Н. М. Теребихин метафизика севера
Скачать 5.4 Mb.
|
47  стратиграфии самой культуры прослеживаются три слоя, соотносимые со сферами духовного творчества, организации социума и освоения природной среды.Сходные идеи о строении культуры и классификации ее форм выдвинуты А.К. Байбуриным в разработанной им концепции «семиотического статуса»: «Всякая модель культуры содержит в себе разделение явлений окружающей человека действительности "на мир фактов и мир знаков"... В зависимости от того, какие свойства актуализируются (вещность или "знаковость"), они приобретают тот или иной семиотический статус, т. е. занимают определенное место на шкале явлений, искусственно созданных человеком. Для интересующих нас явлений он колеблется в широком диапазоне от вещей, знаковые свойства которых стремятся к нулю, до собственно знаков-вещей с наивысшим семиотическим статусом»19. Исходя из принципов организации пространства, можно построить сравнительную типологию культур. Своеобразие, например, русской культуры заключалось в том, что в ней верхняя метафизическая граница сополагалась с нижней, претворялась в ней. Неразличение верхнего и нижнего, духовного и телесного приводило к тому, что русский человек, устремленный к высотам горнего мира, обретал его в глубинах материи и плоти. Отсюда и такая важная особенность русского ума (русской философии), как его «предметность» (И.А. Ильин), «конкретный характер», «идеал-реализм» или «мистический реализм» (Н.О. Лосский). В этом выражался принципиальный дуализм русской культуры, в которой, в отличие от тернарной модели культуры западно-европейского средневековья, отсутствовал средний уровень — гуманитарный план земного человеческого устроения. По мнению Б.А. Успенского, «в славянских языческих представлениях, по-видимому, не было различения рая и ада: слово ирий (вырий), так же, как и слово рай, служит вообще обозначением потустороннего мира»20. Исследуя русскую духовную поэзию, Г.П. Федотов пришел к выводу о том, что в русской религиозности божественный и природный миры неразрывно связаны: «В духовных стихах расстояние между Творцом и твар-ным миром настолько сближено, что едва ли правильно говорить даже о творении мира там, где для народа речь идет о космогонии»21. В русской народной космогонии прослеживается «известная, не очень строгая градация в божественности высших (воздушных) и низших (земных) элементов природного мира»22. Вот эта про-низанность природного (нижнего) мира духовностью божественного (верхнего) мира и обусловила такое замечательное свойство русского типа освоения географического пространства, как его прообразовательный характер, основанный не на идее преобразования, а на идее Преображения. Природный мир — творение Божие, в нем явлен образ Творца, и потому грубое физическое вторжение в природу, по мысли русского человека, приведет к искажению этого Первообраза не только в божественной красоте природы, но и в самом преобразователе, обуреваемом грехом гордыни и самоволия. Этот пример, иллюстрирующий особенности русского способа освоения окружающей среды, показывает, что идеальный образ культурного ландшафта того или иного народа первичен по отношению к географической реальности. Он изначально укоренен в глубинах народной души, в этнических основаниях культуры и выражается в особой пространственной ментальное™, в пространственных стереотипах мысли и поведения, слова и дела. Харизматическими лидерами, точнее, духовными вождями русского народа, его светильниками и неугасимыми лампадами были люди, достигшие высот святости. 48  Религиозная идея святости была одновременно и путеводной идеей русского народа, его национальным идеалом, воплощенным в образе Святой Руси как первообразе русского культурного ландшафта. «Русский национальный идеал выражают не только наши святые, он нашел воплощение в летописях, литературе, в иконах и фресках, в церковном пении, архитектуре наших храмов, городов и весей... Святая Русь — это, с одной стороны, небесный Иерусалим, невидимый град Китеж, а с другой — Русская земля, бытие которой не зависит от государственного устройства и границ»23. Культурный ландшафт России — это земная проекция сакрального ландшафта Царства Небесного Иерусалима Нового. Об особом новоиерусалимском богословии Русской земли прекрасно написал протоиерей Лев (Лебедев): «Представление Русской земли как образа Обетованной Земли Царства Небесного, Иерусалима Нового (Откр. 21, 1—2), развитие и воплощение этого представления в зримых архитектурных образах и названиях различных мест — самая поразительная и захватывающая особенность церковно-богословского и народного сознания Руси X—XVII вв.»24.Образ-Нового Иерусалима как «строительный» прообраз культурного ландшафта Русской земли обладал амбивалентностью, соотносящейся с дуализмом русского национального характера, русской культуры. Н.О. Лосский полагал, что вообще «каждый народ как целое совмещает в себе пары противоположностей. Например, русскому народу присущи и религиозный мистицизм, и земной реализм... Особенно интересно найти ту основу, из которой у народа вырастают пары противоположных свойств так, что органическая цельность народа не разрушается. Русский мистицизм, например, имеет характер мистического реализма; в русской гносеологии этой черте мистицизма соответствует такое направление, как интуитивизм; в метафизике — конкретный характер русских философских систем и любовь к индивидуальному бытию»25. Общей основой, из которой вырастают пары противоположных свойств русского национального характера, русского мистического реализма, является святость как высший национально-религиозный идеал, «как упование на иной мир, на ценности, которые не от мира сего» (В.Н. Топоров). Идеал святости как духовной основы русской души породил два диалектически связанных феномена культуры: два типа русского человека — «скитальца и строителя» (Г.П. Федотов). Обе эти ипостаси русскости содержат в себе образ Нового Иерасулима как архетипа устройства культурного ландшафта Русской земли. Однако если «строитель» стремится к сознательному воплощению этого небесного первообраза в земных формах, к трудовому (труженическому) преобразованию (преображению) земли по образу и подобию горнего мира, то скиталец-странник уповает на уже свершившееся преображение и отправляется в путь на поиски уже «готового», «построенного», «преображенного» Царства Нового Неба и Новой Земли. Новоиерусалимская строительная идеология наиболее последовательно была претворена в русский культурный ландшафт патриархом Никоном, который небесный образ Нового Иерусалима в архитектурно-ландшафтном образе исторического Иерусалима перенес на Русь, буквально выстроил его в Русской земле. К типу русского человека-строителя относится и Петр Великий — этот культурный герой России, ее культуртрегер, возмечтавший преобразовать-перестроить Святую Русь по образу Первого — имперского — Рима. Однако для этого ему пришлось перевернуть все почвенные пласты русской культурной жизни, вывернуть их наизнанку. 4 Зак. 519 49  В глубинных основах русской строительной идеологии просвечивается некое негативное отношение к «миру сему», к земному плану бытия, приводящее к отказу от почвы, к отречению от «своего» (своими руками построенного) и надежде на «чужое» (готовое). Даже такой великий строитель, как Петр, не избежал соблазна странничества в чужие земли за получением готового культурного опыта. Все эти достоинства и недостатки, соблазны и уклонения русской строительной идеологии глубоко вскрыты В.Н. Топоровым, который дал развернутую характеристику такого типа русской «строительной» святости, как «труженичество во Христе»: «Прорыв к сфере "исторического" на Руси чаще (легче?) достигался подвигами духовного характера (вера, язык, литература, искусство, творения народного духа — от идеи крестьянского мира до надежды обретения Царства Божьего, с которым этот мир соотносится здесь и сейчас), чем деяниями, приводящими к созданию материально-экономических ценностей, производимых "хлеба насущного" ради, и конкретных социальных институций "исторического типа". Тем не менее было бы непростительной ошибкой не заметить тот путь, на котором духовное и материальное созидание не только не противоречат друг другу, но и органически, целесообразно и благодатно сочетаются одно с другим, и упустить из виду тех великих подвижников на Руси, которые вступили на этот путь, успешно подвизались на нем и до конца совершили свой подвиг, понимаемый ими как выполнение долга, осознанного и продуманного, а не как решение вдруг возникшей и потому принципиально случайной "сверхзадачи".Этих подвижников было не так уж мало, и они свидетельствуют особый тип русской святости. Многие из них, как Феодосии Печерский, Сергий Радонежский, Кирилл Белозерский и оптинские старцы, высокочтимы. И тем не менее трудно избавиться от впечатления, что в целом русское благочестие все-таки не было достаточно внимательным к этому типу святости. Многие подвижники на этом пути были забыты или полузабыты; их труженичество, оцениваемое, конечно, положительно, но, скорее, разумом, нежели сердцем, в одной среде не находило непосредственного, из глубины души идущего отклика, а в другой — даже вызывало иногда небезосновательные упреки и подозрения в слишком опасном приближении к "земному", "материальному", к сфере политики, светской власти, общественно-социальных амбиций (ср. Алексия митрополита Московского, Иосифа Волоцкого и др.). Но даже и в связи с самыми крупными и безусловными фигурами в сонме русских святых нередко предпочитают говорить не о главном, а о производном от него, подчеркивая заслуги в "патриотической", "хозяйственно-организационной" и т. п. деятельности или, напротив, об аскетичности, мистицизме, духовных дарах и т. п. Такой подход, несомненно, грозит смещением масштабов и невольным искажением главного. А главным в этом типе святости было именно труженичество во Христе, понимаемое как творческое собирание души, духовное трезвение, забота о мире, чтобы он не остался вне света Христова, христианизация жизни, быта и самого мирского человека, "ветхого" Адама. Святые этого типа — прежде всего строители, и их подвиг отличается некоей соразмерностью, "согласием" составляющих его начал и "работ", особой трезвостью, продуманностью, осмысленностью. Монастырь и мир, духовное и светское, взращивание души и христианизация политики — все это гармонично сочетается в едином целом, хотя его части никогда не сливаются воедино, оставаясь, однако, 50 предметом общих забот. Но и в одной, и в другой области святой подвизается, подражая Христу, подобно ему. В этом ряду русских святых на самых первых местах — фигуры двух преподобных, Феодосия Печерского и Сергия Радонежского»26. Однако этот тип русской святости и соответствующий ему образ освоения пространства — устройства культурного ландшафта — занимали периферийное положение в иерархии «ангельского чина» и в пространственном мирочувствовании русского народа. «Труженичество во Христе» с его ярко выраженным мироустрои-тельным пафосом представляло собой наиболее трудный («узкий») путь спасения-преображения, поскольку он пролегал по «опасной» (соблазнительной) границе, разделяющей горнее и дольнее, небесное и земное, и требовал от строителя предельной концентрации духовных сил, такой интенсивной напряженной работы по преображению тварного мира, которая по своему накалу соразмерна божественной энергии творения мироздания. Поэтому «узкий путь» строительства культурного ландшафта был уделом немногих, особо отмеченных избранников божиих. Интенсивная строительная деятельность была лишь кратким необходимым моментом остановки, оплотнения, материализации религиозно-духовного движения народа, избравшего «широкий» путь спасения, преображения мира. История строительства на Севере монастырского Святого Царства новой (северной) Фиваиды обнаруживает в русском типе освоения пространства доминирующую роль парадигмы духовного путешествия, странничества. Русский народ строил свою историю по образу и подобию Священной истории. Для него земной крестный путь Христа с его воскресением и преображением был столь же реален в своей совершенности, как и уже реально совершившееся событие воцарения Антихриста и наступления Страшного суда. Русские люди были абсолютно уверены в реальном существовании Обетованной земли — преображенного пространства Царства Небесного на земле. Поэтому смысл обретения святой Руси (земли) заключался не в ее земном строительстве, а в ее поисках-странствованиях по земле. Святое царство уже реально существует на земле в готовом, завершенном виде, и для его достижения достаточно совершить паломничество в эту Святую землю. Русская одержимость в поисках «иного царства» в зависимости от состояния души могла облекаться в разные формы — от самых низменных и примитивно-телесных до высочайших сфер духовного подвижничества. В зависимости от степени подобия образу Божию или, напротив, от степени его искажения в человеке строится и иерархия состояний русской души и соответствующих им форм (целей) поисков «иного царства». Исследуя фольклорную геологию русской души, Е.Н. Трубецкой в своей глубокой по содержанию и многозначительной по названию работе «"Иное Царство" и его искатели в русской народной сказке» устанавливает иерархическую типологию искателей и искомых ими ценностей: «В числе искателей "иного царства" есть люди низшего, высшего и среднего духовного уровня: все они оставили в сказке свои следы, выразили в ней свою особенную мечту о лучшем мире»27. Для людей низшего духовного уровня «искомое иное царство есть в общем идеал сытого довольства»28. В соответствии с максималистскими интенциями русского народного характера «иное царство» с его материальными ценностями должно быть явлено в одночасье, без всяких ожиданий и промежуточных этапов, прямо здесь и сейчас. Е.Н. Трубецкой точно и образно определяет подобное мирочувствование как 51  «воровской идеал», воплотившийся в народной социальной утопии, в феноменологии русской лени и русского бунта (воровства-разбоя). Русская лень — это весьма сложное явление, порожденное разладом между умозрительным идеалом совершенства иного царства и несовершенством падшего мира. Для русского человека «иное царство» уже дано ему в Богооткровении, в интуитивном «умном зрении», но для его достижения человеку необходимо приложить усилия по преодолению своей косности, телесности, совершить выход за пределы природной необходимости. Тут-то и возникает расхождение между замыслом человека и путями, способами воплощения этого замысла в жизнь. Русский человек, видя цель, уже зная Истину, впадает в созерцание ее небесной недостижимости, уклоняется в мечтательность о горнем идеале и его усвоении-присвоении «чудесным образом», с помощью разнообразных магических средств и заклинаний. «Крайним выражением апофеоза лени служит сказка о Емеле-дураке. Он проводит время в лежании на печи и на всякое предложение пальцем пошевельнуть для какого-либо дела неизменно отвечает: "Я ленюсь". Но ему достается волшебная щука, которая исполняет все его желания. И он пользуется ее услугами единственно для того, чтобы все делалось само собой, без всякого с его стороны труда»29. При отсутствии магических средств и способностей лентяй обретает искомые ценности нового царства путем их похищения-воровства. Воровской идеал лежит в сердцевине русского бунта, целью которого является инверсия социального пространства, переворот всего мироздания, в результате чего представители социального низа — лентяй и вор — попадают в чаемое иное царство, а бывшие небожители — хозяева иного царства — низвергаются с социальных небес на дно жизни. Карнавальная логика Смуты, неоднократно потрясавшей Русскую землю, в конце концов из социальной воровской утопии-сказки обернулась кровавой былью переворота России 1917 года: «На наших глазах осуществилась утопия бездельника и вора и мечта о царстве беглого солдата... Россия наполнилась ворами да беглыми солдатами, а дезертир успешно проходит в "наибольшие министры" и вместо царя правит царством»30. Созерцательная, мечтательная, мистически настроенная русская душа оказалась весьма уязвимой, пассивной и незащищенной перед наглым вторжением в ее святая святых тех разрушительных воровских сил русского душевного и социального «дна», которые долгое время находились под спудом самодержавной и духовной власти Царя и Церкви. Но стоило только лишь ослабить эти духовные оковы, успокоиться в созерцании откровения о России, явленного в «вещем сне», как в это сонное царство грез ворвалась воровская стихия русского бунта: «Связь между усыплением нашего народного духа и торжеством воровской утопии совершенно очевидна. Где светлые силы дремлют и грезят, там темные силы действуют и разрушают. И оттого-то современная Россия оказалась в положении человека, которого разворовали в глубоком сне»31.Однако, к счастью для России, торжество воровской утопии столь же мимолетно, как и сновидение, и близкий конец ее отмечен знаменательным сказочным образом мужика, обманутого сладкою мечтою о даровом-воровском легком хлебе и оказавшегося после буйного хмельного разгула в состоянии глубокого похмелья у разбитого корыта России. Русская сказка знает и иные, высшие формы душевного поиска иного царства. Именно они и составляют непреходящую светлую ценность русского искания последней правды, постижение которой связано с преодолением самости, жертвенно- 52 стью, не ставящей перед собой никаких низменных утилитарных целей, где сам процесс творческого поиска становится даже важнее искомого состояния. «Искателей чудесного манит сама неизвестность искомого» (Е.Н. Трубецкой) и, по формуле русской сказки, они «идут туда, не зная куда, ищут то, не зная что». Бессребрени-чество подобного исследования тайны превращает его в богомолье-паломничество, совершаемое в Святую землю за обретением там Истины и Благодати. Именно эти неземные, неотмирные ценности и составляют содержание русского пространственного менталитета, русского образа освоения пространства, который можно определить как «паломнический», «страннический». Странническая душа русского народа воплотилась в образе необъятного простора России, породила особый русский хронотоп, который существенно отличается от хронотопов других культур доминантной ролью категории пространства в построении священного космоса русской жизни. Особое место образа пространства в генезисе «русскости» нашло отражение и в языковой модели мира, прежде всего в семантике русского языка. «В этом последнем случае особенно показательным нужно считать русское слово "пространство", обладающее исключительной семантической емкостью и мифопоэтической выразительностью. Его внутренняя форма (*pro-stor) апеллирует к таким смыслам, как "вперед", "вширь", "вовне", "открытость", "воля"»32. Российский простор — это наиболее полное выражение всех свойств характера русского народа, его пространственной (страннической) души, устремляющейся на поиски царства, которое «не от мира сего». Внешнюю безграничность русского пространства «можно рассматривать как внутренний, духовный факт в русской судьбе. Это — география русской души»33. Развивая мысль Н.А. Бердяева об особой роли пространственности в исторических судьбах русского народа, его религиозно-национальной идеи, В.Н. Топоров следующим образом определил «конгениальность» русской истории и души, времени и пространства. Русская «история в этой ситуации оказывается сродни (независимо от того, что причина и что следствие) душе, а душа — истории. И обе вместе они своим составом и своей сутью соотносятся с "русским" пространством и "русским" временем, с их разрывами, с их лишенными связей участками твердой земли, с их "несплошностью" и "несквозностью", аморфностью, страдательностью, экстенсивностью, слабой заполненностью людьми и событиями, медленной и непоследовательной "окультуренностью", неустроенностью и бесприютностью, с их отчуждающей холодностью и, если продумать до должной глубины, порождаемым ими чувством тоски или страха, в котором первородное и природное не всегда отделено от вторичного, "созданного", "культурного"»34. На органичную слитность, недифференцированность русского культурного и природного ландшафтов, их структурное (душевное) родство указывал в свое время выдающийся русский историк В.О. Ключевский, который, исследуя восприятие России иностранцами, писал: «Крестьянские поселки по Волге и во многих других местах Европейской России доселе своей примитивностью, отсутствием простейших житейских удобств производят, особенно на путешественника с Запада, впечатление временных, случайных стоянок кочевников, не нынче-завтра собирающихся бросить свои едва насиженные места, чтобы передвинуться на новые. В этом сказались продолжительная переселенческая бродячесть прежних времен и хронические пожары — обстоятельства, которые из поколения в поколение воспитывали 53 пренебрежительное равнодушие к домашнему благоустройству, к удобствам в житейской обстановке»35. Европейский культурно-природный ландшафт поражает русского путешественника, сопричастного тягучему, вязкому однообразию родной русской равнины, своей предельной расчлененностью, отчетливой выделенностью культурного из природного: «Все, что он видит вокруг себя на Западе, настойчиво навязывает ему впечатление границы, предела, точной определенности, строгой отчетливости и ежеминутного, повсеместного присутствия человека с внушительными признаками его упорного и продолжительного труда. Внимание путника непрерывно занято, крайне возбуждено. Он припоминает однообразие родного тульского или орловского вида ранней весной: он видит ровные пустынные поля, которые как будто горбятся на горизонте, подобно морю, с редкими перелесками и черной дорогой по окраине — и эта картина провожает его с севера на юг из губернии в губернию, точно одно и то же место движется вместе с ним сотни верст. Все отличается мягкостью, неуловимостью очертаний, нечувствительностью переходов, скромностью, даже робостью тонов и красок, все оставляет неопределенное, спокойно-неясное впечатление. Жилья не видно на обширных пространствах, никакого звука не слышно кругом — и наблюдателем овладевает жуткое чувство невозмутимого покоя, беспробудного сна и пустынности, одиночества, располагающее к беспредметному унылому раздумью без ясной, отчетливой мысли»36. |
Похожие:
 | Тарасенко В. В. Метафизика фрактала Метафизика задания категории Разработка проекта закона яо «О внесении изменений в Закон Ярославской области “О выборах в органы государственной власти Ярославской... | | Программа дисциплины Метафизика и теология для направлений 033000. 62 «Культурология» Программа предназначена для преподавателей, ведущих данную дисциплину, учебных ассистентов и студентов направлений 033000. 62 «Культурология»... |
 | 1 «Ключевые проблемы истории Европейского Севера России» Фгос впо и ооп вуза посредством развития кругозора будущего магистра в сфере регионального компонента исторического образования,... | | «Вологда культурная столица Русского севера» «Вологда – культурная столица Русского севера» обзорная экскурсия по городу с осмотром основных достопримечательностей города |
| «Что такое метафизика? От Аристотеля до Хайдеггера» Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования | | Планы семинарских занятий для первого цикла обучения Утверждены на... Аристотель. Метафизика. – Кн. I // Аристотель. Соч в 4 т. – Т. – М.: Мысль, 1975 (Философское наследие). – С. 65-93 |
| Тема: ? Этап 1 «Расшифруй» Протяжённость равнины с севера на юг | | Р. А. Нуруллин метафизика виртуальности Э. в программе широко освещаются основы теории государственных и муниципальных финансов: их место в экономики России, структура финансовой... |
| Александр Дугин Метафизика Благой Вести «Дмитровский опытный завод алюминиевой и комбинированной ленты» (далее именуемое – Общество) и разработано в соответствии с Гражданским... | | Объектом исследования являются коренные малочисленные народы Севера... Объектом исследования являются коренные малочисленные народы Севера – ненцы Тазовского района Ямало-Ненецкого автономного округа... |
| Роман Доля Заповеди исцеления. Метафизика перемен Романа Доли. Автор предлагает читателю ключи к пониманию и дешифровке древних эзотерических текстов, духовных направлений и различных... | | Метафизика креативности Работа может быть полезной для исследователей креативной проблематики, для интересующихся проблемами творчества, для студентов и... |
| Краснодарский край расположен в пределах Северо-Западного Кавказа.... Краснодарский край расположен в пределах Северо-Западного Кавказа. Протяжённость с севера на юг составляет около 400 км, с запада... | | Краснодарский край расположен в пределах Северо-Западного Кавказа.... Краснодарский край расположен в пределах Северо-Западного Кавказа. Протяжённость с севера на юг составляет около 400 км, с запада... |
| I. Общие положения «Содействие в организации самозанятости безработных граждан из числа коренных малочисленных народов Севера автономного округа» | | Лекарственные растения крайнего севера и их влияние на организм человека Разработка методов государственного регулирования процессов рождаемости, смертности, брачности и разводимости |
