Программа «Государственная поддержка интеграции высшего образования и фундаментальной науки на 1997-2000 годы»
Скачать 4.19 Mb.
|
| Глава 2. ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ Кочевое скотоводство Основные черты экстенсивного скотоводческого хозяйства мало изменились с течением времени. В жестких экологических условиях пастбищных экосистем были выработаны специфические способы адаптации к природной среде, которые подверглись лишь некоторым изменениям на протяжении столетий. Специальные исследования по сопоставлению экономики древних, средневековых и более поздних кочевников показывают, что видовой состав стад и процентное соотношение различных видов, протяженность и маршруты перекочевок во многом детерминированы структурой и продуктивностью ландшафта. Это прослеживается при сравнении средневекового населения и жителей недавнего прошлого Северной Каракалпакии, древних сарматов и калмыков этапа нового времени, ранних и поздних кочевников Казахстана, населения Тувы I тыс. н.э. и ХЕХ – начала XX в., кочевников Южного Приуралья и Калмыкии в различные эпохи, монголов периода империи и современности [Цалкин 1966; 1968; Вайнштейн 1972; Хазанов 1972; Таиров 1993: 15–16; Динесман, Бодц 1992; Акбулатов 1998; Шишлина 2000; и др.]. По этой причине представляется возможным привлекать исто-рико-статистические и этнографические данные по номадам нового и частично новейшего времени для реконструкции экономических, демографических, социально-политических структур и процессов у кочевников, проживавших на данной территории в эпохи древности и средневековья [Хазанов 1972; 1975а; Шилов 1975; Железчиков 1980; Khazanov 1984/1994; Гаврилюк 1989; Косарев 1989; 1991; Gribb 1991; Barfield 1992; Таиров 1993; Тортика и др. 1994; Иванов, Васильев 1995; Шишлина 1997; 2000; и др.]. Наиболее общие сведения о скотоводческой экономике хуннского общества содержатся в первых строках 110-й главы «Ши цзи» [65] [Ледай 1958: 3]. Перевод этого фрагмента вызвал значительные разногласия среди исследователей. Н.Я. Бичурин перевел его так: «Из домашнего скота более содержат лошадей, крупный и мелкий рогатый скот; частью разводят верблюдов, ослов, лошаков и лошадей лучших пород» [Бичурин 1950а: 39–40]. Н.В. Кюнер предлагает данный фрагмент перевести несколько иначе: «большинство их скота – лошади, коровы и бараны. Что касается их необычного скота, то [он состоит из] верблюдов, ослов, мулов и отличных коней» [1961: 308]. В переводе B.C. Таскина этот отрывок выглядит так: «Из домашнего скота у них больше всего лошадей, крупного и мелкого рогатого скота, а из редкого скота – верблюдов, ослов, мулов, калров, тоту и таны» [Материалы 1968: 34]. В интерпретации де Грота tcamipoe следует переводить как мулов, a momy как лошадей. Термин таны де Грот не переводит [de Groot 1921: 3]. B.C. Таскин посвятил специальную статью, посвященную разбору названий трех последних животных [Таскин 1968: 29–30]. По его мнению, слово ка/nip скорее всего обозначало «лошак», то есть помесь лошади с ослом. Термин тоту, по всей видимости, обозначал «пони», древнетюркское слово таны – «кулан». Таким образом, из рассмотренного фрагмента летописи следует, что хунну вели традиционный образ существования для кочевников-скотоводов. Состав стада был классическим для кочевников-скотоводов евразийских степей и включал все пять основных видов разводимых номадами животных: лошадей, овец, коз, верблюдов и крупный рогатый скот (буряты, например, называли данное явление табан хушуу мал, т.е. «скот пяти видов» [Батуева 1992: 15]). Помимо этого у хунну имелись и другие виды разводимых животных. Из всех видов домашнего скота лошадь имела для кочевников наиважнейшее экономическое и военное значение. Не случайно именно там, где получило распространение так называемое «всад-ничество» (в Евразии и Северной Африке; причем для афроазиатского номадизма роль лошади выполнял верблюд), кочевники играли важную роль в военной и политической истории доин-дустриальных цивилизаций [Jettmar 1966: Iff; Хазанов 1975: 7; Першиц 1976: 289; 1994: 154-155, 161-163; Khazanov 1990: 6ff; и др.]. Н.Э. Масанов отмечает и другие положительные качества лошади: рефлекс стадности, способность к тебеневке, подвижность, [66] сила и выносливость, способность терморегуляции, самовыпаса, необязательность ночлега итд. В то же время он фиксирует ряд черт, осложнявших расширенное использование лошади в скотоводческом хозяйстве: необходимость большого числа пастбищ и частых перекочевок, замедленный цикл воспроизводства (сезонность размножения, беременность 48–50 недель, поздний возраст полового (5–6 лет) и физического (6–7 лет) созревания, низкий (всего до 30%) процент выжеребки, избирательность в воде и кормах и пр. [1995а: 67-68]. Исследования палеофаунистических останков показывают, что хуннские лошади (Equus caballus) по своим экстерьерным свойствам близки к лошадям монгольского типа. Высота в холке тех и других равнялась 136–144 см [Гаррут, Юрьев 1959: 81–82]. Монгольские лошади были небольшого роста, неприхотливы, выносливы и хорошо адаптировались в местных суровых природно-климатических условиях. Лошадь использовалась для верховой езды, перевозки грузов, а у бурят – дополнительно в работе на сенокосе. Важную роль выполняла лошадь при пастьбе скота зимой. В случае образования снежного покрова лошадей пускали на пастбище первыми, чтобы они своими копытами разбили плотный покров и добрались до травы (тебеневка). По этой причине для нормального выпаса овец и крупного рогатого скота соотношение лошадиювцы в стаде должно быть не менее чем 1:6. В целом лошадь играла важнейшее место в хозяйственной и культурной жизни номадов, что нашло отражение в фольклоре и обрядовой жизни. Не случайно богатство монголов, бурят, как и других кочевых народов, определялось количеством у них лошадей [МКК 13: 2–7, 105-113; Крюков НА. 1895: 80-83; 1896: 89; Мурзаев 1952:46-48; Батуева 1986: 10-11; 1992: 17-20; Ситнянский 1998: 129; и др.], а в глазах цивилизованных жителей городов и оседлых селений мифологизированный образ воинственного кочевника ассоциировался со свирепым кентавром: наполовину человеком – наполовину лошадью. Некоторые дополнительные данные можно получить, основываясь на информации о скотоводстве в Забайкалье. Известно, что бурятская лошадь относилась к лошади монгольского типа. В Забайкалье лошадь использовалась для работы с 4 лет при средней продолжительности жизни около 25 лет. Лошадь могла перевозить груз весом 200–400 кг, под седлом проскакать 50 верст без отдыха, а некоторые – до 120 верст за день [МКК 13: 2–7; НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 2400: 19-22; Крюков НА. 1896: 89]. [67] Можно предположить, что хуннская элита использовала кроме обычных для номадов Центральной Азии лошадей монгольского типа знаменитых среднеазиатских скакунов «с кровавым потом» (например, ахалтекинцев). Во всяком случае, на драпировке из 6-го кургана из Ноин-Улы изображены породистые скакуны, отличные по своим экстерьерным признакам от мелких приземистых монгольских лошадок [Руденко 1962: табл. LXIII]. Крупный рогатый скот хунну также относился к монгольскому типу. Об этом свидетельствуют измерения остеологических материалов из коллекций Иволгинского городища [Гаррут, Юрьев 1959: 81]. Его высота в холке была около ПО см, вес около 340–380 кг. ЮД. Талько-Грынцевич, определяя остеологические коллекции из могильника Ильмовая падь, предположил, что это помесь домашнего быка (Bos taurus) с яком (Poephagus grunnienis L.) [1899: 15]. Сопоставляя эти данные с информацией о современных животных Монголии и Бурятии, нетрудно заметить их сходство. В целом крупный рогатый скот более поздних номадов Забайкалья был хорошо приспособлен к суровым местным условиям. Однако он давал гораздо меньше молока, чем при стойловом содержании животных, и отличался меньшим весом, а также хуже переносил перекочевки на длинные расстояния, чем овцы и козы. Для него характерна весьма низкая скорость передвижения, неэкономное освоение пастбищ, слабо выраженные рефлексы тебеневки и стадности. Для крупного рогатого скота характерен замедленный цикл воспроизводства (беременность 9 месяцев, рождаемость до 75 телят на 100 маток) [РГИА, ф. 1265, оп. 12, д. 104а: 100 об.-101 об.; МКК 13: 7-9, 113-124; Крюков Н.А. 1895: 80-82; Мурзаев 1952:44-46; Балков 1962; Миронов 1962; Бонитировка 1995; Батуева 1986: 10; Масанов 1995а: 71; Тайшин, Лхасаранов 1997; и др.]. На хуннских памятниках также встречались останки овец (Ovis aries) [Талько-Грынцевич 1899: 15; 1902: 22; Коновалов 1976: 43, 47, 52, 55, 57, 59, 61, 77, 92, 209; Данилов 1990: 11-12]. Овцы не требовали особенного ухода, достаточно быстро воспроизводились, легче, чем другие породы, переносили бескормицу. В отличие от других видов скота они более неприхотливы к пастбищным условиям. Из более чем 600 видов растений, произрастающих в аридных зонах Северного полушария, овцы поедают до 570, тогда как лошади – около 80, а крупный рогатый скот – лишь 55 разновидностей трав [Тайшин, Лхасаранов 1997: 14]. Овцы способны пастись на подножном корме круглый год, пить грязную воду с повышенной минерализацией, а зимой обходиться [68] без воды, поедая снег, легче переносят перекочевки, чем крупный рогатый скот, меньше теряют веса и способны к быстрой нажировке. Овцы являлись для кочевников источником основной молочной и мясной пищи. Баранина считалась по своим вкусовым и питательным качествам лучшим мясом. Из овечьей кожи изготавливался основной ассортимент одежды, а из шерсти катался незаменимый для номадов войлок [РГИА, ф. 1265, оп. 12, д. 104а: 100; МКК 13: 11-12, 128-133; Крюков НА. 1896: 97; Эггеннберг 1927; Мурзаев 1952: 44–46; Балков 1962; Миронов 1962; Бонитировка 1995; Линховоин 1972: 7–8; Тумунов 1988: 79–80; Тайшин, Лхасаранов 1997; и др.]. < Овцы ягнились обычно в апреле или в мае (беременность 5 месяцев). Чтобы это не происходило ранее, скотоводы применяли методы контроля за случкой животных (использование специальных передников, мешочков, щитов из бересты и пр.). Плодовитость овец составляла примерно 105 ягнят на 100 маток. Чтобы приплод был обеспечен достаточным количеством молока и свежей травы, случка овец производилась в январе-феврале [Линховоин 1972: 8; Бонитировка 1995: 5; Тайшин, Лхасаранов 1997: 65-68]. После зимних голодовок овцы гораздо быстрее восстанавливали свой вес и за лето прибавляли почти 40% массы [Тайшин, Лхасаранов 1997: 38–39]. Средняя масса монгольских и аборигенных бурятских баранов равнялась 55–65, а овец 40–50 кг [Бонитировка 1995: 5, 8; Тайшин, Лхасаранов 1997: 21–23, 42]. Чистый выход мяса с одной головы равнялся 25–30 кг [Крюков НА. 1896: 97; 1896а: 120]. Кроме мяса, овцы являлись источником шерсти. Овец стригли, как правило, один раз в год, в конце весны – начале лета. Буряты настригали с одной овцы 2,5 фунта шерсти [Крюков НА. 1896а: 120; Линховоин 1972: 7, 44]. Хунну также разводили коз (Сага hircus). Их кости встречаются в могильниках Забайкалья. В Ильмовой пади, например, их около 40% – самая представительная коллекция из всех видов жертвенных животных [Коновалов 1976:208]. Однако, скорее всего, по аналогии с другими кочевниками Центральной Азии можно предположить, что коз у бурят (как и у других номадов Центральной Азии и Сибири) было в целом немного (5–10% от общего поголовья стада). Их разведение считалось менее престижным, чем содержание в стаде овец. На этот счет у бурят существовала даже специальная пословица: «Ядапан хун ямаа бариха» («коз держит неимущий») [Батуева 1992: 16]. [69] Кости верблюда (Camelus bactrianus) встречаются на хуннских памятниках в Забайкалье достаточно редко. Они были обнаружены, в частности, на Иволгинском городище [Гаррут, Юрьев 1959: 80–81; Давыдова 1995: 47]. Находки костей верблюда известны и в Ноин-Уле в Монголии [Руденко 1962: 197], а также подтверждены древнекитайскими письменными источниками [Лидай 1958: 3; Бичурин 1950а: 39–40; Кюнер 1961: 308; Материалы 1968: 34]. Среди главных достоинств верблюда следует отметить его способность длительное время (до 10 суток) обходиться без воды и пищи, а также умение пить воду с высокой степенью минерализации и поедать виды растительности, непригодные для скармливания другим видам домашних животных. Не менее важными достоинствами верблюда являлись его мощная сила, высокая скорость передвижения (что обусловило его стратегическое значение для североафриканских номадов), большая масса (до 200 кг чистого мяса и около 100 кг сала), длительный лактационный период (до 16 месяцев) и пр. В частности, в прошлом веке у бурят верблюдов содержали главным образом в богатых хозяйствах. Они использовались для перевозки грузов. Под вьюком верблюд способен перевезти до 300 кг, а в санях – до 500 кг со скоростью 7–8 км/ч. Правда, по сравнению с лошадью или волом верблюд более придирчив к дороге (он неустойчив на гололедице или в грязи). Через три часа дороги ему нужно давать время отдохнуть. Для верблюдов также характерно отсутствие рефлекса тебеневки, необходимость больших площадей выпаса, плохое перенесение холодов и сырости, замедленный цикл воспроизводства (половая зрелость 3–4 года, низкая фертильность самок – примерно раз в 2–3 года, длительный период беременности (более года), низкая рождаемость – 35–45 верблюжат на 100 маток. В Забайкалье мясо и молоко верблюдов в пищу не использовались [РГИА, ф. 1265, оп. 12, д. 104а: 101 об.-102; МКК 13: 10-11, 124-127; Линховоин 1972: 7-8; Хёфлинг 1986: 58–65; Батуета 1992: 22; Масанов 1995а: 70–71; и др.]. Наконец, необходимо упомянуть еще об одном виде домашних животных – собаке – постоянном помощнике и спутнике человека начиная с глубокой древности. Коллекции костей собак (Canis domesticus; по определению В.Е. Гаррута и К.Б. Юрьева – Canis familiaris) из могильника Ильмовая падь были определены Ю.Д. Талько-Грынцевичем. Он предположил, что собаки хунну Забайкалья были близки к современным монгольским собакам [1899: 14]. [70] Как же соотносились между собой различные виды скота в дроцентном отношении? Относительно хунну у нас таких сведений нет, но мы с полным основанием можем воспользоваться этнографическими параллелями с более поздним временем. Самым ценным видом скота считались лошади, но наиболее многочисленными в стаде в процентном соотношении были овцы [НАРБ, ф. 2, оп. 1, д. 1612:45; ф. 129, оп. 1, д. 42: 7 об.-8; д. 129:1-2; д. 217:2-3; д. 342: 2; д. 2110: 7 об.; д. 3275:13 об.; д. 3291: 12 об., 13; д. 2355: 140, 142 об.; д. 3462: 23; д. 3945: 164-164 об., 184, 191 об.; ф.131, оп. 1, д. 98: 10 об.–11; Д. 488: 234; ф. 267, оп. 1, д. 3: 76, 76 об., д. 6: 96 об., 118 об.; ф. 427, оп. 1, д. 50: 212; МКК 13: 12-15; Майский 1921; Певцов 1951; Krader 1963:309–317; Хазанов 1975; Шилов 1975:9–14; Массой 1976: 38, 45; Khazanov 1984/1994; Gribb 1991: 28-36; Батуева 1986: 8–9; 1992; 1999; Динесман, Балд 1992: 175–196; Тортика и др. 1994; Иванов, Васильев 1995; Масанов 1995а; Шишлина 1997; 2000; и мн. др.]. Овцы, в целом, занимали 50–60%. Примерно 15–20% стада составляли лошади и крупный рогатый скот. Оставшаяся часть приходилась на коз и верблюдов, которых в структуре стада было меньше всего. Численность номадов Какова была численность номадов в Хуннской империи? Основываясь на данных о количестве воинов у хунну, можно приблизительно рассчитать численность населения империи в целом. Методика, традиционно применяемая в кочевниковедении, очень проста. Не без оснований считается, что количество воинов примерно соответствует общей численности взрослых мужчин (у хунну: «все возмужавшие, которые в состоянии натянуть лук, становятся конными латниками» [Лидай 1958: 3; Бичурин 1950а: 40; Материалы 1968: 34]). Намио Эгами [Egami 1963; см. также: Тас-кин 1968: 41–44] тщательно проанализировал многочисленные данные, содержащиеся в китайских исторических хрониках, о соотношении общей численности кочевников с количеством воинов и пришел к выводу, что это соотношение 5:1. Из летописей [Лидай 1958: 294; Бичурин 1950а: 128; Материалы 1973: 84] дополнительно известно, что после распада империи у южных хунну в 90 г. н.э. было 34 000 семей, 237 300 человек и 50 179 воинов (соотношение 4,7:1). Экстраполируя эти данные на время расцвета Хуннской державы, можно рассчитать максимальную численность населения степной империи в годы царствования Модэ: [71] 300 000 х 5 = 1 500 000 человек. Такого мнения о численности хунну придерживаются многие исследователи [de Groot 1921: 53; Таскин 1973: 5–6; Крюков и др. 1983: 113; Гумилев 1989; Кляшторный, Султанов 1992: 61; и др.]. Насколько правильны подобные расчеты? Исследования по теоретической и сравнительной демографии показывают, что определение доли взрослых мужчин в 1/5 часть от общей численности населения для кочевников вполне правдоподобно [см., например: Пирожков 1976: 64, 134–135; ср. МНР 1986: 25]. Другое дело, в какой степени точны сведения древних летописцев. Китайцы имели солидную для своего времени статистику, но едва ли китайские лазутчики могли дать реальную информацию о блуждающих «в поисках воды и травы» номадах, «отрезанных горными долинами и укрытых песчаной пустыней». Оценки имеют приблизительный характер. Знаменитый Чжунхан Юэ говорил, что численность номадов была меньше населения одной ханьской области [Лидай 1958: 30; Бичурин 1950а: 57; Материалы 1968: 45], но в то же время другой источник (цзянь 48 «Хань шу») свидетельствует, что количество кочевников было сопоставимо по величине с населением крупного китайского округа [см.: Loewe 1974: 80–81]. Теоретически также можно допустить, что «сто тысяч» для китайцев в данном случае означало не реальное число, а понятие, близкое по смыслу (но не по содержанию!) русскому тьма (нечто вроде «очень, очень много») [Гумилев 1960: 60–61]. Возможно, что «триста тысяч» обозначает три раза по «очень, очень много», т.е. отражает административно-территориальное деление Хуннской империи на центр, левое и правое крылья. Иррациональный характер значения числа «триста тысяч» отмечался и другими авторами [Кляшторный, Султанов 1992: 340]. В то же самое время Л.Н. Гумилев не без оснований считал данные Сыма Цяня стандартным преувеличением китайских хроник. Он основывался на том, что население Монголии даже в середине XX в. было вдвое меньше расчетного [1960: 79]. Действительно, к 1918 г. (более репрезентативному для сопоставления с хунну) население Монголии составляло около 650 000 человек [МНР 1986:25]. Даже в XX столетии численность скотоводов осталась примерно на таком же уровне, хотя в целом население Монголии возросло за счет урабани-зационных процессов почти в три раза [Марковска 1972: 290; Батнасан 1978: 69; МНР 1986: 23, 28]. По этой причине более надежны расчеты численности населения кочевых обществ на основе определения продуктивности пастбищных ресурсов и вычисление на основе этого вероятного поголовья [72] стад животных и численности скотоводов. Подобная методика основана на моделировании энергетических процессов в экосистемах, определении вероятной численности диких и домашних животных, а также людей на основе первичной биопродукции аридных пастбищ. Поскольку человек является одним из компонентов экосистемы, людей может быть столько, сколько их способно прокормиться за счет имеющихся в экосистеме ресурсов. Следовательно, численность кочевников прямо опосредована количеством разводимых животных. В свою очередь, численность домашних животных зависит от объемов пастбищных ресурсов. Нарушение равновесия экосистемы (например, чрезмерное стравливание пастбищ) ведет к кризису. Экосистема автоматически стремится восстановить оптимальное соотношение между трофическими уровнями. В сложившейся ситуации (если нет возможности откочевать на другие территории) животным не хватает кормов, они гибнут от истощения и голода, хуже переносят зимние холода. Это сразу же отражается на численности самих номадов, их благосостоянии и политической системе. Со временем баланс между продуктивностью пастбищ, поголовьем животных и количеством людей, кочевавших на данной территории, восстанавливается. В отечественном кочевниковедении одним из первых попытался использовать данные экологии для определения численности населения Б.Ф. Железчиков, применив их к истории сарматов Южного Приуралья и Заволжья [1984]. Однако в его расчеты вкралась досадная ошибка [Халдеев 1987], он не учел несколько важных обстоятельств: наличие в экосистеме помимо домашних еще и диких копытных животных, обязательное деление пастбищ на зимние и летние, неодинаковое количество кормов, съедаемых разными видами домашних животных, характер питания самих скотоводов и пр. В настоящее время появились более совершенные методики, которые учитывают эти и другие факторы [Гаврилюк 1989: 17–24; 1999: 113–129; Тортика и др. 1994; Иванов, Васильев 1995:53, 57, 60-61; и др.]. Авторы данных разработок совершенно справедливо отмечают, что кочевники никогда не эксплуатировали всю территорию разом. Они поочередно переходили со своими стадами в соответствии с годовым хозяйственным циклом. Еще китайский евнух Чжунхан Юэ отметил эту особенность экономики хунну: «скот же питается травой и пьет воду, переходя в зависимости от сезона с места на место» (выделено мной. – Н.К.) [Лидай 1958: 31; Материалы 1968: 46]. Особенно важным в этой оценке, с моей точки зрения, [73] представляется то, что Чжунхан Юэ определенно указывает на существование у хунну упорядоченной системы маршрутов сезонных перекочевок. В кочевниковедении принято выделять несколько различных моделей кочевания (кочевая, полукочевая, полуоседлая и т.п.), а также несколько типов сезонного передвижения номадов (меридиональный, радиально-круговой, широтный, эллипсоидный и пр.). Данные по монголам конца прошлого и первой половины нынешнего века позволяют глубже раскрыть этот аспект проблемы. У современных монголов нет единственной схемы перекочевок. Одни номады, как, например на Ононе, уходят на зиму в тихие предгорные долины или даже в горы, а летом спускаются в широкие плодородные долины рек. Скотоводы Гобийского Алтая, наоборот, летом кочуют со своими стадами на горных пастбищах, а зимой перемещаются в предгорья. В целом в Халха-Монголии известно не менее десятка различных вариантов моделей сезонного кочевания. Основная часть монголов кочует со скотом в среднем 2–4 раза в год. Однако количество перекочевок и радиус кочевания существенно разнятся в зависимости от продуктивности пастбищ. В плодородных хангайских степях номады кочуют в пределах 2– 15 км. В гобийских полупустынных районах радиус намного больше – от 50 до 70 км. Самые большие перекочевки – в пределах 100–200 км – совершают монголы Убур-хангайского и Баян-хон-горского аймаков. Количество перекочевок в этих аймаках может достигать 50 и даже более [Мурзаев 1952: 48–49; Грайворонский 1979: 136; Динесман, Бодц 1992: 193-194]. Интересно также сопоставить эти сведения с соответствующими данными по Забайкалью. Буряты предпочитали устраивать летники поближе к источникам водопоя, тогда как зимние пастбища выбирали в местах покосов, по возможности защищенных от ветров (в распадках, у подножий сопок и гор), а также там, где оставалось много ветоши [РГИА, ф. 821, оп. 8, д. 1242: 12]. В середине XIX в. хоринские буряты перекочевывали от двух до четырех раз в год. Деревянные юрты составляли примерно четвертую часть от общего их количества. Но общее число оседлых жителей также было невелико: 308 человек из 38 тысяч населения Хоринского ведомства. Кударинские и баргузинские буряты войлочных юрт уже не имели, жили летом в деревянных юртах, а зимой в домах русского типа. Перекочевки они совершали всего два раза в год с зимников на летники и обратно. Селенгинские буряты, которые были расселены, кстати, в местах наибольшей концентрации археологических [74] памятников хунну, кочевали, как правило, четыре раза в год, совершая сезонные перекочевки между пастбищами. Количество войлочных и деревянных юрт у селенгинских бурят было одинаковым [Кудрявцев 1954: 190–192]. Только значительные природные катаклизмы (снегопады, засухи) могли привести к нарушениям сложившихся маршрутов перекочевок и крупных миграций в пределах нескольких сотен километров [НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 452: 1-2, 10-11; д. 512: 45, 46, 49; Д. 575: 1; д. 574: 1, 14-14 об.; д. 575, д. 1-4 об.; МКК 13: 66; Мурзаев 1952: 49; Зиманов 1958: 32; Шахматов 1964: 31–33; и др.]. В то же время необходимо иметь в виду, что границы Хуннской державы не были постоянными на протяжении 250 лет существования степной империи. Крупные политические события периодически нарушали сложившиеся модели кочевания. Вытеснение номадов из Ордоса при Цинь Шихуанди (215 г. до н.э.), а затем снова при ханьском императоре У-ди в конце II в. до н.э., привело к массовым переселениям номадов на север за пустыню Гоби и необходимости пересмотреть устоявшиеся в Халха-Монголии ареалы кочевания хуннских племен. Еще один серьезный период нарушений традиционных систем кочевок связан с гражданской войной 60–36 гг. до н.э. Сформировалось несколько различных враждующих между собой группировок, из числа которых выжили две наиболее мощные, возглавляемые братьями Чжичжи и Хуханье. Первоначально противостояние между ними осуществлялось по оси «север» – «юг», позже переместилось в плоскость «запад» – «восток». Последнее крупное нарушение традиционных систем кочевания связано с распадом Хуннской державы в 48 г. на «северную» и «южную» конфедерации. В связи с этим все производимые ниже расчеты справедливы только в отношении стабильной экологической, хозяйственной и политической ситуации в обществе хунну, когда номады имели достаточно устойчивые маршруты передвижения и стабильные, закрепленные традицией сезонные пастбища. Представляется очевидным, что наиболее важными для годового выпаса скота были именно зимние пастбища. Нельзя не согласиться с точкой зрения, что именно зимние пастбища лимитировали в конечном счете общее количество поголовья домашнего скота [Гаврилюк 1989: 18; Тортика и др. 1994: 52–53]. Поскольку Для степей Монголии характерны бесснежные зимы, практически все ее пастбищные территории были потенциально пригодны для организации зимовок. Тем не менее, как показывает практика, [75] площадь зимних пастбищ занимала 30–50% от всех имеющихся ресурсов. Формула емкости (или нагрузки) пастбищ, рассчитанная специалистами по животноводству, выглядит следующим образом: Н = У : (Ц х К), где Н – продуктивность пастбищ, У – урожайность корма, Д – период использования пастбищ (зимний сезон условно длится 90 дней), К – потребность животных в кормах (в кг или кормовых единицах). Урожайность различных участков монгольских степей колеблется в зависимости от природно-климатических зон и от времени года от 0,6–2 ц/га в пустынях до 9–20 ц/га в долинах рек. Средняя урожайность колеблется в пределах 2,5–3,5 ц/га [Цэрэндулам 1975; Динесман, Болд 1992: 172; Dugarjav, Galbaatar'2000: 241]. Однако необходимо иметь в виду два важных обстоятельства: во-первых, величина (У) не должна была равняться 100%, так как стравливание всей травы вело к дигрессии пастбищ (в современном кочевом скотоводстве в Монголии коэффициент использования травяного покрова принимается за 0,5; для древности и средневековья, видимо, следует принять величину 0,3 [Динесман, Болд 1992: 209]); во-вторых, продуктивность пастбищ в осенний период была примерно на 30% меньше, чем в летнее время года, а в весеннее и зимнее время составляла 35–38% от валового урожая трав [Динесман, Болд 1992: 198–199]. Примем условную величину отчуждаемого травостоя с зимних пастбищ при нагрузке на пастбища в 30% за 1 ц/га. Также известно, что питательная ценность одного килограмма зимних трав (ветоши) равняется примерно 0,32 кг условных кормовых единиц (1 к.е. = 2500 ккал энергии) [Виноградов 1986; пит. по: Тайшин, Лхасаранов 1997: 77]. Воспользуемся этими данными и рассчитаем величину (У): 1 ц/га х 0,32 = 32 кг к.е./га. Величина (Д) условно принимается за 90 дней – продолжительность зимнего сезона. Величина (К) известна по исследованиям в области животноводства. Суточная потребность в кормах одной овцы оценивается в 0,91 к.е. (4–5 кг сухой массы). Кормовая потребность одной головы крупного рогатого скота равняется 4,7, а лошади – 6,1 от условной головы овцы [Динесман, Болд 1992: 198; Тайшин, Лхасаранов 1997: 75]. [76] Для удобства расчетов имеет смысл привести все эти данные к единому знаменателю. АА. Тортика, В.К. Михеев и Р.И. Кортиев проделали большую работу по систематизации ряда сведений о количестве разных видов животных, приходящихся на одно хозяйство в различных номадах Евразии (хунну, тангуты, монголы разных эпох, калмыки, казахи, киргизы, тувинцы, каракалпаки). Основываясь на этих данных, они предложили ввести некий условный эквивалент в 36 условных овец на одного человека [1994: 54–56]. Эти выводы перекликаются с аналогичными расчетами других исследователей [Семенюк 1958: 72; Толыбеков 1959: 131; 1971: 158; Руденко 1961; Потапов 1975: 20; Хазанов 1975: 164–165; Марков 1976: 152, 157, 190; Радченко 1983: 145-146; Косарев 1984: 136; Масанов 1995а: 202–204]. Рассчитаем теперь по формуле из работы А.А. Тортики, В.К. Михеева и Р.И. Кортиева вероятное количество населения хунну, кочевавшего на территории Западного Забайкалья. Формула численности кочевого населения основана на приведенной выше формуле определения нагрузки на пастбища, используемой в современном сельском хозяйстве и выглядит следующим образом: Числтш = (К с X У X П зим): (К X Д); Числтах = Ктах X (Кс X У X Пзим) : (К X Д). Кроме уже известных переменных (У – урожайность в килограммах кормовых единицах сухой массы на 1 га (32 кг к.е./га), К – суточная потребность в кормах (0,91 к.е.), Д – количество зимних дней – 90), здесь введены новые величины: Пзим – площадь зимних пастбищ, Кс – коэффициент поправки на социальное расслоение, Ктах – коэффициент максимального изъятия корма. Площадь зимников обычно составляет 30–50% от общей площади территории пастбищ. Численность сельскохозяйственных угодий в Монголии оценивается по разным источникам от 120 до 140 млн га [Цэрэндулам 1975; МНР 1986: 223; Динесман, Бодд 1992: 172; Tser-endash 2000:141; и др.]. Учитывая, что часть пастбищ в современности используется под сенокосы или под земледельческие угодья, а уровень пастбищной дигрессии в хуннское время был намного ниже, представляется целесообразным считать, что в хуннскую эпоху площадь пастбищ составляла 140 млн га. Следовательно, численность зимников у хунну могла равняться 42–70 млн га. Коэффициент поправки на социальное расслоение отражает имущественную и социальную дифференциацию в сложных номадных [77] обществах. Известно, что богатые скотоводы чаще кочевали и использовали большее количество пастбищных территорий. Это связано, во-первых, с тем, что они имели больше животных и для их выпаса требовалось большее количество ресурсов; во-вторых, богатые скотовладельцы имели в структуре стада больший процент лошадей и верблюдов, что обеспечивало более высокую скорость кочевания их стад [Владимирцов 1934: 36; Зиманов 1958: 131; Хазанов 1975: 254; Khazanov 1984/1994: 123-125; Масанов 1991: 32–33; 1995а: 172–173; Шишлина 1997: 108]. Согласно расчетам, величина коэффициента высчитывается исходя из условного количества животных, которое могли иметь богатые, обычные и бедные скотовладельцы, деленное на 36 условных овец. Коэффициент равняется 0,0202 [Тортика и др. 1994: 58–59]. Коэффициент максимального изъятия корма принят за 1,5. Окончательные расчеты количества номадов, способных кочевать на территории нынешней Монголии в хуннскую эпоху, выглядят следующим образом: при П зим 30%: Числ min = (0,0202 х 32 х 42 000 000) : (0,91 х 90) = = 331 487 человек. Числ щах - 1,5 х (0,0202 х 32 х 42 000 000) : (0,91 х 90) = = 497 230 человек. при П зим 50%: Числ min = (0,0202 х 32 х 70 000 000) : (0,91 х 90) = = 552 478 человек. Числ max = 1,5 X (0,0202 X 32 X 70 000 000) : (0,91 X 90) = = 828 717 человек. Необходимо учесть еще один фактор. Степи Монголии эксплуатировались не только домашними, но и дикими животными. Основываясь на данных БД. Абатурова, И.В. Иванов рассчитал, что биомасса наиболее распространенных видов диких млекопитающих аридных степей колеблется в пределах 3–10 кг/га. В экосистемах с равновесным состоянием, где отчуждается 30–40–50% пастбищной продукции, биомасса домашних животных не должна превышать соответственно 16–22–25 кг/га [Иванов, Васильев 1995: 32–33]. В противном случае можно говорить о кризисной нагрузке на пастбища. Исходя из этого, проверим, насколько правильны наши расчеты численности животных и древнего скотоводческого населения монгольских степей. Умножим вычисленное [78] количество людей на 36 условных овец и получим условное поголовье всех домашних животных, способных прокормиться на данной территории. Умножив полученную величину на средний вес овцы (50 кг) и разделив результат на площадь степных пастбищ (140 000 000 га), высчитываем, что даже при максимальном коэффициенте изъятия корма масса домашних животных будет чуть более 10 кг/га. Таким образом, можно сделать следующий вывод: численность номадов, кочевавших на территории Монголии в хуннскую эпоху, могла составлять 350–800 тыс. человек. Однако необходимо иметь в виду, что в период расцвета хунну территория империи не ограничивалась Халхой, а включала Внутреннюю Монголию, Ордос, территории Синьцзяна. В состав хуннской армии входило население зависимых от империи народов Маньчжурии, Забайкалья, Саяно-Алтая, Тувы. На рубеже III– II вв. до н.э. на сторону хунну перешло много ханьских военачальников различных рангов [Лидай 1958: 19; Бичурин 1950а: 52; Материалы 1968:42]. Если вспомнить, что количество монголов юань-ского времени оценивается разными исследователями в пределах 1–2,5 млн номадов [см.: Далай 1983: 57], что сопоставимо с ой-ратско-джунгарским периодом истории Монголии [Чернышев 1990: 56], то численность Хуннской империи в 1–1,5 млн человек не покажется сверхневероятной. Точно так же была рассчитана вероятная численность кочевого населения юго-западного Забайкалья [Крадин 1999: 33; 2000]. В хуннское время на этой территории могло кочевать от 12 до 26 тыс. номадов. В военном отношении это от 2–3 до 5 «тысяч» лучников. Можно предположить, что в совокупности с земледельческим населением они представляли самостоятельное воинское подразделение с военачальником в ранге так называемого «слабого» ваньци (темника), имевшего в подчинении около 5–7 тыс. воинов. Оседлое население Как уже подчеркивалось, в китайских династийных хрониках хунну обычно описываются как не имеющие определенного места жительства пастухи, беспорядочно передвигающиеся в поисках пищи по бескрайним пространствам холодной «северной пустыни». В этой характеристике сквозит пренебрежительное отношение образованных конфуцианцев к диким, лишенным добродетельности неотесанным варварам. [79] Однако, если внимательно просмотреть тексты глав летописей, посвященных хунну, то в них можно обнаружить определенное количество упоминаний о строительстве населением Хуннской державы оседлых, защищенных стенами поселений, выращиванием и использованием в пишу различных злаков [Лидай 1958: 191, 204, 208; Бичурин 1950а: 76, 78, 83-84; Материалы 1968: 91; 1973: 22–24, 30, 103]. Есть на этот счет соответствующие археологические данные. На настоящий день известно почти два десятка городищ с культурным слоем, относящимся к хуннскому времени [Сосновский 1934; 1947; Киселев 1957; 1958; Пэрлээ 1957; 1974; Дорж-сурэн 1961; Давыдова, Шилов 1953; Давыдова 1965; 1985; 1995; Майдар 1970; Шавкунов 1973; 1978; Hayashi 1984; и др.]. Достаточно благоприятными для занятия земледелием, в частности, были земли Северной Монголии и Южной Бурятии. Среднегодовые осадки в этой физико-географической зоне в лучшие годы могут достигать 400 мм [Мурзаев 1952: 256], что в совокупности с наличием сети рек является важнейшей предпосылкой для развития в регионе земледелия [Масанов 1995а: 41]. Не случайно именно здесь находятся многие (известные на настоящий момент) городища и поселения хуннского времени. Наиболее изученными из оседлых памятников хунну являются Иволгинское городище, городище Баян-Ундэр, поселение Дурены, расположенные на территории современной Бурятии [Сосновский 1934; 1947; Окладников 1951; 1952; Давыдова, Шилов 1953; Давыдова 1956;1960;1965;1974;19756;19786; 1980; 1985; 1995; Davydova 1968; Давыдова, Миняев 1973; 1974; 1975; 1976; Данилов, Жаво-ронкова 1995; Данилов 1998]. Какое место занимали оседлые населенные пункты в структуре хуннского общества? Этот вопрос по-прежнему остается открытым. Мнения специалистов существенно расходятся. Одни полагают, что хунну не были «чистыми» кочевниками, а представляли полукочевой этнос [Сосновский 1934:156; Доржсурэн 1961:46–57; Рижский 1969: 133-134; Коновалов 1975: 16-18; 1976: 208; 1985: 44; Пэрлээ 1974; Данилов 1996; и др.]. По мнению других авторов, городища заселялись в основном иммигрантами или пленниками из оседло-земледельческих обществ [Бернштам 1951: 69–70; Ма Чаншоу 1954: 119; 1962: 52; Давыдова 1956: 300; 1965: 15; 1978; 1995: 56-57, 61; Гумилев 1960: 147; Руденко 1962: 29; Хазанов 1975: 143-144; Марков 1976: 33; и др.]. Функциональный статус хуннских городищ еще предстоит выяснить. В частности, они не могли выполнять важную оборонительную [80] роль. Их размеры невелики, и они не были способны задержать большие армии. Кроме этого, сами хунну скептически относились к возможности пассивной обороны в осаде [Лидай 1958: 204; Бичурин 1950а: 78; Материалы 1973:23–24]. Номады делали основной акцент на подвижность своих армейских подразделений и кочевий и видели в этом одну из главнейших причин своей военной неуязвимости. Еще один интересный момент, отмеченный специалистами: на хуннских городищах в Бурятии [Давыдова 1985; 1995; Данилов, Жаворонкова 1995; Данилов 1998], в отличие от городищ на территории Монголии [Киселев 1957; Пэр-лээ 1957: 44], не обнаружено черепицы, которая является индикатором строительства зданий с административными или культовыми функциями. В то же самое время имеющаяся в настоящее время источниковая база по археологии хунну позволяет по-новому интерпретировать некоторые из аспектов данной темы. Наиболее изученным из оседлых хуннских памятников является Иволгинское городище, длительное время исследовавшееся петербургским археологом А.В. Давыдовой. Городище расположено неподалеку от г. Улан-Удэ. Оно представляло собой неправильный прямоугольник со сторонами примерно 200 на 300 м. С трех сторон было защищено фортификационными сооружениями (4 вала и 3 рва между ними), с четвертой стороны городище примыкало к р. Селенге. Многолетними археологическими исследованиями вскрыто около 1/10 части общей площади памятника, исследовано более 50 жилищ, а также много иных хозяйственных и прочих сооружений. Городище, а также синхронный ему могильник (216 погребений), являются наиболее изученными памятниками хуннской эпохи. Материалы раскопок опубликованы практически полностью [Давыдова 1965; 1985; 1995; 1996], что дает возможность решать на их основе не только специфические археологические проблемы (классификация и типология инвентаря, культурная принадлежность, хронология и датировка и т.д.), но и реконструировать различные стороны хозяйственной, социальной и духовной жизни. Представляется очевидным, что основное население городища вело оседлый образ жизни. В подтверждение этому имеется ряд прямых и косвенных аргументов. Во-первых, отказ от пасторального образа существования и прозябание за высоким частоколом, отгороженным от внешнего мира, должно было восприниматься кочевниками как крайне нежелательная альтернатива. Во-вторых, остеологические материалы Иволгинского городища [Гаррут, [81] Юрьев 1959: 81-82; Давыдова 1965: 10; 1985: 71; 1995: 47] свидетельствуют о полуоседлом характере животноводства его жителей. Это, в частности, подтверждается достаточно низким в процентном отношении количеством костей особей мелкого рогатого скота (овцы – 22%, козы – 4%) и в то же время весьма высоким показателем таких животных, как собаки (29%), крупный рогатый скот (17%) и особенно свиньи (15%), разведением которых подвижные скотоводы Забайкалья [Асалханов 1963: 83 табл. 19] не занимались. Даже если сопоставить эти сведения с остеологическими коллекциями Ильмовой пади (имея в виду, что данные коллекции в большей степени отражают культурные особенности погребальной тризны у хунну, чем собственно количественное соотношение скота), то последние гораздо больше соответствуют традиционной структуре стада у кочевников-скотоводов Евразии: козы (40%), коровы и быки (30%), овцы (11%), собаки (5%), лошади (5%) [Коновалов 1976: 209]. Состав стада у кочевников Монголии и Бурятии более позднего времени подтверждает правильность такого вывода (см. первый раздел главы). Скорее всего, правильным было бы предположить, что основное население городища не являлось кочевниками и, следовательно, не принадлежало к хуннскому этносу. Многонациональный характер населения городища подтверждают: анализ остеологических коллекций, конструктивные особенности иволгинских жилищ, специфика хозяйства, некоторые аналогии в инвентаре, антропологический анализ костяков расположенного рядом могильника, особенности погребального обряда захороненных. Преобладание в остеологическом материале городища костей таких животных, как собака (29%) и свинья (15%) [Гаррут, Юрьев 1959: 81-82; Давыдова 1965: 10; 1985: 71; 1995: 47], в совокупности с широко используемой на городище традицией строительства «кана» невольно наводит на мысль о том, что, возможно, определенная часть жителей городища были выходцами с Дальнего Востока. Известно, что собака является традиционным деликатесом народов Китая, Маньчжурии и Корейского полуострова, а свинья с глубокой древности входила в число излюбленных лакомств «восточных иноземцев» [Ларичев 1973: 112; Крюков и др. 1983: 155]. В то же самое время показательно, что в остеологических коллекциях из Ильмовой пади на долю собак приходится всего 6%, а кости свиньи не упоминаются совсем [Коновалов 1976: 209]. Отчасти уместно здесь сослаться и на этнографические материалы. [82] В конце прошлого века у бурят Западного Забайкалья, ведших полуоседлый образ жизни, на 123 тыс. человек приходилось всего 800 свиней. В среднем это составляло примерно 0,03 головы на одно домохозяйство. Более подвижные буряты Восточного Забайкалья (35 тыс. человек) по данным статистики имели лишь 100 свиней, что в процентном соотношении и того меньше [Крюков Н.А. 1896: 115]. Раскопки Иволгинского городища показывают, что его население активно занималось рыболовством. На памятнике обнаружены кости различных видов рыб: тайменя, ленка, хариуса, леща, щуки и др. [Давыдова 1985: 73–74; 1995: 48–9]. В 10 погребениях Иволгинского могильника обнаружены кости рыб [Давыдова 1996: 14, 81–82]. В то же самое время известно, что кочевые скотоводы Монголии и Забайкалья (монголы и буряты) рыболовством практически не занимались [НАРБ, ф. 129, оп. 1, д. 322: 55; д. 462: 38; д. 590: 24 об.; ф. 131, оп. 1, д. 494: 84, 143; ф. 267, оп. 1, д. 3: 61; ф. 427, оп. 1, д. 50: 212 об.; Мурзаев 1952: 52; Жуковская 1988: 78; Рассадин 1992: 106; Батуев 1996: 77; Грайворонский 1997: 90 табл. 17]. Более того, современники хунну сяньби также не умели ловить рыбу. Незадолго до свой смерти основатель Сяньбийской степной империи Таньшихуай, обеспокоенный тем, что чистое кочевое скотоводство не удовлетворяет потребностей номадов в пище, переселил откуда-то «с востока» более тысячи семей народа вожэнь на реку Ухоуцинь (совр. Ляохэхэ в Маньчжурии), заставив их заниматься рыболовством, чтобы «восполнить недостаток в пище» [Материалы 1984: 80]. Традиция сооружения канов (кор. ондоль) несомненно не местного происхождения и фиксируется в Байкальской Азии только в хуннское время [Давыдова 1985: 21]. Как свидетельствуют исследования последних лет, самые ранние сооружения данного типа обнаружены на севере КНДР и в приграничных с Кореей районах Китая и только впоследствии кан распространился на сопредельные территории Маньчжурии, Дальнего Востока России и Корейского полуострова [Onuki 1996]. Его появление в Бурятии скорее всего является следствием привнесения традиции на более холодную территорию Байкальской Азии каких-либо групп «восточных иноземцев» или китаеязычных носителей данной строительной традиции с юго-востока. |
Похожие:
 | Патентам и товарным знакам (19) С1, 10. 12. 2000. Ru 2143948 C1, 10. 01. 2000. Ru 2081898 C1, 20. 06. 1997. Us 4038214 А, 26. 07. 1997 |  | Правительство Российской Федерации Федеральное государственное автономное... На тему: Государственная поддержка кинематографа в России и Европе (сравнительный анализ) |
| К подпрограмме «Государственная поддержка строительства жилья в Чувашской... Чувашской Республике на 2014-2020 годы» государственной программы Чувашской Республики «Развитие жилищного строительства и сферы... | | Государственный образовательный стандарт Специальность утверждена приказами Минобразования России №2719 от 30. 12. 1997 г., №686 от 03. 2000 г и №1010 от 04. 2000 г |
| Постановление От 20 сентября 2012 г. N 514-1-п об областной целевой... В соответствии со статьей 179 Бюджетного кодекса Российской Федерации Правительство Челябинской области | | Патентам и товарным знакам (19) С1, 27. 01. 1997. Сборник рецептур блюд и кулинарных изделий, изд-во "Профикс", с-пб, 2002, с. 358. Ru 2158521 С2, 10. 11. 2000.... |
| Новости образования В целях содействия системной модернизации высшего профессионального образования на основе интеграции науки, образования и производства,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Г. К. Жукова является адаптивной школой, создана в 1997 году. За эти годы имеет определенные успехи в своей деятельности: в школе... |
| Л. С. Скрябина А. Ф. Фазлыева адаптация ребенка в замещающей семье:... Министерство образования и науки российской федерации федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального... | | Основная образовательная программа высшего образования Государственная федеральная лицензия Министерства образования и науки РФ №1849 от 08 сентября 2011 года |
| Программа вступительного экзамена по специальной дисциплине послевузовского... Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Челябинская государственная медицинская... | | Аналитическая записка о реализации в 2012 году мероприятий оцп «Поддержка... В рамках оцп «Поддержка и развитие малого и среднего предпринимательства в Кировской области» на 2010-2014 годы (далее – Программа)... |
| Рабочая программа фундаментальной дисциплины «онкоиммунология» Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования | | Учреждением высшего профессионального образования «Уфимская государственная академия искусств имени Загира Исмагилова» (далее Академия) некоммерческая организация, осуществляющая... |
| Государственная поддержка малого бизнеса: помощь или институциональная ловушка? Государственная поддержка малого бизнеса: помощь или институциональная ловушка?1 | | Государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального... О предложениях Медведевской районной организации профсоюза работников народного образования и науки РФ по проекту |
