, медленно пишет перо эти буквы... Хочется написать о нем, обо всем о нем и все, а мысли куда-то разбежались и не со созовешь их. Хочется вспомнить его всего, великого художника, философа, моралиста-проповедника, человека, в том великом значении, в каком применимо это слово в Толстому – а мыслей не соберешь и только повторяешь: умер Толстой... Толстой кончился. Ярко вспыхивают во мне чувства великой радости и гордости тем, что Толстой – русский, которые испытывал я, когда в долгих скитаниях – от чужих людей, от французов и англичан, от итальянцев и египетских феллахов, от случайных встречных в вагонах, на кораблях – слышал я слова любви и восторга и поклонения великому русскому человеку. И на минуту мне кажется, что я нашел самое главное, основное, хочется взять его как русского, с гордостью и радостью говорить о великих русских возможностях, которые вскрывались в нем и чрез него – а слов нет, и помнишь только одно: что Толстой ушел и не вернется, что он перестал быть, не будет Толстого между нами… И потом сейчас же с болью и горечью вспоминаешь о чугунных русских невозможностях, мешающих проявлению светлого и радостного возможного для России, мешающих вот сейчас проводить в могилу великого русского человека, как обязывает величие его. Не думается, не пишется... Только чувство напряженное, необычное все в нарастает в душе, захватывает меня. Я помню. Была ночь дождливая, встало раннее утро хмурое, плыли кругом сырые, тяжелые облака по земле между нами, кучкой людей, собравшихся смотреть Эльборус с Бермамута. И было мгновение – потом оказалось, продолжавшееся полчаса, но оставшееся в памяти как мгновение... Разорвались облака и встала и как будто вырастала все выше и выше бело-розовая голова Эльборуса. Совсем близко-близко перед нами, и легкий ветер необыкновенной свежести потянул к нам оттуда. И случилось то, о чем я много раз слышал и чему не верил: люди плакали, люди стояли недвижимые, с окаменелыми лицами, с широко открытыми глазами. Особенное чувство холода проходило по телу, и дрожал я, и волосы поднимались на голове. Тут было страшное и было величие, какого не видал в жизни; тут была красота неизреченная, тут бы восторг неизъяснимый. Через полчаса туман окутал ослепительную вершину Эльборуса и тяжелым серыми волнами окутал людей. Молча и медленно уходили люди, и на серых лицах оставался отблеск того великого прекрасного, что они видели, того страшного и радостного, что перечувствовали. Восемьдесят два года – только полчаса на протяжении веков... И вот мир увидел великое и ослепительно яркое, и случилось то, о чем слышал в прозрачном тумане далекого прошлого и в возможность чего не верилось в ясную прозрачность сегодняшнего дня - весь мир, все народы, не отрываясь, смотрят на белоснежную вершину, открывшуюся перед ними. И то же чувство страшного и величественного, красоты и восторга охватило людей... Туман окутал белую голову, мгла покрыла вещие глаза и встала тишина – тишина могилы, непробудная, безответная. Великая тень поднимается над миром, ложится на века грядущие... О. Елпатьевский. Жизнь человека. Лев Николаевич Толстой вышел из мира. То великое беспокойство, которое в нем горело, не гасло и не опаляло, как пламя племя в Неопалимой Купине, в последние дни его жизни преобразилось в голос. Этот голос позвал великого старца и сказал ему: «Иди!». - Без одра и без посоха и без лишней одежды иди отсюда!.. И Толстой ушел. Ночью ушел, пешком, по осеннему снегу и слякоти, не простившись с близкими. Куда – мы не знаем. Быть может, он к миру тянулся, в последний раз хотел исходить своими старыми ногами родную Россию, подобно тому, как сказано поэтом: Истомленный ношей крестной, Всю тебя, страна родная, В рабском виде Царь Небесный Исходил, благословляя. Или он стремился в уединение, в пустыню… Мы не знаем и не можем сказать. Но мы должны знать и должны сами себе сказать – Толстому некуда было уйти, в нашем мире Толстому не оставалось места. Мы сами своими делами и приговорами изгнали Толстого из жизни, а также из церкви, и еще из государства. К его великим и прекрасным мыслям в виде напутствуя мы примешали страшный кошмар о намыленной веревке, перетянувшей старую шею. Мы все у него отняли, что могли отнять, только оставили ему родное гнездо, как последнее убежище. И когда он вышел из убежища, ему не осталось местечка, куда ногу поставить на нашей широкой земле. Кончина его есть логически исход, единственное завершение последнего странствия. Наш мир изверг и не принял Толстого. Толстой удалился по ту сторону мира. Он Умер на первом этапе в чужой комнате, на чужой постели. Лежал в забытьи и грезил о безвестности и тайне. Кругом толпилась жадные, беспокойные люди, ночью и днем, без сна, без отдыха, корреспонденты, стражники, монахи. Тянулись к нему, как живые щупальца, ловили каждый звук и передавали в разные концы земли, по проволокам, будто по нервам из стали. Стучал телеграф по казенным и частным заказам. Писались статьи, бюллетени и рапорты. Вставали вопросы о полосе отчуждения, об усиленном подвозе припасов, прописке паспортов. Сыпались приказы один корректнее другого. И самый корректный из всех о том, что если бы Толстой появился в какой-нибудь деревне без паспорта, то не чинить ему затруднений. Подумайте: Лев Толстой и непрописанный паспорт!.. Вместо кирпичных стен и кровли астаповского дома Толстой умирал под стеклянным колпаком на зрелище земле. Пришлые люди жили в вагонах, бегали кругом с пером в зубах и портфелем подмышкой, фотографы делали снимки, а пристав делал военные смотры. Над телом Толстого боролись, душу его с разных сторон желали уловить до последней минуты... Но душа Толстого бессмертна. Это - самая бессмертная, самая крылатая из душ. Как нам уловить ее в наши немудрые сети? Когда пришло ее время, она воспарила спокойно и плавно, как белый орел, и скрылась в небесах. Мелкая станция Астапово, это - как символ великой России. Лев Толстой, это – символ русского народа. Все, что есть лучшего в русском народе, воплотилось в Толстом. Велик народ и оттого велик Толстой. Плоть от плоти нашей, дух от духа нашего, фокус русской духовности, вместивший в себе все лучи от левого и даже до правого предела, от яркого и алого огня до жуткого фиолетового мрака. Среди нашего падения и унылого безвременья мы могли бы гордиться Львом Толстым, если бы гордость не была так несовместима с мудростью великого учителя. Великим напряжением своих духовных сил русский парод создал эту прекрасную душу, кристальное зеркало своей собственной многообразной души и воплотил ее в жизнь на удивление миру. Ибо в Толстом при жизни и по смерти перед глазами мира выросла новая русская сила, не официальная и противоположная силе официальной. Пленная сила, покорная, краткая; только словом укора встречающая зло, почти беспомощная, и такая огромная, о, такая сверхчеловечески прекрасная! Ея лицо поднялось над российской околицей, видимое людям и, быть может, ангелам. Ее глубокие глаза заглянули за все горизонты земли, в Америку и в Индию, и в Африку. Ее зовы запали в душу ближним и дальним, баптистам и буддистам, духоборам и католикам, мусульманам и язычникам. Ее отречение встало примером для старых и юных, ибо она от всего отреклась, узы своего плена сбросила вместе с ризами жизни и ушла свободная. Пленительный уход. На Западе люди так уходить не умеют. Вожди человечества там умирают порой случайно и странно, как умер Эмиль Золя, или, дожив до конца, всю силу изжив, подводят последний итог отравой и пулей, как сделали Гумплович и Петтенкофер. Так, как Толстой, уходят из жизни восточные люди – Сакиа-Муни или индийский сановник Пурун-Бхагат в прекрасном рассказе Редгарда Киплинга, который двадцать лет был возрастающим юношей, двадцать лет – воином и двадцать лет – главой семьи, а потом стряхнул богатство и величие, как сор, и ушел по дороге босыми ногами, с посохом странника и чашкой нищего в руках. Но Сакиа-Муни и Пурун-Бхагат ушли бесстрастно и спокойно, как статуи живые, души изваянные из плазмы духовной, твердой, как мрамор. Нити жизни рвались за ними, как паутина, и близкие плакали сзади, и они даже не замечали. В последних минутах Толстого пленяет иное – эта глубоко человеческая слабость, мука о близких, тайное бегство, поспешность. Его дорога – словно Голгофа, каждое слово прощальной записки – будто моление о чаше. В образе Толстого, великом и кротком, и мудром, не хватало этой последней черты – слабости нашей, томления нашего, покинутости нашей. Он пережил их перед смертью, и теперь его образ закончен. Ушел Толстой и дошел – дошел, куда надо… Вот настоящая «Жизнь Человека» - лучшая Жизнь Человека, какая была на наших глазах на земле. Caкиa-Муни умер на горных вершинах, для нас недоступных, и даже не умер, как умирают прочие люди – преобразился и слился с Нирваной, растаял в бездне. Толстой умер среди нас, на земле, по-нашему умер. И до последней минуты от него не была отнята ни единая забота, не отведена последняя стрела, замирающая боль торопливого предсмертного укола. Словно наследники, все мы стояли кругом его ложа и спешно заявляли притязания свои, и все торопились, боялись: вот умрет и не услышит. Он умер тихо и спокойно. И последние слова его были: «Много на свете миллионов страдающих, а вы заботитесь только об одном Льве Толстом». И оттого кончина Толстого, это – огромный урок, самая великая победа, какую старый боец и учитель, Лев Николаевич Толстой – Лев-агнец – одержал на своем многолетнем пути. Смерть Толстого, это – победа над смертью, великим противником. Сломлено жало ее и вынуто прочь. Жало осы ядов ядовитой стало как жало пчелы уязвившей и павшей. Страшный противник стоить у дверей и еще не отходит. Он не знает колебаний и не слушает просьб. Он казнит без суда всех по порядку, виноватых и правых – не даст вздохнуть, помешает проститься с родными. И нельзя нам жалобу подать, заявить коллективный протест. Нет слов таких, только каждое дыхание и взгляд есть протест против неумолимого врага. Как нам бороться с тем, что всесильно над нами? Есть только одно средство – жить не в себе, а в другом, подставить шею под нож и принять удар, но устремить погасающий взор наружу, вон из личного я, погрузиться последней мыслью в общую мечту или в общее страданье или в общую надежду, и так ускользнуть из бренности, случайной и личной. Таким путем каждый из нас станет так же бессмертен, как бессмертен Толстой. Ибо Толстой со смертью своей стал бессмертен навеки. Он не нуждается в памятнике. Где взять бронзу, какой мрамор найти, чтобы вырубить памятник? Какую устроить больницу или школу во имя Толстого? Надо было бы всю землю переделать в школу, всех детей напоить его учением, как новым и свежим вином, личной силой, исходящей от каждой строки, от каждого слова, от каждой мысли почившего. Но я верю, что Толстой будет жить в нас не безлично, а лично, воплотиться во многих из нас, или хотя бы в немногих. И, быть может, уже родилось дитя, которое вырастет в нашу черную и страшную эпоху и примет в себя великую мощь, всю полноту и плодоносность русского и человеческого духа, которая только что почила в Толстом. Ибо преемственность духа не почиет и не умирает. Не надо возглашать Толстому «вечная память». Он жив, он вечно живет с нами и в нас. Тан. |
Похожие:
 | «Нравственные искания главных героев романа Л. Н. Толстого “Война и мир”» ученица 10 «А» И окажется, что эти вопросы интересуют не только героев классических романов, но и нас, простых смертных. Романы лишь помогают правильно... | | Гаоу дпо «институт развития образования рт» кафедра методики преподавания... Республиканская научно-практическая конференция для школьников им. Льва николаевича толстого |
 | Одним из направлений совершенствования процесса формирования истори ческого... Я хочу начать свое выступление со слов нашего великого писателя Льва Николаевича Толстого | | Урок по творчеству Л. Н. Толстого Жизнь. Творчество, Личность Л. Н. Толстого. Цель урока Воспитывать у ребят эстетический вкус и интерес к ранним произведениям Л. Толстого |
| План работы Теоретического лицея им. Льва Толстого План работы Теоретического лицея им. Льва Толстого на неделю на период с 22. 02. 2010 г по 26. 02. 2010 г | | «Кодекс здоровья Л. Н. Толстого» «Музыка в детстве и юности Л. Н. Толстого» Нынешний год необычный. Он проходит под знаком Л. Н. Толстого – вселенского мудреца, великого мыслителя, по праву занявшего одно... |
| Об итогах заочного тура XI районной научно- практической конференции имени Л. Н. Толстого Л. Н. Толстого, посвященной творчеству Г. Р. Державина, Л. Н. Толстого, С. В. Михалкова, А. Н. Островского, В. Г. Короленко, М. М.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Наглядные пособия и оборудование: портрет Л. Н. Толстого работы художника И. Е. Репина (1887) и другие портреты писателя; выставка... |
| Льва толстого в польше Методические пособия 1 и 2, выданные на семинаре в мае 2011 г. (Правила международных соревнований по прыжкам на лыжах и лыжному... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Повторение изученных произведений Л. Н толстого. Чтение «Воспоминания Л. Н. Толстого» |
| Урок №1 Тема. История создания произведения. Смысл заглавия романа Л. Н. Толстого На прошлом уроке мы с вами знакомились с биографией Л. Н. Толстого, с этапами творческого пути писателя | | «Духовное становление Л. Н. Толстого» Завгородняя Ольг а Анатольевн а Ярко Николай Николаевич, учитель русского языка и литературы гимназии №1им. А. С. Пушкина, члена Союза писателей Украины, лауреата... |
| План работы Теоретического лицея им. Льва Толстого г. Глодень на 2014 2015 учебный год Приоритетные направления учебно-воспитательной деятельности лицея в 2013 – 2014 учебном году | | В чем состоит смысл заглавия романа Л. Н. Толстого «Война и мир»? ... |
| Конспект урока по теме: «Изображение Отечественной войны 1812 года... «Изображение Отечественной войны 1812 года в романе Л. Н. Толстого «Война и мир». Взгляд Толстого на историю» | | Тема: Жизнь Л. Н. Толстого. Цели: Создать условие для успешного усвоения... Базовый учебник: Климанова Л. Ф., Горецкий В. Г., Голованова М. В. Литературное чтение. Учебник для 3 |
