Л.Д.Троцкий.
Архив в 9 томах: Том 8
---------------------------------------------------------------
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Email: Yuri.Felshtinsky@verizon.net
Date: 29 Sep 2005
---------------------------------------------------------------
Архив Л. Д. Троцкого. Том 8
Редактор-составитель Ю.Г.Фельштинский
Предисловие, примечания, указатели Ю.Г.Фельштинского и Г.И.Чернявского
Предисловие
Восьмой том "Архива Л.Д.Троцкого" охватывает 1935-1937 гг.
В жизни и деятельности Троцкого это был весьма динамичный период,
связанный, в частности, с постоянными его перемещениями в пределах Франции,
затем - с переездом в Норвегию и, наконец, - в Западное полушарие, в далекую
Мексику. По существу дела, именно в эти годы началась сталинская охота на
Троцкого, которая вначале привела к его изгнанию из Франции, а затем из
Норвегии и завершилась убийством в августе 1940 г.
Хотя в этот период политичекая и литературная активность Троцкого
продолжала оставаться весьма высокой, ее характер стал изменяться, а в
течение последних месяцев 1936 г., когда Троцкий находился под арестом в
Норвегии, он фактически был отрезан от своих сторонников, и документация
этих месяцев незначительна.
С одной стороны, Троцкий окончательно и решительно взял курс на полный
организационный разрыв с официальным коммунистическим движением, на создание
Четвертого Интернационала как четко оформленного международного
коммунистического объединения. С другой стороны, он фактически все больше
отходил от организационных усилий в этой области, которые легли на плечи его
последователей, учеников, истолкователей его воли, естественно
транслировавших "троцкистские" установки в своей собственной интерпретации,
вступавших в острые конфликты друг с другом по вопросам, которые им самим
казались принципиальными, но зачастую по существу дела были лишь проявлением
борьбы за личное влияние, первенство и превосходство.
В отличие от предыдущих лет, когда Троцкий мог распределять свое время
более или менее равномерно между работой над историко-политическими книгами,
мемуарами и другими объемистыми произведениями, с одной стороны, и текущей
организационно-политической перепиской и публицистичекими выступлениями, с
другой стороны, теперь переписка отошла на задний план. Что же касается
документации 1937 г., то она в основном была сосредоточена на самозащите
Троцкого в связи с фальшивыми обвинениями по его адресу, которые выдвигались
на московских судебных фарсах в августе 1936 и январе 1937 гг., в советской
прессе и в заявлениях прихвостней Москвы из различных политических лагерей -
как левых, так и правых - в западноевропейских странах. Разумеется, эта
самозащита строилась на сравнительно широком историко-социологическом
базисе, свидетельствовавшем о дальнейшей эволюции взглядов Троцкого на
советскую действительность.
Продолжая отстаивать взгляд, что в СССР сохраняются основы власти
рабочего класса и что все еще существует социалистическая перспектива, ибо
государственная собственность на средства производства не отменена, Троцкий
фактически своими оценками конкретной ситуации в СССР далеко отошел от этого
общего положения.
Основное его внимание в анализе внутренней ситуации в СССР привлекали
теперь не социально-экономические, а сугубо политические явления, события,
факты. Он приходил к выводу о полном изменении характера власти. "Бюрократии
удалось фактически ликвидировать большевистскую партию, как и советы,
сохранившиеся лишь по имени, - писал он в начале 1935 г. - Власть перешла от
масс, от советов, от партии к централизованной бюрократии, от нее - к
замкнутой верхушке, и, наконец, - к одному лицу, как воплощению
бесконтрольной бюрократии".
Лишь формально оговариваясь, да и то далеко не всегда, что
капиталистическая контрреволюция в СССР все еще не победила, Троцкий
подчеркивал глубокое перерождение партии и государства за последние 10-12
лет, то есть с того времени, когда умер Ленин, а сам он был отстранен от
властных позиций.
Вновь и вновь Троцкий пытался провести решающий водораздел между
характером власти в первые пять-шесть лет после Октябрьской переворота и
современной ситуацией. При этом он полностью игнорировал сходные или общие
черты обоих периодов и всячески раздувал или даже измышлял отличия.
Советским Союзом правит теперь привилегированная каста, подчеркивал он,
полагая, что было бы весьма поучительно подсчитать, какую часть
национального дохода поглощает этот слой. "Но эта статистика принадлежит к
числу величайших государственых тайн".
Троцкий все более утверждался в выводе, что в СССР возникла
тоталитарная система власти. Использовав термин, впервые примененный
публицистами к положению в Италии после установления там в 1922 г.
фашистского режима Муссолини, лидер оппозиционного коммунистического
движения воспринимал и пропагандировал эту дефиницию не как научную
категорию, а как хлесткое выражение и, главное, понимал ее крайне зауженно.
Он не видел, что тоталитаризм представляет собой единую
социально-экономическую, политическую и культурно-идеологическую систему, в
которой все ее составные элементы и функции неотделимы друг от друга, что
только в неразрывной связи друг с другом они обеспечивают относительную
эффективность и стойкость режима.
Троцкий понимал тоталитаризм в СССР применительно к сталинскому террору
1936-1937 гг. лишь как "отсутствие малейшей свободы критики, военное
подчинение подсудимых, следователей, прокуроров, судей одному и тому же лицу
и полную монолитность прессы, которая своим монотонным волчьим воем
устрашает и деморализует обвиняемых и все общественное мнение". Как видим, в
таком подходе доминировала красноречивая публицистика, а не объективный
анализ.
На Троцкого все большее впечатление производило сходство между режимом
Сталина в СССР и национал-социалистическим режимом Гитлера в Германии.
Пытаясь, правда, отбиться от критиков указанием на отличия социальной базы
обоих режимов (в это он был прав, ибо сохранение частной собственности в
Германии при власти нацистов предопределило ее "правототалитарный вариант",
обусловивший, в свою очередь, целый ряд конкретных особенностей1), Троцкий в
то же время показал многие общие черты власти Сталина и Гитлера.
Особое внимание он обращал на "религию вождя", которая, как он писал,
"так унизительно сближает нынешний советский режим с режимом Гитлера".
Разумеется, при этом ни словом не говорилось о "вождизме" как общей черте
коммунистической власти, о том, что эта самая "религия вождя" зародилась еще
в годы гражданской войны и адресовалась не только Ленину, но и ему самому,
хотя, конечно, без тех зловеще-карикатурных черт, которые она постепенно
приобрела в сталинское время.
Несколько позже, в связи с московскими шоу-процессами 1936-1937 гг.,
была подмечена еще одна весьма важная общая черта сталинизма и гитлеризма,
которая определялась как "психотехника фашизма" - непрерывность,
монолитность и массивность лжи. В этом Троцкий верно уловил одну из базисных
черт пропаганды тоталитарных режимов, которая позже применительно к
Германии, но в то же время с явной экстраполяцией на СССР, была рассмотрена
А.А.Галкиным2.
Л.Д.Троцкий был одним из тех, кто, разумеется, со своих субъективных
позиций, в качестве защитника своей чести и достоинства, своего пршлого и
настоящего, но полностью опираясь на факты и документы, начал разностороннее
разоблачение "кухни" сталинского террора, который в 1936-1937 гг. приобрел
глобальные черты.
Находясь под арестом в Норвегии во второй половине 1936 г., лидер
оппозиционного коммунистического движения не имел возможности
непосредственно откликнуться на первый крупный судебный фарс в Москве
периода "большого террора" - процесс над Зиновьевым, Каменевым и другими
видными коммунистическими деятелями в августе 1936 г. (составители смогли
включить в данный том документы 1936 г., завершающиеся июнем этого года).
Но, прибыв в Мексику, Троцкий все свои усилия с января 1937 г. сосредоточил
на подготовке статей, заявлений, интервью, вскрывавших существенные черты
сталинского террора.
Советский суд определялся им как "инквизиционный", и в этом Троцкий был
прав лишь частично, ибо никогда Святая Инквизиция не достигала таких "высот"
в сознательной лжи, фабрикации вымыслов, нахождении способов превратить
обвиняемых в соучастников террора, как советский суд - "самый гуманный суд в
мире", по ироническому определению одного из послевоенных киногероев (фильм
"Берегись автомобиля").
Троцкий, однако, смог выявить целый ряд характерных черт судебных
фарсов. Он с полным основанием писал, что на скамью подсудимых попадают
очень немногие - лишь те деморализованные жертвы, которые пытаются спасти
свои жизни ценой моральной гибели. А все те арестованные, которые
отказывается каяться под диктовку палачей, расстреливаются во время
следствия. Не менее четко определялся и характер "открытых" политических
процессов. Они, писал Троцкий, не имеют ничего общего с судом: "это чисто
театральные инсценировки с заранее распределенными ролями и абсолютным
'фюрером' в качестве режиссера". Эта оценка полностью подтверждалась уже в
то время зарубежными наблюдателями, имевшими возможность посещать московские
процессы, и была разносторонне обоснована зарубежными и российскими
аналитиками через много лет3.
Будучи твердо убежденым в своей правоте и стремясь внушить это
убеждение мировому общественному мнению, Троцкий настаивал на создании
авторитетной международной следственной комиссии, которая изучила бы
выдвигавшиеся по его адресу (а, стало быть, и по адресу всех подсудимых на
московских судебных процессах) обвинения. В случае признания этой комиссией
хотя бы косвенной его вины, хотя бы в небольшой части того, что было ему
инкриминировано, он изъявлял готовность добровольно отдаться в руки палачей
из советских спецслужб.
В связи с этим он обращал внимание, что требует не доверия, а проверки.
"Слепого доверия требуют тоталитарные режимы с непогрешимым 'вождем' во
главе: все равно, идет ли дело о фашисте Гитлере или о бывшем большевике
Сталине".
С акцентом на московские шоу-процессы не только расширялось
сопоставление сталинского режима с национал-социалистическими порядками в
Германии, но и углублялась типология тоталитаризма в целом. Каким путем
Сталин достигает своих целей? - ставил вопрос Троцкий и давал ответ: "При
помощи тоталитарного режима, монолитной прессы, монолитной партии,
герметически закрытых ящиков для подсудимых, монолитности следователей,
судей и адвокатов и постоянной возможности расстреливать без огласки любого,
кто попытается отстоять правду и свою честь".
Комиссия, образования которой требовал Троцкий, была создана под
председательством известного американского ученого, философа и психолога,
профессора Колубийского университета (Нью-Йорк) Джона Дьюи. Она провела
несколько выездных заседаний в Койоакане, в доме, где проживал Троцкий, и
после тщательного и всестороннего рассмотрения обвинений, предъявленных
Троцкому и его сыну Л.Л.Седову, пришла к единодушному заключению: не
виновны. Опубликованные тогда же и переизданные через много лет протоколы
заседаний комиссии Дьюи являются важным источником изучения "большого
террора" в СССР и многих других проблем, но, к сожалению, все еще слабо
используются исследователями4.
Поразительно, но в условиях неуклонного укрепления становившейся все
более неограниченной кровавой диктатуры Сталина в СССР Троцкий не только
сохранял политический оптимизм, но даже резко усилил позитивные прогнозы в
отношении перспектив развития СССР. По-видимому, они не были вполне
искренними, ибо в наличии был огромный комплекс фактов, свидетельствовавших,
что в реально обозримых условиях ни о каком изменении режима говорить не
приходится, по крайней мере при жизни Сталина, который только приближался к
своему 60-летию и не только сохранял отведенные ему не очень внушительные
физические силы, но и свойственную ему весьма мощную дьявольскую хитрость.
Троцкий же неодкратно повторял, что Сталину не удалось, мол, убить
оппозицию, раздавить критическую мысль, что он грубо просчитался, что
последствия этого просчета будут фатальными для его диктатуры.
Московские процессы без каких-либо к тому оснований оценивались как
"агония сталинизма". "Политический режим, который вынужден прибегать к таким
методам, обречен. В зависимости от внешних и внутренних обстоятельств агония
может длиться дольше или меньше. Но никакая сила в мире уже не спасет
Сталина и его систему. Советский режим либо освободится от бюрократического
спрута, либо будет увлечен им в бездну". Разумеется, можно было бы
возразить, учитывая оговорку по поводу "внешних и внутренних обстоятельств",
что Троцкий применял термин "агония" фигурально, имея в виду лишь
неопределенную историческую перспективу. Но весь комплекс его статей и
заявлений 1937 года, включеных в этот том, свидетельствует, что он навязывал
своим сторонникам представление о неизбежности краха сталинизма в самом
близком времени. Об этом он, например, заявил на весь мир в своем интервью
корреспонденту газеты "Чикаго Дейли Ньюз" О'Брайену 3 марта 1937 г.
Собственньо говоря, в условиях, когда международное влияние СССР и,
следовательно, личное влияние Сталина в международном истеблишменте
усиливались, когда советский диктатор согласился, наконец, на сотрудничество
компартий с другими политическими силами в рамках народного фронта, когда
появились на свет союзные договоры СССР с Францией и Чехословакией (1935), а
политические силы, шедшие за Троцким, продолжали оставаться незначительной
горсткой, иная трактовка событий была бы самоубийственной для движения
сторонников Троцкого.
Он вновь и вновь выражал уверенность, что "немногие десятки тысяч" его
сторонников, которые существовали в то время (их он преувеличивал по крайней
мере на порядок), вскоре превратятся в могучую армию. Однажды статью,
посвященную "Манифесту Коммунистичекой партии" К.Маркса и Ф.Энгельса,
написанную осенью 1937 г. ("Манифест" появился на свет в феврале 1848 г.),
Троцкий даже завершил совершенно нелепой, анекдотической фразой о том, что к
сотой годовщине этого труда (то есть через четыре месяца) Четвертый
Интернационал (который, добавим, организационно в это время еще и не
существовал) "станет решающей революционной силой на нашей планете"!
Впрочем, почувствовав, скорее всего, всю нелепость, одиозность этого
высказывания, он через два месяца в ответах на вопросы парижского
еженедельника заменил пресловутые четыре месяца на "ближайшее десятилетие",
в течение которого Четвертый Интернационал станет, мол, "решающей
исторической силой".
|
