[12].
С другой стороны, в сознании президента, похоже укоренилось вышеупомянутое превратное понимание преамбулы Закона 1997 года. Вот как он объяснял ситуацию на пресс-конференции в сентябре 2003 г.:
... мы имеем закон о свободе вероисповедания. Я не помню точно названия закона, но в нем говорится о четырех основных вероисповеданиях: христианском русском православии, мусульманстве, иудаизме и буддизме. Все остальные вероисповедания имеют равные права в жизни и по закону, но эти четыре признаются основными.
... самой многочисленной из них является Русская Православная Церковь. И, конечно, я должен, я обязан принимать это во внимание [13].
Гораздо определеннее высказывается целый ряд выдвинутых Путиным высокопоставленных чиновников, демонстрирующих в данном вопросе полную солидарность с позицией РПЦ и коммуно-патриотических кругов. Вот, например, представитель президента в Центральном федеральном округе Георгий Полтавченко публично заявляет, что считает Россию богоизбранной страной в том же смысле, в котором богоизбран еврейский народ [14], и, очевидно, на этом строит свое твердое убеждение в приоритете православия. А его коллега в Южном округе Виктор Казанцев заявлял, что без религиозного воспитания властям не удастся привить россиянам утраченное во времена перестройки чувство патриотизма [15].
Особую позицию в отношениях с РПЦ еще с 90-х годов занимал МИД: тогда наши дипломаты считали нужным вмешиваться в юрисдикционный конфликт в Эстонии между Московским и Константинопольским Патриархатами и даже в монашеские конфликты на Афоне. Но наиболее ясно позиция МИД проявилась в ходе конфликта с Ватиканом, решившим в феврале 2002 года превратить свои временные администратуры в России в обычные епархии: тогда МИД не только поддержал Московскую Патриархию, официально порекомендовав Ватикану согласовывать с ней свои церковные решения, но и выслал из страны пятерых священнослужителей, включая одного епископа. Официально высылки с межцерковным конфликтом, конечно, не увязывались, но когда накал конфликта уже спал, заместитель министра иностранных дел Алексей Федотов неожиданно откровенно сказал, что Россия “строит отношения с Ватиканом с учетом позиции Русской Православной Церкви”, и мнение РПЦ было учтено в реакции МИДа на создание “без согласования” четырех католических епархий:
Мы заняли четкую последовательную позицию, показав, насколько для России неприемлемо такое поведение Ватикана [16].
Тогда в антикатолическую кампанию включилось немало политиков и чиновников. И это было показательно: если раньше считалось нормальным поддерживать РПЦ в конфликтах с новыми или просто недостаточно известными в России религиозными движениями, то теперь такая поддержка была оказана в конфликте с самой многочисленной в мире и давно действующей в России религиозной организацией.
Эта кампания, случайно или нет, совпала по времени с укоренением с официальном лексиконе понятий «традиционные религии» и «традиционные религиозные организации» в весьма определенном значении. Центральное событие здесь - конференция “Государство и религиозные объединения. Концептуальные основы взаимоотношений, на примере субъектов РФ Центрального федерального округа”, прошедшая в Москве 25 января 2002 г., ознаменовавшая переход от неудачных обсуждений проектов государственно-конфессиональных отношений к кампании по продвижению законопроекта Александр Чуева "О традиционных религиозных организациях" [17]. Кампания эта до сих пор не принесла никаких результатов, да и не могла принести: из-за низкого качества законопроекта и малого политического веса самого Чуева. (Чтобы преодолеть очевидную уже для всех концептуальную сумятицу, с конца 2002 года на кафедре религиоведения Российской академии государственной службы (РАГС) началась подготовка нового проекта концепции государственно-религиозных отношений [18]. Но мы не можем в рамках данной статьи обсуждать эту качественно новую инициативу [19].)
Сохранив титул «традиционных» только за конкретными четырьмя конфессиями, государственные чиновники не могли не выбрать вслед за этим конкретные религиозные организации, которые должны были представлять эти конфессии. Ими естественным образом оказались крупнейшие организации. Это соответствовало и пожеланиям лидеров самих этих организаций, воспринимающих, за редкими исключениями, своих единоверцев, не подчиняющихся им, как раскольников (мы здесь не вдаемся в то, насколько это восприятие соответствует собственно конфессиональным нормам, так как для светского общества и его государства это не должно быть важно [20]).
В результате произошли вполне заметные политические (или, если угодно, бюрократические) перемены. Совет по взаимодействию с религиозными объединениями при президенте, в который входят представители не только «традиционной четверки», но также – католиков, адвентистов, пятидесятников и т.д., а также светских экспертов-религиоведов, не собирался ни разу с мая 2001 года. Состав Совета, формируемый почти исключительно по должности, дважды подвергался пересмотру, члены Совета участвовали к тех или иных экспертных работах, но как таковой Совет ныне не функционирует. Вместо него все более заметную роль играет Межрелигиозный совет России (МСР), который, собственно, и образуют те самые семь религиозных организаций, к которым теперь принято применять термин «традиционные» – РПЦ, три мусульманские ассоциации, две иудейские и Традиционная буддистская Сангха. Представители других конфессий к работе в МСР не приглашаются.
Организации – члены МСР, действительно, представляют подавляющее большинство верующих своих конфессий. Не признают руководства Московской Патриархии лишь немногочисленные приходы Русской Православной Церкви Зарубежом (РПЦЗ), отделившиеся от РПЦЗ группы и юрисдикции (сейчас, в возникшей в 2003 году перспективе объединения, российские приходы РПЦЗ тоже оказались в сложной ситуации), а также многообразные группы «катакомбников». Три мусульманские структуры – Духовное управление мусульман России (ДУМР), возглавляемое Талгатом Таджуддином, Совет муфтиев России, возглавляемый Равилем Гайнутдином, и Координационный центр мусульман Северного Кавказа, возглавляемый с апреля 2003 г. Исмаилом-хаджи Бердиевым, объединяют безусловное большинство мусульманских общин, но некоторые региональные муфтии фактически самостоятельны, а целый ряд групп, особенно – ориентирующихся в той или иной степени на «чистый ислам» (и с большими или меньшими основаниями именуемых оппонентами «ваххабитами»), вовсе не имеет отношения к организациям – членам МСР [21]. Федерация еврейских общин России (ФЕОР), главным раввином которой является Берл Лазар, и Конгресс еврейский религиозных общин и организаций России (КЕРООР), главным раввином которого является Адольф Шаевич, контролируют почти все иудейские общины (кроме некоторых ортодоксальных), причем, часть их входит в обе ассоциации, а бурно развивающийся (см. выше) реформистский иудаизм представлен не своим Объединением религиозных общин современного иудаизма в России (ОРОСИР), а через КЕРООР, в которую ОРОСИР входит. А вот буддистская Сангха, возглавляемая пандидо хамба-ламой Дамбой Аюшеевым, представляет только алтайско-тувинский буддизм, но не калмыцкий, не имеют отношения к этой Сангхе и некоторые небольшие группы в крупных российских городах.
"Традиционные религиозные организации" (кавычки здесь обозначают не сомнение в их традиционности, а специфическое политическое значение термина – принадлежность к МСР как к клубу "избранных") давно уже сотрудничают с различными ведомствами государственной машины на федеральном и региональном уровне. Кстати, само это сотрудничество, хотя иногда явно покушается на свободу совести граждан, совершенно неизбежно именно в таких формах: бюрократические структуры не приспособлены к тому, чтобы сотрудничать с большим количеством контрагентов, то есть множеством отдельных религиозных организаций самых разных конфессий, им проще и привычнее заключить соглашение на уровне руководящих органов, с тем чтобы это соглашение потом "спустить на места", где оно уже и выполняется в меру эффективности бюрократической машины и чьих-то личных предпочтений или интересов. В частности, поэтому легче было подписывать всякие соглашения с православными, чем с мусульманами, у которых нет единого федерального руководства.
С другой стороны, на местах религиозные организации, представляющие собой явные меньшинства в масштабах страны, могут выступать как вполне эффективные и договороспособные структуры. Поэтому на региональном и муниципальном уровне отсутствие соглашений на федеральном уровне может не мешать тем или иным религиозным организациям (в первую очередь – протестантским) находить общий язык с властями. Конечно, в части случаев это может происходить посредством коррупции [22], но, надо полагать, коррупционные отношения не являются прерогативой именно религиозных меньшинств [23]; такие отношения - один из столпов функционирования современного российского общества. Сотрудничество с местными властями может носить и вполне нормальный характер, основанный на социальной деятельности религиозных общин [24].
Конечно, во многих случаях имеют место откровенные гонения властей на ту или иную религиозную организацию: чаще всего возникают проблемы с помещениями для богослужения, с визами для иностранных священнослужителей (ситуация дополнительно усугубилась после принятия в 2002 г. чрезмерно жесткого закона "Об иностранных гражданах"), бывают и случаи прямого насилия [25] Таким образом, по-прежнему никак нельзя говорить о должном уважении свободы совести, причем власти могут нарушать не только конституционные принципы или международно-правовые нормы, но и требования конкретных законов и даже решения судов [26]. С другой стороны, у этих нарушений в последние годы, после периода напряженности вокруг принятия Закона 1997 года [27], нет ярко выраженной количественной динамики; можно сказать, что общий уровень свободы совести снижается, но медленно [28].
Иногда в более сложном положении находятся внутриконфессиональные меньшинства. В зависимости от того, как понимается термин "конфессия", речь пойдет о разных группах.
Если конфессию определять через общность вероисповедания (традиционное определение), то речь пойдет о религиозных объединениях (зарегистрированных или нет), не входящих в структуру больших организаций. У таких объединений отношения с властями обычно не складываются: региональные власти легко соглашаются с позицией "больших", что "маленькие" – это раскольники и тем самым не вполне легитимны. Исключение – буддисты в Калмыкии: их организация не входит в МСР, но живет в ладу с властью. Почти такое же исключение - старообрядцы: они, конечно, православные, но "другие православные", и большинство чиновников это понимает. В православии наиболее известная из многочисленных организаций, независимых от Московской Патриархии, - это Русская Православная Автономная Церковь, возглавляемая митрополитом (РПЦ, естественно, не признает этот его сан) Валентином (Русанцевым), и у нее есть немалые проблемы даже в ее "столице" – Суздале.
Но наиболее значимое меньшинство – это сторонники "чистого ислама" (салафийя), действующие вне официальных структур, входящих в МСР. В их среде действительно присутствуют политические экстремисты, поэтому не вызывает удивления, что любые власти относятся к салафитам предвзято. Иное дело, что предвзятость эту нельзя оправдывать. Тем более, когда время от времени сугубо религиозные или административные конфликты между мусульманами разрешаются с привлечением силовых структур государства [29]. Не раз высказывалось мнение, что "ваххабитский анклав" в Дагестане, ликвидированный войсками в 1999 году, возник именно как следствие чрезмерно жесткого давления со стороны Духовного управления мусульман Дагестана, контролируемого суфийскими авторитетами [30]. Фактически, в таких случаях можно говорить о том, что некоторые религиозные лидеры, апеллируя к общественному беспокойству из-за исламистского террора, используют в своих внутриконфессиональных конфликтах силовой потенциал недостаточно компетентной власти.
Если конфессию определять, как предлагают иногда [31], как вертикально организованную систему религиозных организаций, когда, например, РПЦ и РПЦЗ – это разные конфессии, то внутриконфессиональное меньшинство – это внутренняя оппозиция конфессиональному руководству. Разумеется, как и в любых более или менее значительных организациях, в конфессиях такая оппозиция тоже есть; разве что определенные правила публичного поведения побуждают ее участников демонстрировать большую лояльность, чем это принято, скажем, внутри политических организаций. И то не всегда.
Лучше всего известна, да и наиболее значима в масштабах страны, ситуация внутри РПЦ. Так называемое "либеральное крыло" православия, представляющее собой обширный конгломерат групп, объединяемый лишь неприятием со стороны противников, включает в первую очередь последователей о. Александра Меня и общину о. Георгия Кочеткова. Но сейчас, в отличие от начала 90-х, эти группы достаточно изолированы и, хотя стараются расширять свое влияние, в публичной внутрицерковной полемике почти не участвуют [32]. Иное дело – другое крыло, именуемое разными авторами фундаменталистским, националистическим или ультра-консервативным. Оно гораздо влиятельнее, многочисленнее и агрессивнее. Но и оно далеко не однородно, его разномыслие с руководством Церкви и степень радикальности высказываний и действий сильно варьируются от группы к группе [33]. Для общества же в целом наиболее существенно то, что эта часть Церкви в определенной степени (конечно, разной для разных групп) ассоциирована с русским националистическим движением, представляет собой его последовательно православное крыло, что позволяет говорить о специфическом феномене русского православного национализма.
Это крыло представлено и в большой политике; можно даже сказать, что Церковь присутствует в политике в наибольшей степени именно через православных националистов. Это небезразлично обществу и, заметим, не идет на пользу самой Церкви [34]. Наиболее очевидным их присутствие стало после последних парламентских выборов, когда Московская Патриархия крайне неудачно делегировала референта Патриарха Николая Державина в первую тройку Народной партии, получившую 7 декабря 2003 г. всего 1.18% голосов, и, вопреки некоторым прогнозам [35], перехват Патриархией у православных националистов флага "православной политики" не состоялся. В Думе оказалась целая дюжина членов Союза православных граждан (СПГ) [36], прошедших преимущественно по списку "Родины", но отчасти – и "Единства" и по одномандатным округам от Народной партии. Некоторых из них можно смело отнести к радикальным националистам – Андрея Савельева или Николая Леонова. Сам лидер фракции "Родина" Сергей Глазьев – сопредседатель СПГ, и он активно развивает "православную компоненту" в своей политике, опираясь разом и на православных националистов, и на руководство РПЦ; образцом может считаться принятый на VIII Всемирном русском народном соборе (ВРНС) в феврале 2004 г. при его активнейшем участии "Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании" [37]. Но формально, конечно, Патриархия никак не проявила своих симпатий к Глазьеву как к кандидату в президенты. В отличие от СПГ, активно его поддержавшего.
Возвращаясь к выборам, нужно подчеркнуть, что весь электоральный опыт мусульманских партий показывал их неспособность мобилизовать избирателя [38], и последние выборы – далеко не исключение. Еще плачевнее до сих пор был опыт православных политиков |
