Пять
- Огнемет?
Другая на ее месте стала бы смеяться - мой-то вчера пришел домой и
такую вот историю рассказал! Она свернулась калачиком на кушетке рядом со
мной, укрыв ноги одеялом и грея озябшие руки чашкой горячего мятного чая.
Если вы хотите продрогнуть до костей, то моя жена может вам посоветовать
заняться весенней обрезкой деревьев в саду.
- Что может означать для тебя огнемет? - спросила она.
- Это значит, что я подавлен. Я хочу вычеркнуть кого-то из своей жизни.
Не просто убить, а так, чтобы от него не осталось даже пепла.
- Если ты так поступаешь, когда подавлен, то чего от тебя можно
ожидать, когда ты взбешен?
- Да, Лесли. Он не был подавлен, он был взбешен.
По мере того как я рассказывал, моя история теряла трагичность и
превращалась в забавное происшествие, случившееся со мной. Шепард был просто
свихнувшимся фанатиком, который вычитал что-то такое, что зациклило его на
мне. Выдумав эту историю, он подсунул мне свою ужасную рукопись в надежде,
что я ее опубликую.
Был ли он ангелом-учителем? Мы все ангелы-учителя друг для друга, мы
все чему-то учимся, когда напрягаем свой мозг и вспоминаем что-то важное,
давно забытое. Мне нужно было ему сразу и напрямик сказать, что сегодня я
забыл свою ученическую шапочку и что я собираюсь подняться на эту гору
пешком, так что спасибо и всего хорошего.
Моя жена не разделила моего веселья по поводу схватки с тем мальчиком.
Она давно предполагала, что мальчик - живая часть моего существа,
отвергнутая и беспризорная, нуждающаяся в том, чтобы ее нашли и любили. В
Шепарде она увидела союзника.
- Подумай, существует ли какая-нибудь причина, по которой Дикки мог бы
тебя ненавидеть?
- Там было темно и холодно, как в тюремной камере. Если он полагает,
что это я заточил его туда, а сам ушел, оставив его в темноте беспомощного,
то... - На некоторое время я сосредоточился на своих ощущениях. - Пожалуй,
он мог быть немного расстроен этим.
- Расстроен? - она нахмурилась.
- Хорошо. Пожалуй, он бы охотно разрезал меня на мелкие кусочки и
скормил крысам.
- Прав ли он? И не ты ли запер ту дверь?
Я вздохнул и положил голову ей на плечо.
- А мог ли я взять его с собой? Каждую неделю я встречаюсь с массой
людей, в дополнение к тем, с которыми я встречался уже раньше. И завтра все
будет так же. Должен ли я нынешний таскать его через всю эту толпу,
заботиться о том, чтобы не смутить его чувства, ставить на голосование, чем
мы займемся сейчас...
Я и сам чувствовал, что это звучит так, будто я оправдываюсь.
- Толпа здесь ни при чем, - сказала она. - Но если ты полностью
откажешься от него, прогонишь даже воспоминания о своем детстве, останется
ли у тебя твое прошлое?
- Я помню свое детство.
Я надулся. Я не сомневался, что она поймет и то, что я не досказал. Как
нечасто я вспоминал редкие оазисы в безжизненной пустыне моего детства. Это
должна была быть сказочная страна, но когда я оглядываюсь, она кажется
пустой, как будто я проник в Настоящее по фальшивому паспорту.
- Расскажи мне сто своих воспоминаний, - попросила Лесли.
В ее прошлом были свои черные дыры, детские приюты в ее воспоминаниях
представлялись статичными и безжизненными. У нее не было никаких
воспоминаний о том, откуда у маленькой девочки переломы, так хорошо заметные
на рентгеновских снимках. Тем не менее ее повседневная жизнь полна
воспоминаний о тех временах, когда она была девочкой, и эти старые знания
помогают ей решать сегодняшние проблемы и выбирать завтрашние.
- Устроит два?
- Хорошо, два.
- Я забыл.
- Давай, давай, ты можешь вспомнить, если захочешь.
- Я наблюдаю облака. Лежу на спине на пустыре за нашим домом, вокруг
зеленеет дикая пшеница. Я вглядываюсь в небо, как в немыслимо глубокое море,
облака плывут по нему - это острова.
- Хорошо, - сказала она. -Наблюдение за облаками. Дальше?
Но ведь это важно, подумал я. Не пролистывай наблюдение за облаками,
небо было моим прибежищем, моей любовью, оно стало моим будущим и остается
моим будущим до сих пор. Не говори "дальше", небо для меня все!
- Водонапорная башня, - сказал я.
- Какая еще водонапорная башня?
- Когда я был маленький, мы жили в Аризоне. На ранчо, где стояла
водонапорная башня.
- Что у тебя было связано с водонапорной башней? Почему ты вспомнил?
- Не помню. Наверное, потому, что вокруг не было ничего более
примечательного, - предположил я.
- Хорошо. Еще воспоминания?
- Уже два.
Она все ждала, как будто надеялась, что я вспомню еще что-то третье
после того, как рассказал два воспоминания вместо ста.
- Однажды я провел весь день на дереве, почти до самой темноты, -
сказал я, и решил, что сделал для нее даже больше, чем обещал.
- Зачем ты влез на дерево?
- Я не знаю. Ты хотела воспоминаний, а не объяснений.
Опять молчание. Еще несколько образов я поймал в фокус дергающегося,
скрипящего кинопроектора, каким мне представлялось мое детство, но и они
были памятниками неизвестно чему: гонки на велосипедах с друзьями детства;
маленькая скульптура смеющегося Будды. Если я расскажу ей об этом и она
попросит объяснить, что это значит, я ничего не смогу сказать.
- Трое из моих бабушек и дедушек умерли еще до того, как я родился, а
четвертый - вскоре после рождения. И мой брат тоже умер. Но ведь ты это
знаешь.
Это только статистика, а не воспоминания, подумал я.
Смерть брата Лесли опустошила ее душу. Она никак не могла поверить, что
смерть моего брата не произвела на меня такого же сокрушающего воздействия.
Но это правда, я почти не заметил этого события.
- Вот, пожалуй, и все.
Я ожидал, что она снова скажет: как это так, смерть брата ты относишь к
статистике и не называешь даже воспоминанием?
- Ты помнишь, как Дикки говорил, чтобы ты написал для него книгу?
Вопрос ее прозвучал так невинно, что я догадался: она что-то задумала.
Во всем, что произошло сегодня, я не видел предвестников конца света. Самое
ужасное из всего этого - мальчик с огнеметом - было не более чем плодом моей
фантазии.
- Не говори глупости, - сказал я. Как я мог это помнить?
- Вообрази, Ричи. Представь себе, что ты девятилетний мальчик. Твои
бабушка и дедушка Шоу умерли, твои бабушка и дедушка Бахи умерли тоже, твой
брат Бобби только что умер. Кто следующий? Неужели тебя не ужасало, что
завтра можешь умереть и ты? Неужели тебя не волновало твое будущее? Что ты
чувствовал?
Что она пытается мне сказать? Она знает, что меня это не волновало.
Если возникает опасность, я пытаюсь от нее улизнуть. Если это не удается, я
встречаю ее лицом к лицу. Ты либо планируешь, что делать завтра, либо
борешься с тем, что есть сегодня; волноваться из-за чего-то - пустая трата
времени.
Но ради нее я прикрыл глаза и представил, что я там, наблюдаю за
девятилетним мальчиком и знаю, о чем он думает.
Я нашел его сразу, закоченевшего в своей кровати, глаза плотно закрыты,
кулаки сжаты. Он был одинок. Он не волновался - он был в ужасе.
- Если Бобби со своим светлым умом не смог пройти рубеж одиннадцати
лет, то у меня тем более нет шансов, - я рассказал Лесли о том, что увидел.
- Я знаю, что это глупость, но я уверен, что умру, когда мне будет десять.
Что за странное чувство, оказаться опять в моей старой комнате!
Двухэтажная кровать возле окна, верхняя койка все еще здесь после смерти
Бобби; белая сосновая парта, ее крышка попорчена быстротвердеющим
суперцементом Тестера и лезвиями "Экс-Акто"; бумажные модели летящих комет
подвешены на нитках к потолку; крашеные деревянные модели "Стромбекер"
расставлены на полках между книгами - на каждую были затрачены часы работы,
и вот сейчас все они сразу всплыли в памяти: коричневая "Ju-87 Штука"***,
желтая "Пайпер Каб", "Локхид Р-38" (часть его стабилизатора отломилась при
попытке запуска с верхней койки)... Я совсем забыл, как много маленьких
аэропланов было у меня в детстве. Грубые, из литого метала "Р-40" и "FW-190"
стояли прямо на парте, рядом с лампой "гусиная шея".
- Загляни в эту комнату, - сказал я. - Как это мне удалось вспомнить
все так четко? Все эти годы передо мной как будто стоял туман!
Стенной шкаф с двумя дверцами. Я знаю, там внутри набор для игры
"Монополия", планшетка для спиритических сеансов, Кемми и Зибби, а также
зимние одеяла. Осторожно, сплетенный из лоскутков коврик покрывает пол из
твердого дерева, на нем можно поскользнуться, как на льду.
- Ты не хочешь поговорить с ним? - спорила Лесли.
- Нет. Я только посмотрю.
Почему я боюсь заговорить с ним?
Он носил джинсы и темно-красную фланелевую рубашку в черную клетку с
длинными рукавами.
Какое юное лицо! Веснушки на носу и на скулах; волосы светлее, чем у
меня, кожа смуглее - он постоянно на солнце. Лицо шире и круглее, слезы
катятся из-под плотно зажмуренных век. Славный мальчик, напуганный до
смерти.
Ну, давай, Дикки, подумал я. Все у тебя будет хорошо. Вдруг его глаза
распахнулись, он увидел, что я смотрю на него, и открыл рот - закричать.
Я машинально ринулся назад, в свое время, и мальчик исчез для меня,
должно быть, в то самое мгновение, когда и я исчез для него.
- Привет! - сказал я с опозданием.
*** "Штука" (сокр. от нем. "Sturzkampflugzeug") - пикирующий
бомбардировщик.
|
