Глава II. Иронический контекст и специфические средства выражения иронии в поэме «Тамбовская казначейша»
§ 2. 1. Иронический контекст поэмы «Тамбовская казначейша»
Согласно В. М. Пивоеву, иронический контекст – это информация, выводящая иронического реципиента на расшифровку истинного смысла иронической ситуации. Под контекстом В. М. Пивоев понимает «совокупность предварительных знаний как языкового, так и в особенности фактического характера, общих в большей или меньшей мере для всех индивидуумов»40.
В рассматриваемой нами поэме заключено множество иронических ситуаций, и каждая из них имеет собственный иронический контекст; мы будем анализировать его, когда нам будет необходимо вскрыть сущность какой-либо отдельной иронической ситуации произведения. Однако и вся поэма в целом имеет некий общий иронический контекст, состоящий из двух основных планов: план политико-литературной полемики, отмеченный Э. Г. Герштейн в статье «Отклики Лермонтова на политические и литературные события 1820-30-х годов»; план, в котором реализуется ирония над собственным творческим периодом (романтизма): элементы пародии на поэму «Демон» (1839), которые просматриваются в ситуации «Тамбовской казначейши».
Рассмотрим подробнее план политической и литературной полемики.
Исследовательница Э. Г. Герштейн пишет, что изучение литературной борьбы тридцатых годов указывает на скрытую полемику Лермонтова с журналами того времени, нашедшую отражение в иронических поэмах: в «Тамбовской казначейше», «Сказке для детей», «Сашке»41. «Эти произведения насыщены намеками на злободневные события политической и литературной жизни».
Нас интересует полемическая направленность «Тамбовской казначейши», в которой Э. Г. Герштейн находит отклики на борьбу пушкинского «Современника» с «Северной пчелой». Суть этого спора заключалась в идее свободы/несвободы творческой направленности поэта. Начало спора было положено упреком Булгарина Пушкину за то, что поэт, находясь в лагере главнокомандующего при взятии Арзрума, не воспел подвигов царской армии в своих путевых заметках. В ответ на это поэт создал «Домик в Коломне», нарочито «легкий» по содержанию.
Нетрудно заметить, что лермонтовская «Тамбовская казначейша» заканчивается строками, которые перекликаются с пушкинскими:
Что ж делать! Вот вам мой рассказ,
Друзья, покамест будет с вас
(«Тамбовская казначейша»)
Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.
(«Домик в Коломне»)
Лермонтовские строки содержат намек на то, что автор оставляет за собой право идейного и сюжетного наполнения произведения. Лермонтов полностью солидарен с Пушкиным в понимании сути и роли искусства. Очевидно, что Пушкин не отводил искусству факультативную, служебную роль, но считал его самоценным и самобытным явлением; поэтому мы с трудом можем представить себе, чтобы Пушкин остался в стороне, когда был поднят вопрос о том, может ли искусство быть средством политической пропаганды или агитации.
Еще один отклик Лермонтова, но теперь уже на слова Булгарина, также обнаруживается в конце поэмы:
И вот конец печальной были
Иль сказки — выражусь прямей.
Признайтесь, вы меня бранили?
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови — даже дамы.
А я, как робкий ученик,
Остановился в лучший миг;
Простым нервическим припадком
Неловко сцену заключил,
Соперников не помирил
И не поссорил их порядком...
(«Тамбовская казначейша»)
Сравним эти лермонтовские строки со словами Булгарина: «Ни собственные имена, ни сказочная форма теперь не составляют народности; теперь надобно более, нежели одной музыки в языке, чтобы приковать читателей к поэзии. Давайте действия, давайте страстей – поэзия воскреснет»42.
В одном этом отрывке заключена ирония над читателем, ждущим только определенных сюжетных перипетий, ирония над собой-романтиком, ирония над писателями-романтиками, а также полемика с Булгариным по поводу свободы творчества, на которую прямо указывает связь строк «Вы ждали действия? страстей?» у Лермонтова и «Давайте действия, давайте страстей» у Булгарина.
Исследовательница считает, что и начало поэмы следует рассматривать не только как признание литературной связи с Пушкиным, но и как «боевую принципиальную декларацию, направленную против враждебных Пушкину журналов»43.
Пускай слыву я старовером,
Мне всё равно — я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
(«Тамбовская казначейша»)
Таким образом, мы видим, что в иронической поэме Лермонтова «Тамбовская казначейша» автор реализует полемическую функцию иронии, в частности, включает в иронический контекст своего произведения полемическую литературную борьбу 1820-30-х годов.
Теперь обратимся к пародированию ситуации «Демона» в поэме «Тамбовская казначейша».
В. И. Коровин в своей монографии выявил важную для творчества Лермонтова закономерность, согласно которой его поэмы могут быть объединены в контрастные пары: «Боярин Орша» - «Сашка», «Сказка для детей» - «Демон» и пр. Исследователь писал, что «важно … указать на то, как непроизвольно в мышлении Лермонтова и даже в его замыслах проявляется романтический принцип контраста. Каждая последующая поэма как бы «отрицает», «снимает» предыдущую»44. «Тамбовскую казначейшу» исследователь определяет в контрастную пару с поэмой «Песня про царя Ивана Васильевича…». Необходимо отметить, что «Тамбовская казначейша» может быть также рассмотрена и в диалоге с «Демоном».
В основе «Тамбовской казначейши» лежит прием проецирования «высокой драмы» в повседневность. Борьба за героиню на поле брани, романтические зарисовки, сопутствующие битве, дуэли, кровь и иные атрибуты романтического поединка за возлюбленную заменяются карточным столом, залой, наполненной «блюстителями нравов, мирными сплетниками», «времен новейших Митрофанами», звоном стаканов, «хладным потом», «блистаньем <…>очков и глаз».
Ироническая манера Лермонтова в контексте сопоставления «Демона» и «Тамбовской казначейши» предполагает некое сходство с пародией. Согласно В. М. Пивоеву, пародия - форма комического, наиболее близкая к иронии. «Прием пародирования основан на подражании, стилизации с усилением наиболее характерных, существенных черт, доведением их до гротеска, до границы меры данного явления, чтобы выявить, разоблачить утрату этим явлением положительной ценности. Обычно пародия направлена против формы и выражает ироническое отношение к ней, благодаря чему дискредитируется и содержание, утратившее ценность, с точки зрения новых смыслов. Здесь подражание подается и рассматривается как положительное отношение к объекту, негативное отношение раскрывается после выявления абсурдности основных принципов объекта пародирования. Это противоречие вызывает комическую реакцию»45.
Действительно, если соотносить сюжетные линии и героев романтической поэмы «Демон» и иронической поэмы «Тамбовская казначейша», то можно выявить те основные скрепы, на которых держится пародийное перенесение «высокой» художественной ситуации «Демона» на обыденную почву сюжета «Тамбовской казначейши».
Начать сопоставление можно с места действия поэм. Экзотическая Грузия в «Демоне» соответствует провинциальному городу Тамбову в «Тамбовской казначейше», пышные красоты и романтические пейзажи заменяются описанием тамбовских пейзажей.
Звонко-бегущие ручьи
По дну из камней разноцветных,
И кущи роз, где соловьи
Поют красавиц, безответных
На сладкий голос их любви;
Чинар развесистые сени,
Густым венчанные плющом.
Пещеры, где палящим днем
Таятся робкие олени;
И блеск, и жизнь, и шум листов,
Стозвучный говор голосов,
Дыханье тысячи растений!
И полдня сладострастный зной,
И ароматною росой
Всегда увлаженные ночи,
И звезды, яркие, как очи,
Как взор грузинки молодой!..
(«Демон»)
Там есть три улицы прямые,
И фонари и мостовые,
Там два трактира есть, один
Московский, а другой Берлин.
Там есть еще четыре будки,
При них два будочника есть;
По форме отдают вам честь,
И смена им два раза в сутки;
Но скука, скука, боже правый,
Гостит и там, как над Невой,
Поит вас пресною отравой,
Ласкает черствою рукой.
(«Тамбовская казначейша»)
Следует отметить также некое родство главных героев двух поэм – Гарина и Демона.
Демонизм Гарина - это и его выдающаяся внешность, и презрение к смерти, и умение владеть собой, и относительное равнодушие человека, стоящего выше земных страстей.
Штабротмистр, строен, как корнет;
Взор пылкий, ус довольно черный:
Короче, идеал девиц
Он не ходил тропой избитой,
Свой путь умея пролагать
Страстьми земными не смущаем,
Он не терялся никогда.
Бывало, в деле, под картечью
Всех рассмешит надутой речью
К сырой колонне прислонясь,
Стоит всё время не крестясь.
Лучом краснеющей лампады
Его лицо озарено:
Как мрачно, холодно оно!
Шутя и сам он лег бы в гроб.
(«Тамбовская казначейша»)
Но у демонизма Гарина есть и другая сторона: Гарин – отличный психолог, он прекрасно знает: «Давно разрешено сомненье,/ Что любопытен нежный пол». Странное поведение улана в церкви, его пронизывающие взоры, которыми он окидывает Авдотью Николаевну – способ привлечь внимание казначейши, возбудить в ней интерес к себе.
Улан большое впечатленье
На казначейшу произвел
Своею странностью.
(«Тамбовская казначейша»)
В этом - ирония автора: демонизм, такой «высокий» и трагический элемент построения образа главного героя, выполняет (хоть и отчасти) такую прозаическую функцию волокитства за Дуней.
Но время шло. «Пора к развязке!» —
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
(«Тамбовская казначейша»)
Демонизм Гарина - это демонизм, помещенный в почву обыденности и составляющий с реальностью как бы единое целое, это – лишь некая демоническая исключительность человека. Если в начале поэмы Гарин действительно представал перед читателем едва ли не как демон-искуситель, пытающийся завоевать сердце Дуни, хотя намерения его относительно казначейши и были весьма прозаическими, то в сцене объяснения Гарин обрисован как несостоявшийся волокита. Героя, стоящего на коленях и рассказывающего провинциальной красотке о своей страстной любви, застает неожиданно вернувшийся казначей. Метаморфоза образа Гарина комична.
И вот — о, верх всех унижений!
Штабротмистр преклонил колени
И молит жалобно; как вдруг
Дверь настежь — и в дверях супруг.
(«Тамбовская казначейша»)
С. М. Скибин считает, что «соединение в изображении одного героя высокого и сниженного в их взаимодействии намечает реалистические тенденции эволюции лермонтовского метода, на что и указывает ирония. Срединное положение между контрастами – суть реалистической иронии»46.
Именно это мы и наблюдаем в данном эпизоде.
Потерпев поражение в борьбе за Тамару, Демон становится еще более одиноким, еще более гордым, презрительным и холодным. Метаморфоза, происшедшая с Демоном, глубоко трагична. Эта метаморфоза существа, обреченного на одиночество и вечность, пародийно переосмысливается в заключительных эпизодах «Тамбовской казначейши». Сравним проклятие Демона и Гарина:
И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свои,
И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во вселенной
Без упованья и любви!..
(«Демон»)
Улана проклял милый пол —
За что, мы, право, не дознались.
Не зависть ли?
(«Тамбовская казначейша»)
Образы главных героинь также подлежат сравнительному сопоставлению.
Красота Авдотьи Николаевны телесна, описывая свою героиню, автор делает акцент именно на ее «женских» достоинствах и иногда использует грубоватые выражения:
И впрямь Авдотья Николавна
Была прелакомый кусок.
В Тамбове не запомнят люди
Такой высокой, полной груди
Казалося, для нежной страсти
Она родилась.
(«Тамбовская казначейша»)
По-иному дается описание Тамары. Автор не делает акцент на телесной красоте героини, а отмечает иные, духовные грани характера ее красоты:
То вдруг помчится легче птицы,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка;
И улыбается она,
Веселья детского полна.
Но луч луны, по влаге зыбкой
Слегка играющий порой,
Едва ль сравнится с той улыбкой,
Как жизнь, как молодость, живой
С тех пор как мир лишился рая,
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела.
(«Демон»)
Желая подчеркнуть красоту главных героинь, автор использует гиперболу. Относительно Дуни он говорит, что такой белой груди, как у нее, «В Тамбове не запомнят люди»; описывая красоту волос Тамары, автор замечает, что их не расплетала «Еще ничья рука земная,/ По милому челу блуждая». Сравнение характера пространства, ограниченного провинциальным городом Тамбовом в гиперболе, описывающей Дуню, и характера пространства, возводимого до размеров земного шара в гиперболе, описывающей Тамару, показательно: в первом случае красота переосмыслена в реалистическом ключе, в частности, с помощью «снижения» образа героини, во втором случае – в романтическом ключе. Портрет Тамары возвышает ее над другими персонажами произведения совершенно иным образом, чем это сделано в иронической поэме, обрисовывает ее как неземное, возвышенное создание. При подробном сопоставлении образов двух героинь «сниженность» Дуни и «возвышенность» Тамары становятся более явными.
Любовь по-разному представлена в сюжете поэм.
Автор прямо говорит, что Авдотья Николаевна была рождена для «нежной страсти». «Жизнь без любви такая скверность;/ А что, скажите, за предмет/ Для страсти муж, который сед?» - продолжает автор. Не удивительно, что Авдотья Николаевна, провинциальная красотка, не получающая от мужа должных ласк, подарков и знаков внимания, была заинтригована демоничностью Гарина:
Давно разрешено сомненье,
Что любопытен нежный пол.
Улан большое впечатленье
На казначейшу произвел
Своею странностью
(«Тамбовская казначейша»)
В свою очередь, Гарин, донжуан и удалой офицер, приехав в Тамбов, первым делом
Спешил о редкостях Тамбова
… у трактирщика узнать.
Но занял более всего
Мысль беспокойную его
Рассказ о молодой соседке.
Но время шло. «Пора к развязке!» —
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
(«Тамбовская казначейша»)
Прозаичность намерений Гарина налицо. Применительно к этим двум героям можно говорить скорее не о любви-кипении трагических страстей, а о легком романе-интрижке.
Иную ситуацию мы наблюдаем в «Демоне».
Увидев Тамару, Демон
На мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал ….
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук -
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
То был ли признак возрожденья?
(«Демон»)
О чувствах Тамары в поэме говорится:
Невыразимое смятенье
В ее груди; печаль, испуг,
Душа рвала свои оковы,
Огонь по жилам пробегал,
Святым захочет ли молиться -
А сердце молится ему…
(«Демон»)
При сопоставлении описания чувств, возникших между героями «Тамбовской казначейши» и «Демона» четко проступают различные концепции изображения любви – ироническая (реалистическая) и трагическая (романтическая); в «Тамбовской казначейше», в отличие от «Демона», минимальны прямые указания на чувства героев, что также указывает на их различный характер.
Гарин, привыкший шутя относиться к жизни, и любовь представляет себе как игру между мужчиной и женщиной; разворачивая мотив игры и игрока, автор создает ситуацию, в которой Гарин выигрывает свой любовный приз в карты, а также ситуацию, в которой он воображает себя спасителем (пародия на героев-рыцарей) несчастной провинциальной красотки:
— Бедняжка! — думает улан:
Такой безжизненный болван
Имеет право в этой клетке
Тебя стеречь — и я, злодей,
Не тронусь участью твоей?
(«Тамбовская казначейша»)
Демон тоже хочет спасти Тамару. Но его спасение предполагает совершенно иной уровень: клетка, из которой Демон хочет вызволить Тамару – не дом казначея, не брачные узы, связывающие Бобковского и Дуню, но жизнь.
Печально за стеной высокой
Ты не угаснешь без страстей,
Среди молитв, равно далеко
От божества и от людей…
Тебя иное ждет страданье…
…для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой…
(«Демон»)
«Благородные» намерения Гарина вызывают у читателя улыбку своим явным противоречием между формой и содержанием; но еще большую улыбку они вызывают при сопоставлении с подобными же словами и намерениями Демона.
Важно отметить и жертвы, приносимые героями на алтарь любви. Дуне любовная история грозит потерей доброго имени, Тамаре – потерей души. Демон отрекается от своей демонической сущности, Гарин не жертвует ничем.
Сила и глубина чувств Гарина и Демона проявляется в их любовных объяснениях.
Гарин:
Я здесь — на всё решился я...
Тебе я предан... ты моя!
Ни мелочные толки света,
Ничто, ничто не страшно мне;
Презренье светской болтовне –
Иль я умру от пистолета...
(«Тамбовская казначейша»)
Демон:
Меня добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.
О! только выслушай, молю,
Я раб твой,- я тебя люблю!
Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Я отрекся от старой мести…
Хочу я с небом примириться…
Хочу я веровать добру.
(«Демон»)
Слова Гарина «ни мелочные толки света,/ Ничто, ничто не страшно мне», вызывают комический эффект своим несоответствием действительности: на самом деле Гарин ничем не рискует, ведь поведение волокиты во время, когда якобы произошел случай, описанный в поэме, считалось нормой для офицера. Комический эффект усиливается, когда мы помещаем реплику штаб-ротмистра в один ряд со словами Демона, для которого любовь к Тамаре – возможность сближения с Богом и который готов отказаться даже от своей демонической природы ради любви.
Концовка «Демона», когда Тамара погибает и обретает спасение на небесах («Она страдала и любила/ И рай открылся для любви»), а он возвращается в бездну, еще более озлобленный и одинокий, иронически переосмысливается в «Тамбовской казначейше»:
Ее в охапку
Схватив, — с добычей дорогой,
Забыв расчеты, саблю, шапку,
Улан отправился домой.
Трагическое заменяется комическим; ценности смещаются и переворачиваются: женщина теперь не идеал, который ведет за собой к Богу, но вещь, нечто, что можно схватить в охапку; борьба за душу возлюбленной на небесах заменяется сражением на карточном столе. Ситуация «Демона» переворачивается и получает иное воплощение в иронической поэме «Тамбовская казначейша».
Подобная проекция «высокой драмы» в повседневный быт дает автору широкий простор для критической оценки и пересмотра реалий и принципов построения романтического произведения, возможность исследовать изменения, происходящие с ситуацией при переносе ее с романтической на реалистическую почву, посредством смеха обратить внимание читателя на моменты, важные для автора.
§ 2.2. Специфические средства выражения иронии в «Тамбовской казначейше»
Согласно В. М. Пивоеву, особенностью выражения иронии является параллельное существование двух смысловых планов47. Внешнее значение иронии, воспринимаемое вне контекста иронической установки, как правило, содержит сравнение ценностных потенциалов субъекта и объекта иронии и вывод в пользу потенциала объекта. Второй план иронии содержит вывод в пользу ценностного потенциала субъекта иронии, который, иронически осмысливая объект, преобразует ироническое эмоционально-ценностное отношение в языковую (вербальную) форму, а также кодирует второй план иронии с помощью специфических средств выражения, «знаков иронии», указывающих на ее контекст. Роль кодирующих средств, помимо указания на контекст, заключается в обосновании и демонстрации ценностного превосходства иронизирующего субъекта, разоблачении аксиологической несостоятельности объекта иронического отношения.
Рассмотрим поэму «Тамбовская казначейша» с точки зрения функционирования в ней знаков иронии, или специфических средств выражения иронии.
Паралингвистические средства: жесты и интонация. В иронической ситуации именно они несут указание на внутренний, истинный смысловой план, в то время как вербальные средства указывают на внешний план.
А) Он к Дуне молча подошел
И на лицо ее навел
Взор, отуманенный тоскою;
Потом стал длинный ус крутить,
Вздохнул, и начал говорить
Внешний смысловой план этой иронической ситуации – волнение и тоска Гарина. Однако знаки иронии, вздох Гарина и отуманенный тоскою взор, указывают на иронический контекст (Гарин – умелый соблазнитель и прекрасный психолог), через который мы выходим на внутренний смысловой план (тоска и волнение Гарина, по крайней мере, преувеличены, а может быть, и вовсе притворны).
Лингвистические средства: постоянные эпитеты, архаизмы, неологизмы, смешение стилей и др. Эти средства в свою очередь делятся на 2 подгруппы: общеязыковые и индивидуально-стилистические. Общеязыковые средства, как правило, отмечены в словаре пометой "ирон.", например, это слова вельможа, соизволить, сподобиться. Иронические и общеизвестные смыслы могут иметь отдельные компоненты многозначных слов, например, артист (ловкач). Индивидуально-стилистические средства определяются индивидуальной манерой, стилем, ситуацией общения.
А)Он прежде город был опальный,
Теперь же, право, хоть куда.
Там есть три улицы прямые,
И фонари и мостовые,
Там два трактира есть, один
Московский, а другой Берлин <…>
Короче, славный городок
Разговорные право, хоть куда, короче являются знаком иронии, который указывает нам на контекст: трех прямых улиц, наличия фонарей и мостовых недостаточно для того, чтобы город был особенным. Внутренний смысловой план заявляет, что вся прелесть города Тамбова формальна, на самом деле Тамбов – обычный провинциальный городок. Этому же служат претенциозные названия трактиров: Московский и Берлин, которые можно классифицировать как смешение стилей (высокие названия для совершенно прозаических предметов), городок, которому уменьшительно-ласкательный суффикс придает пренебрежительное значение и звучание и хоть куда, имеющее несомненную разговорную коннотацию.
Б) Зато, несносные скупцы,
Неумолимые отцы
Пришли в раздумье: сабли, шпоры
Беда для крашеных полов...
Так волновался весь Тамбов.
Внешний смысловой план утверждает важность и необходимость забот отцов, но через знаки иронии, которыми в данном случае являются сочетание слов несносные скупцы, неумолимые отцы и книжная коннотация фразы пришли в раздумье, реципиент выходит на иронический контекст (царапина на крашеном полу заслуживает меньше внимания, чем ей уделяют отцы) и на внутренний план иронии: заботы отцов мелочны и смешны.
В) Давно был дом его построен;
Хотя невзрачен, но спокоен;
Меж двух облупленных колонн
Держался кое-как балкон.
На кровле треснувшие доски
Зеленым мохом поросли;
Зато пред окнами цвели,
Четыре стриженых березки
Взамен гардин и пышных стор,
Невинной роскоши убор.
Внешний смысловой план рисует дом казначея как уединенное, спокойное место. Фраза хотя невзрачен, но спокоен, звучит иронически, потому что средства выражения иронии, а именно облупленные колонны, балкон, который держится кое-как, треснувшие доски на кровле, указывают на иронический контекст, согласно которому дом казначея являет собой зрелище жалкое и угнетающее. Внутренний смысловой план говорит, что дом казначея – дом скупца и скряги (это подтверждается последующими сведениями о доходах казначея), а не тихое прибежище мыслителя. Березки, согласно внешнему ироническому плану являющиеся признаком спокойного дома и поэтически маркированные (невинной роскоши убор), превращаются во внутреннем смысловом плане в нелепое и жалкое украшение дома.
Г) И впрямь Авдотья Николавна
Была прелакомый кусок
Идет, бывало, гордо, плавно —
Чуть тронет землю башмачок;
В Тамбове не запомнят люди
Такой высокой, полной груди:
Бела, как сахар, так нежна,
Что жилка каждая видна. <…>
А перламутровые зубки,
А голос сладкий, как мечта!
Внешний смысловой план утверждает всестороннюю красоту Авдотьи Николавны, но фраза прелакомый кусок, являющаяся в данной ситуации знаком иронии, отсылает читателя к ироническому контексту, согласно которому подобное выражение привносит в портрет героини определенную специфику, специфику сниженности, грубоватости, противоположную высокой красоте, заявленной словами чуть тронет землю башмачок; голос, сладкий, как мечта. Иронический контекст, в свою очередь, выводит читателя на внутренний смысловой план: красота Дуни – красота тела, в ней мало духовного.
Д) — Бедняжка! — думает улан:
Такой безжизненный болван
Имеет право в этой клетке
Тебя стеречь — и я, злодей,
Не тронусь участью твоей?
Внешний смысловой план утверждает искреннюю заботу улана о тяжелой участи, выпавшей на долю Дуни. Но знаки иронии бедняжка, безжизненный болван (разговорное, грубое), злодей отсылают к ироническому контексту, согласно которому улан – мужчина, преследующий прозаическую цель волокитства за казначейшей, а не рыцарь. Внутренний смысловой план указывает на обыденность и прозаичность ситуации и намерений улана.
3. Средства художественных произведений: авторские ремарки, каламбуры, цитации, аллюзии, кавычки, курсив и др.
А) Пускай слыву я старовером,
Мне всё равно — я даже рад:
Пишу Онегина размером;
Пою, друзья, на старый лад.
Прошу послушать эту сказку!
Ее нежданную развязку
Одобрите, быть может, вы
Склоненьем легким головы.
Размер Онегина – аллюзия к «Евгению Онегину» и Пушкину, знак иронии, указывающий на контекст полемики Пушкина и Булгарина о свободе творческой мысли писателя. Указанием на контекст иронии он помогает вскрыть внутренний план иронической ситуации, план, содержащий в себе идею о том, что для автора поэмы на самом деле важна свобода творчества и не важен суд читателя, тогда как внешний иронический план, напротив, заявляет о важности мнения читателя для автора.
Б) И там есть дамы — просто чудо!
Дианы строгие в чепцах,
С отказом вечным на устах.
Просто чудо! – авторская ремарка, наименование женщин Дианами – аллюзия к богине римской мифологии Диане, которая соответствует греческой Артемиде, богине целомудрия. Эти специфические средства выражения иронии через иронический контекст переводят внешний смысловой план (целомудрие женщин в мыслях и делах) во внутренний смысловой план, который говорит об их лицемерии и ханжестве. В качестве иронического контекста выступает ряд фактов, утверждающих лицемерие порядков и нравов, царивших в светском обществе того времени.
В) И потому он был игрок
(Его единственный порок).
Авторская ремарка, данная в скобках, указывает на иронический контекст (дом казначея в плачевном состоянии, государственные деньги для казначея - источник личного дохода), который выявляет несостоятельность внешнего плана иронии (азартные игры – единственный порок казначея) и подводит к внутреннему плану (у казначея немало пороков).
Г) Меж них завелся очень скоро
Немой, но внятный разговор.
Язык любви, язык чудесный,
Одной лишь юности известный,
Кому, кто раз хоть был любим,
Не стал ты языком родным?
В минуту страстного волненья
Кому хоть раз ты не помог
Близ милых уст, у милых ног?
Кого под игом принужденья,
В толпе завистливой и злой,
Не спас ты, чудный и живой?
Скажу короче: в две недели
Наш Гарин твердо мог узнать,
Когда она встает с постели,
Пьет с мужем чай, идет гулять.
Авторская ремарка «Скажу короче: в две недели/ Наш Гарин твердо мог узнать» дискредитирует внешний смысловой план, состоящий из двух аспектов: гимн любви как лирическое отступление автора; восхваление любви как чувства, которое соединяет главных героев. Иронический контекст, представляющий собой прозаичность намерений Гарина, выводит читателя во внутренний смысловой план: снижено значение всего лирического отступления автора, ведь все это можно сказать короче; снижена роль любви как характера отношений Гарина и Дуни.
Д) Он видел, как в ней сердце билось...
И вдруг — не знаю, как случилось
Ноги ее иль башмачка
Коснулся шпорой он слегка.
Авторская ремарка «не знаю, как случилось», являясь средством выражения иронии, от внешнего смыслового плана (улан коснулся башмачка казначейши случайно) переходит к ироническому контексту (читатель помнит, что все действия улана тщательно продуманы, так как перед ним стоит определенная цель – добиться любви Дуни). Внутренний смысловой план содержит в себе указание на неслучайный, закономерный характер описанного в отрывке происшествия.
Таким образом, мы видим, что специфические средства выражения иронии, с помощью которых кодируется ироническое осмысление субъекта, указывают на ценностное превосходство субъекта иронии и дискредитируют ценностный потенциал объекта иронии в поэме. Они являются средствами кодирования истинного смысла иронической ситуации (внутреннего смыслового плана) и указания на иронический контекст.
|
