Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 2 Mb.
|
| § XLI КАК ПРЕДУПРЕЖДАЮТСЯ ПРЕСТУПЛЕНИЯ Лучше предупреждать преступления, чем карать за них. Это составляет цель любого хорошего законодательства, которое, в сущности, является искусством вести людей к наивысшему счастью или к возможно меньшему несчастью, если рассуждать с точки зрения соотношения добра и зла в нашей жизни. Но средства, применяемые для достижения этой цели, до сих пор оказываются по большей части негодными или даже противоречащими поставленной цели. Невозможно свести бурлящую деятельность людей к гео- 230  метрической строгости без исключений и неясностей. Подобно тому как неизменные и простейшие законы природы не препятствуют отклонениям в движении планет, человеческие законы так же не могут при бесконечных и диаметрально противоположно направленных силах притяжения наслаждения и боли предупредить столкновения и нарушения в жизни общества. Однако именно об этом мечтают ограниченные люди, захватившие власть. Запрещать множество безразличных действий не значит предупреждать преступления, которые этими действиями не могут быть порождены. Наоборот, такие запреты лишь способствуют совершению новых преступлений и произвольно определяют, что есть добродетель и что есть порок, понятия вечные и неизменные. Что бы с нами стало, если бы возникла необходимость запретить нам все, что может привести к преступлению? Тогда пришлось бы лишить человека возможности пользоваться чувствами. Каждому стимулу, толкающему на явное преступление, противостоят тысячи других, побуждающих к безразличным действиям, которые в плохих законах именуются преступлениями. Таким образом, если вероятность преступления пропорциональна числу их побудительных мотивов, то расширение круга преступлений увеличивает вероятность их совершения. Большая часть законов не что иное, как привилегии, то есть подать, взимаемая со всех в пользу немногих. Хотите предупредить преступление? Сделайте так, чтобы законы были ясны и просты, чтобы все силы 231 нации были сосредоточены на их защите и не использовались даже частично для того, чтобы их растоптать. Сделайте, чтобы они покровительствовали не столько сословиям, сколько самим людям. Сделайте, чтобы они внушали почтительный страх людям и люди боялись только их. Страх перед законом действует благотворно. Но страх человека перед человеком губителен и чреват преступлениями. Рабы всегда более распутны, разнузданны и жестоки, чем свободные люди, которые думают о науках, об интересах нации, о великом и стараются ему подражать. Рабы, довольные днем насущным, ищут в шумном распутстве способ забыться и тем самым отвлечься от своего унизительного положения. Никогда не уверенные в исходе всех своих начинаний, они и неуверенность в успехе задуманного преступления рассматривают как возбуждающий стимул для его совершения. У нации, отличающейся в силу климата склонностью к лени, неопределенность законов еще больше способствует усилению ее лени и глупости. Если же подобная ситуация с законами у нации, склонной к наслаждениям, но энергичной, неопределенность законов способствует пустой трате сил на бесконечные мелкие козни и интриги. А это порождает недоверие в сердце каждого, измена же и лицемерие всюду взывают к осторожности. Нация сильная и мужественная должна избавиться в конце концов от неопределенности законов. Но не прежде, чем она пройдет долгий путь шатаний от свободы к рабству и от рабства к свободе. 232 § XLII О НАУКАХ Хотите предупредить преступления? Сделайте так, чтобы просвещение шло рука об руку со свободой. Зло, порождаемое знаниями, обратно пропорционально их распространению, а добро — прямо пропорционально. Ловкий обманщик, как правило, человек недюжинных способностей, часто пользуется обожанием невежественной толпы, а просвещенные люди его освистывают. Знания облегчают сравнения между предметами и, увеличивая число различных точек зрения на эти предметы, противопоставляют 233 многие ощущения друг другу, что взаимно их обогащает, причем тем легче, чем чаще встречаются у других такие же взгляды и такие же сомнения. Свет просвещения, проникший вглубь нации, заставляет умолкнуть клевещущее невежество, и дрожит власть без его поддержки, тогда как могущественная сила законов остается непоколебимой. Ибо нет ни одного просвещенного человека, который бы, сравнивая пожертвованную им ничтожно малую, а потому бесполезную для него толику свободы с совокупной свободой, пожертвованной другими, не отдавал бы свое предпочтение ясному и полезному общественному договору, обеспечивающему безопасность всем и лишающему возможности остальных замышлять против него. Человек с утонченной душой, бросив взгляд на хорошо составленный кодекс и поняв, что потерял лишь печальную свободу причинять зло другим, согласится с необходимостью выразить признательность престолу и тому, кто его занимает. Неверно, что науки всегда приносили вред человечеству, а когда это случалось, то это становилось неизбежным злом для людей. Расселение рода людского по лику земли породило войны, примитивное искусство и первые законы, которые были договорами-однодневками, вызванными сиюминутными потребностями и вместе с ними исчезавшими. Так у людей появились зачатки философии, первые скупые максимы которой были верны, так как лень и недостаток сметливости удерживали людей от совершения оши- 234 бок. Но с размножением людей их жизненные потребности возрастали. Появилась нужда в более сильных и устойчивых впечатлениях, которые подавляли бы в людях инстинкт возвращения в первобытное дообщественное состояние, становившийся все более гибельным. Следовательно, первоначальные заблуждения человечества, заселившие землю ложными божествами и создавшие невидимый мир, который управлял нашим миром людей, принесли ему пользу (я говорю о пользе в политическом смысле). Те смельчаки, которые сумели внушить человечеству удивление и привести к алтарям послушное невежество, оказались благодетелями людей. Представляя им предметы, недоступные их восприятию и ускользавшие, прежде чем они оказывались в их руках, и потому никогда не презираемые ими, ибо никто их не знал, эти смельчаки объединили и сконцентрировали человеческие страсти на одном-единственном предмете, который занимал людей более всего. Так складывалась жизнь всех наций, образовавшихся из первобытных народов. Такова была эпоха формирования больших сообществ. Такова была необходимая и, может быть, единственная связь, их соединявшая. Я не говорю здесь о богоизбранном народе, которому сверхъестественное и Божья благодать заменили человеческую политику. Но так как заблуждение обладает свойством делиться до бесконечности, то порожденная им наука превратила людей в толпу ослепленных фанатиков, которые так беспорядочно метались в замкну- 235 том лабиринте, что некоторые чувствительные и философски настроенные души сожалели об утрате первобытного состояния. Это была первоначальная эпоха, когда знания, вернее, мнения, приносили вред. Вторую эпоху составляет трудный и полный ужасов период перехода от заблуждений к истине, от неосознанного мрака к свету. Страшное столкновение заблуждений, выгодных кучке могущественных людей, с истиной, полезной многим слабым, сшибло и всколыхнуло страсти, причинив неизмеримые страдания несчастному человечеству. Кто размышляет над ходом истории, которая повторяется через определенные промежутки времени в своих главных эпохах, обнаружит, что часто одно поколение приносится в жертву следующим за ним в этот бурный, но необходимый период перехода от мрака невежества к свету мудрости и от тирании к свободе, как следствие развития этого процесса. Но когда улягутся страсти, утихнет пожар, очистивший нацию от зол, ее угнетавших, истина, сперва медленно, а затем все убыстряя шаг, воссядет на престол рядом с монархами. И когда ее начнут почитать как божество и возводить алтари в честь нее в республиканских парламентах, кто осмелится тогда утверждать, что свет просвещения масс более вреден, чем мрак невежества, и что истинные и простые причинные связи, познанные людьми, гибельны для них? Если дремучее невежество менее гибельно, чем посредственная и путаная ученость, — потому что эта 236 последняя к заблуждениям невежества добавляет неизбежно ошибки того, чей ограниченный кругозор не достигает границ истины, — то просвещенный человек — ценнейший подарок, какой только государь может преподнести нации и себе, назначив его хранителем и стражем священных законов. Привыкший общаться с истиной, а не бояться ее, не нуждающийся, в основном, в опоре на чужие мнения, которые никогда не бывают в полной мере удовлетворительными, но всегда используются в качестве доказательства добродетели большинством людей, он придерживается более возвышенных взглядов на человечество. Для него собственный народ — братски спаянная семья, а расстояние между власть имущими и народом тем меньше, чем значительнее та часть человечества, которая предстает перед его глазами. Простым людям неведомы потребности и интересы философов, которые, как правило, не отказываются излагать открыто свои принципы, сформулированные в кабинетной тиши. И им свойственна бескорыстная любовь к истине. Выбор таких людей составляет счастье нации. Но счастье мимолетное, если только хорошие законы не увеличат число этих людей настолько, что обычно большая вероятность ошибочного выбора станет незначительной. 237 § XLlll СУДЬИ Другое средство предупреждения преступлений заключается в том, чтобы заинтересовать коллегию исполнителей законов скорее в контроле за ними, чем в их искажении. Чем многочисленнее будет коллегия, тем меньше опасность узурпации ее членами законов, поскольку сложнее осуществить подкуп лиц, наблюдающих друг за другом. А заинтересованность в усилении собственной власти тем меньше, чем меньше доля власти каждого, в особенности по сравнению с опасностью замышляемого предприятия. Ес- 238 ли государь внешней пышностью и блеском, суровыми указами и запретом подачи справедливых и несправедливых исков со стороны тех, кто считает себя притесненным, приучит подданных бояться судей больше, чем законов, то от этого больше выиграют судьи, чем безопасность граждан и общества в целом. 239 § XLIV НАГРАДЫ Еще одно средство предупреждения преступлений — награждение добродетелей. Законодательство всех стран молчит по этому поводу и поныне. Если премии, присуждаемые академиями открывателям полезных истин, умножили и знания, и число хороших книг, то разве награды, раздаваемые щедрой рукой государя, не умножат число добродетельных деяний? Пусть никогда не скудеет и всегда остается плодотворной рука мудрого даятеля почетных вознаграждений. 240 § XLV ВОСПИТАНИЕ Наконец, самое верное, но и самое трудное средство предупреждения преступлений заключается в усовершенствовании воспитания. Этот предмет слишком широк и выходит далеко за рамки, в которые я себя поставил. Воспитание, смею заметить, неразрывно связано с природой правления. А потому еще долго, вплоть до далеких веков всеобщего счастья, это поле будет оставаться невозделанным. И лишь немногие мудрецы возьмутся спорадически то тут, то там обрабатывать его. Один великий человек, просве- 241 щающий человечество, его преследующее, сумел в деталях прозреть основные принципы воспитания, действительно полезные для людей 1. Оно должно состоять не столько в бесплодном обучении множеству предметов, сколько в выборе их и в ясном их разъяснении. Детей следует обучать, знакомя их не с копиями, а с подлинными явлениями из области морали и естественных наук, с которыми случайно или в целях познания сталкиваются вступающие в жизнь юные души. Их следует вести к добродетели по легкой дороге чувств и отвращать от порока, показывая, почему его роковые последствия наступают с неизбежной необходимостью. Сомнительный метод приказаний не приемлем для воспитания. Этим достигается лишь притворное и кратковременное послушание. 1 Ж.Ж. Руссо (1712- 1778). Его произведение "Эмиль или о воспитании" было запрещено в Риме 6 октября 1763 г. 242 **§ XLVI О ПОМИЛОВАНИИ По мере смягчения наказаний милосердие и прощение становятся менее необходимыми. Счастлива та нация, у которой они считаются пагубными. Итак, милосердие — это добродетель, которая иногда дополняет круг обязанностей, взятых на себя престолом. Ей не должно быть места в совершенном законодательстве, где наказания умеренны, а суд праведен и скор. Эта истина покажется суровой тому, кто живет в стране с неупорядоченной системой уголовного законодательства. А потому в этой стране потреб- 243 ность в прощении и милосердии прямо зависит от нелепости законов и суровости приговоров. Прощение и милосердие являются самой любимой прерогативой престола и желанным атрибутом верховной власти. Но в то же время они являются немым укором со стороны благодетельных устроителей счастья общества кодексу, который вдобавок ко всем своим несовершенствам влачит за собой шлейф вековых предрассудков, объемистое и внушительное приданое из бесчисленных комментариев, тяжелый груз вечных формальностей и тесную привязанность беззастенчивых и пронырливых недоучек-прилипал. Однако если учесть, что милосердие — добродетель законодателя, а не исполнителей законов, что эта добродетель должна проявляться во всем блеске в кодексе, а не в специальных судебных решениях, то показывать людям, что преступления могут прощаться и что наказание не обязательное их следствие, значит порождать в них иллюзию безнаказанности и заставлять их верить, что если можно добиться прощения, то приведение в исполнение приговора непрощенному скорее акт насилия власти, чем результат правосудия. Что можно сказать о помиловании государем, то есть об уступке со стороны гаранта общественной безопасности частному лицу, преступившему закон? Только то, что этому личному акту непросвещенной благотворительности придается сила акта государственной власти, декретирующего безнаказанность. Вот почему неумолимы должны быть законы и их исполнители в каждом 244 конкретном случае. Но и законодатель должен быть мягок, снисходителен и гуманен. Подобно искусному зодчему он должен возводить свое здание на фундаменте любви каждого к самому себе таким образом, чтобы в общем интересе воплотились интересы каждого. И тогда ему не придется каждый раз специальными законами и скороспелыми поправками разграничивать общественное и частное благо и создавать на почве страха и недоверия иллюзию общественного благополучия. И, как тонко чувствующий философ, он предоставит людям — своим братьям — возможность мирно наслаждаться крупицами счастья, которым бесконечная система мироздания, созданная Первопричиной всего сущего, одарила этот уголок Вселенной. 245 §XLVII ЗАКЛЮЧЕНИЕ Я заканчиваю выводом о том, что суровость наказаний должна соответствовать уровню развития нации. На грубые души народа, едва вышедшего из первобытного состояния, необходимо воздействовать более сильными и максимально будоражащими чувства впечатлениями. Требуется удар молнии, чтобы поразить льва. Выстрел из ружья лишь разъярит его. Но по мере перехода людей в состояние общественное смягчается и усиливается восприимчивость их чувств. А с развитием восприимчивости соответствен- 246 но должна уменьшаться суровость наказании, если хотят сохранить неизменным соотношение между предметом и его адекватным восприятием. Из вышеизложенного можно вывести весьма полезную общую теорему, мало, правда, согласную с действующим обычаем, этим признанным законодателем народов: чтобы ни одно наказание не было проявлением насилия одного или многих над отдельным гражданином, оно должно быть по своей сути гласным, незамедлительным, неотвратимым, минимальным из всех возможных при данных обстоятельствах, соразмерным преступлению и предусмотренным в законах. 247 ПРИЛОЖЕНИЯ В приложении издательство сочло целесообразным поместить ряд материалов, свидетельствующих о значении книги Беккариа для нашей страны. В этой связи был выбран отрывок из знаменитой "Литературной переписки" М. Гримма, посвященный Беккариа и его книге. Сам М. Гримм, "летописец" эпохи просвещения, был тесно связан с Россией. Он формально числился на русской государственной службе, был избран членом Российской академии наук, состоял в интенсив- 248 ной переписке с Екатериной II в качестве ее политического советника. Приводимый отрывок представляет интерес для современного читателя не только потому, что в нем дается исчерпывающая характеристика Беккариа, как мыслителя европейского масштаба, которому удалось благодаря своей афористично написанной книге во многом способствовать практической реализации гуманистических идей просветителей и стать фактически одним из первых реформаторов уголовного права в Европе. Наряду с этим он набрасывает довольно выразительную картину состояния законодательства и нравов того времени Европы и высказывает ряд соображений о роли права в вопросах гуманизации современного ему общества и ответственности правителей за судьбы народов и каждого гражданина в отдельности. Эти соображения остаются и по сей день актуальными для нашей страны, которая переживает период безвременья и мучительно ищет методом проб и ошибок свое место в современном мире. В приложение включены также два письма А.Нарышкина к Ч. Беккариа с целью показать читателю, какое сильное влияние не только книга, но и сама личность итальянского мыслителя оказывала на представителей высшего света России того времени. Приводятся и два небольших отрывка из переписки Екатерины II, свидетельствующих об исключи- 249 тельном интересе российской императрицы к идеям Беккариа и о стремлении привлечь его для работы в России. В качестве непосредственного влияния книги "О преступлениях и наказаниях" на русское уголовное законодательство, одним из источников которого она признавалась, публикуется текст главы X "Об обряде криминального суда" "Наказа" Екатерины II 1767 года. По поводу этой главы "Наказа" имеется собственноручная запись императрицы о том, что она есть не что иное, как перевод из книги Ч. Беккариа, сделанный по ее указанию одним из лучших переводчиков того времени Г.Козицким. Сама Екатерина II писала о "Наказе" госпоже М.-Т. Жоффрен, хозяйке одного из самых блестящих литературных салонов Парижа эпохи просвещения: "... Вы увидите, как я на пользу моей империи обобрала президента Монтескье. Надеюсь, что если бы он с того света увидел меня работающей, то простил бы эту литературную кражу во благо 20-ти миллионов людей, которое из того последует. Он слишком любил человечество, чтобы обидеться тем. Его книга служит для меня молитвенником". Эти же слова можно с полным основанием отнести и к Ч. Беккариа. Из общего числа 526-ти статей "Наказа" 227, то есть половина, посвящены уголовному праву. А из них 114 принадлежат Ч. Беккариа. И хотя положения "Наказа" не были реализованы на практике, именно его глава X, фактически полностью заимствованная у Ч. Беккариа, отчасти получила силу 250 закона, так как при составлении Свода законов Российской империи в период царствования Александра II была включена в число источников главы III "Законов о судопроизводстве по делам о преступлениях и проступках". Причем, публикуя главу X "Наказа", издательство сочло возможным сохранить ее стиль, чтобы подчеркнуть "вечный разрыв", существующий в нашей стране между провозглашаемыми гуманными и прогрессивными принципами, которые были сформулированы более двухсот лет назад под влиянием идей западноевропейских просветителей и которыми надлежало руководствоваться законодателю и судьям в области уголовного права, и нашей реальностью, как отдаленного, так и совсем недавнего прошлого. Это становится особенно очевидным в условиях чудовищно выросшей в последние годы преступности, что настоятельно ставит вопрос о реформе российского уголовного законодательства. Приводится также мнение русского юриста второй половины XIX века А. Городисского, исследовавшего творчество Ч.Беккариа, о влиянии его идей на российское уголовное законодательство, а также оценка французским юристом Фаустеном-Эли непреходящего значения гуманистических идей Ч.Беккариа для грядущих поколений. Перевод с французского языка публикуемых в "Приложении" отрывка из "Литературной переписки" М. Гримма, а также писем Екатерины II и А.Нарыш- 251 кина сделан с текстов, помещенных в C.Beccaria. Dei Delitti e delle Penl. Giulio Einandi editore S.p.A, Torino, 1965. Тексты главы Х "Наказа" Екатерины II от 30 июля 1767 г. и высказываний А. Городисского и Фаустена-Эли о Ч.Беккариа перепечатываются из книги известного русского государственного деятеля и юриста времен Александра II С.И. Зарудного. — Беккариа "О преступлениях и наказаниях" и русское законодательство". С.-Петербург. 1879. МЕЛЬХИОР ГРИММ. "ЛИТЕРАТУРНАЯ ПЕРЕПИСКА" (запись от 1.08.1765 г.) Небольшая книжечка "О преступлениях и наказаниях", которую аббат Морелли намеревается перевести на французский язык, наделала много шума в Италии. Ее автор — г-н Беккариа, миланский дворянин, которого одни называют священником, другие — ученым юристом и который по моему глубокому убеждению является в настоящее время одним из самых выдающихся умов современной Европы. Философское брожение умов происходит уже и по другую сторону Альп и приближается к самому очагу религиозных суеверий. Всемогущество абсурда представляет собой повсеместную угрозу. Но если бы даже разуму и удалось, наконец, занять его место, то миру пришлось бы, видимо, сожалеть о преждевре- 252 менности подобной метаморфозы. Просвещенные наблюдатели уверяли меня, что прогресс, проделанный Италией за последние 30 лет, — поразителен. Революционный процесс начался с перевода "Персидских писем". Он нашел живой отклик в Тоскане даже среди простого народа. Сочинения современных французских философов проникли в этот край и способствовали просвещению его обитателей. Они были в числе первых, предпринявших новое издание "Исповеди савойского викария" под названием "Катехизис флорентийских дам". Интересно наблюдать, как в последнее время философия пересекает Ла-Манш и Рейн и одновременно получает все большее распространение во Франции, — несмотря на все потуги суеверий помешать этому, — и оттуда уже шествует по всей Европе. Не менее примечателен и тот факт, что самый безгласный и робкий язык, который из всех живых европейских языков вне всякого сомнения обладает наименьшей самобытностью, превратился вдруг в язык универсальный. На нем говорит уже весь мир, и он семимильными шагами устремляется к единовластию. Мало того, что он становится повсеместно распространенным, что представители высшего света и писатели щеголяют им по всякому поводу, что его всюду изучают, на нем говорят, им владеют, его коверкают. Он также оказывает воздействие и на другие языки, и мы уже читаем только во французском стиле, написанное по-английски, немецки или итальян- 253 ски. Другими словами, каждый язык нынче потерял свою самобытность и приспособился к строю и оборотам французского языка. Г-н Юм показал пример этого своим соплеменникам; правда, они не признают за ним талантов хорошего писателя. В Германии эта мода также начинает завоевывать повсеместно поклонников. По той же причине все наши французы заверят вас, что сочинение г-на Беккариа написано превосходно, и я не удивлюсь, если мне скажут, что итальянцы откажут ему в умении писать на собственном языке. Его стиль уже не имеет ничего общего со стилем писателей XVI—XVII вв. Г-н Беккариа пишет по-французски итальянскими словами, подчиняя отточенность фразы ясности изложения. Длинные фразы, унаследованные итальянским языком от латинского, округлость и красота которых были предметом пристального изучения известных писателей двух предыдущих веков, начинают постепенно исчезать из сочинений современных авторов, чтобы уступить место монотонности и коротким фразам французского языка. Так вводя в собственный язык обороты другого языка, пытаются, естественно, придать им и значение этого другого языка, хотя они в собственном языке могут пониматься иначе. И потому, когда г-н Беккариа в ряде мест своей книги пытается употреблять слово "дух" в том смысле, как оно понимается у Монтескье, не следует забывать, что итальянское слово "дух" в родном языке не адекватно по значению своему французскому 254 аналогу. Такая манера письма по крайней мере удобна для французских читателей. Они смогут, ознакомившись лишь поверхностно с иностранным языком, читать на нем, или, вернее, они будут читать нечто французское на языке, полном изящества и благозвучия. Но, отдавая г-на Беккариа на суд его сограждан в том, что касается стиля его сочинения, нельзя не принять его идей, направленных на просвещение и счастье человеческого рода. Его книга заслуживает быть переведенной на все языки мира. Его принципы должны стать предметом размышлений как правителей, так и философов. Совсем не обязательно быть семи пядей во лбу, чтобы убедиться, что одним из наиболее очевидных доказательств нашего варварского происхождения является состояние нашего уголовного права. За исключением Англии почти повсеместно в Европе царит жестокость. Во всем наука проповедует хладнокровную и бессмысленную бесчеловечность, что противоречит самому назначению законодательства. Признавая, что Англия в этом отношении опередила континентальную Европу, я не собираюсь утверждать, что ей нечего позаимствовать из книги "О преступлениях и наказаниях". В Англии не применяются пытки к уголовным преступникам. Каждый гражданин имеет право быть осужденным в судебном порядке. Помимо предоставления права обвиняемому на судебную защиту его судит суд присяжных. Им зачитывается закон, а затем факты, касающиеся обвиняемого, с 255 доказательствами его виновности или невиновности. После этого каждый присяжный заседатель объявляет под присягой и с полным беспристрастием, считает ли он обвиняемого виновным или невиновным. Другими словами, он решает, подпадает ли данный случай под действие закона или нет, и соответственно, обвиняемый немедленно заключается под стражу или признается невиновным. Так как дело рассматривается в течение одного судебного заседания, необходимо, чтобы присяжные или судьи собрались вместе для принятия решения. В этот период им не разрешается уединяться, есть и пить до тех пор, пока они не вынесут окончательного вердикта. Это один из самых прекрасных законов из ныне действующих, который обеспечивает каждому гражданину право на рассмотрение его дела в суде. Если и существует механизм, позволяющий предотвращать несправедливость и пристрастность судебных решений, если и есть средство, делающее людей внимательными, справедливыми, милосердными, так это — равенство в положении и условиях между судьями и осужденными, что заставляет судей постоянно взвешивать каждое свое слово и не забывать о превратностях человеческих судеб, о правах гражданина в процессе, которыми он наделяется по закону. Я удивлен, почему г-н Беккариа не упомянул об этой прекрасной стороне британского правосудия в своей книге. Обвиняемый вынужден в одиночку защищаться против всех остальных граждан. Это — существо, лишенное силы в мо- 256 мент борьбы. И потому обвиняемый нуждается в самой широкой защите. И было бы верхом варварства отказать ему в ней; как было бы столь же бесчеловечно не предложить ему защиту. Причем судья должен быть самым рьяным защитником обвиняемого вплоть до того момента, пока не вынесен приговор. Цель любого уголовного судопроизводства заключается в том, чтобы выявлять невиновных, так как иначе всегда были бы лишь виновные, которые не могли бы избежать строгости закона. Я убежден, что нет ни одного вновь назначенного королевского судьи по уголовным делам, который был бы настолько черств, чтобы первые вынесенные им смертные приговоры не вызвали у него сильного эмоционального потрясения. Но в то же время я опасаюсь, что он может и не подходить для своей профессии, и по истечении 6-ти месяцев подпишет смертный приговор, испытывая меньше эмоций, чем банкир, подписывающий вексель. Наука управления состоит не только в том, чтобы воспитывать хорошие нравы, искоренять или ослаблять дурные, но и прежде всего в том, чтобы эффективно и искусно предотвращать апатию населения, которая является следствием этих нравов, хороших или плохих. Г-н Беккариа ограничивает свое понимание уголовного судопроизводства небольшим числом принципов, наиболее простых и очевидных, которые являются источником всех его идей. Быстрота наказания, невозможность его избежать, закон, общий для 257 всех — вот что гарантирует всегда и везде безопасность любого общества от злодеяний и уголовных преступлений. Суровость наказания по крайней мере бесполезна, если не вредна. Постоянные наблюдения свидетельствуют о том, что чем суровее наказания, тем более жестокими становятся преступления. Г-н Беккариа постулирует принцип, который я уже долгое время вынашивал в своей душе: если общество считает себя вправе лишать жизни одного из своих членов, оно по крайней мере не вправе заставить его страдать от пыток, независимо от совершенного преступления, или вернее общество вправе лишать жизни человека в одном-единственном случае, когда жизнь этого человека представляет опасность для самого существования общества. Во всех остальных случаях смертная казнь в соответствии с буквой закона, есть не что иное, как завуалированное правовыми формальностями убийство. Но существует ли другое право среди людей, кроме права сильнейшего? Следовало бы по крайней мере уяснить себе, что все подобные убийства вредны для общества, так как смерть одного человека всегда наносит обществу ущерб. К тому же подобные убийства неэффективны, поскольку не препятствуют совершению преступлений, и число злодеяний остается почти все время одним и тем же. Все это заставляет констатировать в очередной раз, что нищенская и рабская жизнь, которую труд мог бы обратить на пользу общества, вызывает у людей не больше страха, чем идея смерти. Следовало 258 бы также выяснить, не является ли присущая человеческой природе тайная страсть к совершению безрассудных поступков с риском для жизни причиной того, что казни представляются менее устрашающим средством, чем осознание безысходной перспективы влачить жалкую жизнь, полную тягот и забот. Необходимо также понять, что наказание должно быть адекватным преступлению. Ведь отсутствие дифференцированности наказаний по степени строгости стимулирует несчастных, решившихся на преступления, наносить обществу максимальный вред, несмотря на то, что для достижения своих злонамеренных целей они могли бы вполне ограничиться нанесением гораздо меньшего ущерба. Я отдаю себе отчет в том, что более просвещенное уголовное судопроизводство не в состоянии избавить человеческое общество от преступлений. Мне совершенно ясно и то, что несчастный, повешенный или колесованный за свершенные злодеяния, сможет, вероятно, без особого труда доказать нам, что, принимая во внимание все объективные обстоятельства, природу и взаимосвязь событий с момента его рождения до казни, ему не оставалось ничего лучшего, чем закончить свои дни на виселице, или быть колесованным. Но такая печальная защитительная речь лишь подтверждает ту истину, к сожалению, бесспорную, что человеческой мудрости не дано предупредить неизбежности свершения зла. Эта речь показала бы также, что искусство избегать преступлений и уменьшать число преступников зави- 259 сит от великой науки направлять деятельность людей на благие дела» а также от тех принципов, которыми руководствуется просвещенное и эффективное управляющее правительство. Но как бы то ни было, остается только пожелать, чтобы все законодатели Европы использовали идеи г-на Беккариа для искоренения варварства, царящего в наших судах. Хотелось бы также верить, что если бы судьи парижского парламента и посвятили бы несколько своих заседаний реформе уголовной юстиции королевства в соответствии с принципами нашего миланского философа, то заслужили бы самую большую похвалу всей нации, а королю показали бы больше рвения и преданности, чем заботясь о спасении души урсулинской монахини из Сен-Клу и упрекая всех и вся в том, о чем сами судьи никогда не имели ясного представления. Г-н Л'Аверди, ныне государственный министр и генеральный контролер, в бытность советником парламента, сочинил труд по уголовному праву, который небезынтересно сравнить с книгой г-на Беккариа, чтобы выявить различия между ними. Например, в книге французского юриста вы найдете длинную главу о преступлении, о котором миланский философ просто-напросто забыл: речь идет о магии. И это не потому, что он ничем не обязан Франции. Наоборот, без "Духа законов" книга г-на Беккариа никогда бы не появилась. И читая ее, вы сможете убедиться, что семена великого творения упали на благодатную по- 260 чву. Вы не найдете у миланского философа масштабности и проявлений гениальности г-на Монтескье. Но вы найдете у него ум просвещенный, глубокий, точный и проникновенный. Вы убедитесь в исключительной утонченности его души, столь нежной и столь чувствительной, столь сильно стремящейся сделать людей счастливыми, что вас невольно охватят те же сильные чувства, которые вдохновили автора на написание этой книги. К тому же она относится к числу тех немногочисленных ценных творений, которые заставляют думать. В ней нет ни одного вопроса, представляющего интерес, который не вызвал бы у вас желания поразмышлять. И конечно, все то, о чем в ней говорится, кажется столь верным, столь соответствующим здравому смыслу и разуму, что вы верите, будто читаете собственные мысли и собранные воедино общепризнанные истины. И прочитав книгу, уже начинаете размышлять, а не удивляться тому, насколько судебная практика далека от принципов правосудия. К несчастью, взгляды миланского философа все еще в новинку для большинства людей. И начиная с палача, сформулировавшего уголовные законы непобедимого Карла V, и вплоть до секретаря турнелльской судебной палаты, подписывающего приговоры, ни один служитель правосудия не обладал душой Беккариа. И даже новые, довольно примечательные обвинения в неуважительном отношении к законодательству не смогут помешать этой небольшой непоч- 261 тительной книжице иметь успех и по праву приобрести в скором времени очень большую известность. Книга уже была переиздана несколько раз. Перелистывая одно из этих изданий, я увидел, что автор добавил несколько новых и превосходных глав. Он подверг свое сочинение тщательной переработке и сделал несколько удачных изменений. В одном из добавлений к главе о несостоятельных должниках он упрекает себя в слишком суровом отношении к ним в предыдущих изданиях. Он пишет "Я всегда уважал религию, а меня называли безбожником, я всегда защищал право, а меня обвиняли в неуважении к закону, я имел несчастье в этом месте оскорбить человечество, но никто не упрекнул меня за это". Пусть вам служит утешением, г-н Беккариа, что везде все одинаково, и у вас и у нас. Примите, как должное, что люди похожи друг на друга. И где вы видели, чтобы кого-то интересовала судьба человечества? ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЫ II И.П. ЕЛАГИНУ (1766 г.)1 Речь идет об авторе одной итальянской книги: "Трактат о преступлениях и наказаниях". Она переведена почти на все языки. Он — священник, а может 1 Елагин Иван Перфильевич (1725–1794) - сенатор, гофмейстер, управляющий театрами. Состоял в "кабинете при собственных Ее Величества делах у принятия челобитен". 262 быть и не священник, по имени Беккариа. Проживает во Флоренции. Говорят, он работает на графа Фирмиана 1. Его книга вышла в 1765 г. и 6 месяцев спустя в Италии появилось уже три ее издания. Во Франции его книга запрещена за неуважение к законодательству. Это новый вид преступления. Но было бы желательно познакомиться с принципами г-на Беккариа, который не решился поставить свое имя на титуле своего произведения. ПИСЬМО ЕКАТЕРИНЫ II И.П. ЕЛАГИНУ (1766 г.) ...Что касается маркиза Беккариа, я хотела бы, чтобы ему выделили необходимую сумму для путешествия, и если тысячи дукатов окажется недостаточно, то сверх того на расходы по его содержанию. После того, как он прибудет сюда, можно с ним встретиться, и, разумеется, он не должен испытывать никаких затруднений. Он будет заниматься тем, что уже сам выбрал, опубликовав свой труд, и будет полагаться только на меня и то лицо, к которому я буду обращаться с поручениями для него. 1 Фирмиан Карл Иосиф (1716–1782) – граф, австрийский посланник в Неаполе, с 1756 г. - министр в Ломбардии. Поборник просвещения и покровитель искусств. Оставил библиотеку в 40 тыс. томов. 263 ПИСЬМО АЛЕКСЕЯ НАРЫШКИНА1 К Ч.БЕККАРИА Флоренция, 12.03.1771 Месье, Я надеюсь, что не оскорблю Вашего достоинства, если сообщу Вам, что я польщен знакомством с Вами. Благодаря чистоте Ваших высоких помыслов, Вам без сомнения принадлежат сердца тех, кто по достоинству оценил Ваши принципы. И самое важное из того, что я вынес во время своего путешествия по Италии, стало знакомство с Вами. И мне приятно сообщить Вам об этом лично по возвращении во Флоренцию. А пока я, как житель северной страны, про которую говорят, что там с человека необходимо содрать кожу, чтобы исторгнуть из него проявление чувств, прошу Вас разрешить мне иметь Ваш портрет. Правда, на такую просьбу можно было бы возразить: а если у художника нет портрета, чтобы сделать копию для просителя? Неужели в этом случае проситель хочет, чтобы тот, кто работает на благо своей страны, на благо всего человечества, тратил свое драгоценное время на позирование, чтобы доставить удовольствие тому, кто едва лишь знаком с ним? И даже то уважение, которое просящий испытывает к Вам, не сможет отвести упрек, который ему 1 Нарышкин Алексей Васильевич (1742–1800) – сенатор, член российской Академии наук. Участвовал в переводах из "Энциклопедии" Дидро и Д'Аламбера. 264 в этой связи мог бы быть брошен, ибо если все, кто относится к Вам с благоговением, и те, кто должны относиться к Вам с благоговением, попросят о том же самом, у Вас не будет другого занятия, кроме как позировать для портретов. Но я надеюсь, что друг человечества захочет проявить к своим почитателям снисхождение, пропорциональное расстоянию, которое его отделяет от стран их проживания. И еще чуть больше снисхождения для жителя страны, где возводят в принцип законы, которые Вам продиктовала любовь к человеческому роду. С глубочайшим уважением, Ваш покорнейший слуга, Алексей Нарышкин ПИСЬМО АЛЕКСЕЯ НАРЫШКИНА К Ч. БЕККАРИА Э ля Шапель, 2.05.1773 Глубокоуважаемый маркиз, Если Вы еще не забыли, что однажды некий Нарышкин имел счастье познакомиться с Вами, то Вы без сомнения помните, что это знакомство произвело на него неизгладимое впечатление. Ваши сочинения и гуманизм вызвали во мне глубочайшие чувства, которые навсегда запечатлелись в моем сердце. Я бесконечно счастлив лицезреть и знать человека своей мечты. И единственная уважительная причина, поче- 265 му я столь долго не беспокоил Вас своими каракулями, заключается в уважении к Вашему времени и занятиям и в убежденности, что не следует досаждать тому, кого уважаешь. Кроме того, бесконечно путешествуя из страны в страну, я понимал, что не смогу Вам быть чем-то полезным, и не имел, что интересного Вам сообщить. Повсюду, где бы я ни был, я видел больше проявлений чувств и воображения, нежели ума и здравого смысла, глупости больше, чем мудрости, лжи больше, чем правды. И тем не менее зла меньше, чем добра, и если я ошибаюсь в этой оценке человеческой расы, мне все равно нравится эта идея, как и та, что люди могут стать лучше благодаря хорошим законам, и однажды они станут такими, и я Вам признаюсь в этих идеях. Но свет Ваших идей гораздо ярче и проникает гораздо глубже, чем мои. Я вновь повторяю, дорогой маркиз, что во время моих бесконечных скитаний мне нечего Вам сказать без опасения Вам наскучить. Я не имею права и еще меньше причин досаждать Вам по пустякам. Но когда я вернусь домой и буду вести более оседлый образ жизни, чем за границей, моей родине могут потребоваться мои услуги. И в этом случае я осмелюсь, может быть, время от времени беспокоить Вас, так как мне кажется, я буду иметь на это какое-то право. Это право Вы мне отчасти предоставили благодаря своей дружбе, которую Вы пожелали мне засвидетельствовать. С другой стороны, этим правом меня наделяет собственное сердце, которое отдано 266 Вам, навечно. И переписка с Вами доставит мне пользу и удовольствие. А пока я буду Вам бесконечно признателен, если Вы захотите мне сообщить то, что вышло из-под Вашего пера с момента нашего расставания. Написали ли Вы вторую часть своего труда о стиле? Для передачи мне Ваших творений можно использовать короткий и простой путь. Если Вы пожелаете, Вы можете их отправить в Ливорно, г-ну Рутерфорду, агенту русского двора, или г-ну Дику, английскому консулу. И тот, и другой доставят мне все, что Вы направите в мой адрес. Я останусь здесь еще 6 недель и 20-го июня покину эту страну, чтобы вернуться домой. Будьте всегда счастливы и вспоминайте иногда, г-н маркиз, Вашего искреннего и покорнейшего слугу. Алексей Нарышкин |
