Героические страницы истории Великой Отечественной войны
Скачать 6.09 Mb.
|
| Правда” 31 декабря 1941 года Александр Xамадан Героический город Внимание! Внимание! Хмурый январский день, холодный блеск солнца. С подступов неумолчно доносится артиллерийская канонада. В краткие паузы слышны тяжелые пулеметы. Позади, в квартале, падающем с холма на берег, — тяжелый удар. Вздрагивает земля, с домов осыпается щебень, штукатурка. Висят густые клубы белой каменной пыли. Там разорвался снаряд немецкой дальнобойной артиллерии. Здесь, на углу улицы, на столбе — пустая рама городских часов. От механизма не осталось и следа. Кварталом дальше между двумя домами упал другой снаряд. Воздушная волна легко песет над городом новую огромную тучу пыли. Со звоном сыплются на землю оконные стекла. Иногда вышибает и рамы. Оконные стекла — острая проблема здесь. Севастопольцы решили ее без затруднений. Попросту махнули рукой на стекла. Фанерные листы, доски ящиков, куски черного и белого полотна, кое-где цветные одеяла, подушки. Каждый по-своему ликвидирует последствия воздушных налетов и артиллерийского обстрела. [206] Если посмотреть вдоль некоторых улиц, можно увидеть черные дыры подвалов, железные крыши, лежащие прямо на земле, какие-то странные сооружения, напоминающие остатки современных печных труб, изъеденные осколками фундаменты. Но чистота удивительная: улицы подметены, камни, бревна, листы железа, трубы — остатки того, что раньше именовалось жилищем — аккуратно сложены. Вот сейчас, неторопливо потягивая огромные цигарки, свернутые из газетной бумаги, идут дворники. Они работают по принципу: один за всех, все за одного. Им помогают краснофлотцы и красноармейцы. Быть может, через час в это же место угодит новый снаряд или новая бомба. Всю работу придется начинать сначала. Дворники не унывают — им хорошо известны издержки войны. Зато чистота и опрятность севастопольских улиц вселяют бодрость. Вид осажденного города свидетельствует о том, как идут дела на подступах. Смерч белой пыли рассеялся. Прозвучали сигналы воздушной тревоги. Радиодиктор объявляет: — Внимание! Внимание! В городе подан сигнал воздушной тревоги... Он говорит спокойно, точно сидит в укромном местечке на дне Черного моря. Рассказывают, что диктор во время бомбежки перелистывает альбомы с патефонными пластинками, решая задачу: чем порадовать севастопольцев после тревоги? С диктором соревнуются в хладнокровии мальчишки. Севастопольские мальчишки — особая порода. В убежища не идут. Их приходится вылавливать на улицах, стаскивать с крыш домов, с деревьев, снимать с грузовиков, уходящих на фронт. Как только диктор оповещает о тревоге, мальчишки хором кричат: Внимание! Внимание! На нас идет Германия. В который раз, в который раз Она зазря пугает нас! Это поэтическое творение севастопольских ребят многим пришлось но душе. Взрослые не без улыбки бубнят себе под нос: В который раз, в который раз Она зазря пугает нас! Улицы пустеют. Только военные регулировщики стоят на посту, дворники в воротах домов, пожарные наблюдатели на крышах, дружинницы [207] медпомощи на углах. После шумной возни ребят удалось загнать в убежище. Не всех, конечно. Где-нибудь притаились самые хитрые сорванцы. Это время — раздолье для шоферов. Ничем и никем не стесняемые, несутся грузовики: на фронт — груженые, с фронта — пустые. Величественно взмахивает флажками регулировщик. В небе лопаются снаряды зениток, верещат пулеметы. Крупный осколок с визгом скользит по стене дома, обдирая штукатурку, оставляя на стене черный жженый след. С Северной стороны доносятся глухие и гулкие удары бомб. Взоры всех жадно следят за белыми вспышками — разрывами снарядов наших зениток. Все ближе и ближе к фашистскому самолету лепятся похожие на распустившиеся коробочки хлопка пушки разрывов. Замирает дыхание. И вдруг — горестный вздох. Самолет круто поворачивает и идет обратно. Облачка разрывов остаются далеко в стороне. Все молчат, каждый по-своему оценивает работу зенитчиков: промахи не прощаются. Неожиданно начинает работать новая зенитка, с той именно стороны, куда летит “мессершмитт”. Первый разрыв вспыхивает близко к крылу, второй ближе, третий еще ближе. Вместе с четвертым разрывом улицу [208] оглашают неистовые вопли: “Ура!” “Зацепили!”, “Есть один!”, “Молодцы, зенитчики!” Даже суровый и молчаливый регулировщик, азербайджанец, сверкая белками глаз, яростно машет красным и желтым флажками. Останавливаются грузовики, шоферы в недоумении высовываются из кабинок. Самолет, окутанный черным дымом, с отвалившимся правым крылом, камнем падает вниз. Молодой шофер наскакивает на регулировщика: — Почему остановил? Сияющий азербайджанец, покачивая головой, отвечает: — А сам слепой, не видишь? “Мессершмита” поломали. — Подумаешь, какая важность! Я спешный груз везу. Недовольный шофер садится в кабину и уносится по кривой улице, мимо вокзала — на фронт. Севастопольские улицы живут бурно. То и дело мчатся грузовики с припасами и поющими людьми. Солнце пробивает серую муть облаков. Улицы светлеют. Из-за поворота выскакивает огромный немецкий трофейный грузовик. Он полон людьми: краснофлотцы в бескозырках и армейских шинелях, красноармейцы, девушки — санитарки и медсестры. Веселая задорная молодость. Воздух оглашается могучей, красивой песней. Мелодия ее знакома с детства. Но слова теперь новые: Раскинулось море широко У крымских родных берегов. Стоит Севастополь сурово, Решимости полной готов. Грузовик исчезает в дальней улице, но в воздухе все еще звучит эта тюбимая песня защитников Севастополя, боевая песня приморцев. Мелодия ее вплетается в глухой рокот артиллерии, и она гаснет в нем, далеко за городом. Характер Насти Чаус Есть подвиги, скромное мужество которых потрясает. Вот штамповщица Морзавода молодая Анастасия Кирилловна Чаус. Человек обычной трудовой биографии. ...Со страшным воем летят бомбы, потрясают землю и воздух взрывы. Неподалеку обрушиваются дома. Тоскливо сжимается сердце, трудно дышать. Убежище рядом. Там можно отсидеться, переждать. Чаус смотрит на стопку сделанных ею деталей. Мало. Очень мало. Чаус вырабатывает [209] важнейшие детали фронтового вооружения. Пересиливая страх, она думает: “Когда на позициях враги обстреливают бойца — разве он покидает свой пост?” Шумит станок, растет горка новых, еще теплых деталей. Эта женщина стоит у станка всю смену; ей не нужен отдых. Родина в опасности, родной город в осаде. Бегут быстрые и напряженные дни. Нет больше страха. Гудки сирены, вой бомб и свист снарядов стали привычными. Настю Чаус ничто не отвлекает. Пристально следит она за работой станка: деталь должна быть высококачественной. Штамповщица добилась своего — брак ликвидирован полностью. Но вот пришла беда. Анастасия Чаус потеряла левую руку. Это тяжелый удар. Человек без руки — не работник. Настя Чаус все глаза проплакала. Когда выписывали из госпиталя, предложили эвакуироваться из Севастополя. Она отказалась наотрез. В тот же день Анастасия Чаус появилась на Морзаводе, в своем цехе. Работа под бомбами закалила ее, воспитала волю. Сперва она плохо работала одной рукой. Дело шло медленно. Это была тренировка нервов. Она выдержала. И вот работа пошла. Тридцать процентов нормы, потом пятьдесят. Когда норма была выполнена полностью, это был праздник для Чаус, радость для всего завода. Но и этого ей мало. Появилось чувство двойной ответственности. Вражеские полчища рвутся к городу. Фронт требует больше продукции. Эту продукцию вырабатывает и она, Анастасия Кирилловна Чаус, однорукая работница Морзавода. Медленно, но неуклонно перевыполняется норма выработки. Весь заводской коллектив с волнением следит за борьбой отважной женщины. Мучительные, напряженные, творческие дни. Чаус продумывает каждое свое движение, в особом порядке раскладывает инструменты и подсобный материал, тщательно изучает процесс работы, ее скорость и ритм. Нелегкое дело! Но — 150 процентов нормы. Вскоре — 200 процентов. 250 процентов. И, наконец, она довела выработку до 350 процентов нормы. Подруги Чаус говорят: — У Насти такой характер. За счет характера она выжала еще сто процентов... Когда Настя появляется на улицах города, ей приветливо улыбаются. Ее знают в лицо все севастопольцы. Она идет торопливо, озабоченно, в своем драповом демисезонном пальто и легком шелковом платке. [210] ...В маленьком зале собралась конференция женщин-патриоток Севастополя. Сюда пришли прямо с фронта санитарки, пулеметчицы, связистки, с заводов и мастерских пришли фрезеровщицы, штамповщицы, слесари, токари, врачи, портнихи, учительницы, шоферы и монтеры. Зал наполнился. Собрался цвет героического Севастополя, мужественные, отважные защитники города. Чаус стоит у стола президиума, взволнованная, раскрасневшаяся. Боевой генерал, командующий армией, пожимает руку знаменитой штамповщице Он поздравляет ее с высокой наградой Блестит эмаль Красной Звезды. Подземное царство Туман падает, скатывается с гор, низко стелется по земле, ползет к городу. Он наполняет долины, лощины, овраги. Если посмотреть с вершины кургана в лощину, кажется, что под ногами море, поверхность которого подернута рябью. Так кажется минуту, две, три. Делаешь осторожные шаги, чтобы не упасть с высокого крутого берега в воду. Подходишь ближе, всматриваешься пристальнее и вдруг видишь — торчат из воды телеграфные столбы с оборванными проводами, редкие голые кусты, кое-где угадывается земля. У этого тумана даже цвет какой-то серо-зеленый, морской. С моря идет другой туман, более светлый. Широкой стеной наплывает он на город. Сквозь молочную стену ничего не увидишь. Старожилы говорят, что оба тумана, встретясь за городом, сливаются. Зимой такой туман держится долго. Летом яркое солнце быстро рассеивает его. Сейчас ранний зимний час. Узкая изогнутая лента шоссе вьется по самому краю берега, круто повисшего над морем. Автомобиль низвергается с высокого холма в лощину, наполненную до краев молоком тумана. Слева и справа от шоссе сквозь туман проступают громады гор. Автомобильные гудки, шум голосов, грохот и стук машин. Все это доносится из самого нутра гор, из огромных черных входов в пещеры — штольни. В пещерах и штольнях разместился большой подземный город. Цехи заводов, всевозможные мастерские, базы и склады, детсады и телеграф. В маленьких пещерках — скромные коммунальные квартиры. Легкие фанерные стены делят пещеру на столовую, спальную, детскую. Сюда переселились многие севастопольцы. Одни потому, что работают здесь же, в соседних огромных пещерах — цехах и мастерских, другие потому, что им надоело укрываться в городских бомбоубежищах. [211] Лучшие пещеры, любовно оборудованные и украшенные, предоставлены детям. Сколько бы ни ярились фашистские летчики и артиллеристы, но помешать нормальной работе в цехах в мастерских, занятиям в школах они не могут. Своды здесь высоченные — хоть трехэтажные дома вкатывай в такую пещеру. От потолка до поверхности земли — толщина покрытия — 80 — 100 метров. Здесь делают мины, минометы, гранаты, ремонтируют пушки и танки, делают лопатки для саперов, ножницы и ножи для разведчиков, противотанковые и противопехотные мины, шьют зимнее и летнее обмундирование, обувь, белье. Здесь отдыхают и лечатся бойцы и командиры. В просторной, залитой электрическим светом пещере — детский сад. Стены украшены полотнищами, картинами; портреты Ленина и Сталина. Малыши сидят за низенькими столиками. Сегодня удивительно [212] приятный день — сладкий компот вместо сладкого чая. Потом мертвый час. После отдыха — кубики, рисование, вышивание. Затем шумная прогулка по узкой и веселой тропинке. У взрослых ребят — дело потруднее: арифметика и география. Для мальчишек это просто пытка. Рядом, рукой подать — война. Слышен вой снарядов, взрывы мин, очереди пулеметов. Но арифметика и география неумолимы. Десятилетний ученик горестно вздыхает: — Каждый день арифметика, хоть бы раз повезли на передний край. Одни шофер с зеленого грузовика обещал захватить. Целую неделю жду, не приезжает что-то. Ребята легко оперируют сложными военными терминами: передний край, рубежи, позиции, огневой налет, контратака, клин, фланги... В этом подземном городе главная сила — женщины. Во всех цехах и мастерских, повсюду, где встала необходимость, женщины заменили мужчин. Они быстро освоились с профессиями слесарей, монтеров, токарей, монтажников, фрезеровщиков. Самые сложные и опасные участки .производства тоже в руках женщин. Нечего и говорить о пошивочных мастерских. Старый опытный закройщик-мужчина восхищенно говорит: — Вот уж никогда не думал, что женщины будут так работать! Только успевай показывать. В сапожной мастерской девушка быстро и ловко тачает сапоги. Дерзкая чолка на лбу, черные угольки глаз и сверкающие белизной зубы. Взгляд веселый, возбужденный. — Посмотрите, какие я сделала сапоги. Попробуйте, сделайте такие. И она ставит на табурет великолепную пару яловых сапог. Мастер с железными очками на носу принимает их молча. Нюхает голенища, стучит согнутым пальцем по подошве, силится оторвать каблук. Причмокивая языком, он говорит: — Высший класс — моя ученица! За два месяца обучил, это надо понимать. Сказочными огнями сверкают в огромных пещерах тысячи электрических лампочек. Мелодично жужжат швейные машины, растут горы рубах, ватников, шаровар. Звонко бьется о каменные стены девичья песня: Ты приди, приди — не бойся, Приголублю, приласкаю я тебя... Полуденное солнце, наконец, разгоняет туман. Огромная лощина, перерезаемая оврагами, проясняется. Снуют по ее дну грузовики и люди, [213] дымятся отводы труб. Слышен мерный ритм кузнечных молотов. Под ногами мелко и часто дрожит земля: работает дизель. У входа в пещеру-цех — группа молодых командиров и рабочих. На грузовик уложены четыре миномета и ящики с минами. Командиры прощаются с рабочими, крепко пожимают им руки. Смех, шутки, пожелания. Грузовик бежит по дну лощины, взбирается на отвесную дорогу, выползает на шоссе. Он минует контрольно-пропускной пункт — и теперь, ничем не стесняемый, мчится на огневые позиции, на линию фронта. В штольнях Инкермана В давние времена в знаменитых инкерманских штольнях добывали отличный строительный камень. Камень шел в Севастополь, Константинополь, в Грецию, Болгарию. Весь Севастополь построен из этого камня, а в Константинополе — лучшие кварталы города и дворцы. Потом инкерманские разработки забросили. Спустя много лет здесь появились советские специалисты. Вскоре начались спешные работы. Камень в темной пещере дает ровную, всегда одинаково прохладную температуру. Лучшего места для гигантского хранилища шампанского и крупнейшего в мире завода шампанских вин трудно было подыскать. В инкерманских штольнях обосновался Шампанстрой. Теперь в пещерах-хранилищах Шампанстроя расположился медсанбат. Перед вами гигантский зал с цементным чисто вымытым полом и высоченным потолком. Яркий электрический свет. Неровности каменных стен создают впечатление необычности, оригинальности. Вы видите стены, обильно украшенные картинами, лозунгами, плакатами. Отсюда можно пройти в два великолепно оборудованных операционных зала. Абсолютная чистота, поток света, тишина. Вы долго бродите по этому подземному дворцу: физиотерапевтический кабинет, соллюксы, зубоврачебный кабинет, перевязочные, душевые установки, водопровод (в пещерах!), изоляторы, похожие на комнаты первоклассной гостиницы. В палатах койки, застланные белоснежными простынями, столики; в изголовье цветы, веточки. Во всем чувствуется нежная, заботливая рука. Военные врачи отдали созданию этого медсанбата много сил, и самоотверженный труд их принес, свои плоды. Это, пожалуй, один из лучших медсанбатов, когда-либо встречавшихся нам. [214] Самой трудной была проблема вентиляции. Ни бомбежки, ни артобстрел не угрожали здесь покою раненых. Но недостаток свежего воздуха сводил на нет великолепное преимущество госпиталя в пещерах. После долгих мучительных усилий удачно был решен и этот вопрос. Медсанбат в штольнях получил все права гражданства. Слава об этом пещерном дворце из Инкермана пришла в Севастополь, вместе с эвакуированными ранеными перекинулась через море, на Кавказское побережье. Она возникла, конечно, не из романтичности пещер: ее создал коллектив работников медсанбата своим мужественным трудом. Но и пещерная обстановка вплела несколько листиков в лавровый венок этой славы. По большой палате, где лежат уже оперированные бойцы и командиры, от койки к койке ходит маленькая девочка Лида. Ей восемь лет. На ней белый халатик. Она по-детски серьезна. У нее ужасно много дела. Раненый просит пить, — Лида принесет ему воды, поможет напиться, осторожно придерживая стакан. Перед другим раненым нужно подержать газету: он хочет просмотреть хотя бы передовую и первые строки сообщения Информбюро. Бывают и такие, которым необходимо помочь есть: вкладывать в рот кусочки хлеба, подносить ко рту ложку с супом. Медсестры и санитары не всегда успевают отозваться на просьбы-раненых. Но Лида за день обойдет всех, побывает у каждой койки: напоит, накормит, оправит подушку, принесет письмо, газету, книгу. Трудно себе представить, как можно обойтись без маленькой Лиды. Отрадно для бойца или командира, у которого есть дети, видеть возле себя эту белокурую девочку; то она серьезна, то придет в палату с куклой и наряжает ее, сидя у чьей-нибудь койки. Лида — дочь военврача-хирурга. Мать ее пропала без вести. Лида стала дочерью всего медсанбата, нежно любимым другом всех его временных жильцов. Выписываясь, фронтовики бродят по палате, разыскивая Лиду. Они долго прощаются с ней. Потом с передовых позиций ей присылают подарки: конфеты, книжки с картинками, букетики весенних цветов. Все эти богатства она приносит в палаты и щедро делится с ранеными. Часто, примостившись у койки, Лида раскладывает на коленях пестрые конфетные бумажки и беззаботно мурлычет. А на койке лежит командир или боец, лежит не шелохнувшись, и на лице его блаженство. Он растроган этой детской песенкой до слез. Так маленькая Лида делает огромное человеческое дело, согревая души людей своей детской искренностью, веселым щебетанием, нежной заботой. [215] Врачи полушутливо, полусерьезно говорят, что выздоравливающие многим обязаны Лидочке. Нож хирурга не сразу приносит облегчение. Но стоит появиться Лиде с ее милой улыбкой, воркующим говорком, как люди забывают о своих страданиях. У каждого из врачей подземного медсанбата огромный фронтовой опыт. Они работают в непосредственной близости к передовым линиям — таковы условия обороны. И эта близость огневых рубежей и пулеметных гнезд по-особому воспитала людей. И врачи, и санитары, и шоферы здесь — герои. Большая земля Севастополь осажден немецкими и румынскими дивизиями. Линия фронта, плотная и извилистая, опоясывает подступы к городу. Осада [216] тесная, опасная. Тяжело смотреть с Малахова кургана, с колокольни Братского кладбища или с Сапун-горы туда, на снеговые вершины гор. По утрам они розовы, но днем лучи холодного солнца, дымы и огни пожаров и артиллерийской канонады ложатся на них багровым покрывалом. Там — враг, в горах и долинах, там — смерть и разрушение, там властвуют иноземные захватчики, обезумевшие от крови фашисты, полулюди-полузвери. Знать это — нестерпимо. Глаз человека любит простор, бескрайние горизонты земли, неба и моря, трепетные линии, уходящие в даль. Он не терпит суженых горизонтов. Земля же севастопольских подступов стиснута фронтом и прижата к городу, к морской воде. Там, на другом краю моря, невидимая отсюда, лежит земля, наша, родная. Далекая и близкая. Мы ее не видим, но чувствуем ее вес — взрослые и дети, закаленные в сражениях бойцы и хрупкие девушки, поющие в подземельях под ритм швейных машин грустные сердечные песни. Большая Земля! Севастопольцы произносят эти слова душевно, с особенным чувством, волнующим и удивляющим. Надо пережить тысячи воздушных налетов фашистских бомбардировщиков, ежедневные регулярные обстрелы дальнобойной артиллерией, чтобы глубокий смысл слов “Большая Земля” стал понятным, близким, самым дорогим и бесценным, священным, как слово “мать”. Там, за морем, — Большая Советская Земля! Родина! Народ! Оттуда, с Большой Земли, приходят корабли. Они пробиваются сквозь бури и штормы, единоборствуя с воздушными торпедоносцами, со зловещими подводными минами. Большая Земля посылает корабли и мужественных людей, ведущих эти корабли через море сюда, в Севастополь, осажденный врагами. Хлеб и снаряды, сахар и пулеметы, табак и пушки, письма детей. отцов, матерей, жен, любимых девушек. И винтовки, и танки. Все присылает Большая Земля — нежная и могучая, суровая и любящая. Задержится корабль в пути, и Севастополь грустит: — Как Большая Земля? Что на Большой Земле? Помнят ли, не забыли ли? Но Большая Земля никогда не забывает. Вот они идут, вот они дымят на горизонте — боевые корабли, транспорты, [217] теплоходы. И вот падают в воду немецкие снаряды, вздымая к" небу гигантские фонтаны. — Наших не возьмешь, умеют. Севастопольцы с сияющими глазами встречают посланцев Большой Земли. И когда корабль проскакивает ворота бон и уходит под сень гостеприимной бухты, севастопольцы озорно говорят: — На вот, выкуси! Это — фашистским артиллеристам, обстреливающим морские подходы к городу. Улыбаются артиллеристы, получившие пушки и снаряды. Это — с Большой Земли. Улыбаются красноармейцы и моряки-пехотинцы, получившие табачок, сахар, консервы, гранаты, автоматы. Это — с Большой Земли. Улыбаются все — рабочие и работницы в подземельях, старые боевые генералы, полковники и молодые капитаны, улыбаются дети и старушки на Северной, на Корабельной, в слободке Коммунаров, в Инкермане и рыбаки в Балаклаве. Улыбаются все, читая быстрый почерк жены, большие каракули сына, неразборчивые дрожащие строки матери и длинные, писанные мелко-мелко, на многих страницах, письма любимых. Это счастье пришло с Большой Земли. Теплый шарф, мягкий платочек, красивый кисет, банка варенья, кожаные перчатки, папиросы, трубка, мундштук, зажигалка — поток драгоценных, волнующих подарков. И это прислала Мать-Родина, Большая Земля. Большая Земля! Тысячи зримых и незримых нитей связывают Севастополь с Большой Землей. Мысли, чувства, сердца севастопольцев и мысли, чувства, сердца народа Большой Земли слиты воедино. И нет, не существует такой силы, которая могла бы разрубить, разорвать эту могущественную связь Большой Земли с ее смелым сыном — Севастополем. Ник. Атаров Дуэль Рассказ Как всегда, до рассвета Люда Павличенко подкралась по кустарникам к минному полю, проползла по лысинкам, оставленным саперами, и заняла одно из своих гнезд. А потом солнце встало над черными скалами блестящим кругом. Но в низине стоял туман, окопов впереди не видно, и только слышно было, как немцы умываются. В это утро было холодно, времени, пока разойдется туман, много, и Павличенко проползла еще вперед двадцать метров, к большой груде сухих веток, которая давно ее интересовала. Здесь было одно неудобство: блестящие, мокрые ветки, с которых стекали в этот час дождевые капли, очень пружинили и мешали прицеливаться, но Павличенко добралась локтями до самой земли. Зато здесь было теплее лежать, а когда туман рассеялся, выяснилось и другое: отсюда гораздо шире полоса наблюдения. С горы открывалась изломанная многолинейная даль немецких позиций. Прищурившись, Люда одним взглядом обняла всю дальнюю глубину позиций, и ожидание предстоящей работы заставило ее чуть шевельнуться в ее гнезде, чтобы лучше зарыть локти, удобнее раскинуть ноги. Каждое утро было важно, добравшись до гнезда, прежде чем вооружиться, оглядеть так, запросто, пустынную на вид и полную тысяч фашистов [219] землю, жизнь войны на этой земле, с ее разнообразными дымками и слабым рисунком колючей проволоки, новые следы немецких инженерных работ. Она приложила обшитый соломой бинокль к глазам и стала медленно поворачивать его по градусам горизонта. Каждая травинка, попавшая в увеличенный празднично выпуклый мир ее зрения, проплывала минуты три, не меньше, прежде чем исчезнуть. Февральское солнце набирало высоту, согревая снайпера, и с каждым часом меняло картину. Утром Люда отчетливо различала в синей дали только блеск выстрелов. Затем местность потускнела, и южный полдень выделил все зыбучее и легкое: дымки и пар. Иногда солнце вырывало из тысяч вещей один единственный предмет и делало видным его на несколько секунд. То это была воронка с ее радужным блеском обожженных комьев земли, то развалины известняковой постройки, и они так сверкали на пять километров, как будто кто-то ногтем колупнул и расцарапал под пылью чистый мел. Но цели не было. Цель может появиться к вечеру, когда оживают окопы. Так Павличенко пролежала восемь часов, не сделав ни одного выстрела. Болела шея. Люде казалось — она плавает над этой окаянной землей в гнезде, укрепленном на ветке огромного, раскачивающегося дерева. Взглядом Люда ощупала уже сотни сомнительных бугорков, бурьян и ржавые каски и много трупов в их мертвых, неестественных позах. И вдруг... в сухих крючках коряги — живые глазки; они проворно метнулись под рыжими бровками... И тотчас выстрел ожег Люду; она упала лицом в песок. “Поспешил”, — подумала Павличенко, не шевелясь, выждав все сроки, когда могла почувствовать, что ранена. Нет, пуля только горячо дохнула. — Запальчивый какой! — тихо сказала она. Это, наверное, был тот фашистский снайпер, о котором ей говорили, что он третьего дня убил младшего лейтенанта. Исподволь она приподняла лицо от земли и так с прилипшим к щеке песком всматривалась в немца. Теперь ей не нужен был бинокль. По положению коряги она поняла, что пока лежала ничком, фашист отполз. Коряга качнулась. [220] — Горячность! — отметила Люда. Теперь, хоть голова ее после многих часов напряжения казалась ей сунутой в узкую клетку, Павличенко думала не о том, чтобы уйти от этой вынужденной дуэли, а о том, чтобы навязать свою волю врагу, перехитрить его и, главное, переждать. После четырех часов дня ветер изменил направление. Люда подсчитала необходимую поправку прицела. Посвежело. Облака шли со стороны моря, воздух посырел, помутнел. Если бы Люда впервые заметила фашиста сейчас, она бы ошиблась в определении расстояния метров на пятьдесят: сейчас он казался ей дальше. Враг снова зашевелился. Ему, видно, не хотелось валяться под дождем. Настроение у него испортилось? Или, может быть, он хотел вызвать врага на выстрел? “А ведь, дурак, старше меня, наверное”, — подумала Павличенко. Дождь начался такой мелкий, что его не слышно было даже снайперам, лежавшим на земле. И все же вскоре затылок Люды стал мокрый, ей сделалось холодно и появилась страшная забота: вдруг зачешутся мокрые руки? Очень хотелось есть. Мельчайшая дождевая пыль легла на поля, покрыла каждую слабую былинку и обозначила синеватым блеском минные поля. Теперь Люда легко читала по следам, кто где ходил в эти дни: неровный и грубый лаз, ведущий от колодца к немецким окопам, мелкую побежку автоматчиков, торный накат колес станкового пулемета, след ног сапера, сидевшего ночью на корточках перед ямкой для мины. А через несколько минут взгляд ее различил и след тяжелого туловища ее противника, как он полз, подкрадываясь к ней, толкая впереди себя маскировочную корягу. “А ведь и он меня по следу засек!” — мелькнуло в голове Люды. И верно: как только поредела сетка дождя, снова раздался выстрел. Этот рыжебровый фашист неотступно следил за ней, и, судя по тому, что при нем не было бинокля, Павличенко не была уверена в том, что нет второго немца — наблюдателя, который ждет удобной минуты. Вот когда она пожалела, что вышла без напарника: наверное, опять будут “списывать” ее в роте. Фашист точно умер. [221] “Вся сила — в терпении!” — ободряла себя Люда. Никогда еще не испытывала она такой внутренней борьбы — неукротимой воли к действию, заточенной в этой тюрьме ожидания, в ногах и руках, в этом теле, скованном многие часы. Чего только не передумала Люда в это время, чтобы побороть сонливость: то она подсчитывала черные шрапнельные комочки дыма, медленно исчезающего в легкой растушевке; то вспоминались слова пожилого оружейного мастера, которого почему-то в полку называли “дядей Доброхимом”: “Смерть — она неразговорчивая: приходит молча”; то исчезало представление о масштабах местности, и Люда ждала, что выйдет из-за Сапун-горы огромный, как Гулливер, краснофлотец, сверкая пулеметными лентами, сделает шага два-три и сядет на дальние холмы. Наконец, Люда приказала глазам отдохнуть: перевела взгляд в мир мелких предметов вокруг себя, рассмотрела винты бинокля, скрытые в соломке, комочки глины и крошки сухарей от обеда. Но оба мира — огромный и маленький — сплылись в усталом взгляде, и длинный жучок, висящий на стебельке, показался ей связистом, поправляющим на телефонном столбе провода. Смеркалось. И в то же время небо серебряно светлело. Облака уходили ввысь и растворялись, а воздух потеплел, и после дождя запах мокрой шинели смешался с чудесным, отдающим теплотою кофе запахом взопревшей земли. В окопах у нас и у них началось вечернее оживление. Два долговязых гитлеровца карабкались с ведрами к колодцу, но нельзя было и подумать снять одного из них. “Дождусь ночи, ему невтерпеж станет, тут он у меня и отнесет повестку!” — со злобой подумала Люда и, окончательно смирившись, стала ждать. Луна сначала поднималась очень быстро, и вся земля построилась из черных теней и яркого блеска битого стекла, дождевых капель, плетеных жестяных жаровен, оставшихся от зимы. В этот час немец мог безнаказанно отползти в кусты. Люда не была уверена в том, что не просторожила его. Ей и себя было трудно сторожить. Но фашист не собирался уходить и даже запальчиво показал спину на мгновение, — видать, устраивался поудобнее. И хотя Люда не выстрелила, но она успокоилась. “Вот он, мой жданный!” — усмехнулась она. [222] На снайперской позиции она никогда не вспоминала о мирной жизни, о матери, о брате, как будто их и не было вовсе: она боялась, что если вспоминать обо всем, то воевать нельзя будет. Но сейчас она больше всего боялась уснуть. “А там, позади, хорошо зевают часовые”, — подумала она. Теперь луна повисла в небе, маленькая и очень белая. Чтобы не заснуть, Люда вспоминала обо всем, что позади: там пулеметчики в боевом охранении покуривают, солдатские сказки рассказывают. А дальше где-то и наша землянка. На лампочке стекло подклеено. А где командир? В эту минуту командир роты, встревоженный не на шутку, сидя в переднем окопе, вслушивался в каждый шорох. Шла поздняя позиционная ночь, когда на короткий час фронт засыпает в тысячах удобных и неудобных землянок, в змеистых окопах, в сырых блиндажах, на низких нарах, на полотняных раскладушках и просто на шинелях и когда бодрствуют только немногие, те, кому положено: дежурные телефонисты, наблюдатели, разведчики, часовые. Вдали, за Северной бухтой, не смолкала артиллерийская канонада. Потом пролетели наши ночные бомбардировщики, и скоро злобно, скороговоркой, заговорили вражеские зенитки. Пятнадцать минут выкрикивала какие-то угрозы фашистская звуковещательная станция, пока ее не прихлопнула наша батарея. Потом был час полной тишины, когда Люде было слышно, как кашляет часовой вдали и даже как стучит где-то далеко позади, на командном пункте, пишущая машинка. Ей стало радостно на минуту при мысли о том, сколько хороших, людей живет сейчас позади нее. Там телефонисты дуют в трубки. Повозки едут по дорогам. Чтобы не спать, она напрягала память, припоминая... Однажды во вторых эшелонах военврач третьего ранга остановил ее на дороге. “Что, далеко передовые? Можно пойти дальше?” Она рассмеялась и ответила: “Передовые? Там девочка ягодой торгует, только не объедайтесь...” И верно, девочка возле огневых позиций ночью, когда оживают тылы, выходит и сидит с корзиночкой, угощая бойцов сушеным кизилом... Гитлеровец заворошился в своем гнезде. И палец Люды на спусковом крючке сразу проснулся, поднажал слегка. “Терпи, казак...” II вдруг явилась новая мысль: что если немец тоже думает сейчас о том, что позади него?.. Чтобы тоже не спать... [223] Расклеивая веки, освобождая мышцы шеи и рук, меняя положенье ног, Людмила еще часа два, а может быть больше, вспоминала Джанкой, Одессу, Балту. Все это дымилось, пылало, стонало: “Братцы, спасите!”, как маленький красноармеец, которого она перевязывала в овраге, где были желтые ирисы... Все это пахло дымом, пестрело кровью в ее памяти, и снова желтое облако пыли вставало над Одессой, как тогда, когда санитарный транспорт поворачивался и выходил из бухты... Шел двадцать пятый час как Люда лежала в маленьком каменном гнезде, а фашист — за корягой. Светало. Ворона прошла вдали по камням. Где-то в стороне немцев вдруг раздался протяжный петушиный крик. Мина сдуру шарахнула между Людой и фашистом. Заговорили батареи... И скоро солнце просушило шинель, снова нагрело камни. Так потянуло расстегнуться, положить голову на руки и заснуть тут же, не сходя с места... ...Или рубить эту цепь! Она не двадцать пять часов, а целые годы знала и ненавидела этого человека с его выгоревшими бровками и быстро-бегающими глазками. И она была убеждена в том, что он ненавидит ее еще яростнее за то, что она баба, “das Weib”... А день разыгрывался еще теплее вчерашнего. После дождя пошли в рост мелкие рыже-зеленые травинки. На изрытой, прожженной земле тихо шевелилась ранняя севастопольская весна. И вдруг фашист пополз. Люда так привыкла, что он лежит ничком и не дышит, что теперь его грубое движение, суета ползущих ног и шорох коряги — все это ошеломило ее. Она не стала стрелять, а только взглядом стерегла его длинную спину, волнисто ползущую за корягой. — Он просто не выдержал! Еще минуту Люда опасалась, что это ловушка, маневр, что он не хочет уйти. Нет, он полз с такой же торопливой растратой всех сил, с какой, задыхаясь, подплывает к берегу неумелый, уже хлебнувший воды пловец. Вот снова метнулись под корягой проворные глазки. Палец Люды слегка нажал на крючок, еще мгновение — в крест! огонь! — и взбугрилась спина и так осталась — неряшливо открытая навсегда. [224] Разрыв! Разрыв! Значит, они следили в десятки биноклей. Разрыв! И под харкающий кашель рвущихся немецких мин Люда побежала к своим окопам. Ноги служили плохо. Она спотыкалась и даже упала на минном поле, когда заработали сразу три вражеских пулемета. — Людка-а!.. Бери правее!.. Это кричали наши. Вот высоко полетели снаряды, — это к немцам. Огнем и дымом затянуло весеннее поле... В окопе Павличенко сняла шинель, а бойцы стягивали с нее сапоги и разматывали портянки. Ей дали водки из фляги. Командир роты, усмехнувшись, спросил, отбирая у нее флягу: — Ну как фашисты, жалуются? И она ответила ему в тон: — Есть жалобы, товарищ лейтенант, Евгений Юнга |
Похожие:
 | Урок памяти «Героические страницы истории Великой Отечественной войны» Ребята, тема, предложенная вам сегодня не случайна. Наш урок, урок Памяти, мы проводим накануне праздника Великой Победы советского... |  | Тесты по следующей тематике: Зачет I. «Ратные страницы истории Отечества» Активизация работы по военно- патриотическому воспитанию молодежи на примере подвигов Героев Отечественной войны 1812, Великой Отечественной... |
| Доклад «О ходе обеспечения жильем Ветеранов Великой Отечественной войны» Президента Российской Федерации от 09. 01. 2010 №30) в Исполнительном комитете г. Казани активно ведутся работы по обеспечению жильем... | | Уважаемые ветераны войны, труженики тыла, уважаемые ветераны труда и караидельцы! Все дальше уходит вглубь истории грозные и героические годы Великой Отечественной войны, но миллионы людей новых поколений хранят... |
| Классный час «Подвиги детей во время Великой Отечественной войны» Цели Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., с их ровесниками в послевоенный период | | Календарно-тематическое планирование по истории 6 класс Активизация работы по военно- патриотическому воспитанию молодежи на примере подвигов Героев Отечественной войны 1812, Великой Отечественной... |
| План-конспект урока начало Великой Отечественной войны Цель урока: Знакомство с основными событиями начального этапа Великой Отечественной войны, понимание причин неудач Советской Армии... | | Урок по новейшей истории России на тему: «Культура в годы Великой Отечественной войны» Приложение Урок по новейшей истории России на тему: «Культура в годы Великой Отечественной войны» учителя моу сош №50 г. Твери Мещеряковой... |
| Московский метрополитен в годы Великой Отечественной войны Каждый из нас пользуется Московским метрополитеном. Но не все знают о большой роли столичной подземки в годы Великой Отечественной... | | Впервые был сорван гитлеровский план «молниеносной войны» Начался... А какое событие произошло во время Великой Отечественной войны в ходе операции «Уран»? |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Великой Отечественной войны, тружеников тыла военных лет и вдов погибших (умерших) инвалидов войны, участников Великой Отечественной... | | «Вклад моей семьи в Победу СССР в Великой Отечественной войны». На... Музей существует с 2003 года. Паспортизирован в 2006 году. Свидетельство под №11100 |
| Кавказские Минеральные Воды в годы Великой Отечественной войны Цель работы: показать роль и значение кавказских Минеральных Вод в годы Великой Отечественной войны, как городов – госпиталей в лечении... | | Тема урока: Создание альбома «Новая Таволжанка в годы войны. Героические страницы села» Цель урока: создание альбома к 64-летию Великой Победы на основе имеющегося в школьном музее исторического и краеведческого материала... |
| "Герои Отечественной войны 1812 года в жизни, истории и литературе" Через 6 лет, в 2012 году наша страна будет отмечать 200-летие Отечественной войны 1812 года. Сегодня будем говорить о героях этой... | | Тульские поэты периода Великой Отечественной войны о героической обороне города Тулы Известные советские поэты о героической тульской земле в годы Великой Отечественной войны |
