Архипелаг гулаг в литературе и действительности
Скачать 0.68 Mb.
|
2) ТАТАРСКИЙ МУЛЛА И ЧИСТЫЙ ВОЗДУХВарлам Шаламов. Из «Колымских рассказов»Ж  ара в тюремной камере была такая, что не было видно ни одной мухи. Огромные окна с железными решётками были распахнуты настежь, но это не давало облегчения — раскалённый асфальт двора посылал вверх горячие воздушные волны, и в камере было даже прохладней, чем на улице. Вся одежда была сброшена, и сотня голых тел, пышущих тяжёлым влажным жаром, ворочалась, истекая потом, на полу — на нарах было слишком жарко. На комендантские поверки арестанты выстраивались в одних кальсонах, по часу торчали в уборных на оправке, бесконечно обливаясь холодной водой из умывальника. Но это помогало ненадолго. Поднарники сделались вдруг обладателями лучших мест. Надо было готовиться в места «далёких таборив», и острили, по-тюремному мрачно, что после пытки выпариванием их ждёт пытка вымораживанием. Татарский мулла, следственный арестант по знаменитому делу «Большой Татарии», о котором мы знали гораздо раньше того дня, когда об этом намекнули газеты, крепкий шестидесятилетний сангвиник, с мощной грудью, поросшей седыми волосами, с живым взглядом тёмных круглых глаз, говорил, беспрерывно вытирая мокрой тряпочкой лысый лоснящийся череп: — Только бы не расстреляли. А дадут десять лет — чепуха. Тому этот срок страшен, кто собирается жить до сорока лет. А я собираюсь жить до восьмидесяти. Мулла взбегал на пятый этаж без одышки, возвращаясь с прогулки. — Если дадут больше десяти, — продолжал он раздумывать, — то в тюрьме я проживу ещё лет двадцать. А если в лагере, — мулла помолчал, — на чистом воздухе, то — десять. Я вспомнил этого бодрого и умного муллу сегодня, когда перечитывал «Записки из Мёртвого дома». Мулла знал, что такое «чистый воздух». Морозов и Фигнер пробыли в Шлиссельбургской крепости при строжайшем тюремном режиме по двадцать лет и вышли вполне трудоспособными людьми. Фигнер нашла силы для дальнейшей активной работы в революции, затем написала десятитомные воспоминания о перенесённых ужасах, а Морозов написал ряд известных научных работ и женился по любви на какой-то гимназистке. В лагере для того, чтобы здоровый молодой человек, начав свою карьеру в золотом забое на чистом зимнем воздухе, превратился в доходягу, нужен срок по меньшей мере от двадцати до тридцати дней при шестнадцатичасовом рабочем дне, без выходных, при систематическом голоде, рваной одежде и ночёвке в шестидесятиградусный мороз в дырявой брезентовой палатке, побоях десятников, старост и блатарей, конвоя. Эти сроки многократно проверены. Бригады, начинающие золотой сезон и носящие имена своих бригадиров, не сохраняют к концу сезона ни одного человека из тех, кто этот сезон начал, кроме самого бригадира, дневального бригады и кого-либо ещё из личных друзей бригадира. Остальной состав бригады меняется за лето несколько раз. Золотой забой беспрерывно выбрасывает отходы производства в больницы, в так называемые оздоровительные команды, в инвалидные городки и на братские кладбища. Золотой сезон начинается пятнадцатого мая и кончается пятнадцатого сентября — четыре месяца. О зимней же работе и говорить не приходится. К лету основные забойные бригады формируются из новых людей, ещё здесь не зимовавших. Арестанты, получившие срок, рвались из тюрьмы в лагерь. Там — работа, здоровый деревенский воздух, досрочные освобождения, переписка, посылки от родных, денежные заработки. Человек всегда верит в лучшее. У щели дверей теплушки, в которой нас везли на Дальний Восток, день и ночь толкались пассажиры-этапники, упоенно вдыхая прохладный, пропитанный запахом полевых цветов тихий вечерний воздух, приведённый в движение ходом поезда. Этот воздух был не похож на спёртый, пахнущий карболкой и человеческим потом воздух тюремной камеры, ставшей ненавистной за много месяцев следствия. В этих камерах оставляли воспоминания о поруганной и растоптанной чести, воспоминания, которые хотелось забыть. По простоте душевной люди представляли следственную тюрьму самым жестоким переживанием, так круто перевернувшим их жизнь. Именно арест был для них самым сильным нравственным потрясением. Теперь, вырвавшись из тюрьмы, они подсознательно хотели верить в свободу, пусть относительную, но всё же свободу, жизнь без проклятых решёток, без унизительных и оскорбительных допросов. Начиналась новая жизнь без того напряжения воли, которое требовалось всегда для допроса во время следствия. Они чувствовали глубокое облегчение от сознания того, что всё уже решено бесповоротно, приговор получен, не нужно думать, что именно отвечать следователю, не нужно волноваться за родных, не нужно строить планов жизни, не нужно бороться за кусок хлеба — они уже в чужой воле, уже ничего нельзя изменить, никуда нельзя повернуть с этого блестящего железнодорожного пути, медленно, но неуклонно ведущего их на Север. Поезд шёл навстречу зиме. Каждая ночь была холоднее прежней, жирные зелёные листья тополей здесь были уже тронуты светлой желтизной. Солнце уже не было таким жарким и ярким, как будто его золотую силу впитали, всосали в себя листья клёнов, тополей, берёз, осин. Листья сами сверкали теперь солнечным светом. А бледное, малокровное солнце не нагревало даже вагона, большую часть дня прячась за тёплые сизые тучки, ещё не пахнущие снегом. Но и до снега было недалеко. Пересылка — ещё один маршрут к Северу. Приморская бухта их встретила небольшой метелью. Снег ещё не ложился — ветер сметал его с промороженных жёлтых обрывов в ямы с мутной, грязной водой. Сетка метели была прозрачна. Снегопад был редок и похож на рыболовную сеть из белых ниток, накинутую на город. Над морем снег вовсе не был виден — тёмно-зелёные гривастые волны медленно набегали на позеленелый скользкий камень. Пароход стал на рейде и сверху казался игрушечным, и, даже когда на катере их подвезли к самому борту и они один за другим взбирались на палубу, чтобы сразу разойтись и исчезнуть в горловинах трюмов, пароход был неожиданно маленьким, слишком много воды окружало его. Через пять суток их выгрузили на суровом и мрачном таёжном берегу, и автомашины развезли их по тем местам, где им предстояло жить — и выжить. Здоровый деревенский воздух они оставили за морем. Здесь их окружал напитанный испарениями болот, разреженный воздух тайги. Сопки были покрыты болотным покровом, и только лысины безлесных сопок сверкали голым известняком, отполированным бурями и ветрами. Нога тонула в топком мхе, и редко за летний день ноги были сухими. Зимой всё леденело. И горы, и реки, и болота зимой казались каким-то одним существом, зловещим и недружелюбным. Летом воздух был слишком тяжёл для сердечников, зимой невыносим. В большие морозы люди прерывисто дышали. Никто здесь не бегал бегом, разве только самые молодые, и то не бегом, а как-то вприпрыжку. Тучи комаров облепляли лицо — без сетки было нельзя сделать шага. А на работе сетка душила, мешала дышать. Поднять же её было нельзя из-за комаров. Работали тогда по шестнадцать часов, и нормы были рассчитаны на шестнадцать часов. Если считать, что подъём, завтрак и развод на работу, и ходьба на место её занимают полтора часа минимум, обед — час и ужин вместе со сбором ко сну полтора часа, то на сон после тяжёлой физической работы на воздухе оставалось всего четыре часа. Человек засыпал в ту самую минуту, когда переставал двигаться, умудрялся спать на ходу или стоя. Недостаток сна отнимал больше силы, чем голод. Невыполнение нормы грозило штрафным пайком — триста граммов хлеба в день и без баланды. С первой иллюзией было покончено быстро. Это — иллюзия работы, того самого труда, о котором на воротах всех лагерных отделений находится предписанная лагерным уставом надпись: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Лагерь же мог прививать и прививал только ненависть и отвращение к труду. Раз в месяц лагерный почтальон увозил накопившуюся почту в цензуру. Письма с материка и на материк шли по полгода, если вообще шли. Посылки выдавались только тем, кто выполняет норму, остальные подвергались конфискации. Всё это не носило характера произвола, отнюдь. Об этом читались приказы, в особо важных случаях заставляли всех поголовно расписываться. Это не было дикой фантазией какого-то дегенерата начальника, это был приказ высшего начальства. Но даже если кем-либо посылки и получались, — можно было пообещать какому-нибудь воспитателю половину, а половину всё же получить, — то нести такую посылку было некуда. В бараке давно ждали блатные, чтобы отнять на глазах у всех и поделиться со своими Ванечками и Сенечками. Посылку надо было или сразу съесть, или продать. Покупателей было сколько угодно — десятники, начальники, врачи. Был и третий, самый распространённый выход. Многие отдавали хранить посылки своим знакомым по лагерю или тюрьме, работавшим на каких-либо должностях и работах, где можно было запереть и спрятать. Или давали кому-либо из вольнонаёмных. И в том и в другом случае всегда был риск — никто не верил в добросовестность хозяев, — но это была единственная возможность спасти полученное. Денег не платили вовсе. Ни копейки. Платили только лучшим бригадам, и то пустяки, которые не могли дать им серьёзной помощи. Во многих бригадаx бригадиры делали так: выработку бригады записывали на два-три человека, давая им перевыполненный процент, за что полагалась денежная премия. На остальные двадцать-тридцать человек в бригаде полагался штрафной паёк. Это было остроумным решением. Если бы на всех заработок был поделён поровну, никто не получил бы ни копейки. А тут получали два-три человека, выбираемые совсем случайно, часто даже без участия бригадира в составлении ведомости. Bсе знали, что нормы невыполнимы, что заработка нет и не будет, и всё же за десятником ходили, интересовались выработкой, бежали встречать кассира, ходили в контору за справками. Что это такое? Есть ли это желание обязательно выдать себя за работягу, поднять свою репутацию в глазах начальства, или это просто какое-то психическое paccтройство на фоне упадка питания? Послeднее болee верно. Светлая, чистая, тёплая следственная тюрьма, которую так недавно и так бесконечно давно они покинули, всем, неукоснительно всем казалась отсюда лучшим местом на земле. Все тюремные обиды были забыты, и все с увлечением вспоминали, как они слушали лекции настоящих учёных и рассказы бывалых людей, как они читали книги, как они спали и ели досыта, ходили в чудесную баню, как получали они передачи от родственников, как они чувствовали, что семья вот здесь, рядом, за двойными железными воротами, как они говорили свободно, о чём хотели (в лагере за это полагался дополнительный срок заключения), не боясь ни шпионов, ни надзирателей. Следственная тюрьма казалась им свободнее и роднее родного дома, и не один говорил, размечтавшись на больничной койке, хотя оставалось жить немного: «Я бы хотел, конечно, повидать семью, уехать отсюда. Но ещё больше мне хотелось бы попасть в камеру следственной тюрьмы — там было ещё лучше и интересней, чем дома. И я рассказал бы теперь всем новичкам, что такое чистый воздух». Если ко всему этому прибавить чуть не поголовную цингу, выраставшую, как во времена Беринга, в грозную опасную эпидемию, уносившую тысячи жизней; дизентерию, ибо ели что попало, стремясь только наполнить ноющий желудок, собирая кухонные остатки с мусорных куч, густо покрытых мухами; пеллагру — эту болезнь бедняков, истощение, после которого кожа на ладонях и стопах слезала с человека, как перчатка, а по всему телу шелушилась крупным круглым лепестком, похожим на дактилоскопические оттиски, и, наконец, знаменитую алиментарную дистрофию — болезнь голодных, которую только после ленинградской блокады стали называть своим настоящим именем. До того времени она носила разные названия: РФИ — таинственные буквы в диагнозах историй болезни, переводимые как резкое физическое истощение, или, чаще, полиавитаминоз, чудное латинское название, говорящее о недостатке нескольких витаминов в организме человека и успокаивающее врачей, нашедших удобную и законную латинскую формулу для обозначения одного и того же — голода. Если вспомнить неотапливаемые, сырые бараки, где во всех щелях изнутри намерзал толстый лёд, будто какая-то огромная стеариновая свеча оплыла в углу барака... Плохая одежда и голодный паёк, отморожения, а отморожение — это ведь мученье навек, если даже не прибегать к ампутациям. Если представить, сколько при этом должно было появиться и появилось гриппа, воспаления лёгких, всяческих простуд и туберкулёза в болотистых этих горах, губительных для сердечника. Если вспомнить эпидемии саморубов-членовредителей. Если принять во внимание и огромную моральную подавленность, и безнадёжность, то легко увидеть, насколько чистый воздух был опаснее для здоровья человека, чем тюрьма. Поэтому нет нужды полемизировать с Достоевским насчёт преимущества «работы» на каторге по сравнению с тюремным бездельем и достоинствами «чистого воздуха». Время Достоевского было другим временем, и каторга тогдашняя ещё не дошла до тех высот, о которых здесь рассказано. Об этом заранее трудно составить верное представление, ибо всё тамошнее слишком необычайно, невероятно, и бедный человеческий мозг просто не в силах представить в конкретных образах тамошнюю жизнь, о которой смутное, неуверенное понятие имел наш тюремный знакомый — татарский мулла. (03.2006 сайт «Иду на урок истории») |
Похожие:
 | Жизнь и творчество А. И. Солжениц Литературные чтения (отрывки из произведений писателя: «Один день Ивана Денисовича», «Архипелаг гулаг», «Матренин двор», Раковый... |  | Урока Тема урока Содержание урока Развитие понятия о художественной литературе как образном отражении действительности |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... ... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Повторение изученного в 5классе, знакомство с учебником литературы, дать представление о художественной литературе как особой форме... |
| Польши и поляков никогда не была главной темой творчества Александра... Советском Союзом. Не менее интересным является отношение самих поляков к А. Солженицыну, который в 70-ые годы был кумиром и примером... | | Методические указания Содержание Многообразие реальных конкретных ситуаций, характеризующих объекты действительности. Основные типы ситуаций, составляющих предметную... |
| Реферат по истории на тему «гулаг» Вот в истории появился и еще один «революционный» парадокс, превративший город Свободный в лагерь заключенных. 3 | | Реферат по итоговой аттестации по литературе «Преемственность литературных... Эта подчеркнутая соотнесенность с идеалом и вместе с тем резкое отступление от реальных жизненных пропорций, присущих явлению, придает... |
| Когда Господь Кришна появился во Вриндаване, там появилось множество... Говорится о двадцать одном демоне, но в действительности Кришна убил их намного больше. Почти каждый | | Программа дисциплины «Теория и история русской литературы» для направления:... С учетом особого статуса литературы в истории русской культуры особое внимание уделяется отражению в литературе общественно-политических... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Гулаг и расправлялись с ними со звериной жестокостью. О судьбе репрессированных, о строительстве «мертвой дороги» читатели узнают... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Таким образом, нарушение меры в понимании человеком красоты, прекрасного привело к острой проблеме XXI века всеобщей «гламуризации»... |
| Рабочая программа по литературе для 9 класса Настоящая программа по литературе в 9 классе составлена на основе федерального компонента государственного стандарта основного общего... | | Реферат: Культурные особенности японцев Японский архипелаг принял нынешние очертания 10 000 лет назад. Последующие 8 000 лет длилась эра Йомон, когда жили первобытные охотники-собиратели.... |
| Рабочая программа по литературе для 6 класса Программы основного общего образования по литературе, авторской Программы по литературе В. Я. Коровиной и др. (М.: Просвещение, 2012)... | | Рабочая учебная программа по литературе Класс 5-9 Разработчики: Войтекайтене... Примерной программы по литературе, обеспечивает выполнение требований федерального компонента Государственного стандарта основного... |
