М., 2010. С. 19-55. Основные тенденции и перспективы развития социологии как научной дисциплины
Скачать 0.63 Mb.
|
О некоторых проблемах и псевдопроблемах теоретических исследований в социологии Позволю себе остановиться на нескольких старых и вечно юных проблемах, имеющих значение для современной теоретической социологии или, по крайней мере, для той сферы, которую нередко обозначают этим термином. Первоначально уточню, что в социальных науках термин «теория» используется в двух значениях: «нестрогом» и «строгом». Соответственно, в них имеют хождение два вида теорий, «мягкие» и «жесткие». К «мягким» относятся те, которые содержат любую развернутую рефлексию о социальных явлениях. К этому жанру относятся, например, такие классические произведения, как «Теория нравственных чувств» (1759) Адама Смита, «Теория праздного класса» (1899) и «Теория делового предпринимательства» (1904) Торстейна Веблена или «Теория коммуникативного действия» (1981) Юргена Хабермаса34. «Жесткая» теория представляет собой выводимую из определенных исходных допущений совокупность понятий и утверждений, логически связанных между собой и в принципе поддающуюся интерпретации, проверке и опровержению, в том числе эмпирическими данными. Вообще говоря, оба вида теорий выполняют примерно одни и те же функции, состоящие в том, чтобы описать, объяснить, интерпретировать, предсказать явления социального мира. При этом важно иметь в виду, что далеко не всегда процесс конструирования теории заключается в простом применении определенных, заранее принятых правил ее конструирования; чаще, наоборот, эти правила выводятся post festum, уже после проведенных теоретических исследований методологами в качестве своего рода «уроков» для будущих теоретиков. Проблема соотношения теории или, шире, теоретических высказываний и обобщений, с одной стороны, и эмпирического исследования, с другой, так или иначе, обсуждается в социологии постоянно, но даже если она специально не обсуждается, исследователи с ней постоянно сталкиваются. Многие аналитики постоянно констатируют ситуацию разрыва между данными сферами.35 Как эта проблема выглядит сегодня? Можно понять недовольство эмпириков сверхабстрактными схоластическими построениями, которые не поддаются не только операционализации, но и интерпретации. С другой стороны, эмпирики, приступая к исследованию, нередко ограничиваются весьма поверхностными, неотрефлексированными допущениями или обыденными суждениями, проистекающими из самых разных источников. В некоторых случаях декларируется приверженность некоей теории или даже «парадигме». Приступая к исследованию какой-то проблемы, некоторые эмпирики говорят: «Мы будем опираться на «активистскую» парадигму или «функционалистскую» парадигму и т.д.». Делается это без всяких обоснований, привлекаемые теории или «парадигмы» реально не играют в исследовании никакой роли, и без них вполне можно было бы обойтись. Иногда, при обсуждении исходных представлений об объекте, допущений и гипотез приходится слышать: «Какая разница, какие слова здесь использовать, это ведь только слова, не в этом дело!». Но в том-то и дело, что дело как раз в этом, да простят мне невольный каламбур. За словами в данном случае стоят определенные теоретические или иные представления, значения, смыслы, которые необходимо обсуждать с самого начала. Уместно вспомнить в этой связи выражение Эжена Ионеско: «Важны только слова, все остальное – болтовня». Теория зачастую не рассматривается как часть процесса исследования на всех этапах. Иногда теория сводится к тому, что берется несколько дефиниций из словарей и говорится, что параметры «х» и «у» что-то характеризуют и определяются так-то. Понятие «исследование» зачастую отождествляется с понятием «эмпирическое исследование», а теория воспринимается как нечто готовое. В результате теории воспринимаются как нечто вроде галстуков, висящих в шкафу; считается, что когда социолог приступает к исследованию, то он подбирает себе подходящий к случаю теоретический «галстук» и использует его для целей определенного «исследования». При этом теория рассматривается как нечто, находящееся вне исследования: первая и последнее в таком истолковании выступают как разные вещи. Если речь идет о какой-то более или менее серьезной теоретической разработке, то сразу начинаются разговоры на тему о том, «можно ли это операционализировать?» или «как это операционализировать?». Таким образом, вопрос о том, что операционализировать, вытесняется вопросом «как операционализировать». Если оказывается или кажется, что операционализация здесь и сейчас невозможна, то и говорить тогда не о чем: значит, теория не годится. На мой взгляд, теоретическая часть исследования начинается в первый день исследовательского проекта и заканчивается в последний. При этом на разных этапах исследования она играет хотя и различную, но одинаково важную роль. Использование теории в исследовании совсем не сводится к ее выбору, как это часто бывает. Теория – это деятельность, процесс; она в значительной мере выступает как синоним теоретизирования.36 Она не находится за пределами исследования, это неотъемлемая часть исследовательского процесса; она не дается нам в готовом виде и так или иначе должна составлять элемент изучения конкретного объекта на всех его этапах. Применяя теорию в эмпирическом исследовании как некий довесок к нему, разрабатывая ее наспех, кое-как, мы в результате часто оказываемся в плену тех же идеологем и предрассудков, которые были у нас до исследования и которые в результате делают его в лучшем случае бесполезным. Просто «принятая», готовая, не отрефлексированная теория понимается как догма, которую уже нельзя изменить, теряется критичность в интерпретации данных. Очевидно, что если исходные допущения при постановке проблемы были проблематичными и сомнительными, то все исследование в общем теряет смысл, и результаты его мало чего стоят. Именно поэтому основания анализа должны уточняться на каждом этапе исследования. При этом следует иметь в виду, что если какая-то теоретическая конструкция не поддается в данный момент операционализации, то это не значит, что она вообще не годится и нужно от нее отказаться. Постоянная озабоченность тем, можно ли и как операционализировать определенные понятия и теоретические представления, нередко сковывает теоретическое исследование и препятствует приращению социологического знания. Не случайно социологи в поисках теории в последние годы так часто обращаются за пределы своей дисциплины. Это происходит, в частности, из-за того, что социологи-теоретики просто боятся теоретизировать, постоянно опасаясь упреков в нестрогости их теоретических построений и невозможности их операционализировать. Важное место в понятийном словаре современной теоретической социологии, в том числе российской, сегодня занимает понятие парадигмы. В свое время Джордж Ритцер опубликовал книгу под названием «Социология – мультипарадигмальная наука».37 Вслед за Ритцером наши российские коллеги иногда рассматривают социологию как «полипарадигмальную» науку, а соответствующую теоретическую позицию квалифицируют как «полипарадигмальный подход». Очевидно, что такая позиция направлена против догматизма. Она особенно актуальна и полезна для нашей страны, где на протяжении многих лет господствовало одно «единственно правильное учение», а теперь существует немало желающих утвердить другое «единственно правильное»; впрочем, за разной символикой здесь скрывается одно и то же символизируемое содержание, имеющее одни и те же печальные для страны последствия, причем не только теоретические. Тем не менее, я полагаю, что Ритцер и те, кто развивает такую же позицию, не правы, потому что по определению парадигм не может быть много, особенно если речь идет об их синхронном сосуществовании. Парадигм в каждый данный момент может быть одна – две, но если их много, то это значит, что их нет вообще. Если мы констатируем ситуацию «полипарадигмальности», то это может означать некий теоретический хаос и отсутствие «нормальной» науки в куновском смысле, а ежедневная ломка и постоянный пересмотр теоретических оснований не имеют ничего общего с научными революциями. Скорее подобную ситуацию можно сравнить с мелкими бунтами и мятежами. Отсюда неспособность теории выполнять те функции, ради которых она существует. Термин «парадигма» существует давно. В русской социальной мысли он существовал уже в начале XX в., хотя тогда его использовали в мужском роде, «парадигм», – как и во французском языке. Затем о нем подзабыли, но благодаря знаменитой работе Томаса Куна (1963)38 он вновь приобрел популярность. Вполне естественно и нормально, что он стал использоваться не только в социологии науки, но и в истории социологии и в общей социологической теории и т.д. Первоначально его использование было вполне плодотворным. А потом началась неразбериха. Сегодня термином «парадигма» в социологии нередко злоупотребляют. Его эвристическое значение было утрачено, так как он стал использоваться как синоним понятий «направление», «теоретическая ориентация» или «школа». Иногда тот или иной российский исследователь декларирует, что в своем исследовании он будет опираться на «полипарадигмальный подход». Откровенно говоря, я плохо представляю себе, как это возможно. В лучшем случае такую декларацию можно интерпретировать как стремление рассмотреть свой объект с разных точек зрения. Но тогда все равно остается вопрос, требующий ответа: какую из них, собственно, выбирает автор исследования и какую следует принять реципиенту его научных результатов? Парадигма – это не всякая теория или теоретическая модель, а такая, которая носит более или менее общепризнанный характер и задает способ постановки исследовательских задач и их решений: именно так трактует ее Кун. Иначе парадигма превращается либо только в модное слово, в ненужную этикетку, либо заменяет собой понятие «школа» или близкие ему. Школ, направлений, течений, ориентаций в социологии, как и в любой науке при нормальном, спонтанном ее развитии, без внешних бюрократических, идеологических и прочих принудительных воздействий, бывает, может и должно быть много или мало, в зависимости от различных обстоятельств. Но парадигм, повторяю, много быть не может, особенно в синхронном аспекте. Итак, теория того или иного масштаба должна стать неотъемлемой составной частью любого социологического исследования. Но мы вновь вынуждены обратиться к вопросу о том, что, собственно, считать социологической теорией. С одной стороны, как уже отмечалось, под видом теорий нередко выступают некие ходячие соображения ad hoc, сопровождающие эмпирические исследования, или же некие теоретические довески или «парадигмы», искусственно привязываемые к исследованию и играющие в нем главным образом ритуальную или декоративную роль. С другой стороны, такое положение отчасти объясняется содержанием самих современных теорий, разрабатываемых под рубрикой социологических. Дело в том, что эти теории слишком часто сводятся к сверхабстрактным теоретико-методологическим построениям и дискуссиям, которые можно отнести, главным образом, к таким дисциплинам, как социальная философия, социальная метафизика, социальная эпистемология и т.п., о чем уже говорилось (см. выше о моде № 2). За социологическую теорию выдается теория теории, или теория относительно теории или теорий. Это означает, по крайней мере, выдавать часть за целое или даже за другое целое. Предметная социологическая теория имеет дело хотя и с конструируемым, но объектом социальной реальности, а не объектом теоретической реальности. Не надо забывать, что социология, не только эмпирическая, но вообще социология – наука эмпирическая, отличная от таких дисциплин, как философия, логика или математика.39 Соответственно, удельный вес предметных теорий и соответствующего типа теоретизирования в ней заведомо должен быть очень значительным, более значительным, чем теперь, а их роль никак не может сводиться к текущему обслуживанию эмпирических исследований ad hoc, с одной стороны, и к социальным метатеориям – с другой. В качестве примера социально-метафизической проблемы, постоянно обсуждаемой в качестве социологической, можно привести приобретшую хронический характер дискуссию о холизме и индивидуализме.40 Обе эти позиции базируются на определенных допущениях, которые в принципе не доказуемы и не опровержимы. Социология, даже на теоретическом уровне, занимается изучением общества в его различных воплощениях (будь то социальные нормы, ценности, институты, группы, в том числе малые, действия, отношения, взаимодействия, социальные агенты, акторы и т.д.), а не природы общества.41 Мы можем трактовать общество так или иначе, исходя из тех или иных метатеоретических допущений. В частности, мы можем исходить и в каком-то смысле неизбежно исходим из допущения, что общество – это реальная, действенная и активная сущность, и использовать ее, а также ее различные концептуальные формы и воплощения, в качестве описывающей, объясняющей и предсказывающей категории. Если не брать крайние формы социального реализма и холизма, а также организмическую метафору (сыгравшую, кстати, в целом плодотворную роль в развитии социологического знания), то в своих умеренных проявлениях эта точка зрения основана на признании эмерджентного характера свойств социального целого. Логика таких умеренных холистов, как Маркс, Вильгельм Вундт или Дюркгейм,42 хорошо известна и в упрощенном и кратком виде сводится к следующим постулатам: 1) Индивиды взаимодействуют между собой; 2) Из этого взаимодействия возникает общество (социальные институты, нормы, ценности, категории познания, группы, ассоциации и т.п.) как определенный синтез индивидуальных сознаний и поведений (т.е. то, что на языке современного методологического индивидуализма называется эффектом агрегирования); 3) Этот синтез, раз возникнув, уже не сводится к породившей его межиндивидуальной основе, обретает известную автономию и в определенной мере живет своей собственной жизнью в форме коллективных представлений, социальных норм, институтов, течений и т.п.; 4) В качестве автономной реальности общество в свою очередь оказывает влияние на индивидов, которые его не изобретают регулярно, не производят каждый раз заново, а застают в значительной мере в «готовом» виде и действуют в этой, не ими созданной реальности (последнюю методологический индивидуалист предпочтет называть не «обществом», а «социальным контекстом», «социальной ситуацией» и т.п. индивидуальных поведений). Методологический индивидуализм делает акцент на постулатах № 1 и № 2, холизм – на постулатах № 3 и № 4. Индивидуализм сосредоточивает внимание на вопросе о том, как возникают общество, коллективные установки и действия, постоянно напоминая, что все они исходят от индивидуальных сознаний и поведений, а потому при их объяснении они должны сводиться к этим сознаниям и поведениям. При этом предполагают или верят, что такая редукция всегда обладает достаточной объяснительной силой, а индивидуальные акторы, в конечном счете, лучше исследователей, внешних наблюдателей, понимают, что с ними происходит. Холизм, наоборот, скорее сосредоточен на вопросе об источниках индивидуальных мотиваций и поведений, рассматривая в качестве реальных, активных и объясняющих сущностей социальные тотальности различного уровня. Если для индивидуалиста в качестве более или менее сформированной, известной и объясняющей реальности выступают индивиды, то для холиста в качестве таковой выступают общества. Таким образом, каждый из этих двух подходов подчеркивает одну из сторон взаимодействия между обществом и индивидами и очевидным образом дополняют друг друга. И у нас нет никаких оснований полагать, что индивидуальные участники социальных процессов заведомо лучше, чем исследователи, понимают, что с ними происходит, и что если социолог сведет свое объяснение к мотивам индивидуальных акторов, то оно будет удовлетворительным. В связи с предыдущим необходимо подчеркнуть, что одни и те же постулаты, объяснения и зависимости в социологии вполне могут интерпретироваться как в понятиях индивидуализма, так и в понятиях холизма. И эти интерпретации могут никак не влиять на само содержание отмеченных постулатов, объяснений и зависимостей. Поскольку социологи, и теоретики и эмпирики, исследуют не столько «природу», «сущность» общества, сколько общество, то они так или иначе полагают последнее в качестве определенной реальности. Это значит, что в повседневной исследовательской практике они не предаются рефлексии на темы о том, «реально ли общество?», «в каком смысле оно реально?», «возможно ли общество?», «как возможно общество?» и т.п. Эти вопросы, конечно, обсуждаются, но, как правило, либо в свободное от исследований время, либо специалистами-метатеоретиками, либо, наконец, тогда, когда сами социологи уходят в сферу метатеории, на время или навсегда. Иначе, если бы исследователи непрерывно рефлексировали на подобные темы, то они просто не могли бы работать. Возникал бы известный «эффект сороконожки», которая не могла бы передвигаться, если бы постоянно размышляла о том, как возможно ее движение. Точно так же физики исходят из предположения о том или веры в то, что природа существует и представляет собой особого рода реальность. Если бы они постоянно размышляли и дискутировали о том, «существует ли природа?», «в каком смысле существует природа?» или «как возможна природа?», то им пришлось бы бросить свои занятия. Я не считаю, что подобные кантовские вопросы не следует рассматривать, но, опять-таки, это особый жанр, и заниматься им всерьез могут и должны современные коллеги Канта, т.е. философы, эпистемологи и метатеоретики. Главное, не смешивать этот жанр, очень нужный для социологии, с самой социологией, и не выдавать его за последнюю. Подобное смешение, как уже отмечалось выше, вредно и для философии и метатеории, с одной стороны, и для социологии - с другой. Опасность такого смешения состоит, в частности, в том, что и социологи, и публика постепенно начинают думать, что всякого рода метатеории и паратеории, выступающие от имени социологии, – это и есть собственно социологическая теория, что в свою очередь ведет к большим разочарованиям и неверию в то, что такого рода конструкции могут служить средством получения нового знания и приносить какую-то пользу науке и практике. Распространение социально-метафизических построений вполне может идти рука об руку с упадком теоретического познания социальных процессов, что мы нередко сегодня и наблюдаем.43 Развитие предметных теорий различного масштаба, включая уровень общей теории, остается в высшей степени актуальным. Разумеется, современная социология не стремится к открытию и изучению «неизменных естественных законов», об открытии и изучении которых мечтал Конт, и это очень хорошо. Она вообще стремится избегать слова «закон», предпочитая ему такие термины, как «закономерность» («регулярность»), «зависимость», «модель», «тип» и т.п. Видимо, то же самое происходит и в современной физике. Если же слово «закон» в серьезной социологии и используется, то с разного рода оговорками и уточнениями: подчеркивается вероятностный характер действия законов, ограниченность их действия определенными пространственными и временными рамками, их связь с определенными условиями («если…, то»: «если имеют место такие-то условия и факторы, то будут иметь место и такие-то последствия») и т.п. Тем не менее, всякая наука, и социология в частности, обязательно имеет дело с номологическими высказываниями; если их нет, то нет и науки. Номологический характер и универсализм социологического знания – условие sine qua non его существования.44 Напротив, контекстуализм и абсолютизация социокультурного релятивизма, идея несопоставимости и несоизмеримости различных социальных контекстов и культур, несостоятельны.45 Они вообще не состоятельны, а тем более применительно к науке, в частности, социальной. В связи с этим, идея «индигенизации» социологии, иногда выдвигаемая в последние годы, выглядит по меньшей мере наивной. Ее сторонники вдохновляются стремлением к созданию оригинальных и самобытных теорий, и такое стремление можно только приветствовать. Но распространенное убеждение, что самобытно только то, что «не-западно» или «анти-западно», можно рассматривать как теоретическое и идеологическое недоразумение. Это не значит, что в социологии не существует национальных школ и традиций. Но такие школы формируются не путем противопоставления своей национальной социологии мифическим «западным», «восточным» или «южным», а во взаимодействии, взаимопроникновении и взаимообмене с различными направлениями мировой социологической мысли. И при этом более или менее общезначимые методы, выводы, результаты в них присутствуют обязательно. Иначе россияне начнут создавать свою российскую социологию, поляки – свою, греки – свою и т.д. Это будет означать конец социологии как науки, а вместе с ней – социальной и культурной антропологии (откуда отчасти проистекают утрированные представления о культурном релятивизме и контекстуализме социально-научного знания) и других наук о человеке и обществе. То же самое произойдет с футболом и оперным искусством, если каждая страна, вместо того, чтобы развивать и совершенствовать соответствующие сферы, делая их конкурентоспособными, начнет создавать свой собственный футбол и свое собственное, ни на что не похожее, оперное искусство. К самоликвидации социологии, по существу, ведет и модная в последние годы полная редукция научного социологического знания к обыденному или к влиянию властных структур и институтов, как политических, так и внутринаучных.46 У сторонников данных позиций идеи саморазвития и автономии научного знания и поисков истины предстают чем-то вроде «ложного сознания», фантома, который, вслед за Марксом, они очередной раз хотят «разоблачить». Эта редукция исходит из неявного предположения о том, что научное знание не обладает ни автономией, ни самоценностью, ни собственной логикой развития, что источники и факторы этого развития следует искать исключительно или преимущественно во вненаучных сферах. Такого рода интерпретации, безусловно, искажают картину развития социальных наук. Разумеется, их следует отличать от исследований влияний факторов власти, как и других «внешних» факторов, на науку: подобные исследования, несомненно, необходимы и могут быть в высшей степени плодотворными. Но названный редукционизм и исследование воздействия на науку «внешних» факторов – это совершенно разные вещи. Одно из проявлений тенденции к всеохватности, о которой шла речь выше, – это непомерно большой удельный вес книг, посвященных социологии вообще или социологии в целом. В данном случае я имею в виду теоретическую социологию в России. Наша страна с полным основанием может гордиться тем, что первая в мире книга, озаглавленная «Социология», вышла в России. Это была книга видного русского социолога Евгения Валентиновича Де-Роберти, опубликованная в 1880 году в Санкт-Петербурге.47 Но большой поток книг с таким или близкими заголовками, наблюдаемый в российской социологии сегодня, на мой взгляд, уже не может служить предметом гордости. Конечно, это можно рассматривать как нормальный результат стремления удовлетворить спрос на учебники и учебные пособия. Но, к сожалению, относительно большое количество названий и тиражей, а также толщина книг, написанных в данном жанре, пока не сопровождается высоким качеством. Кроме того, такое положение может свидетельствовать о том, что российские социологи слишком много занимаются социологией в общем и социологией в целом и слишком мало – отдельными областями и проблемами этой науки. Разумеется, речь не может идти о каком-то нормативном регулировании тематики книжной продукции. Просто, я полагаю, что это определенный симптом, над которым, может быть, следует задуматься. В отличие от некоторых моих коллег, обеспокоенных «мелкотемьем» (см. выше), меня больше тревожит тенденция к тому, чтобы одним махом решить все или почти все проблемы социологии как таковой. Сегодня за поисками теоретических идей социологи часто обращаются к другим социальным и гуманитарным дисциплинам. Отчасти это вызвано той боязнью теоретической рефлексии внутри социологии, о которой упоминалось выше. В принципе такого рода заимствования всегда имеют место в социальной науке, и для любой науки это явление «нормальное» и часто плодотворное. Но важно что именно и в каком объеме заимствуется. К сожалению, в сегодняшней теоретической социологии эти заимствования далеко не всегда плодотворны. Иногда они вообще дискредитируют социологическое и, шире, научное знание. Я имею в виду увлечение разного рода «постмодернистскими» конструкциями и авангардной литературной критикой, порождение теоретического тумана под видом теоретической сложности, подмену социологической теории разного рода теориями схоластическими и даже мистическими, в том числе теми, которые, называя себя социологическими и находясь «внутри» социологического знания, усиленно доказывают несостоятельность социологии и социологических теорий как таковых.48 Вместе с тем, связь российской социологии с серьезной исторической наукой, социальной и культурной антропологией представляется недостаточной. На мой взгляд, в современной теоретической социологии имеет место недооценка кумулятивного характера научного знания. Познавательная цель науки состоит, прежде всего, не в постоянном свержении и обновлении базовых теоретических оснований, не в «перманентной революции» в постижении истины, а в получении и приращении нового знания относительно различных сфер социальной реальности, в их описании, объяснении и предсказании. Сегодня же эта цель в большой мере вытесняется легковесным стремлением разом пересмотреть базовые основания теории и предложить совершенно новые. Но настоящие научные революции не совершаются ежедневно. В современной социологической теории слишком много революционеров, и это мешает ее развитию. К истинно научному творчеству их деятельность имеет отношение далеко не всегда. У многих социологов, по справедливому утверждению Шарля-Анри Кюэна, «…Концептуальное производство носит настолько инфляционистский характер, что чтение и понимание нового текста часто составляют весьма трудное упражнение и требуют акробатических способностей в области лингвистического перевода, добровольной амнезии относительно множества предшествующих означаемых (классических или недавних) и, одновременно, непосредственного обучения новым терминам. Цена этого была бы приемлемой, если бы она была пропорциональна полученным эпистемологическим, теоретическим или когнитивным выигрышам. Но часто средняя продолжительность жизни этих концептов не превышает продолжительности чтения статьи или книги, в которых они появились. Что касается нудных упражнений в области перевода, то они тем более бесполезны, что касаются обычно давно известных, даже тривиальных, означаемых».49 Описанная ситуация тесно связана с описанной выше модой № 1. Конечно, повторюсь, социологическое знание не стоит на месте, оно развивается и изменяется. Тем не менее, нельзя под видом изменения научной дисциплины, самоутверждаться в ней посредством ее разрушения. Социологическая теория, развиваясь и обновляясь, должна сохранять верность своим базовым основаниям, позволяющим ей считаться социологической. Не увлекаясь беспрерывными пересмотрами этих оснований и громогласными их ниспровержениями, которые исчезают так же быстро, как появляются, она должна заниматься получением нового научного знания о социальных явлениях, приращением и развитием этого знания, его культивированием, распространением и применением. Задача теоретической социологии – не эпатировать коллег и публику, а активно участвовать в этих процессах. Такой подход, может быть, выглядит не так увлекательно, как разного рода модные теоретические игры, зато гораздо более серьезен и плодотворен в долгосрочной перспективе. |
Похожие:
 | Итоги социально-экономического развития Республики Татарстан Основные... Тенденции социально-экономического развития республики в 2010 году свидетельствовали об улучшении общеэкономической ситуации. Позитивную... | | Кол-во Социология как наука. Место социологии среди других наук. Структура социологического знания. Основные вехи развития социологии |
| Общеобразовательных учреждений Социология как наука. Место социологии среди других наук. Структура социологического знания. Основные вехи развития социологии | | Кандидат политических наук Китай во внешней политике суверенного Кыргызстана: основные тенденции и перспективы |
| Основные итоги деятельности Основные макроэкономические показатели развития городского округа «Город Лесной» отражают положительные тенденции развития города... |  | Календарно-тематическое планирование. 11 класс Основные тенденции развития мировой литературы на рубеже 19-20 веков. Общественно историческая обстановка в мире. Новые эстетические... |
| Программа по развитию бадминтона на период 2010-2013 Анализ состояния развития бадминтона в Московской области, России и в мире, основные тенденции | | Заседание секций: 16. 00-18. 00 Тенденции и перспективы развития начального филологического образования и подготовки учителя |
| Зачёт по социологии и политологии Международные отношения в современном мире. Тенденции развития международных отношений | | Рефератов по дисциплине «Логистика» Тенденции и перспективы развития логистики и управления цепями поставок в отечественной экономике |
| Лекция как основная форма организации обучения в высшей школе Зарождение и основные тенденции развития высшего педагогического образования в России (ХVII начало XX вв.) | | Программа дисциплины Глобальные сети. Путеводители (навигаторы). Глобальные и локальные сетевые технологии. Элементы системной интеграции. Тенденции и... |
| Статья Основные понятия, используемые в Законе Современное состояние и тенденции развития фармацевтической технологии. Государственное нормирование производства лекарственных препаратов... | | Тенденции развития современного общества: настоящее и перспективы Ответственные за выпуск: Г. В. Никитина, В. В. Трофимова, Е. П. Копейчук. – Братск: огбоу спо «Братский педагогический колледж».... |
| Некоторые тенденции развития международного туризма в посткризисный период Аннотация. В статье показан выход мирового международного туризма из кризиса 2007-2009 годов, обозначены основные тенденции в развитии... | | Примерной программы наименование дисциплины: История зарубежной социологии... Целью дисциплины является ознакомление с историей социологии как науки, основными фигурами и направлениями в социологической мысли... |
