Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 0.98 Mb.
|
| Глава 3 ПИСАРЬ Служба Осенью 1846 года Лесков отправился не учиться, а служить. Отец его, Семен Дмитриевич, к тому времени, Семен Дмитриевич, совершенно отстранился не только от домашних забот, но и от воспитания детей, он все больше читал, переводил, размышлял, тосковал. Тем не менее составить сыну протекцию Семен Дмитриевич, у которого сохранились связи на месте прежней службы, сумел. Это и помогло Лескову устроиться в Орловской палате уголовного суда. После полугодового искуса, 30 июня 1847 года Лескова зачислили писарем 2-го разряда, с жалованием 36 рублей серебряных в год, как значится в формулярном списке22. С точки зрения житейской – ничтожно, в перспективе будущих писательских занятий – не так уж плохо. Судебные разбирательства – бесценный литературный источник, Лесков листает множество уголовных дел, переписывает сотни криминальных историй. Хранящиеся и по сей день в архиве Орловской уголовной палате дела 1848 года о «подкинутом к дому Брагинского мещанина, Ефима Долинцева неизвестно кем мужеского пола младенца», «о краже золотого кольца», «о нанесении рядовому Мамонтову удара», «о намеревавшейся лишить себя жизни девке Филипповой», «о похищении денег из Орловской Успенской церкви», «о случившемся в доме мещанина Голикова пожаре», «об оказавшемся мертвом теле Ивана Шевмакова», «о сгоревшем рождественском доме», «о государственном крестьянине села Борщова Семене Трофимове Киселеве судимом за угрозы на словах подопечном г.Апраксиных», «о причинении орловской мещанке Бессоновой мещанином Карпом Маровым Игнашевичем побоев» или подобные им вполне могли проходить и через его руки23. Не стоит в этих делах искать прямых источников лесковских рассказов, характер дарования его был иной – не столько документ, реальный факт (как в случае, например, с Достоевским), сколько анекдот, устный рассказ, предание, легенда могли подтолкнуть его творческую фантазию. Например, в связи с самым криминальным по содержанию своим рассказом, «Леди Макбет Мценского уезда», Лесков замечал: «Я писал, что называется «из головы», не наблюдая этой среды в натуре, но покойный Достоевский находил, что я воспроизвел действительность довольно верно» (Линеву Д.А., 5 марта, 1888)24. Да и сам сюжет рассказа был, вероятнее всего, полностью придуман Лесковым – ничего похожего на развернувшееся в доме Катерины Львовны, судя по всему, ни в Мценске, ни в Орле не случалось. Связь же, которую исследовательская литература усматривает между уже упоминавшимся нами реальным эпизодом с невесткой, влившей сургуч зажившемуся свекру, с замыслом рассказа, кажется несколько натянутой. И тем не менее общее представление о темной, невидимой обывателю стороне русской провинциальной жизни, из переписываемых дел Лесков несомненно получил вполне объемное. По свидетельству А.Н.Лескова Лескова всегда «заинтересовывался каждым оповещенным в газетах преступлением и следовавшим затем процессом»25. Он внимательно следил за ходом судебной реформы 1864 года26. Преступление, его мотивы, внутренняя драма, развертывающаяся в душах исполнителей, особенно занимали его в ранние годы творчества – помимо «Леди Макбет», можно вспомнить и один из первыхз его беллетрестических опытов, рассказ «Язвительный», и историю одной сутенерши, «Воительница», и драму «Расточитель», описывающую сразу несколько преступлений купца Фирса Григорьевича Князева, и рассказ «Засуха», в которой, по суеверию, был убит ни в чем неповинный человек, и спор героев романа «Некуда» о возможности истинной драмы в народной жизни (ср. «Да. Но вот видите, -- вот старый наш спор и на сцену, -- вещь ужасная, борьба страстей, любовь, ревность, убийство, все есть, а драмы нет», – с многозначительной миной проговорил Зарницын»). Не исключено, что первые попытки осмыслить место преступления в народной жизни, Лесков сделал именно здесь, на службе в Уголовном суде. В более позднее время Лесков также сохранял интерес к криминальным темам. Так, в повести «Очарованный странник» ключевой для понимания характера Ивана Северьяновича Флягина становится проблема отношений героя, убившего трех человек, с собственными преступлениями. «Владычный суд» также отчасти касается проблем судопроизводства. Заметка «Загадочное происшествие в сумасшедшем доме» (1884) представляет собой комменгарий к реальному делу об одновременной смерти сразу нескольких умалишенных. Общение Ссоциальной точки зрения, по мнению А.С.Лескова, выйдя из гимназии и став мелким служайщим, Николай Семенович многое потерял. Гимназиста дворянской по премуществу гимназии в лучших домах Орла считали за своего, принимали с легкостью, перед мелким служкой, писарем 2-го разряда, двери многих домов вполне могли захлопнуться27. Это не значит, впрочем, что в свободное от службы время, Лесков ни с кем не общался. Квартиру он снимал вместе с мягким и деликатным Василием Логиновичем Ивановым, служащим Губернского присутствия, который вскоре стал помощником редактора «Орловских губернских ведомостей»28. Это ему Лесков писал в одном из писем: «Помню не только нашу последнюю встречу в Орле (…) но помню гораздо более раннюю пору – жизнь нашу близ Василия Великого у Хлебниковой; Чернокудрого «Евгена» с его «штананами», корявого Лаврова, глистовидного Георгиевского в коричневом «франтове» с Ильинки, Жданова, с шишкой на скуле, и Вас, отменно чисто выбритого, в «пальто-греке» летом и в «хорьках» зимой. Помню Журавлева и Марковича» 29. Вполне гоголевское описание сослуживцев косвенно свидетельствует и о неприязни Лескова к самой службе. Однако сам адресат письма, а также неведомый Журавлев и Маркович пощажены. Помянутый в конце Афанасий Васильевич Маркович (около 1826—1867), очевидно, сыграл в душевном и эстетическом развитии Лескова заметную роль. Ему Лесков, по собственному его признанию, был обязан «всем… направлением и страстью к литературе»30. Афанасий Васильевич был сослан в Орел в июне 1847 года по «костомаровскому делу», как член Кирилло-Мефодиевского братства, образованного в Киеве профессором Киевского университета Николаем Костомаровым, математиком Николаем Гулаком, служившим чиновником канцелярии киевского генерал-губернатора и студентом Киевского университета Василем Билозерскем. В братство, которое официально называлось «Общество Соединенных Славян» и существовало под патронатом св. Кирилла и Мефодия, вошла разночинная киевская интеллигенция, в том числе П.А.Кулиш, Т.Г.Шевченко, Н.И.Савич. Целью братства было создание всеславянской федераци, с попутной отменой крепостного права и национальным освобождением Украины. В будущую федерацию должны были войти славянские народы на основе равноправия и независимости. «Взаимность славянских народов, — вспоминал позднее Костомаров, — в нашем воображении не ограничивалась уже сферой науки и поэзии, но стала представляться в образах, в которых, как нам казалось, она должна была воплотиться для будущей истории. Помимо нашей воли стал нам представляться федеративный строй, как самое счастливое течение общественной жизни славянских наций… Во всех частях федерации предполагались одинаковые основные законы и права, равенство веса, мер и монеты, отсутствие таможен и свобода торговли, всеобщее уничтожение крепостного права и рабства в каком бы то ни было виде, единая центральная власть, заведующая сношениями вне союза, войском и флотом, но полная автономия каждой части по отношению к внутренним учреждениям, внутреннему управлению, судопроизводству и народному образованию». Но общество так и не перешло от слов к делу, по сделанному доносу оно было разгромлено, и «братчики» (как они себя сами называли) отправлены в ссылки: Костомаров в Саратов, Кулиш в Тулу, Шевченко – в Оренбург, наконец, Маркович – в Орел. Здесь он был назначен на должность помощника правителя канцелярии губернатора, отчего и стал персонажем рассказа Лескова «Умершее сословие», хотя и персонажем эпизодическим. Достаточно подробно писатель говорит о Марковиче следующее: «Афанасий Васильевич сосредоточивал в себе многопревосходных душевных качеств, которые влекли к нему сердца чутких к добру людей, приобретали ему любовь и уважение всех, кто узнавал его благороднейшую душу. Литературное образование его было очень обширно, и он обладал уменьем заинтересовывать людей литературою. В общем отношении он принес в Орле пользу многим»31. Мы знаем также, что Маркович был этнографом, собирателем украинского фольклора, с удовольствием пел украинские песни, а уже покинув Орел, подготовил к печати сборник малорусских пословиц32. Мы знаем также, что в доме столоначальника Гражданской палаты Михаила Савича Мордвинова, у которого часто собиралась орловская интеллигенция. В доме Мордвинова жила племянница его супруги, Мария Александровна Велинская (1834-1907), будущая писательница Марко Вовчек, на которой Афанасий Васильевич со временем и женился и вскоре после этого обычно стал поминаем, как ее муж. В орловские годы Лескова Мария Александровна была совсем юной, характерно, однако, что свою литературную деятельность она начала со сборника этнографических рассказов из народного украинского быта «Народні оповідання». Рассказы были написаны на украинском языке, несмотря на то, что родным языком писательницы был русский. Сборник имел столь бурный успех, что вскоре был переведен на русский язык И.С.Тургеневым, несмотря на то, что по жанру походили не столько на физиологические очерки, в духе «Записок охотника», полные глубокого знания крестьянской жизни, это были скорее романтические зарисовки, воспроизводящие сюжеты малоросских песен. Общепризнаным фактом стало то, что эти, самые первые свои произведения, Марко Вовчок создавала под непосредственным влиянием мужа (которого впоследствие покинула). Совокупность этих сведений дает нам возможность частично реконструировать, в чем же состояло влияние Афанасия Марковича на Лескова. Стоит помнить, что Маркович был еще очень молод, в 1847-48 годах это был 21-22-летний юноша. Тем не менее, выпускник Киевского университета Маркович несомненно ввел Лескова мир литературы, и руссской, и европейской. Вместе с тем, диссидент по судьбе и образу мыслей, собиратель и знаток украинского фолькора, возможно, Маркович привил Лескову и интерес к народной поэзии, в малоросской ее огласовке, очаровал его смелостью своих рассуждений о панславянской федерации, обнаружил для Лескова привлекательность «еретической», идущей вразрез с официальной, общепринятой мыслью. Вероятно, именно разговоры с Марковичем заронили у Лескова и первый интерес к украинской народной культуре, украинской литературе и языку, на который он нередко переходил в своих произведениях33. Последующие встречи с Тарасом Григорьевичем Шевченко, восьмилетнее пребывание будущего писателя в Киеве, разумеется, лишь укрепили и расширили это первое, но судя по всему, глубокое знакомство с другой культурой. У Мордвинова бывал и другой любитель и собиратель фольклора, ставший героем отдельного очерка Лескова – чудак и «антик» Павел Иванович Якушкин34. Можно предположить, что общение не только с Марковичем, но и с Якушкиным обострило интерес Лескова к народной поэзии. В частности, в первой повести писателя, «Житие одной бабы», песня становится сюжетообразующим элементом, отношения Степана и Насти завязываются именно как песенная перекличка, Настя продолжает песню, начатую Степаном, из чего и становится ясно, что эти герои могут говорить на одном языке, языке песни, то есть свободно существовать в просранстве идеальном, поэтическом, противопоставленном миру прозаическому, закрытому для проявления чувств. Оттого-то народная песня использована в качестве эпиграфа к повести, этнографический материал обильно использован и в других эпизодах «Жития» -- в частности, в описании свадьбы Насти. Общение с Опанасом Васильевичем, будущей его супругой, Якушкиным, безусловно, раскрашивали орловское существование, и все же этот недолгий период лесковской жизни, точно покрыт серой пленкой – слишком однообразна и убога жизнь приказа. Не исключено, что именно к этой поре относятся его воспоминания о страшном бурном пьянстве, которое только и развлекало молодых служащих35. Через два с лишним года переписыванья дел 27 сентября 1848 года Лесков получил повышение, он был назначен на должность помощника столоначальника уголовной палаты. Это было бы хорошо, реши он навсегда связать свою жизнь с уголовным судом и окончательно погрузиться в мелочи службы. Но Лесков этого, кажется, вовсе не хотел. Из Орла надо было бежать. Здесь все слишком хорошо его знали, несмотря на повышение, Орел связывался с недавним большим жизненным проигрышем, скучной службой, непроходящим и давящим недоумением родным. И едва возможность уехать из «прогорелого города» предоставилась, он воспользовался ею с огромной охотой. Недаром позднее Лесков прямо отрекался от своей «малой родины». "Меня в литературе считают "орловцем", но в Орле я только родился и провел мои детские годы, а затем в 1849 году переехал в Киев", -- писал он36, как всегда несколько искажая факты – все же он покинул Орел никак не ребенком, а 18-летним юношей. К тому времени давно хандривший отец Лескова, Семен Дмитриевич, умер. Он внезапно скончался от холеры в июле 1847 года – вероятно, не только к собственному, но и ко всеобщему облегчению, смерь Лескова-старшего давала возможность родственникам матери Алферьевым помогать ее семье беспрепятственно – потому что «препятствия», чудака и чужака, уже не было на свете. Глава 4 ЧИНОВНИК И КОММЕРСАНТ Роль доброго ангела сыграл брат матери, дядя писателя Сергей Петрович Алферьев, профессор терапии Киевского университета. Он решил принять участие в судьбе племянника и пригласил Лескова в Киев, город, о котором Лесков наверняка слышал немало любопытного и увлекательного от Афанасия Марковича. В сентябре 1849 года Лесков отправляется в Киев, поначалу на разведку, но почти сразу же решает там остаться. 28 сентября он подал прошение в Киевскую казенную палату о «перемещении» его на службу, и 24 февраля 1850 года получает должность «помощника столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения». Жизнь его вмиг переломилась. Из провинциального Орла он попал в огромный, университетский, живописный - «чудный, странный, невероятный» город. Здесь он, благодаря знакомствам дяди, общался с университетскими профессорами, вольнослушателем посещал лекции по криминалистике, истории, российской словесности, как всегда бессистемно, но жадно поглощая новые знания. В Киеве Лесков познакомился и с экономистом-социологом Дмитрием Петровичем Журавским, горячим сторонником отмены крепостного права. Все свои сбережения Журавский тратил на освобождение крестьян и выкупил десятки крепостных. Его письма, посв ященные крестьянской реформе, Лесков издал отдельной книгой, а самого Журавского несколько раз помянул в «Захудалом роде», «Фигуре» и других рассказах, именуя «превосходнейшим из людей». Киев обрушился на 19-летнего Лескова красотой росписей Софийского собора, церквей Киево-печерской лавры, архитектурой, чудесными видами. Здесь ожила и нашла себе пищу артистическая часть его души, до сих пор дремавшая, он впервые прочитал украинских авторов – Тараса Шевченко (с ним много позже Лесков лично познакомился в Петербурге), Костомарова, Кулиша, Марко-Вовчок, Квитко-Основьяненко, «Энеиду» Котляревского, выучил и украинский и польский язык, начал интересоваться реставрацией и иконописью. Входил в философский, «новозаветный» кружок студентов-медиков, где обсуждались труды Ж.Э.Ренана, Канта, Гегеля, Бюхнера, Фейербаха и Герцена. Юноша вглядывался и в пеструю толпу паломников и сектантами, собиравшихся в Киев со всей России. В Киеве Лесков женился на Ольге Васильевой Смирновой, в этом браке родились сын Дмитрий, умерший в трехлетнем возрасте и дочь Вера, но союз оказался неудачен, и в 1862 году наступил разрыв. В Киеве Лесков соединил свою жизнь с Екатериной Бубновой (урожденной Савицкой), состоял с ней в гражданском браке (1865-1877), в котором родился сын Андрей, будущий замечательный биограф Лескова и добросовестный собиратель материалов, связанных с отцом. Киев и стал его «университетом», как говорил сам Лесков, и позднее украинская тема постоянно возникала в его произведениях. Самый полный портрет Киева и его колоритных обитателей дан в «Печерских антиках», но заметим, что все это было написано значительно поздней, по воспоминаниям юности, пока же Лесков и не помышлял о писательстве. Рекрутский стол Он вновь определился на службу – как уже было сказано, помощником столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения Киевской казенной палаты. Это означает, что он должен был принимать участие в организации рекрутских наборов, посещать провинциальные рекрутские присутствия. Там творилось то же, что и по всей России. Обманы, подкупы, беззаконная сдача в рекруты тех, кто не имеет достаточных средств для взятки, побеги рекрутов и жестокие наказания беглецов кнутом и розгами, потоки бесполезных родительских слез – Лесков почерпнул в это время немало болезненных и мрачных впечатлений, мрачных, но опять-таки драгоценных для будущего литератора. Эти впечатления и обстоятельства самой службы подробно описаны в рассказе «Владычный суд»: «Дело это, не требующее никаких так называемых «высших соображений», требует, однако, много усилий. Целые дни, иногда с раннего утра до самых сумерек (при огне рекрут не осматривали) надо было безвыходно сидеть в присутствии, чтобы разъяснять очередные положения приводимых лиц и представлять объяснения по бесчисленным жалобам, а также подводить законы, приличествующие разрешению того или другого случая. А чуть закрывалось присутствие, начиналась самая горячая подготовительная канцелярская работа к следующему дню. Надо было принять объявления, сообразить их с учетами и очередными списками; отослать обмундировочные и порционные деньги; выдать квитанции и рассмотреть целые горы ежедневно в великом множестве поступавших запутаннейших жалоб и каверзнейших доносов. Канцелярия, состоящая из командированных к этому времени из разных присутственных мест чиновников, исполняла только то, что составляло механическую работу, то есть ее дело вписать и записать, выдать, все же требующее какой-нибудь сообразительности и знания законов лежало на одном лице — на делопроизводителе. Поэтому к этой мучительной, трудной и ответственной должности всегда выбирались люди служилые и опытные; но А. К. Ключарев, по свойственной ему во многих отношениях непосредственности, выбрал в эту должность меня — едва лишь начавшего службу и имевшего всего двадцать один год от роду. Легко представить: какие усилия я должен был употреблять, чтобы вести в порядке такое суматошное и ответственное дело (…) Мучения мои начинались месяца за полтора до начала набора, по образованию участков, выбору очередей и проч.; продолжались месяца полтора-два во время самого набора и оканчивались после составления о нем отчета. Во все это время я не жил никакою человеческою жизнью кроме службы: я едва имел час-полтора на обед и не более четырех часов в ночь для сна»37. На этой не слишком приятной должности Лесков регулярно сталкивался с человеческим горем (ср. «эта суровая казенная обстановка огромной полутемной комнаты, каждый кирпич которой, наверно, можно было бы размочить в пролившихся здесь родительских и детских слезах»). В частности, Лесков описывает самый постоянный случай беззакония, свершавшийся при наборе: в рекруты попадали детей евреев, которых можно было забирать лишь с 12-ти лет, но в обход закона их забирали и в семь и в восемь. Одна история, правда завершившаяся благополучно, подробно описана в уже цитировавшемся рассказе. Лесков служил очевидно ревностно, по крайней мере на этом непростом месте он удерживается, и спустя три года получает чин коллежского регистратора (11 июня 1853 года), а в октябре 1853 года становится столоначальником. В 1853 году начинается Крымская война, и без того беспокойная служба становится и напряженней и ответственней. Многое становится видно Лескову изнутри, с изнанки, например, тот факт, что никаких резервных войск у Росии не существовало, армия пополнялась за счет необученных, постоянно набираемых рекрутов. Хотя глубоко осознавать ужас происходящего Лесков начал значительно позднее, уже в зрелые годы, пока же как и большинство вокруг, он был убежден в военной непобедимости России: «Все мы тогда чувствовали себя необыкновенно веселыми и счастливыми, бог весть отчего и почему. Никому и в голову не приходило сомневаться в силе и могуществе родины, исторический горизонт которой казался чист и ясен, как покрывавшее нас безоблачное небо с ярко горящим солнцем. Все как-то смахивали тогда на воробьев последнего тургеневского рассказа: прыгали, чиликали, наскакивали, и никому в голову не приходило посмотреть, не реет ли где поверху ястреб, а только бойчились и чирикали: — Мы еще повоюем, черт возьми! Воевать тогда многим ужасно хотелось. Начитанные люди с патриотическою гордостью повторяли фразу, что «Россия — государство военное», и военные люди были в большой моде и пользовались этим не всегда великодушно. Но главное — тогда мы были очень молоды, и каждый из нас провожал кого-нибудь из существ, заставлявших скорее биться его сердце. Волокитство и ухаживанья тогда входили в «росписание часов дня» благопристойного россиянина…»38. После проигрыша в Крымской войне общественная атмосфера в России заметно изменилась, стало очевидна необходимость глубоких перемен, которую ясно ощутили и в высших эшелонах власти. Cменивший Николай император Александр II начал осуществление судебной, городской, военной, земской реформы – при нем появилась гласность государственного бюджета, был закрыт Высший цензурный комитет, обсуждение государственных дел стало также открытым. Была объявлена политическая амнистия декабристам, петрашевцам и участникам польского восстания 1830 – 1831. Началась подготовка реформы по крестьянскому вопросу, которая в результате привела к отмете крепостного права. С возка и барки Шкотта Лесков фиксирует эти перемены. «С прекращением Крымской войны и возникновением гласности и новых течений в литературе немало молодых людей оставили службу и пустились искать занятий при частных делах, которых тогда вдруг развернулось довольно много. Этим движением был увлечен и я»39, -- писал Лесков в рассказе «Владычный суд». Уйдя из присутствия, в 1857 году Лесков стал агентом у мужа тетки по матери, Александры Петровны Алферьевой, поступив на службу в английскую коммерческую компанию «Шкотт и Вилькенс».. Он поселился в селе Райском, находившемся под Пензой, там, где и располагалась штаб-квартира компании. Тут-то и начались годы самых содержательных для последующего творчества лесковских странствий. Существенно и близкое знакомство с агличанами. Сама фигура иностранца, «немца», который силится и не может понять таинственную русскую душу, разобраться в абсудрной с точки зрения европейского просвещенного сознания логике русского мужика стала одной из любимых тем писателя – которая обсуждается в рассказах «Загон», «Бесстыдник», «Железная воля» и многих других В знаменитом сказе «Левша» столкновение России и Англии, противопоставление судьбы русского мастера и английского полшкипера становится смыслообразующим. Чем и как он занимался Лесков довольно подробно описывает в рассказе «Железная воля»: «Частною службою я надеялся достать себе «честные» средства для существования и независимости от прихоти начальства и неожиданностей, висящих над каждым служащим человеком по известному пункту, на основании которого он может быть уволен без объяснения. Словом, я думал, что вырвался на свободу, как будто свобода так и начинается за воротами казенного здания; но не в этом дело. Хозяева дела, при котором я пристроился, были англичане: их было двое, оба они были женаты, имели довольно большие семейства и играли один на флейте, а другой на виолончели. Они были люди очень добрые и оба довольно практические. Последнее я заключаю потому, что, основательно разорившись на своих предприятиях, они поняли, что Россия имеет свои особенности, с которыми нельзя не считаться. Тогда они взялись за дело на простой русский лад и снова разбогатели чисто по-английски. Но в то время, с которого начинается мой рассказ, они еще были люди неопытные, или, как у нас говорят, «сырые», и затрачивали привезенные сюда капиталы с глупейшею самоуверенностию. Операции у нас были большие и очень сложные: мы и землю пахали, и свекловицу сеяли, и устраивались варить сахар и гнать спирт, пилить доски, колоть клепку, делать селитру и вырезать паркеты — словом, хотели эксплуатировать все, к чему край представлял какие-либо удобства. За все это мы взялись сразу, и работа у нас кипела: мы рыли землю, клали каменные стены, выводили монументальные трубы и набирали людей всякого сорта, впрочем, все более по преимуществу из иностранцев. Из русских высшего, по экономическому значению, ранга только и был один я — и то потому, что в числе моих обязанностей было хождение по делам, в чем я, разумеется, был сведущее иностранцев. Зато иностранцы составили у нас целую колонию; хозяева настроили нам довольно однообразные, но весьма красивые и удобные флигеля, и мы сели в этих коттеджах вокруг огромного старинного барского дома, в котором разместились сами принципалы». Довольно неудачный дебют Лескова на службе у Шкотта состоялся в качестве сопровождающего крепостных крестьян, переводимых из Орловской и Курской губерний в степи. Этому посвящен рассказ «Продукт природы». Любопытно, что к впечатлениям юности Лесков вернулся лишь в 1890-е годы, «Продукт природы» был написан в 1893 году, очевидно до того вспоминать сцены переселения крестьян, которых отчаянно ела вошь, но которые тем не менее отказывались мыться в реке, было слишком тяжело. В качестве представителя компании Шкотта Лесков разъезжал и по Поволжью, где познакомился с волжскими башкирами и татарами, которые посвятили его в тонкости конного дела, ездил в Макарьев на ярмарку, бывал в Москве. Писатель ночевал на постоялых дворах, коротал часы на станциях – все это, конечно, за бесконечными разговорами случайных попутчиков, за десятками житейских историй. Но и сам наблюдал он наблюдал много забавного и горького – в общем увидел «с возка и барки» всю Русь. Служба у Александра Шкотта стала богатейшим источником сюжетов. Можно лишь приблизительно очертить круг текстов, явно выросших из коммерческой деятельности Лескова: это написанные на документальной основе «Разбойник». «Продукт природы», «Загон», «Железная воля», «Мелочи архиерейской жизни», и, разумеется, «Очарованный странник», в котором, однако, жизненный материал, полученный на службе у Шкотта преломился в художественной форме. Странствия Ивана Флягина проходили по маршрутам хорошо знакомым и Н.С.Лескову – герой побывал в пензенских землях, он называет Селиксы, Мордовский Ишим – село, расположенное неподалёку от Райского, Нижегородской макарьевской ярмарке, томился в плену в заволжских степях. Позднее, когда Лескова спрашивали, откуда он берет столь богатый материал для своих произведения, писатель показывал на лоб и говорил: "Вот из этого сундука. Здесь хранятся впечатления шести-семи лет моей коммерческой службы, когда мне приходилось по делам странствовать по России; это самое лучшее время моей жизни, когда я много видел"40. Обилие впечатление от путешествий привела Лескова и к литературе. Его письма, писанные из разных мест Шкоту, где Лесков делился впечатлениями; заинтересовали соседа Шкотта по имению, помещика Федора Ивановича Селиванов, который, как вспоминал Лесков, "стал их спрашивать, читать и находил их "достойными печати". Не исключено, что одобрение Селиванова и в самом деле подтолкнуло Лескова к литературным занятиям, поначалу, впрочем, ограниченным журналистикой. |
