Станислав Яковлевич Долецкий Мысли в пути
Скачать 3.6 Mb.
|
Станислав Яковлевич ДолецкийМысли в путиДолецкий Станислав ЯковлевичМысли в путиСтанислав Яковлевич Долецкий Мысли в пути Часть первая Современный врач - исследователь Медицина - это так же просто и так же сложно, как жизнь А. Чехов. Дороги, которые мы выбираем Попробую ответить на вопрос: почему я врач и почему именно детский хирург? В школе уроки зоологии терпеть не мог. Резать ни в чем не повинную лягушку? Бр-р-рр! Во-первых, неблагородно, во-вторых, просто противно. Учился я в общем-то по всем предметам ровно. И ко времени окончания десятого класса не знал, что лучше - технический, литературный или естественный факультеты. Предпочел медицинский. Как это произошло? Были среди нас отдельные счастливчики, которые давно и твердо определили свою судьбу. Только в архитектурный! В военно-воздушную академию! В театральное училище! Но большинство ребят нашего школьного выпуска до последнего момента обсуждали свои планы друг с другом, с учителями и родными. Самый близкий мой друг Сережа Шишкин и я оказались в таком же положении. Тогда мы с ним решили посоветоваться с родителями, а вечером встретиться для окончательного разговора. Наибольшее влияние оказала на меня мать, которую я не только любил, но и глубоко уважал. Инженер по образованию, она была далека от медицины. Да и среди друзей нашего дома медиков не было. И все-таки профессию врача она ставила высоко, считала ее трудной, но гуманной. Мама сказала, что, по ее мнению, у меня есть качества, нужные врачу. После ужина я поджидал Сергея на углу Петровки и Столешникова переулка, как раз на середине пути между нашими домами. Выяснилось, что и его семья придерживалась сходной точки зрения. Мы с Сергеем долго обдумывали разные последствия нашего выбора и приняли решение - поступать! Тогда, в 1938 году, сведений о медицинской науке было куда меньше, чем теперь. Существовало общее романтическое представление о профессии, необходимой людям. И только. Сейчас любой школьник подробно расскажет, что по сложности обучения, обилию точных предметов, которые нужно запомнить и понять (тут уж не выедешь на общих словах!), медицинский институт занимает одно из первых мест... Первые два года учебы были утомительны: анатомичка, латынь. Опостылевшие теоретические предметы - физика, химия, гистология, патанатомия и многое другое. Сплошная зубрежка. Некоторые бросали. Впрочем, зря. Обладай они большим терпением и настойчивостью, они с лихвой восполнили бы первоначальное отсутствие романтики, перейдя на третий курс, когда начинается практика и студент попадает в долгожданную клинику, к больным. В этом отношении мне "повезло" раньше других. Случилось так, что я остался без достаточных средств к существованию и вынужден был сочетать учебу с работой. Одной стипендии на жизнь не хватало. Короче говоря, я оказался в службе "Скорой помощи", а позднее стал преподавать в школе медсестер. У меня сохранилось описание одного из дежурств - нечто вроде попытки рассказа. ПЕРВЫЙ ВЫЗОВ Небольшая серая комната. Она кажется серой потому, что окна ее невелики и заставлены полувысохшими цветами, а стены окрашены грязно-светлой краской. В комнате - койки, обитые коричневой клеенкой. На них - измятые подушки и люди в белых халатах, отдыхающие между вызовами. Рядом стоит стол. Двое играют в шахматы. Скучный разговор. На стене ящик-таблица. Пять клеток. Светится цифра "один": одна машина на очереди. Вошел фельдшер. Моет руки. - Кто без врача? - Я! И он! - Значит, на третьей? Засну немного. Молчание. Звонок, резкий и волнующий. Вскакиваю. Нет, это не нас, нам три звонка. Ложусь. Двое встают и уходят. Я жду этих трех звонков, но их долго нет. Долго, вероятно, потому, что я здесь в первый раз. Оттого и свежевыглаженный халат пахнет так вкусно, и непривычно беспокоят завязки на кистях рук. Вот и звонки. Я с нетерпением смотрю на старшего товарища. Он через маленькое окошечко получает путевку. "Куда?" - спрашиваю его одними глазами (так спросить неудобно). Пробежав листок, быстро идет, на ходу оправляя смявшуюся полу халата. - Стадион - несчастный случай! Заходим за врачом. Она - немолодая, но бодрая и энергичная женщина. Шофер и машина ждут нас. Мягкое сиденье. Толчок. Выезжаем на улицу. Скорость. Где-то свистит запутавшийся в щели ветер. Перекресток. Красный свет. Сирена вторит шуму мотора, но тревожно и громко. Скрежещут тормоза. Одна, другая - останавливаются машины, готовые мгновение назад пересечь нам дорогу. Это уже позади. Новый перекресток, новая улица. Посредине двое. Тесно прижавшись, медленно идут, ничего не видя. Сигнал. Еще сигнал. Сирена. Их чувства принадлежат друг другу. Для нашей большой рычащей машины там нет места. И лишь когда шины, цепляясь за асфальт, прочертили на нем две широкие тёмные полосы и машина резко остановилась около них, - оба кинулись в разные стороны. Стадион. Большие голубые ворота. Зелень деревьев. Цветные майки и загорелые тела. Нас провожают глазами. Один в рубашке, пропотевшей на спине, стоит на подножке, указывая дорогу. Впереди толпа. Въезжаем на зеленый ковер. Люди, не торопясь, расступаются. Я беру тяжелый ящик. В нем все. "Долго ждали вас", - говорит кто-то. Но я не слушаю - смотрю вперед. Девушка лежит на траве беспомощно и жалко. Длинные ноги, стройные, бронзовые от солнца, полусогнуты. На рассыпавшихся каштановых волосах полотенце, белое, с бурыми пятнами крови. Она тяжело дышит. Виновато улыбаясь, говорит: - Вот видите как. А я ничего не слыхала. Девчата кричат: "Вера, Вера!" - а я не обернулась, упала, будто толкнул меня кто. Устав, замолчала. Рядом лежит граната, блестящая и спокойная в зеленой траве. - Я сама, сама! Она с трудом встала и, опираясь на наши руки, пошла. Полотенце падает, оставляя на майке темный след. Дверца машины открыта, и мы ее бережно укладываем на клеенку носилок. Она зарывается лицом в белую мягкость подушки и закрывает глаза. Я сижу рядом с шофером, часто оглядываюсь, слушаю. Она вначале весело отвечает на вопросы врача. Быстро что-то говорит. Потом медленнее и медленнее. Замолкает. У больницы выносим ее: сзади открываются дверцы, выдвигается металлическая рама. По ней легко катятся носилки на маленьких колесах. В комнате тихо и светло. Теперь видно, как ей плохо. Глаза полузакрыты синеватыми веками. В ушах - капли крови. Рот открыт, и губы сухи. Пока я смотрю, формальности окончены. Медленно спускаюсь по каменным ступенькам. Нажимаю на холодный никель ручки и сажусь в глубину машины. Мы едем и молчим. Громкая и резкая сирена далеко, а здесь нет никаких мыслей. Пусто и тоскливо. Тогда я, наверное, по-настоящему понял, какую нелегкую специальность выбрал, какая ни с чем не сравнимая ответственность ложится на плечи врача, борющегося за жизнь человека, и какое удовлетворение испытываешь, если удается хоть чем-нибудь помочь. В этом отношении нас, третьекурсников, ошеломила хирургическая клиника. Здесь решительно и уверенно спасали людей. Буквально за секунды. Умиравший на наших глазах человек преображался и через две-три недели здоровым выписывался домой. Очевидно, именно с тех пор я убежден, что скальпель зачастую решает дело. В яузской больнице "Медсантруд", где размещалась кафедра общей хирургии, мы попали под обаяние двух хирургов. Один и тот же курс, но совершенно по-разному читали доцент Владимир Иванович Астрахан и профессор Илья Львович Фаерман. Только теперь, много лет спустя, на опыте собственных лекций я понял ту методическую "кухню", в которой были изготовлены для нас эти превосходные "блюда". Владимир Иванович читал негромко, без всяких эффектов. Стройно. Логично. И очень убедительно. То, что делал Илья Львович, описать невозможно. Яркие сравнения подчеркивали трагичность тех или иных случаев. Исторический экскурс прерывался рассказом о собственной ошибке. Страстность, горение завоевывали сердца студентов. Лекции обоих, как правило, завершались бурными аплодисментами. Этот "тандем" увлек в хирургию не одну молодую душу. В том числе и мою. Вскоре мне, старосте хирургического студенческого научного кружка, дали тему: "Переливание трупной крови". Для ознакомления с этим методом я поехал в институт Склифосовского к профессору С. С. Юдину. В тот же вечер помогал брать кровь у сбитого автомобилем молодого человека, который погиб на месте происшествия. На следующий день мне было позволено присутствовать на операции С. С. Юдина. Конечно, тогда я еще ничего не понимал, но почувствовал, что происходит чудо. Руки с длинными пальцами двигались размеренно, изящно. Как у хорошего ремесленника-портного, сапожника или ювелира. Крови почему-то видно не было. А в яузской больнице мы видели крови предостаточно. Через сорок пять минут операция, которая у других обычно занимала два-три часа, была завершена. Позднее были еще встречи. Чтение всего того, что писал С. С. Юдин. Его выступления. Но самое главное - это то влияние, которое он оказал своим образом мыслей и отношением к хирургии как к искусству, науке и ремеслу... Сейчас я могу по пальцам пересчитать число встреч с Сергеем Сергеевичем. Но он навсегда останется в памяти, как необычайный хирург, учёный и человек. В октябре 1941 года, после участия в строительстве оборонительных сооружений под Смоленском, я поступил на работу во II Таганскую больницу. В одночасье главным врачом ее стал молодой ординатор Э. И. Тихомиров, а главным хирургом - всего с пятилетним стажем Елена Флоровна Лобкова. У нее были прекрасные руки, но не самый лучший характер. Впрочем, "что за комиссия, создатель", иметь под своим началом не опытных специалистов, а несколько недоучившихся "зауряд-врачей" (так называли студентов, выпущенных из вуза досрочно, без дипломов). Она получила короткую, но серьезную подготовку в клинике профессора В. В. Лебеденко и стремилась обучить нас тому, что знала сама. Елена Флоровна была очень взыскательна. Именно под ее руководством я проделал все основные операции, которых требовали суровые условия военного времени. А год спустя, когда дежурства стали чаще и мне пришлось замещать старшего хирурга, я провел первые самостоятельные операции. "Над нами постоянно витал образ Елены", ибо она была всегда с нами рядом: мы все жили на казарменном положении. Здесь, в Таганской больнице, состоялось первое знакомство с моим главным учителем - Николаем Наумовичем Теребинским. После очередной бомбежки Москвы был тяжело ранен Герой Труда (тогда еще Героев Социалистического Труда не существовало) железнодорожник Гудков. Осколком ему широко размозжило грудную стенку, и жизнь его была в опасности. Николай Наумович в то время был ведущим хирургом железнодорожной больницы и Лечебно-санитарного управления Кремля. Он приехал к нам. Высокий, очень худой человек в пенсне, с короткими седыми волосами и обвисшими усами. Внимательно осмотрел больного. Кратко и сухо сделал ряд замечаний. Дал советы и собрался уезжать. Мы, не сговариваясь, взмолились: "Не бросайте нас, пожалуйста. Мы очень мало знаем. Хотя бы иногда посещайте нас..." Ничем прельстить его мы не могли. Деньги в то время цены не имели. А в скромном больничном обеде он не нуждался. Но у Николая Наумовича было чрезвычайно развито чувство долга. К тому же, как мне теперь кажется, он просто пожалел нас и тех людей, которых мы лечили. Так или иначе, Н. Н. Теребинский стал регулярно - один раз в неделю - наведываться в больницу. Он осматривал всех тяжелых больных. Делал с нами перевязки. Производил одну или две операции и уезжал к себе. Странное дело. Он никогда нас впрямую ничему не учил. Не помогал на операциях. Но требовал точного ассистирования. Даже узлы швов завязывал сам: "Вы будете копаться и завяжете плохо". Опыт, приобретенный на фронте во время первой мировой войны, приучил его работать вдвоем с сестрой. Создавалось порой впечатление, что самую сложную операцию он может выполнить без чьей-либо помощи. В нем не было ни на гран дипломатии или попытки уклониться от ответственности. В самых трудных и безнадежных случаях он говорил: "Мы не можем отказать больному в операции. А если это его единственный шанс?.." Не раз операции бывали безрезультатными. Но нередко они оказывались действительно спасительными. Теребинский не выносил никакой небрежности. Не спускал ни одной мелочи. Даже если он не произносил никаких слов, а только смотрел в глаза и говорил: "Ну и ну!" - можно было провалиться сквозь землю. Он был и остался на всю жизнь нашей совестью. И позднее - на фронте, и после окончания войны - в детской клинике я всегда в трудных случаях думал: "А как сейчас поступил бы Николай Наумович?" С больными он был сух, тверд, но бесконечно тактичен и человечен. Значительно позже произошла история, очень расстроившая Н. Н. Теребинского, которая в какой-то мере его характеризует. В то время только что появилась "Повесть о настоящем человеке". В книге Бориса Полевого выведен хирург, прототипом которого был знакомый ему известный врач В. В. Успенский, человек своеобразный, колоритный и, очевидно, грубоватый. Вся эта самобытность и резкость отлично изображены писателем. Ничего общего с Н. Н. Теребинским, который на самом деле оперировал летчика А. П. Маресьева, этот образ не имел. Но в нашей хирургической среде многие знали, кто спас А. П. Маресьева. - Вот уж эти писатели, - сокрушался Николай Наумович. - Так все разрисуют! Теперь обо мне станут думать бог знает что... Огорчение его не соответствовало поводу, но было столь искренним, что я позвонил Полевому и рассказал о возникшем недоразумении. Чуткий и отзывчивый Борис Николаевич сразу же откликнулся. Вскоре в одной из газет появился его очерк о друзьях - летчике и хирурге с большой фотографией Маресьева и Теребинского. После войны мы переехали на Спартаковскую улицу, а Николай Наумович работал и долгие годы лежал с обострением туберкулеза позвоночника в своем кабинете в железнодорожной больнице в Басманном переулке. К нему со всеми своими радостями и огорчениями я постоянно приходил вечерами. Все, что было мной написано, прошло через его руки. Никогда до него, да и после я не встречал столь требовательного редактора. Пометки на полях моих научных статей, комментарии при их обсуждении были предельно лаконичны: "Сор", "Повторение", "Где логика?", "О чем это?", "Из чего вытекает?", "Цифры?", "Посмотрите страницу 27 - там написано обратное" и так до бесконечности. Он не только учил меня строгому отношению к фактам, но и старался формировать определенный нравственно-этический критерий, необходимый врачу на всю жизнь. Сейчас, кроме узкого круга специалистов, мало кто знает, что Николай Наумович Теребинский некоторое время был детским хирургом, заведуя отделением больницы св. Владимира (ныне им. В. И. Русакова). А главное - он был крупнейшим ученым-экспериментатором. В тридцатых годах вместе с С. С. Брюхоненко, автором аппарата искусственного кровообращения, и С. М. Чечулиным Николай Наумович впервые в мире проделал операции на открытом сердце животных, нарочно создавая пороки сердца и намечая пути к их устранению. Небольшая книжка, подводящая итог этой работы, до сих пор хранится у меня. Фронтовые операции оставляли ощущение тяжелого, напряженного, хорошо организованного труда. Недаром замечательный русский хирург Николай Иванович Пирогов назвал войну "травматической эпидемией": перед нами ежедневно проходили десятки людей. Даже затишье не баловало покоем. Наш госпиталь развернулся в местности, недавно оставленной фашистами. Медицинская сестра подошла к кустам развесить белье, и вдруг - взрыв. Мина. Раны на обеих ногах страшные. Незадолго до этого Сергей Сергеевич Юдин привез нам в подарок цугаппарат - удобное приспособление для подобных операций. Мучительно долго длилась обработка костных ран. Потом мы наложили массивную, по грудь, глухую гипсовую повязку. И через неделю отправили сестру в дальний путь из госпиталя в госпиталь, в тыл. Так часто бывает на войне: сделаешь операцию, а каков результат - далеко не всегда узнаешь. Но здесь повезло. Через три месяца полевая почта принесла треугольничек письма из одного сибирского города: "Лечусь. Гипс еще не снимали, лежит хорошо. Пробую в нем ходить, но пока удается стоять около постели. Спасибо". |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Бюллетень новых поступлений за июнь 2011 года Текст] / Данилевский, Николай Яковлевич; сост., авт вступ ст и коммент. А. В. Репников, М. А. Емельянов-Лукьянчиков. М.: Росспэн,... |  | Из далекой Индии, страны красот, подвигов духа и великой мысли, шлю... Ближении нового времени. Каждая эпоха имеет свой призыв, и сила мысли будет зовущим началом Нового Мира. Потому мы зовем вас к усвоению... |
| Василий Яковлевич (Фридрих Георг Вильгельм) Струве Альтона, находившемся во владении датского короля (ныне – западный район Гамбурга, Германия), родился будущий русский астроном и... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Свердловске. Уже после того, как Станислав Антонович оттуда уехал, этому городу вернули его прежнее имя Екатеринбург, а около сорока... |
| История психологической История психологической мысли. Пути и закономерности: Учебное пособие для высших учебных заведений. – М.: Военное издательство, Типография... | | Темы рефератов по курсу «История управленческой мысли» Причины содержательных различий древнегреческой и древнеримской экономической мысли |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Оно объясняет чувства, мысли и волю поющих людей, воспитывая их вкус и душу. Хоровое пение – это богатые возможности, надёжные пути... | | Примерные темы рефератов по истории экономической мысли Основные итоги и направления эволюции отечественной экономической мысли в Х1Х веке |
| На пути к преодолению кризиса идентичности и построению гражданского общества В свое время известный психолог Л. С. Выготский заметил, что понимание мысли собеседника без знания мотивов собеседника остается... | | Программа межрегиональной конференции «Современные проблемы реализации обучения в збр» – Илья Яковлевич Каплунович, научный |
| Или задание текущей аттестационной работы Тема 1: История образования и педагогической мысли как область научного знания. Школьное дело и зарождение педагогической мысли на... | | Практикум Формирование и эволюция современной экономической мысли Кембриджская школа экономической мысли. А. Маршалл. Американская неоклассическая школа. Дж. Кларк |
| Программа учебной дисциплины «актуальные проблемы развития ес» Рецензенты: доц., к и н., к э н. Станислав Леонидович Ткаченко, к полит наук Татьяна Алексеевна Романова | | Работа над ошибками ("Начальная школа", август, 2006 г.) Станислав Иванов, кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка мпгу |
| Свобода Мысли о теософии. Вал. Булгакова. — Перестанем быть язычниками. М. Новикова. — О революционном братстве. С. Булыгина. — Дружеское... | | Дроботенко Вячеслав Яковлевич Ракушин Антон Владиленович Рецензент: Юдин Виталий Валентинович «Основные христианские нормы и правила поведения православного человека в повседневной жизни» |
