Александр Верховский. Власть и религия в современной России http://religion.sova-center.ru/publications/4D646C9/5565861
В современном секулярном обществе очень непросто оценить место, занимаемое религией: возникает неопределенность с религиозной идентификацией и самоидентификацией граждан, с выделением тех религиозно определяемых субъектов, отношения с которыми намерено выстраивать государство, наконец, с самим понятием религии.
В рамках предлагаемого обзора мы будем исходить из тех рамочных условий, которые заданы российской Конституцией. Она во-первых, постулирует свободу равно совести и убеждений, так что с точки зрения государства вопрос о том, какие именно убеждения являются религиозными, не имеет принципиального значения. Во-вторых, Конституция утверждает равноправие религиозных объединений, то есть государство выделяет именно объединения граждан на основе религиозных убеждений и отказывается от какой бы то ни было дискриминации таких объединений.
Ныне действующий профильный закон «О свободе совести и о религиозных объединениях» 1997 года много и справедливо критиковали [1] за ограничение и даже искажение этих конституционных принципов, но на практике искажения оказались не столь велики. Например, религиоведческая экспертиза, призванная отделять собственно религиозные основания создания объединений от каких-то иных (т.е. по убеждениям иного рода) работает достаточно либерально, отсекая лишь самые экзотические крайности [2]. Наиболее сомнительное положение Закона 1997 года, лишившее новые (официально существующие менее 15 лет) религиозные группы права получения статуса религиозной организации, т.е. образования юридического лица, получения права обучать религии и ряда других прав, было очень сильно ограничено двумя обстоятельствами: во-первых, ничто не мешает членам религиозных групп создавать различные фонды, центры и т.д., а во-вторых, 15-летний ценз, согласно решению Конституционного Суда от 23 ноября 1999 г., применим только к религиозным группам, не имевшим регистрации в 1997 году и не вошедшим в другие организации, а таковых после «религиозного бума» начала 90-х наблюдается очень мало. Из множества столкнувшихся с трудностями при регистрации религиозных групп часть уже почти не существовала, другая не имела даже минимальных средств для бюрократической игры (в первую очередь, это относилось к традиционным мусульманским общинам в глубинке), третья испытала более или менее последовательное сопротивление, мотивированное идеологически (Свидетели Иеговы, ряд протестантских общин и др.). Но в конце концов эти группы или зарегистрировались, или нашли способы существования без регистрации.
Таким образом, в принципе, Закон 1997 года сейчас почти не мешает существующим в России религиозным объединениям и движениям развиваться настолько бурно, насколько им позволяют собственные ресурсы: привлекательность вероучения и ритуала, активность и квалификация миссионеров, финансовые возможности и, конечно, отношения с местными властями. Действительно, мы видим продолжающийся рост числа религиозных организаций и групп. Причем, если группы плохо поддаются учету, то организации (общины приходского типа, монастыри, школы и т.д.) подсчитываются Министерством юстиции, и это позволяет нам сказать кое-что о динамике последних лет.
Сравним, например, данные на конец 2000 и конец 2002 гг. (более свежих пока нет [3]), то есть в период, когда конфессии в целом наверстали отставание по количеству общин, вызванное перерегистрацией по Закону 1997 года. Количество организаций Русской Православной Церкви (Московский Патриархат, РПЦ) несколько выросло - с 10912 до 11299, т.е. на 3.5%, у Русской Православной Церкви Заграницей (РПЦЗ) цифра практически не изменилась (40 и 41), а у других "православных юрисдикций" цифры заметно снизились. У старообрядцев и католиков рост в процентном отношении – в точности, как у РПЦ – с 278 до 288 и с 258 до 268. Гораздо заметнее рост ислама – с 3048 до 3467, т.е. на 13.7%, и буддизма – с 193 до 218, т.е. на 13%, но, вероятно, это связано как раз с отставанием мусульман и буддистов в деле перерегистрации.
Что касается протестантов, то лидерами роста сейчас являются методисты – с 85 до 104 организаций, т.е. 22% прироста, и адвентисты седьмого дня – с 563 до 643, т.е. 14%. Постепенно тормозится бурный ранее рост у пятидесятников: число их организаций выросло с 1323 до 1435 (на 8.5%), а у других протестантских деноминаций рост еще медленнее. Например, у баптистов – с 975 до 1015 (4%). Лютеране в целом, вроде бы, "остались при своих", но на самом деле, наиболее известная Евангелически-лютеранская Церковь быстро теряет в числе организаций – со 150 до 123, а Церковь Ингрии бурно растет – с 42 до 67, т.е. на 60%. Пресвитерианская Церковь также теряет организации – со 192 до 140.
Быстро растут российские мормоны – с 33 до 47 организаций. Продолжается и стремительное наступление Свидетелей Иеговы – с 330 до 407, т.е. на 23%.
Что же касается новых религиозных движений, вызывающих наибольшее беспокойство в обществе, таких как сайентология, Церковь объединения (Муна), Церковь последнего завета (Виссариона) и т.д., у них количество организаций стабилизировалось. Как и у Сознания Кришны.
Зато мы можем видеть бурный рост иудаизма - с 197 до 270 организаций (37%), причем в первую очередь не ортодоксального, а прогрессивного (реформистского) – с 21 до 73 – в три с половиной раза!
И наконец, видимо, как-то связаны такие два факта: количество неденоминированных христианских церквей упало со 156 до 41, а "иных вероисповеданий" возросло с 7 до 240.
Таким образом, сохраняется доминирование РПЦ, но оно, если считать организации, уже под вопросом: 52% от общего числа религиозных организаций. И растут опережающими темпами в первую очередь не привычные по пропаганде "конкуренты" – католики, мусульмане и тем более не новые религиозные движения, а протестанты части деноминаций, Свидетели Иеговы и общины прогрессивного иудаизма. Понятно, что просто экстраполировать эту тенденцию нельзя: высокие проценты роста связаны все-таки с относительно низкими абсолютными цифрами; рост религиозных движений не может быть линейным, если нет каких-то особых причин, он постепенно замедляется.
Гораздо сложнее учесть количество верующих. Дело в том, что не столь уж многие религиозные организации ведут формальный учет своих членов. Самые крупные организации, связанные с той или иной этнической традицией, то есть православные, мусульмане, иудеи, буддисты, католики и т.д., такого учета не ведут в принципе. Другие организации, преимущественно – новые или небольшие, учет ведут, но у исследователей нередко возникают серьезные сомнения в достоверности этого учета [4].
Например, православных можно считать – приводим критерии приблизительно по порядку увеличения строгости:
- по культурным корням (воспитан в культуре, основанной на православии, причем имеется ввиду русская культура в целом),
- по рождению (происходит из этнической общности, большинство которой традиционно исповедовало православие),
- по самоидентификации (в социологических опросах фигурируют разные цифры примерно от 60 до 80 процентов, в зависимости от нюансов методики [5]),
- по факту крещения (правда, нам не удалось найти ни одного общенационального опроса на эту тему),
- по признанию хотя бы основных вероисповедных положений православия и/или соблюдению хотя бы отдельных практических предписаний, по признанию вероучения и более или менее систематической практике, связанной с Церковью (последние два критерия могут быть сформулированы во множестве конкретных вариантов [6]),
- по факту принадлежности к клиру или к постоянной церковной функции или структуре для мирян (в переводе на светский язык – это "актив" религиозного объединения).
Отметим, что только последние два критерия при подсчете православных соответствуют методам подсчета, например, членов той или иной пятидесятнической церкви. (И в этом смысле цифры количества организаций у тех же пятидесятников дают представление о численности "актива", не более, чем на один порядок, уступающего "активу" православных.)
Если мусульмане и буддисты считают "своих", как православные, то, например, иудеи или католики испытывают затруднения. Российским иудейским лидерам понятно, что принятое на Западе понимание еврейства как религиозного феномена в России не работает, а уточнять, какой именно процент этнических евреев (по самоидентификации) считает себя религиозными иудеем и в каком смысле, никто не берется. Католики до конфликта с РПЦ в 2002 году обычно давали самооценку скорее по числу прихожан, но потом освоили метод счета по этническому происхождению.
Не следует забывать также и о том, что само по себе деление населения по религиозным организациям и таким категориям, как "атеисты", "деисты" или еще какие-то, носит весьма условный характер, так как большинство наших сограждан придерживается весьма эклектичного набора религиозных и иных мировоззренческих представлений. Массовая религиозность существует, но слишком нетрадиционна, чтобы поддаваться простой классификации [7].
Конечно, религиозные лидеры вольны определять численность своей паствы, как угодно, но общество в целом заинтересовано в том, чтобы иметь какое-то унифицированное представление об этом предмете. Светскому обществу вряд ли может показаться убедительной теория определения веры по крови (хотя очень многим нашим гражданам она, увы, кажется убедительной). Но пока нету какого-то очевидного предпочтения в перечисленных методах подсчета. Мы можем выделить два метода, имеющих внеконфессиональную ценность.
Первый – по аналогии с общественными объединениями, то есть по числу так или иначе записавшихся членов. Тогда следует игнорировать такие факты, как происхождение или даже ритуал включения в объединение (например, крещение): светское общество не может руководствоваться мистическими смыслами той или иной религии. Можно учитывать только тех, кто хотя бы иногда как-то участвует в жизни объединения (для православия: хотя бы раз в год приходит на богослужение и т.п.).
Второй – по общественному авторитету лидеров. Если множество людей прислушивается к мнению того или иного лидера, то это – социально значимый факт, даже если эти люди весьма далеки от какого бы то ни было понимания вероучения. Тогда ближайший способ подсчета – социологическая оценка авторитета религиозных лидеров или хотя бы оценка религиозной самоидентификации.
Очевидно, что по обоим критериям общественный вес религий расположится в привычном нам порядке, во всяком случае в начале списка: православные и мусульмане будут лидировать с большим отрывом от остальных и друг от друга. Очевидное третье место занимают сейчас протестанты, и похоже, их основные деноминации, т.е. баптисты и пятидесятники, даже по отдельности имеют большее влияние, чем буддисты или иудаисты. А вот далее сопоставлять уже очень сложно.
К тому же, более или менее активное ядро у разных религиозных организаций окажется весьма разным, и это отражается на их миссионерском потенциале. Но вряд ли это соображение должно влиять на восприятие со стороны светского общества. Как с политическими партиями: мы знаем и учитываем, что у КПРФ многократно больше активистов, чем у СПС, но мы также знаем и учитываем в первую очередь, что их электораты соотносятся не в такой пропорции.
Из-за разницы в общественном весе выстраивание определенной иерархии во взаимоотношениях государства с религиозными объединениями – просто неизбежно. Другое дело – как именно выстраивается эта иерархия. Возникают, собственно, три вопроса. Во-первых, не нарушает ли эта практическая иерархия конституционного равноправия религиозных объединений и нет ли дискриминации граждан? Во-вторых, должна ли эта иерархия как-то юридически фиксироваться, как-то институциализироваться, получить некоторое идеологическое оправдание, или достаточно некоторого практического неравенства (как в случае тех же политических партий)? В-третьих, не оказывается ли практическое неравенство чрезмерным в сравнении с так или иначе определяемыми относительными весами религиозных объединений? Конечно, мы не возьмемся в рамках одной статьи детально проанализировать эти вопросы, но какие-то предварительные замечания сделать можно.
Безусловное предпочтение, оказываемое федеральной властью Русской Православной Церкви проявляется систематически и разносторонне и не раз уже становилось предметом подробного описания [8], так что мы позволим себе на этом не останавливаться. Сами руководители РПЦ и идейно близкие им политики-патриоты (здесь "патриот" – самоопределение, за ним скрывается широкий спектр от коммуно-националистических деятелей типа Геннадия Зюганова до радикальных православных националистов из групп типа Черной сотни или Союза православных хоругвеносцев) полагают, что такое предпочтение естественно для России, как православной по преимуществу страны, являющейся преемницей православного Московского царства и православной Российской империи. Ввиду исторически сложившегося мультирелигиозного состава населения державы, предполагается, что традиционные религии неправославных народов также должны иметь особый статус; речь всегда идет, кроме православия, о трех так называемых «традиционных религиях» - исламе, буддизме и иудаизме (последний иногда из списка выпадает), поименованных в преамбуле Закона 1997 года. Сама преамбула, кстати, всего лишь выражает уважение ряду религий, но не содержит ни термина «традиционные религии», ни закрытого списка «уважаемых» [9], но, увы, представление именно о четырех «традиционных религиях» стало за последние годы общим местом.
Более того, если на протяжении 90-х годов Московская Патриархия [10] соглашалась с официальным определением России как страны многоконфессиональной, то чуть более года назад ситуация изменилась: теперь главный политический идеолог Патриархии, председатель Отдела внешних церковных связей (ОВЦС) митрополит Кирилл (Гундяев) считает, что
Мы должны вообще забыть этот расхожий термин: многоконфессиональная страна: Россия – это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами [11].
И похоже, основные лидеры остальных «традиционных религий» готовы согласиться с таким определением. Лишь председатель Совета муфтиев России Равиль Гайнутдин время от времени выступает в пользу полноценного равноправия православия и ислама.
Но до сих пор неясно, в какой степени разделяет такие представления администрация президента В. Путина.
Проблема здесь, естественно, не в степени личной религиозности президента или кого-то из его окружения. Вряд ли люди, прошедшие школу политической борьбы 90-х и тем более выходцы из КГБ, могут позволить себе всерьез руководствоваться в политике своими религиозными импульсами, какими бы они у них ни были. Поэтому разъезды президента на пару с архимандритом Тихоном (Шевкуновым; наместником Сретенского монастыря в Москве) по монастырям не влекут никаких видимых политических последствий, если не считать интереса президента к таким сугубо внутрицерковным сюжетам, как воссоединение с Зарубежной Церковью. Другое дело, что близость с архим. Тихоном, признанным лидером консервативного крыла РПЦ, не может не сказываться на том, как именно президент воспринимает проблемы, так или иначе связанные с РПЦ, и это настораживает. (Мы оставляем в стороне популярный вопрос о том, является ли архим. Тихон духовником президента: это их личное дело, и в любом случае, невозможно себе представить, что влияние архим. Тихона выходит за рамки возможности приоритетного информирования.)
Президент высказывается о месте православия и РПЦ в обществе достаточно единообразно: он демонстрирует приоритет православия и не забывает подчеркнуть равноправие его с другими основными религиями страны. Показательным было, например, участие президента в торжествах в Дивеево в 2003 году: Путин впервые выступил на сугубо религиозном юбилее – столетии со дня канонизации Серафима Саровского, - но не сказал при этом ничего о приоритете РПЦ, зато за его спиной хорошо просматривались неправославные священнослужители. В ответ на напоминание Патриарха об определенной преемственности по отношению к столетней давности приезду императора Николая II и заявление, что торжества стали "символом единения Церкви, народа и власти", Путин не забыл упомянуть, что торжества стали возможны из-за расширения религиозной свободы |
