«ИДЕИ ПРИДУМЫВАЮТСЯ...» :
ИЗ ОПЫТА ПОСТРОЙКИ КАЦКОЙ ЭТНИЧЕСКОЙ ОБЩНОСТИ
НА РУБЕЖЕ XX-XXI вв.
В начале 1990-х гг., когда в одночасье рухнул Советский Союз, миллионами брызг от его падения разлетелись по Руси-матушке большие и малые проекты, в каждом из которых его авторам виделся именно тот путь, по которому должно было бы идти Отечество дальше. Все чего-то возрождали, но мало кто строил, все чего-то кричали, но мало кто слушал, все чего-то доказывали, но правду мало кто видел, и в этом невообразимом хаосе и разброде умов оказалась похороненной не одна блестящая идея...
Прямым следствием тех событий и явились этнокультурные процессы, происходящие сейчас в бассейне небольшой (57 км. длиной) речки Кадки на крайнем западе Ярославской области. То, что этим процессам на сегодняшний день полтора десятка лет, дает надежду на то, что они уже далеко не «прожекты».
А началось все с того, что в 1992 г. общественность деревни Мартынова приступила к изданию собственной газеты «Кацкая летопись». Событие, скажем прямо, достаточно заурядное для тех лет, в буквальном смысле захлебнувшихся в водовороте новоиспечённой прессы, если бы не два обстоятельства: газета выходила в деревне и готовилась к печати силами исключительно деревенских людей и называлась она не «Мартыновская», например, и не безлико «Крестьянская», «Сельская» (были и такие предложения), а «Кацкая».
Наверное, то было знаком свыше определить ареалом бытования издания именно речной бассейн, который, как оказалось, однажды уже был объединен: с 1461 г. известна волость Кадка, а с 1575 г. - Кацкий стан. По счастью, екатерининская административная реформа 1777 г. кацкое единство не разрушила, включив бассейн реки целиком в Мышкинский уезд, и лишь советские власти в 1929 г. намеренно резали по живому, распределив Кадку между Некоузским, Мышкинским и Угличским районами (ныне муниципальными районами), стараясь тем самым искусственно разрушить естественно сложившуюся людскую общность.
Но, оказалось, административный произвол бессилен перед множеством бытовых, хозяйственных и, самое главное, кровных связей, как капиллярная система, пронизавших все населенное течение реки Кадки с верховьев до устья. Поначалу удивительно, а потом и радостно-ожидаемо было, приехав в какую-нибудь кацкую «тмутаракань» обнаружить, что Темняткиных там хорошо знают, и более того отыскать себе шестиюродную тетю или семиюродную сестру...
Обновив и подпитав эти старые связи, газета (а теперь это журнал) «Кацкая летопись» активно приступила и, до сей поры, осуществляет формирование единой общекацкой традиции - в этом-то и заключается ее основное для Кацкой земли предназначение.
Когда и при каких обстоятельствах появилось слово, называющее жителей бассейна реки Кадки - кацкари - теперь уже и не скажешь. К сожалению, момент его рождения не был в свое время зафиксирован; видимо, его все-таки ввела в оборот «Кацкая летопись», но теперь всем кажется, что оно было всегда - настолько легко и прочно привилось, что в мгновение ока стало самоназванием. Когда через восемь лет после выхода первого номера «Кацкая летопись» в Кацком стане работала экспедиция студентов Санкт-Петербургского государственного университета, то кацкарями себя назвала вся без исключения опрошенная молодежь, многие из жителей среднего возраста и, что наиболее удивительно, две трети стариков и старух, которые лет десять до того и знать-то не ведали, кто они такие. Оставшаяся треть стариков разделилась пополам: одни слова «кацкарь» не знали, другие отвечали: «Ну какие же мы кацкари? Кацкари жили до нас!»
Легкость, с которой этнонимы «волость Кадка», «Кацкий стан», «кацкари» прошагали по бассейну реки Кадки, удивительна, но объяснима. Естественно, тут сказали свое слово экономические и родственные связи, общая агроклиматическая среда и тесно связанные с ней способы хозяйствования и быт. Но не меньшую роль сыграла общая фольклорная традиция, объединявшая жителей кацких поречин издревле: практически всюду по Кадке рассказывали мифы о начале реки, о Белой Корове, Чугрее, Палучате и некоторые другие. Не хватало лишь слова, чтобы назвать это единство. И вот оно наконец-то появилось, разлетелось мгновенно и, подспудно ожидаемое всеми, без натуги прижилось.
В селе Ордине так рассказали, почему они кацкари: «Да приехал Темняткин на велосипеде и рассказал нам об этом!» Кроме Темняткина, кстати, в Ордино наведывалось (да и сейчас наведывается) и районное начальство, которое иных обращений не знало, как «уважаемые жители ординского куста» или «уважаемые жители ординской зоны». Приятнее всё-таки осознавать себя кацкарем, нежели жителем «куста» или, тем более, «зоны».
Так или иначе, но местное родиноведение получило этнографическую окраску, и это было не произволом родиноведов, а социальным заказом местного мыслящего общества. Главной интригой и издания газеты-журнала «Кацкая летопись», и преподавания кацковедения, введенного в Мартыновской, Ординской и Рождественской школах, и ежегодных Кацких краеведческих чтений, и в конечном итоге Этнографического музея кацкарей стало осознание себя как малой этнической общности русского народа. Собирались малейшие черты быта, хозяйствования, говора, фольклора, изучались, сопоставлялись с общерусской традицией и пропагандировались по всему бассейну реки Кадки как общекацкие.
...Народы рождаются долго: сначала обособляются конвиксии и консорции; затем, если повезет, они перерастают в малые этнические группы, отличительной особенностью которых являются наличие самоназвания и четкое противопоставление себя остальным представителям своей же народности. В Кацком стане противопоставление родилось, как кажется, раньше самоназвания, ибо кто из кацкарей не слышал, бывало, сказанное с обидой: «Што я заволосной што ли какой, што ты мне не веришь?!» Причем в противопоставлении «кацкарь-заволосной» слово «заволосной» явно с негативым оттенком: не такой, как у нас принято, непонятный, незнаемый - не кацкарь, в общем.
Еще один выразительный пример. Идут по Мартынову туристы - люди по кацким понятиям «заволосные»; идут и удивляются деревенским курицам - какие же они все разные: белые, черные, красные, рябые...
- Какой же они у Вас породы, бабушка? - кричат, завидя у крыльца Павлу Васильевну Годину.
Та, выпрямившись и сверкнув глазами, громкогласно ответила:
- А курицы у нас наши, кацкие!
- На каком языке говорят кацкари? - такой вопрос жителям бассейна реки Кадки задавали питерские студенты, провоцируя на неизменный ответ:
- На кацком!
...Языковые процессы, протекающие сейчас в Кадке, настолько интересны и самобытны, что достойны отдельного доклада или даже целой книжицы. А если коротко, то изначально кацкари говорили по-русски, при этом, как и все сельские жители, наряду с общепринятыми литературными словами употребляя и местные - диалектные. Причем, опять-таки, как и все диалектоносители, в большинстве своем совершенно не понимая грани между стандартным и узколокальным языками - то есть кацкарь, например, мог произнести «бабочка», а мог и «полётавка», и сам Бог, наверное, не смог бы предположить, какое именно из этих двух слов вылетит из уст кацкаря в следующий момент.
Ситуация изменилась в начале 1990-х, когда различия между городскими жизненными ценностями и традиционной сельской культурой превратились в пропасть. По сути, в русском народе возникли два больших субэтноса - сельчане и горожане, ментальность которых настолько разошлась, что первые совершенно потеряли ориентацию в новых городских веяниях, а последние даже перестали интересоваться деревенскими реалиями. Разницу между языками города и деревни уже стало невозможно не заметить даже непрофессионалу. «Не знаю, чому толькё в школе учат, - жаловалась на городского внука баба Нюша Алексеева. - Ведь понятныем языком говорю: «Сбегай в тын да сошкни грязно погрузнее!», а он нечево не мустит: куда бежать, чово сорвать...»
Современная деревня конкурировать с городом, естественно, не может, и перед её жителями встала нелёгкая задача, подавив свою самобытность, подстраиваться под городские стандарты. Если взять языковую сферу, то 1990 е можно считать началом агонии русских диалектов, ибо нарождающиеся с этого времени новые поколения сельчан не воспринимают даже основ родного говора.
Но в Кацком стане уже выходила газета «Кацкая летопись», уже сложилась группа людей, которым попросту стало жаль язык уходящей деревни. В газете появилась новая, быстро ставшая популярной, рубрика «Великий могучий кацкий язык».
Собирание кацких диалектных слов превратилось в увлекательнейшее занятие, которому предалось без преувеличения всё население Кацкого стана. Словарные статьи печатались в «Кацкой летописи», живо, а подчас и бурно, обсуждались, редактировались и дополнялись местным населением - то бишь,
говоря языком науки, самими диалектоносителями. Бывало, еще ото сна не отойдёшь, бредешь на работу в полудреме, а соседка напротив, Царствие ей Небесное, Зоя Николаевна Бутусова уже кричит: «Сергеи, ведь я для тебя ночью ишшо онно кацкоё слово припомнила - «подъябуриха»!» Уезжаешь подальше от Мартынова, куда-нибудь под Подольцы, а там: «Что ж ты на букву «п» «пагатью» не напечатал - исконное кацкоё слово!»
Так вполушутку - вполусерьез общими усилиями удалось собрать около двух тысяч диалектных слов. Некоторые из них, скажу прямо, известны в других местах Ярославии, некоторые - и за ее пределами, но для нас, кацкарей, все они кацкие независимо от ареала бытования, ибо мы старались максимально зафиксировать языковую ситуацию именно бассейна Кадки, сослужив тем самым, кстати говоря, хорошую службу специалистам-диалектологам.
Однако, собирание диалектных слов само по себе еще не диво - этим у нас целые институты занимаются. Мы задумались о дальнейшем применении собранного материала, и тут кроме создания картотеки отечественная традиция ничего подсказать не смогла. Куда более эффективное применение говорам, даже в тех местах, где они в живой речи не используются, нашли практичные иностранцы. Так, в Уэльсе, например, давно, в том числе и в быту, перешли на литературный английский язык, но родной диалект изучают в школе, сдают по нему экзамены и устраивают дни уэльского диалекта - прямо как в наших школах дни иностранного языка.
Нечто похожее, кажется, складывается и в Кацком стане. Кацкий диалект активно применяется в работе Этнографического музея кацкарей, причем даже названия солидных семинаров удается озвучить по-кацки: «Приочорёд да сберёганьё музёйныех укопов» - «Учет и хранение музейных фондов». Огромную отдачу даёт использование говора в художественной самодеятельности: спектакли на диалекте, по-кацки они называются «коменничанья», вот уже второй десяток лет идут в наших клубах с переаншлагом. В школах кацкая речь преподается в Рождествене в 7-м классе и в Мартынове с 5-го по 6-ой. Кстати, преподавание кацкой речи помимо большой роли в становлении этносамоосознания кацкарей (она очевидна) оказалось полезным с профессионально-практичной точки зрения: дети стали писать грамотнее... по-русски. А впрочем, удивляться нечему: во всем школьном многогодичном курсе русского языка понятию «диалект» стандартная программа отводит лишь один час в шестом классе! При таком подходе к делу не только ученики - учителя толком не осознают всей прелести и значения такой громады деревенской жизни как диалект.
А впрочем, диалект - это мой любимый конек, но пора вернуться к студентам Санкт-Петербургского государственного университета, задававшим в ноябре 2001 г. кацкарям вопрос, на каком языке они говорят. Обескураженные ответами, они вынуждены были сделать вывод, который и нас-то, кацкарей, удивил:
«Наиболее убежденные сторонники кацкого языка склонны видеть кацкизмы во вполне обычных словах русского литературного языка, а также в любых отклонениях от нормы: разговорных, просторечных, детских словах и конструкциях. Для них практически любое слово является словом кацкого языка, и они убеждены, что говорят на кацком языке. В этом смысле, вероятно, можно говорить о кацком языке как социолингвистической реальности».
От себя добавлю, что кацкий язык - это, конечно же, миф. Но ключевая особенность мифа в том, что в него верят, а вера - это огромная сила...
Так шаг за шагом, ни от кого не завися и ни под кого не подстраиваясь, по принципу «А Васька слушает да ест» (удивительно, сколько же на белом свете советчиков!) кацкари выстраивают ни много, ни мало - собственную этнокультурную общность.
И вот парадокс: эти самые этнические процессы, казалось бы, сугубо внутренние, кацкие, оказались весьма притягательными и для некацкарей -заволосныех то бишь. На первый взгляд странно, но журнал «Кацкая летопись», который за пятнадцать лет своего существования ничего некацкого не напечатал, выписывают и во Владивостоке. А расположенный в деревне Мартынове Этнографический музей кацкарей в прошлом году посетило свыше четырнадцати тысяч москвичей, которым просто экспозиции мало, которым еще и экскурсию на кацком диалекте веди.
В чем же дело? Чем так привлекателен, как это назвали все те же питерские студенты, «феномен кацкарства»?
Ответ напрашивается сам собой: современный Кацкий стан притягателен как раз этнопроцессами, которые сейчас в нем протекают. Кацкари, похоже, единственные из русских (или одни из немногих) в целой стране, кто эту самую свою этничность поставили во главу угла, причем, не играя в нее, а живя в ней.
Ущербность нашей многострадальной России, как кажется, как раз в том, что ей так и не довелось побыть национальным государством. Зародившись империей, она под названиями «Московское государство», «Российская империя», «Советский Союз», до самых последних времен империей и оставалась. И если все прочие европейские империи в свое время на национальные государства распались, своими национальными исключительностями натешились и теперь, успокоенные, безбоязненно интегрируются в Евросоюз, то Российская Федерация и в современную постиндустриальную эпоху все еще ищет свою собственную национальную идею...
И вследствие имперности своей русские - одна из немногих (а порой кажется, что и единственная) наций, представители которой в большинстве своем ни песню национальную не споют, ни танец национальный не станцуют, ни тем более в национальный костюм не облачаться. Все это подавляющему числу наших соотечественников ни к чему, но сердце-то просит, душе-то хочется, чтобы был в мире уголок (пусть такой маленький, как Кацкий стан), где бы все родное-кровное-исконное сохранялось и жило бы в своей заповедности.
Когда экскурсоводы Музея кацкарей, показывая сенную корзину - берькюн - говорят: «А знаете, если вдруг у вас заквохчет курица, то вы возьмите этот берькюн, переверните и клуху-то под него и посадите. А сверху одеялом накройте, чтоб не наполохал кто», - экскурсанты слушают так, что звенит тишина, словно у всех у них в городских квартирах курятники, в которых вдруг разом заквохтали куры и их срочно надо чем-то укрыть - успеть бы только домой засветло воротиться...
Это ностальгия. Это щемящее чувство того, чего в жизни никогда не было да, верно, никогда уже не будет. Это то, что большая наша имперская русская культура на современном этапе дать не может, но чем щедро делится нарождающаяся кацкая, крестьянская по своей сути, литература и этнотрадиция.
«Идеи придумываются. Но зато, какими крепкими они потом становятся», - это слова Дмитрия Сергеевича Лихачева. Какая же это все-таки тяжеленная работа - выдумывание идей!
...Если приехать в северное наше (не кацкое - ярославское) село Кукобой, то можно увидеть стоящие друг за другом в ряд изумительной красоты церковь, памятник Ленину и ... избушку Бабы-Яги. Дело в том, что сельчане решили связать свое будущее не с православным храмом и не с заветами Ильича, а именно с Бабой-Ягой, раскручивая ее в местный бренд. А у туристов есть выбор с чего начать к чему придти: «храм - Ленин - Баба-Яга» или «Баба-Яга - Ленин - храм». Инстинктивно как-то, движимый шестым чувством, начинаешь с Бабы-Яги, чтобы, в конце концов, придти к храму и ... жалеешь, ибо храм оказывается самым слабым звеном в этой цепи.
Сменив экскурсовода, священник (молодой батюшка) говорил о том, что селу такой большой храм ни к чему, что его всё равно не восстановить, что и село-то лет через двадцать исчезнет, да и с Россией неизвестно что станется ... От таких речей поневоле убежишь хоть к самой Бабе-Яге.
Однако, откуда же у нас, даже у православных священников, столько пессимизма? Чем же подвели нас наши идеи и идеалы?
В Угличском педучилище нам, помнится, говорили: «Если круглому отличнику каждый день внушать, что он дурак, через полгода он скатится на двойки!» Если изо дня в день, из года в год размышлять о судьбе невинно убиенного царевича Дмитрия, то в итоге и самому жить не захочется. В истории российской много людей предостойнейших, но превозносятся и пропагандируются почему-то те, чей жизненный путь невозможно повторить, а то и повторять-то не к чему.
То же и с литературой. Вы думаете, былина об Илье Муромце учит детей быть храбрыми и сильными, горячо любить свою Родину? Она с малых лет внушает, что можно «тридцать лет и три года» ничего не делать, ожидая мифического счастья.
Письменная кацкая литература и историография как раз развиваются в наши дни, и это в первую очередь связано с выходом журнала «Кацкая летопись». У нас, стоящих у истоков этого процесса, есть уникальная возможность сформировать его будущее лицо. Иными словами, что и как мы сейчас напишем, так и будет.
Каковы же они, пропагандируемые нами кацкие национальные герои?
Их много. Апраксинский помещик П. П. Батурин, например, который в своем имении устроил передовое по тем временам хозяйство, имел библиотеку в пять тысяч томов, половина которых на иностранных языках, но и слабость имел, однако: мог морду, пардон, в два счета набить! Николо-Топорский священник Иоанн Голиков, который помимо исполнения своих прямых богослужебных обязанностей еще и каменные печатки изготовлял, и книги писал, и даже метрики в стихах составлять умудрялся. Мартыновский крестьянин Оксен Липатов, который все умел, да только выговаривать буквы «р» и «л» так и не научился. Скрывая свой недостаток, так строил свою речь, что слов с этими буквами не использовал вовсе...
Так, как жили они - и можно, и должно.
Кстати, замечая и отмечая подобный оптимизм нашей кацкой культуры, заволосные читатели «Кацкой летописи» иной раз пеняют: уместно ли в столь трудное время быть жизнерадостными - разве кацкари не перенесли в свое время столько бед и испытаний, сколько вынес и весь наш народ, разве вы не замечаете погибель сельской России.
Знаем. Замечаем. И пишем в разумных пределах, ибо хорошо рассуждать о гибели русской деревни, сидя в благоустроенной городской квартире, а если ты среди этого разорения живёшь?
Слезы не должны превращаться в плач, прошлое не должно довлеть над будущим, а мертвые, сколь бы великими они ни были, не должны затенять ныне живущих людей. Таковы нехитрые правила, по которым мы создаем идеи и идеалы, как показала практика, нужные, и для кацкарей, и для заволосных.
|
