Русские классики и право право, государство и собственность адвокатура и адвокаты {7} от издательства
Скачать 2.28 Mb.
|
{77} «Голос у него был прекрасный, громкий и симпатичный, и даже в самом голосе этом как будто бы заслышалось уже нечто искреннее и простодушное». Однако, эти добрые слова говорятся лишь для того, чтобы еще резче оттенить фальшивую и нечестную натуру знаменитого адвоката. Даже его подзащитный не верит его искренности. Накануне процесса он говорит своему брату Алеше: «Что адвокат! Я ему про всё говорил. Мягкая шельма, столичная. Бернар! Только не верит мне ни на сломанный грош. Верит, что я убил, вообрази себе, — уж я вижу». Публика и особенно наполнившие судебный зал дамы восторженно внимают словам Фетюковича. «С наслаждением рассказывали, например, как он всех прокурорских свидетелей сумел вовремя «подвести» и по возможности сбить, а, главное, подмарать их нравственную репутацию... чтобы ничего уж не было забыто из принятых адвокатских приемов». Но более рассудительные из числа слушателей с самого начала не верят в конечный успех Фетюковича. — Да, что-то скажет господин Фетюкович? — Ну, что бы ни сказал, а наших мужичков не прошибет. Или вот отзыв, сказанный уже после речи «прелюбодея мысли»: — Ловкий народ пошел. Правда-то есть у нас на Руси, господа, али нет ее вовсе? (Следует отметить, что, создавая текст воображаемой речи Фетюковича в защиту Мити Карамазова, Достоевский так увлекся этой нелегкой задачей, что почти совершенно забыл о всяком сарказме. Эта речь, так же как и предшествующая ей речь прокурора, читается с большим интересом. Помню сильное впечатление, которое производила речь Фетюковича в исполнении артиста, игравшего эту роль в превосходной инсценировке «Братьев Карамазовых» в Московском Художественном театре. Позволяю себе отметить два промаха, допущенные Достоевским в описании прений сторон по делу Карамазова. Как прокурор, так и защитник выступают в своих речах в качестве «свидетелей по слухам»: Фетюкович рассказывает о своем разговоре со Смердяковым накануне его самоубийства, а прокурор говорит о том, что «двум лицам в этом зале совершенно случайно стал известен» один факт, будто бы опровергающий показание Ивана Карамазова. Такие заявления, конечно, недопустимы в речах сторон на суде, и председатель должен был немедленно остановить обоих ораторов. Фетюкович также допускает ошибку, когда пытается убедить присяжных (в том числе, значит, и «купца с медалью, у которого двенадцать человек детей»), что, даже если бы Митя действительно совершил убийство, то это не было бы отцеубийством, так как Федор Павлович «не заслуживал имени отца». Это и не психологично, и подрывает силу всей предыдущей аргументации защитника, убедительно доказывавшего, что не Митя был убийцей Федора Павловича.). Совершенным контрастом к злой иронии, с которой изображен Фетюкович, представляется в той же главе романа характеристика товарища прокурора Ипполита Кирилловича и председателя суда. Хотя и здесь не обходится без иронии, но эта ирония добродушная и снисходительная. Прокурор Ипполит Кириллович, — читаем мы, — «был довольно самолюбив, но о карьере своей не очень заботился. Главная цель его жизни заключалась в том, чтобы 'быть передовым человеком. Притом имел связи и состояние. На дело Карамазовых смотрел горячо, но лишь в общем смысле. Его занимало явление, классификация его, взгляд на него, как на продукт наших социальных основ, как на характеристику русского элемента и проч., и проч.» «Наш прокурор, — читаем мы дальше, — как человек и характер, кажется мне, был гораздо серьёзнее, чем многие о нем думали». И его обвинительная речь, в противоположность к речи Фетюковича, дышит искренностью чувства и убеждения: {79} «Главное, тем взяло его слово, что было искренно: он искренне верил в виновность подсудимого, не на заказ, не по должности только обвинял его и, взывая к «отмщению», действительно сотрясался желанием «спасти общество»... Что же до председателя нашего суда, то о нем можно сказать лишь то, что это был человек образованный, гуманный, практический, знающий дело, и самых современных идей». Дело Дмитрия Карамазова кончается обвинительным вердиктом. Подсудимый признан присяжными виновным по всем пунктам и ему даже не дано снисхождения. Приговор этот является судебной ошибкой, так как в действительности Митя своего отца не убивал. Но при слушании дела обстоятельства сложились для него фатально: действительный убийца Смердяков покончил с собой накануне заседания, свидетельница защиты Екатерина Ивановна, желая выгородить его брата Ивана, перешла на сторону обвинения, а сам Иван, — который косвенно дал Смердякову свое согласие на убийство и, мучимый совестью, имел в виду реабилитировать на суде своего брата, — во время показания впал в состояние умопомешательства. И самоубийство Смердякова, дававшее повод для серьёзных подозрений, и особенно болезнь столь важного свидетеля, как Иван, конечно, давали повод направить дело к доследованию или, по крайней мере, отложить заседание до его выздоровления. Достоевский недвусмысленно выражает свое удовлетворение по поводу приговора, хотя и сам называет его «судебной ошибкой». Ведь несомненно его мысль передает голос из публики, заявляющий после приговора: «Да-с, мужички наши за себя постояли». Этими словами названа и глава, в которой описывается финал процесса. {80} «Мужички» (Впрочем, на поверку оказывается, что мужики составляли только меньшинство в составе присяжных, судивших Карамазова. «Состав же двенадцати присяжных, — говорит в романе рассказчик, — я запомнил: четыре наших чиновника, два купца и шесть крестьян и мещан нашего города».), осудив невиновного Карамазова, оправдали доверие нашего романиста. Они не поддались чарам заезжего «прелюбодея мысли» и оказались незараженными модной тенденцией оправдывать преступников и признавать их жертвами среды. К тому же, Дмитрий Карамазов, хотя и не убил, но заслужил кару всей своей беспутной жизнью и грешными помыслами. Думается, однако, что последнее слово по делу Мити Карамазова сказано не мужичками, сидевшими на скамьях присяжных, а теми мальчиками, которые в последней сцене романа хоронят своего бедного товарища Ильюшечку Снегирева. Один из них, Коля Красоткин, неожиданно задает Алеше Карамазову вопрос: — Карамазов, если не задержу вас, один бы только еще вопрос, прежде, чем вы войдете? — Что такое, Коля? — приостановился Алеша. — Невинен ваш брат или виновен? Отца он убил или лакей? Как скажете, так и будет. Я четыре ночи не спал от этой идеи. — Убил лакей, а брат невинен, — ответил Алеша. — И я то же говорю! — прокричал вдруг мальчик Смуров. Не «мужички наши», а эти русские мальчики за себя постояли. {81} Всё, что изложено до сих пор, говорилось Достоевским по приказу «Валака, царя моабитского» — его религиозно-морального мировоззрения. Но совершенно иные слова слышим мы от него тогда, когда он выступает, как художник и бытописатель, и, как библейский Валаан, «должен полностью сказать то, что влагает Господь в уста мои». В своих суждениях о преступлении и наказании Достоевский говорит о том, что страдание есть путь к душевному очищению, что мука рождает раскаяние и поэтому является благодеянием для грешника. Эти же мысли пытается внушить Раскольникову Соня Мармеладова: — Страдание принять и искупить себя им, вот что надо. Но иное говорят и чувствуют сами грешники, изображенные Достоевским в его романах и воспоминаниях. Правда, Дмитрий Карамазов часто говорит именно то, что ему велит сказать мировоззрение Достоевского (Комментаторы, приписывающие Достоевскому теорию «самоочищения страданием», иногда ссылаются на душевные муки, переживаемые Дмитрием и Иваном Карамазовыми, и на самоубийство Смердякова. Однако, едва ли можно доказать какую-либо теорию тем, что сыновья, в душе желавшие смерти отца, испытывают угрызения совести, когда он — хотя бы косвенно, но всё же по их вине — убит. Самоубийство отвратительного резонера Смердякова ничем в романе не мотивируется. Вероятнее всего, что, неосторожно признавшись Ивану Карамазову в совершении убийства, он опасался, что Иван на суде разоблачит его действительную роль.). Но это связано с тем, что «Братья Карамазовы», при всей гениальности общей композиции романа и художественном мастерстве отдельных сцен, — рассудочное произведение, в котором герои исполняют предназначенную им автором роль (Знаток и поклонник Достоевского С. О. Гессен пишет о «Братьях Карамазовых», что «в этом последнем своем творении художник, воплотивший в могучих образах сущность Добра, превозмог публициста». Но превозмог ли художник мыслителя? В той же статье С. О. Гессена мы читаем: «поразительно совпадение значения образов романа с содержанием различных философских доктрин», а далее отмечается «систематическая полнота изображенного в них мировоззрения». Эти замечания как будто подтверждают мое мнение о рассудочности романа. Ср. С. О. Гессен, «Достоевский и Владимир Соловьев», «Современные Записки», т. XLV, стр. 273, 289 и 294 (Париж, 1931).). {82} Но вспомним «Преступление и наказание», самый знаменитый и популярный во всем мире роман Достоевского. Что чувствует Раскольников, этот принесший повинную и осужденный на каторгу убийца? «Он не раскаивался в своем преступлении», — категорически заявляет автор. Действительно, Раскольников признался, но не раскаялся. «Совесть моя спокойна, — думает, находясь уже на каторге, Раскольников. — Конечно, сделано уголовное преступление; конечно, нарушена буква закона и пролита кровь, ну и возьмите мою голову... и довольно». Те «благодетели человечества», — думает Раскольников, которые для захвата власти прибегали к преступлению, «вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес, и, стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг... Он строго осудил себя, и ожесточенная совесть его не нашла никакой особенно ужасной вины в его прошедшем, кроме разве простого промаху, который со всяким мог случиться. Он стыдился именно того, что он, Раскольников, погиб так слепо, безнадежно, глухо и глупо, по какому-то приговору слепой судьбы, и должен смириться и покориться пред «бессмыслицей» какого-то приговора, если хочет сколько-нибудь успокоить себя». {83} Оказывается, что осуждение и каторга внушили Раскольникову тот самый цинизм, которого Достоевский в «Дневнике Писателя» ждал в результате оправдательных приговоров присяжных. Ведь не иначе, как цинизмом, можно назвать заявление Раскольникова, что он нарушил только «букву закона», когда убил для грабежа старуху-процентщицу и, единственно для своей безопасности, убил вместе с ней ни в чем неповинную сестру ее Лизавету. Раскольников не раскаивается ни до, ни после суда и наказания. Его явка с повинной к следователю Порфирию вызвана не раскаянием или признанием своей вины, а чувством безысходности и невозможностью дальше жить под гнетом подозрений и улик. Не раскаиваются и те закоренелые преступники, о которых Достоевский рассказывает в «Записках из мертвого дома». Почти на каждой странице этой замечательной книги, которую недаром сравнивали с Дантовым «Адом» («Едва ли существует другая книга, которая была бы столь родственна «Аду» «Божественной Комедии» (Ledig, ук. соч., стр. 80). «Он повел читателя, — говорит в своей речи памяти Достоевского А. Ф. Кони, — в гробницу живых людей, скученных вместе, но страдающих одиноко и розно... Он показал всё это без злобы, без иронии, без идеализации и преувеличения. Живою картиною встают под его пером стены каторжного острога, а в этих стенах каторжные порядки, а в порядках этих сдавленные, приниженные люди. Надломленные, да — но не обезличенные... Не серой массою, над которой безучастно и точно проделываются карательные предписания, а живым организмом, с разнообразными личными оттенками, является население Мертвого дома» («На жизненном пути», т. IV стр. 253).), мы находим опровержение всего того, что впоследствии писал об этом Достоевский. «Ни признаков стыда и раскаяния», — так резюмирует рассказчик Александр Петрович свои впечатления о переживаниях каторжан. {84} «Преступник, восставший на общество, ненавидит его и почти всегда считает себя правым, а его виноватым. К тому же он потерпел от него наказание, а чрез это почти считает себя очищенным, сквитавшимся». И далее: «Большинство из них совсем себя не винило. Я уже сказал, что угрызений совести я не замечал... Преступник знает и не сомневается, что он оправдан судом своей родной среды, своего же простонародья, которое никогда, он опять-таки знает это, его окончательно не осудит, а большей частью и совсем оправдает... совесть его спокойна, а совестью он и силен и не смущается нравственно, а это главное». Таким образом, Достоевскому-художнику приходится отбросить теорию очищения страданием, так как она не согласна ни с художественной правдой, ни с правдой жизненных наблюдений... Чего же в действительности достигает наказание, необходимость которого так усердно защищает Достоевский — моралист и публицист? Заглавие «Преступление и наказание» дает читателю основание ожидать, что тому и другому будет уделено в романе приблизительно равное внимание и место. Но о том, как переживает Раскольников свое наказание, говорится только в кратком Эпилоге. Эта часть романа написана высоко художественно, но посвящена она главным образом картине развития чувства Раскольникова ж поехавшей за ним в Сибирь Соне, этой тургеневской девушке из романа Достоевского. О том, как повлияло наказание на душу Раскольникова, мы не узнаем ничего, — кроме уже приведенного выше указания, что никакого раскаяния он не испытал и на каторге. Богатый материал по вопросу о наказании дают и - «Записки из мертвого дома», основанные на свежих, {85} непредвзятых впечатлениях автора от только что пережитой им каторги. «Конечно, — читаем мы в «Записках», — остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивает только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие... Большинство было развращено и страшно исподлилось. Сплетни и пересуды были беспрерывные: это был ад, тьма кромешная». Эти строки мог бы написать и Толстой. О новой тогда системе одиночного заключения рассказчик из «Мертвого дома» говорит: «Я твердо уверен, что знаменитая келейная система достигает только ложной, обманчивой, наружной цели. Она высасывает жизненный сок из человека, энервирует его душу, ослабляет ее и потом иссохшую мумию представляет, как образец исправления и раскаяния... Без труда и без законной, нормальной собственности человек не может жить, развращается, превращается в зверя». Это как будто писал не тот человек, который, укоряя русских присяжных в склонности к оправдательным приговорам, поучал их тому, что «острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы». Достоевский-художник ,так же правдив, как Толстой, и многие страницы «Записок из мертвого дома» могли бы занять место и в Толстовском «Воскресении». Припомним, например, следующий отрывок, в котором Достоевский так далек от публицистики своего «Дневника писателя» и так близок к идеям Толстого: {86} «Всякий, кто бы он ни был и как бы он ни был унижен, хоть инстинктивно, хоть бессознательно, а всё-таки требует уважения к своему человеческому достоинству. Арестант сам знает, что он арестант, отверженец, и знает свое место пред начальником; но никакими клеймами, никакими кандалами не заставишь забыть его, что он человек. А так как он, действительно, человек, то следственно и надо с ним обращаться по-человечески. Боже мой! Да, человеческое обращение может очеловечить даже такого, на котором давно уже потускнел образ Божий. С этими-то несчастными надо обращаться наиболее по-человечески». И тут мы далеки от опасения, будто гуманный приговор присяжных может вызвать «цинизм» в душе обвиняемого. И дальше: «Сколько в этих стенах было погребено напрасно молодости, сколько великих сил погибло здесь даром. Ведь надо уж всё сказать: ведь этот народ необыкновенный был народ. Ведь это, может быть, и есть самый даровитый, самый сильный народ из всего народа нашего. Но погибли даром могучие силы, погибли ненормально, незаконно, безвозвратно». От внимательного взора Достоевского не ускользнула и та сторона наказания, которую с такой силой изображает Толстой, — его воздействие на душу тюремщиков и других исполнителей уголовных приговоров. В «Записках из мертвого дома» мы читаем: «Кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ Божий, тот уже поневоле невластен в своих ощущениях. Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается, {87} наконец, в болезнь. Я стою на том, что самый лучший человек может огрубеть и отупеть от привычки до степени зверя... Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда, а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению становится для него невозможен. К тому же, пример, возможность такого своеволия действуют и на всё общество заразительно: такая власть соблазнительна». Это говорится о праве налагать телесное наказание, но может быть отнесено ко всякой форме уголовной расправы. Так Достоевский во всём «хорошем, настоящем, что он писал», — во всём, что он писал, внимая правдивому голосу своего художественного гения, — дает почти столь же отрицательную оценку наказания, какую мы находим у Толстого. Как примирить отношение к проблеме наказания Достоевского-художника и Достоевского-мыслителя? Мне кажется, что ключ к разрешению этого вопроса дают некоторые замечания, которые мы находим в «Дневнике писателя» за 1876 год. В «Дневнике» за октябрь этого года Достоевский описывает «простое, но мудреное дело» Екатерины Корниловой. Эта женщина «выбросила из окошка, из четвертого этажа, свою маленькую падчерицу, шести лет», причем «ребенок каким-то чудом остался цел и здоров». Как выяснилось на суде, двадцатилетняя крестьянка Корнилова была замужем за вдовцом. По ее показаниям, муж часто ссорился с ней, не пускал ее в гости к родным, попрекал своей покойной женой «и тем, что при той хозяйство велось лучше». В конце концов, он «довел ее до того, что она перестала любить его и чтобы отомстить {88} ему, вздумала выкинуть его дочь от той прежней жены... за окошко, что и исполнила». Затем, она «поглядев вниз на слетевшего ребенка... затворила окошко, оделась, заперла комнату и отправилась в участок — доложить о случившемся». Суд, по словам Достоевского, «взглянул на дело просто»: признал Корнилову виновной и приговорил к каторжным работам на два года восемь месяцев. Однако, Достоевский считает это дело совсем не простым и называет его «фантастическим». Он критикует медицинскую экспертизу, признавшую, что Корнилова действовала «сознательно», и приходит к выводу, что в данном деле «был наизаконнейший повод оправдать подсудимую, а именно, ее беременность»: в этом состоянии психика женщины иногда подчиняется странным влияниям и впечатлениям и она не может считаться ответственной за свои поступки. Затем Достоевский яркими красками рисует психическое состояние, какое будет у подсудимой и у ее нелюбимого мужа после обвинительного приговора, и противополагает этой картине примирение между супругами, которое наступило бы в случае ее оправдания. «Наших присяжных, — вспоминает по поводу этого дела Достоевский, — обвиняли до сих пор, и даже нередко, за иные, действительно уже фантастические, оправдания подсудимых... Мы понимали, что можно жалеть преступника, но нельзя же зло называть добром в таком важном и великом деле, как суд... В суде первое дело, первый принцип дела состоит в том, чтобы зло было определено... и названо злом всенародно. А там, потом, смягчение участи преступника, забота об исправлении его и т. д., и т. д., — это уже совсем другие вопросы, весьма глубокие, огромные, но совершенно различные от дела судебного, а относящиеся совсем к другим отделам жизни общества». |
Похожие:
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Международное публичное и частное право», «Миграционное право», «Закон», “Государство и право”, “Правоведение”, “Российская юстиция”,... | | Учебно-методический комплекс адвокатура Если вещное право устанавливает господство лица над вещью, то обязательственное право регламентирует гражданский оборот. Обязательственное... |
 | Советское государство и право в годы Гражданской войны (1918–1920 гг.) Государство и право в период либерализации общественных отношений (середина 1950-х – середина 1960-х гг.) | | 1. Гражданин. Государство. Право. (7ч) Как самостоятельный курс право изучается сравнительно недавно в рамках социально-экономического профиля. Кроме того, раздел «Право»... |
| «государство и право в тоталитарном обществе» «Государство и право в тоталитарном обществе» разработан в соответствии с требованиями Государственного образовательного стандарта... | | Муниципальное учреждение культуры «Библиотечная информационная сеть» г о. Новокуйбышевск Специальность 030501 Юриспруденция, специализация «Гражданское право, финансовое право, правовое регулирование внешнеэкономической... |
| Тема: «Выбытие основных средств и его отражение в учете» Специальность 030501 Юриспруденция, специализация «Гражданское право, финансовое право, правовое регулирование внешнеэкономической... | | Учебно-методический комплекс по дисциплине «бухгалтерский учет» Учебное пособие Специальность 030501 Юриспруденция, специализация «Гражданское право, финансовое право, правовое регулирование внешнеэкономической... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Понятия: имущественные права, право собственности, вещное право, интеллектуальная собственность | | Направление Профиль гражданско-правовой по фгос впо по направлению подготовки 030900– «Юриспруденция», квалификация- «бакалавр». Она логично... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Конвенции: право на семью, право на медицинское обслуживание, право на бесплатное образование, право на отдых, право на достаточное... | | Методические рекомендации тема предмет, метод и периодизация истории... Тема государство и право руси в период феодальной раздробленности (II половина XII середина XVI вв.) |
| Программа дисциплины «Таможенное право» для специальности 030501. 65 «Юриспруденция» Изучение данной дисциплины базируется на следующих дисциплинах: «Теория государства и права», «Конституционное право», «Административное... | | Темы рефератов по курсу «римское право» Составил: Р. Г. Нерсисян Государство и право периода империи. Свод гражданских законов Юнистиниана и его роль в истории всемирного права |
| Рабочая программа дисциплины (модуля) «Конституционное право рф», «Административное право», «Гражданское право», «Международное право», «Международное частное право» в... | | Программа дисциплины «Российское предпринимательское (коммерческое)... Изучение данной дисциплины базируется на следующих дисциплинах: «Теория государства и права», «Конституционное право», «Финансовое... |
