Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 0.98 Mb.
|
Романтик: рассказ «Зверь» 1. Другой существенный для Лескова, хотя никогда и необсуждаемый подробно в специальной литературе источник – романтическая культура. Целиком на схемах романтической повести построенные два его ранних романа «Обойденные» и «Островитяне». Проиллюстрируем использование романтических ходов на примере рассказа «Зверь» (1883). Это – классический святочный рассказ, история, которая по времени действия приурочена к празднику Рождества Христова и описывает рождественское чудо. «Чудо» в святочном рассказе может быть действительно сказочным, фантастическим, а может объясняться и просто удачным стечением обстоятельств. В любом случае здесь обязательно случается благой перелом, перемена к лучшему. Хаос разрешается в гармонию, страждущие получают облегчение, больные исцеляются, невеста находит жениха, дети – родителей, скупцы прощаются с жадностью. Родоначальником святочного рассказа по праву считается Чарльз Диккенс, написавший первые образцы жанра - святочные повести. Самая знаменитая из них, «Рождественская песнь в прозе» (1843), рассказывает о внутреннем перерождении скряги и миллионера Скруджа. В русской традиции святочный рассказ стал особенно популярен в эпоху расцвета российской периодики – в 1880-1890-е годы – когда, по выражению одного из исследователей жанра, наступил настоящий «святочный бум»47. Это и был тот литературный фон, на котором Лесков создавал свои святочные рассказы. А сочинил он их множество, и выпустил даже отдельный сборник святочных рассказов. В одном из них, рассказе «Жемчужное ожерелье», герои составляют даже коллективное определение жанра: «От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера – от Рождества до Крещенья, чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть вроде опровержения вредного предрассудка, и наконец - чтобы он оканчивался непременно весело. (…) он должен быть истинное происшествие»48. 2. Отдельные признаки жанра – приуроченность» к святкам, присутствие «морали», «веселый», а в нашем случае благополучный финал – кажутся в рассказе «Зверь» очевидными. Но с «фантастичностью» и «истинностью» описываемых происшествий дело обстоит не так просто. Начнем с фантастики. «В имении дяди был огромный дом, похожий на замок. Это было претенциозное, но некрасивое и даже уродливое двухэтажное здание с круглым куполом и с башнею, о которой рассказывали страшные ужасы», - сообщает рассказчик. «Ужасы» заключались в том, что прежде в этой башне жил сумасшедший отец нынешнего хозяина дома, к тому же там была устроена «Эолова арфа». В древнегреческой мифологии Эол – бог ветра; Эолова арфа – музыкальный инструмент, с настроенными в унисон струнами равной длины и разной ширины, на котором играет сам ветер. Печальные звуки Эоловой арфы можно послушать даже в Интернете – например, вот здесь: http://community.livejournal.com/ru_artefact/3694.html, а любители классической музыки могут обратиться к сочинению Берлиоза «Эолова арфа», где также воспроизводится «музыка ветра». В рассказе «Зверь» струны натянуты в пустом окне башни и издают «странные звуки». «В доме все не любили эту арфу и думали, что она говорит что-то такое здешнему грозному господину и он не смеет ей возражать, но оттого становится еще немилосерднее и жесточе...» Обитатели дома заметили также, что если ночью арфа гудит особенно громко, то «барин в ту ночь не спит и наутро встает мрачный и суровый и отдает какое-нибудь жестокое приказание». Он и независимо от звуков арфы мягкостью не отличается - вины никому не прощает, милосердие считает слабостью – но Эолова арфа очевидно только обостряет его жестокость. Эолова арфа стала известна в Европе со второй половины 17 века, благодаря немецкому ученому и экспериментатору Атанасиусу Кирхеру (1602-1680). Особое значение она приобрела век спустя, в конце ХVIII-начале ХIХ века, в поэзии романтиков, видевших в живой природе – идеал гармонии, а потому и звуки, извлекаемые ветром воспринивших как голос божества: недаром Тютчев в одном из ранних стихотворений, «Проблеск», назвал Эолову арфу «ангельской лирой». А у английских романтиков образ таинственно и нежно поющей Эоловой арфы и вовсе встречался так часто, что вскоре Эолова арфа стала метафорой романтической поэзии. Эолова арфа у Лескова отсылает читателя именно к романтической традиции. «Страшные ужасы», которые рассказывают о башне, «сумасшедший отец нынешнего помещика», наконец, мистическая связь, существующая между звуками арфы и душой дяди – все это отчетливое эхо романтизма с его поэтизацией безумия, «ужасов», с его культом музыки и природы. Можно предположить, что у рассказа «Зверь» есть и непосредственный источник – баллада В.А.Жуковского «Эолова арфа» (1814). Как известно, в балладе используются мотивы поэм Оссиана, легендарного средневекового кельтского барда, от лица которого писали английские романтики и их подражатели. «Эолова арфа» повествует о несчастной любви знатной девушки Минваны к безродному Арминию-певцу. Но сходство со «Зверем» заключается не в сюжете, а в деталях, посмотрите, как начинается баллада: Владыка Морвены, Жил в дедовском замке могучий Ордал; Над озером стены Зубчатые замок с холма возвышал; (…) Спокойствие сеней Дубравных там часто лай псов нарушал; Рогатых еленей И вепрей и ланей могучий Ордал С отважными псами Гонял по холмам; И долы с холмами, Шумя, отвечали зовущим рогам. Весьма вероятно, что дом дяди, «похожий на замок», хотя скорее напоминающий пародию на него (дядин «замок» назван «претенциозным», «некрасивым» и «даже уродливым») – появился у Лескова именно под влиянием баллады Жуковского. Как и хозяин замка в «Эоловой арфе», дядя в «Звере» был страстным охотником, причем любителем именно псовой охоты. Существенно, что и время действия рассказа, вероятно приходится на середину 1830-х годов, вероятней всего на рубеж 1835-го-1836-го года. Об этом можно судить по нескольким деталям: автобиографическому, как уверяет нас Лесков, персонажу на момент действия пять лет, а сам писатель родился 16 (по старому стилю 4) февраля 1831 года, камердинер Устин Петрович – «старичок из пленных французов двенадцатого года», у пожилого священника отца Алексея на груди бронзовый крест того же двенадцатого года, при этом, 1812 год явно был не вчера – и камердинер и священник уже успели состариться. Таинственная романтическая атмосфера, которую вносят в повествование «странные звуки» Эоловой арфы, собственно и исполняют в «Звере» функцию «фантастического». Однако прозвучав ровно столько, сколько необходимо, Эолова арфа смолкает и больше не появляется. И не случайно: если в начале рассказа дядя «не смеет возражать» странным звукам, то в финале он избавляется от «дурного влияния» таинственной музыки и подчиняется «святому слову» истины, произнесенному отцом Алексеем. Выслушав рождественскую проповедь священника о том, как важно прощать друг друга «во имя Христово», дядя прощает Ферапонта – вот он требуемый жанром «веселый конец». Отныне Эолова арфа над ним не властна. Пантеистический романтизм отступает, победу в душе героя одерживает милосердие и любовь49. В финале рассказа сообщается о том, что переворот, пережитый дядей положил начало полного его внутреннего преображения. Дядя превратился в «белоголового длинного старика», «словно чудом умел узнавать, где есть истинное горе, и умел поспевать туда вовремя сам или посылал не с пустыми руками своего доброго пучеглазого слугу». 3. Христианскую «мораль» этого святочного рассказа подчеркивает эпиграф – «И звери внимаху святое слово». На то, что «зверь» следует толковать и в переносном смысле – это человек, в котором ничего человеческого не осталось – в рассказе ясно указывается: крестьяне, которым дядя на радости отправил к празднику котлы браги, «шутя говорили друг другу: «У нас ноне так сталось, что и зверь пошел во святой тишине Христа славить», имея в виду, конечно, не только сбежавшего в лес и «тишину» Сганареля, но и своего сурового хозяина. Любопытно, что в «Житии старца Серафима», из которого эпиграф якобы заимствован, фразы о зверях, «внимавших святому слову» старца – нет. Редакций и вариантов жизнеописаний преподобного Серафима Саровского (1754-1833), которыми мог бы пользоваться Лесков, существовало несколько50, все они написаны на русском, а не на церковно-славянском языке. Значит, в русскоязычных текстах «внимаху» (имперфект, 3 л., мн. ч., то есть «внимали») и следующей за ним формы винительного падежа появиться не могло. Но возможно, Лесков просто перевел существующий русский вариант на церковно-славянский, с тем, чтобы эпиграф зазвучал более возвышенно и торжественно? И это не так. Фразы «И звери внимали святому слову» ни в одном из жизнеописаний старца Серафима нет тоже. В том числе и в самом популярном из них, пережившим семь переизданий, называвшемся в точности как у Лескова - «Житие старца Серафима», которое впервые было выпущено в Петербурге в 1863 году. Вероятней всего, им как самым распространенным и пользовался писатель. Итак, слов, которые приводит в эпиграфе Лесков в источниках, доступных в 1883 году, нет. И все же упоминания о том, что звери приходили к старцу, и тот их кормил, в жизнеописаниях Серафима Саровского встречаются. Так, в одном из них говорится, что пока старец молился, к его келье сходились «многие звери: медведи, волки, лисицы, зайцы и всякие какие были в лесу Саровском, даже и полающие, и мыши, ящерицы и пресмыкающиеся змеи, ужи; все они по роду своему рыкали, пищали. По исполнении же правила Старец выходил к ним с хлебом в корзине, кормил всех зверей, и даже гадов пресмыкающихся(…)»51. Сцена выразительная и, похоже, вымышленная, но как бы то ни было, о зверях, не просто питающихся из рук святого, а еще и внимавших его слову – ничего не сказано даже здесь. Самый близкий к эпиграфу Лескова вариант находим в «Сказании о подвигах и событиях жизни старца Серафима» (1849), составленного со слов иеромонаха Иоасаф (Ивана Тихоновича Толстошеева). Именно в этом «Сказании» впервые приводится знаменитый рассказ старицы Дивеевского монастыря Матроны Плещеевой о том, как преподобный кормил медведя. Здесь же цитируются слова старца, обращенные к Матроне: "Вот и звери нас слушают; а ты, матушка, унываешь; а о чем на унывать?"52. Возможно, Лескову было известно и это «Сказание», но кроме того, эпизод с кормлением медведя стал частью иконографии преподобного Серафима – еще до официальной канонизации старца в 1903 году53. Присутствие медведя рядом с Серафимом Саровский объясняет, кстати, и то, почему Лесков решил процитировать в рассказе «Зверь» именно его житие. Хотя стоит помнить, что мотив «укрощения зверя» праведником вообще широко распространен в агиографии и светской литературе (см. например, Житие преподобного Сергия Радонежского, басню Ж.Лафонтена и ее переложение И.А.Крыловым - «Пустынник и медведь»). Кроме того, в средневековой традиции медведь обозначал и «греховную телесную природу человека», символизирует искушение, которое человек побеждает с помощью божественных сил54. Лесков использует распространенный мотив в своих художественных целях. Слова, выставленные в эпиграф, и, как видим, сочиненные самим писателем, заключают «мораль» рассказа, утверждают победу христианского учения над звериным началом в сердце человека. 4. Собеседники в «Жемчужном ожерелье» требуют от рассказчика, пообещавшего им «святочный рассказ», чтобы это непременно было «истинное происшествие». Андрей Николаевич Лесков, сын писателя и лучший его биограф, пишет в книге об отце следующее: «Старшая сестра матери писателя, а его тетка, Наталья Петровна Алферьева родилась 9 августа 1809 года в Москве. Почти подростком пришлось ей познать сладость супружества с «полупомешанным», старевшим уже, «благодетелем» ее семьи Страховым. Владелец поместья, в котором развертываются события рассказа «Зверь», конечно, не во всем схож с этим «дядей» автора, но, несомненно, кое-что тут занято и у него: «Он был очень богат, стар и жесток. В характере его преобладала злобность и неумолимость». О прекрасном духовном преображении его в горячего доброхота в семейных преданиях слышно не было. Умер таким, каким жил»55. Сам Лесков отмечает в своей «Автобиографической заметке»: «За М. А. Страховым была замужем родная сестра моей матери Наталия Петровна, большая красавица, которую старик муж ревновал самым чудовищным и самым недостойным образом к кому попало. Это был человек невоспитанный, деспотический и, кажется, немножко помешанный: он был старше моей тетки лет на сорок и спал с нею, привязывая ее иногда за ногу к ножке своей двуспальной кровати (…)Страхов умер в Москве, куда тетушка повезла его лечить и не вылечила... Он там схоронен на Ваганьковом кладбище. Тетушка возвратилась в Горохово и стала входить ближе в хозяйство и в воспитание детей» 56. Мы видим, что за событиями, изложенными в рассказе, стоял некоторые реалии, однако у «дяди» в рассказе «Зверь» супруги нет, ее присутствие только осложнило бы сюжет. Главное же – прототип «дяди» Михаил Андреевич Страхов, умер «таким, как жил». Известно также, что умер Страхов в апреле 1836 года. Если предположить, что действие рассказа происходило зимой, в конце 1836-го-начала 1836-го года, то получается, что в «белоголового старика» ему превратиться было просто некогда, от Рождества до апреля прошло всего несколько месяцев. И, значит, концовка «Зверя» – сознательный ход, необходимый автору для того, чтобы сделать свой рассказ классическим святочным рассказом. Хроникер: «Очарованный странник» (1873) «Очарованный странник» особенно ясно иллюстрирует нам, как Николай Лесков относился к литературным условностям, жанрам, законам и правилам. Ведь с точки зрения образцовой композиции, структура «Очарованного странника» – настоящая ересь. Летописец нанизывает событие на событие, не заботясь об их внутренней связи, тем более о том, чтобы завязывающиеся жизненные сюжеты не обрывались на полуслове, чтобы во всем царствовала логика. В художественном произведении все не так: одно следует из другого, отдельные части отражаются друг в друге, и все вместе являют законченное целое. О чем-то сочинитель намеренно умалчивает, другие детали озаряет ярче, кого-то уводит в тень, кого-то выводит на авансцену, не давая читателю забыть, что у текста есть свой режиссер, творец, воле которого и подчинен явленный здесь мир. В «Очарованном страннике» (как и в «Соборянах», «Смехе и горе», «Заячьем ремизе» и многих других) Лесков настаивал на иной логике, той, что напоминала как раз работу летописца. Писатель сформулировал этот принцип в повести «Детские годы. Из воспоминаний Меркулы Праотцева» (1874): «Я не стану усекать одних и раздувать значений других событий: меня к этому не вынуждает искусственная и неестественная форма романа, требующая закругления фабулы и сосредоточения всего около главного центра. В жизни так не бывает. Жизнь человека идет как развивающаяся со скалки хартия, и я ее просто и буду развивать лентою...». В «Очарованном страннике» мы видим реализацию той же идеи – Иван Северьянович излагает события своей жизни последовательно, «лентою», не пытаясь увязать одно с другим. «Очарованный странник» напоминает и летопись, и житие, и былинный эпос, и авантюрный роман – словом, формы древние, с очень наивными представлениями о литературной условности. Эта архаичная форма выбрана Лесковым, конечно, неспроста – она как нельзя более подходит именно Ивану Флягину, герою, точно попавшему в Х1Х век из былинных времен: «он был в полном смысле слова богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А.К.Толстого». Стало уже классическим наблюдение критика Николая Михайловского, высказанное по поводу «Очарованного странника» в 1897-м году: "В смысле богатства фабулы это, может быть, самое замечательное из произведений Лескова, но в нем же особенно бросается в глаза отсутствие какого бы то ни было центра, так что и фабулы в нем, собственно говоря, нет, а есть целый ряд фабул, нанизанных, как бусы на нитку, и каждая бусинка сама по себе и может быть очень удобно вынута, заменена другою, а можно и еще сколько угодно бусин нанизать на ту же нитку"57. Михайловский и прав, и не прав. Построение «Очарованного странника» как будто выглядит именно так, словно одни «бусины» (сюжетные звенья) можно вынуть и заменить другими. И если нам так кажется, значит, автор справился со своей задачей – создал у читателя впечатление, что перед ним действительно развертывается «хартия», а не «умышленный» текст. Однако на самом деле композиция повести вовсе не произвольна, «Очарованный странник» – произведение и продуманное, и внутренне цельное. За событиями жизни Ивана Флягина стоит автор, который придумал и этого героя, и его путь, и счел необходимым изложить отобрать именно эти события, причем изложить их именно в такой последовательности. Наша задача открыть лесковские секреты, понять его замысел. 2. Рассмотрим внимательней, как Лесков добивается композиционной цельности при внешней разрозненности эпизодов, какие «скрепы» для этого использует, в чем именно проявляется его авторская воля. 1) Кольцевая композиция Первое и очевидное проявление этой воли – кольцевая композиция «Очарованного странника». Нам с самого начала известен конец истории Ивана Северьяновиича – по описанию внешности героя, предстающего перед слушателями и читателями в «послушничьем подряснике с широким монастырским ременным поясом и в высоком черном суконном колпачке» – мы понимаем, что в финале своего пути Иван Флягин придет к монашеству. Почти сразу мы поймем и то, что его иночество будет не слишком ортодоксальным, ведь Иван Северьянович рассказывает историю, оправдывающую священника-горького пьяницу, который молится за самоубийц и в глазах Высшего суда оказывается оправдан. Тем не менее, «странник» неизбежно приведет своих слушателей к рассказу о поступлении в монастырь, а автор закольцует повесть и придаст повествованию законченность. Дальше события излагаются последовательно. Можно попросить учеников выписать все основные эпизоды из жизни Ивана Северьяновича, обязательно отмечая рядом место, где это происходило. География перемещений героя выйдет необыкновенно обширной, от Каспийского моря до Ладожского озера. – с юга до севера, с захватом Орловской губернии (в которой герой родился), Нижнего Новгорода, Кавказа. Вот как выразительно описывает пеструю картину странствий Ивана Северьяновича один из лучших исследователей творчества Лескова Леонид Гросман: «Развертываются ландшафты нескончаемого маршрута: здесь и орловские поместья с их конными заводами, и Пенза, с ее «азиатской» ярмаркой, и заволжские степи, пахнущие овцой, и астраханские побережья с рыбными промыслами, и Нижний с шумным Макарьевским развалом, и петербургские балаганы на Адмиралтейской площади, и Кавказ с его быстрыми горными потоками, и горячие пески Бугского лимана под Николаевом, и холодное Ладожское озеро». Первоначальное название «Очарованного странника» весьма выразительно подчеркивало это разнообразие – «Черноземный Телемак». Имя сына Одиссея, отправившегося на поиски отца Телемака, вызвало бы у читателя четкие жанровые ассоциации – эпические, конечно. Повесть замышлялась как своего рода эпопея, большое полотно, с предельной широтой охватывающее все стороны российской жизни. Форма путешествия – для подобной задачи необычайно выигрышна. Заметим, кстати, что Лесков настаивал на том, что "Очарованного странника" – не повесть, а рассказ. Почему – понятно. Потому что Иван Северьянович рассказывает свою историю, Лескову важно было указать на «устность» его повествования. Итак, можно заключить, в «Очарованном страннике два главных героя – один Россия. Другой – коренной ее житель. Имя для своего героя, которое является синонимом «русского человека, Лесков выбирает, конечно же, неслучайно. «У них все если взрослый русский человек – так Иван…» - рассказывает «очарованный странник» о татарах. «Очарованный странник» – это как раз история жизни «русского человека». 2) Нарушение хроникального принципа Автор остается верен принципу хроникальности, и все же однажды он оказывается нарушен. Иван Северьяныч опережает события и рассказывает об укрощении коня в Москве и победе над «бешеным укротителем», англичанином Рареем. Хронология нарушается, поскольку эта история – своеобразная визитная карточка героя. В этом эпизоде проявились все основные его свойства – азартность, «дарование» к усмирению и пониманию лошадей, наконец, его русская ипостась – принципиально, что в негласном поединке с другим знатоком лошадей, он одолел англичанина Рарея по прозвищу «бешеный укротитель». Прототипом «бешеного укротителя» был дрессировщик лошадей американец Джон Рарей (1827—1866), прославившийся, однако, вовсе не бешенством, а мягкостью своих методов. Рарей известен как создатель системы гуманных способов укрощения лошадей. Понятно, что Лескову и его герою гуманист и добряк ни к чему; для того, чтобы подчеркнуть силу Ивана Северьяновича с ним должен сражаться на поединке равный соперник – равный и по «бешенству» и по бесстрашию, иначе победа не так драгоценна. 3) Тема насилия и смерти Еще один способ соединить разрозненные эпизоды повествования – нанизать их на сквозную тему. В «Очарованном страннике» это – тема постоянного насилия и смерти. Смерть сопровождает его буквально с первых минут рождения – мать героя умирает при родах, а монах, явившийся Ивану Головану во сне дает ему «знамение», говоря ему «будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в чернецы». И в самом деле насилие, смерть преследует Ивана Флягина неотступно. На собственной его совести оказываются три загубленных жизни – он, пусть и случайно, убивает старого монаха, затем на своеобразной дуэли забивает до смерти татарина, наконец, толкает в пропасть цыганку Грушеньку. Смерть идет с героем руку об руку – пророчество явившегося Ивану Северьяновичу убитого им монаха сбывается: "А вот, - говорит, - тебе знамение, что будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и ты тогда вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в чернецы". Сам Иван Северьянович тоже неоднократно, точно по слову монаха, подвергается смертельной опасности – едва не гибнет, спасая жизнь юной графине и останавливая лошадей над пропастью. Его подвиг оказывается быстро забыт, за то, что он отрубил хвост кошке, укравшей его голубят, героя приговаривают к розгам, и велят "аглицкий сад для дорожки молотком камешки бить". Не порка ему страшна, а скука и обида, которые и доводят его до самоубийства. Жизнь ему спасает цыган, но он же превращает его и в вечного странника. Затем Иван Северьянович вполне готов погибнуть ради чудесного коня, а в итоге забивает до смерти татарина. Новой, уже неминуемой, казалось бы, гибели он избегает на войне, когда переплывает под пулями ледяную реку. Слушатели и читатели Ивана Флягина ждут, когда же наступит «настоящая погибель», предсказанная ему во сне умершим монахом, но выясняется, что причина, по которой Иван Северьяныч поступил в монастырь – довольно прозаична: сидеть на попечении бедной актрисы, он не захотел, работы себе подходящей найти не смог – и вот он «взял и пошел в монастырь». «Погибелью» оказался самый прозаический голод. Смерть кажется преследует не только Ивана Северьяновича, но словно бы разлита повсюду. Мир, в котором живут герои «Очарованного странника» – по-настоящему страшен. Сколько преступлений, в том числе нравственных, свершается на наших глазах! Вот хозяева Ивана забывают о его величайшей услуге и жестоко наказывают его за небольшую провинность, вот татары жестоко убивают христианских миссионеров, пытают, а потом убивают и «жидовина», «подщетинивают» Ивана Северьяновича, чтобы тот не сбежал. Но и «святая Русь» встречает Ивана неласково. Барин велит высечь беглеца и вряд ли думает о том, что пережитые героем страдания давно искупили его вину. Старенький священник Илья, которого Иван Северьянович с такой любовью вспоминал в плену, отлучает его на три года от причастия за то, что тот «татарок при себе вместо жен держал» и добавляет, что и это – большая милость, «по правилу святых отец» следовало бы на нем на живом «всю одежду сжечь». Князь-ремонтер предает сначала одну женщину, секретарскую дочку Евгенью Семеновну, потом и цыганку Грушу. Однако еще задолго то того, как князь отвез опостылевшую Грушу в лес под надзор, табор ведет себя по отношению к своей же соплеменнице ничуть не лучше. Сначала Грушиным пением и красотой откровенно торгуют на вечерах, а затем и вовсе продают ее за 50 тысяч рублей князю. Жестокость, несправедливость царит и в балагане на Адмиралтейской площади, где Иван Северьянович работает артистом, и в монастыре, где за вспышку гнева игумен велит посадить его в погреб и напрочь забывает о нем. Инок сидит там до самых заморозков, но и вынимают его не из-за холода, а потому что он начал пророчествовать и плакать. Широка, пестра Русь Лескова, только вот любви к человеку в ней мало. Но сам «очарованный странник» точно бы и не сознает ее, и воспринимает все, что с ним было, как должное. Иван Северьянович говорит степенно и спокойно, его неторопливая, размеренная интонация смягчает страшное впечатление от всего им рассказанного. Почему? Потому ли что «очень не умен», как говорит о нем князь? Похоже, дело совсем не в этом. 3. Понятно, что основная нить, соединяющая отдельные сюжетные «бусины» – личность Ивана Северьяновича. В работах об «Очарованном страннике» возобладали две точки зрения на образ этого героя. Согласно первой до истории с Грушенькой «в сознании Ивана Флягина нет никакой опорной точки, никакой нити, связующей отдельные проявления его личности». «Неизвестно, как он поступит в том или ином случае - он может поступить и так, и совсем иначе, - отмечают П.Громов и Б.Эйхенбаум. - Внутренняя размытость норм сословной жизни здесь сказывается отсутствием нравственных и вообще каких-либо иных критериев душевной жизни. Случайность - таков главный признак "душевного хозяйства" Ивана Флягина в начале его странствий… Именно это полное безразличие и к добру, и к злу, отсутствие внутренних критериев и гонит странника по миру»58. То есть согласно этой концепции в определенном смысле Иван Северьяныч — существо не ведающее о нравственности. Противоположная точка зрения высказана в работе Б.Дыхановой, считающей, что представления о добре и зле у Ивана существуют. Он все же пожалел сбежавшую от нелюбимого мужа мать девочки, нянькой которой служил, у него «тесменный поясок» от князя Всеволода-Гавриила с надписью «Чести моей никому не отдам»59, он помогал Грушеньке. Обе точки зрения нуждаются в уточнении. С большой любовью, восхищением и жалостью Иван Северьянович описывает мир живой природы - «голубя и голубочку», табуны киргизских «дикарей», которых пригоняли с ярмарок и которым трудно было привыкнуть к неволе. «Даже инда жалость, глядя на иного, возьмет, потому что видишь, что вот так бы он, кажется, сердечный, и улетел, да крылышек у него нету». Даже говоря о коне, которого укрощал, он называет его «сердечный». «Укрощение героем коня» – широко распространенный топос, воспроизводящийся в эпосах, сказках и былинах. Богатырский конь – постоянный атрибут эпического героя, в том числе русского Ильи Муромца, с которым Ивана Северьяновича сравнивают слушатели. Любопытно, что и жизненный пусть Ивана Флягина отчасти воспроизводит судьбу мифологического коня – гордого животное, которого смиряют жестокие обстоятельства. Возможно, именно поэтому «очарованный странник» и оказывается так тесно связан именно с лошадями. Но жалея и любя голубков и лошадей, Иван Северьянович, как правило, довольно равнодушен к людям. Погибшего по его вине монаха ему ничуть не жаль; когда монах является ему в видении и упрекает его, Иван отвечает: «Ведь я это не нарочно. Да и чем тебе теперь худо? Умер ты, и все кончено». А запоротый им до смерти татарин Савакирей вызывает у Ивана Флягина только досаду: «Тьфу ты, дурак эдакий! до чего дотерпелся? Чуть я за него в острог не попал». Огромное графское хозяйство, в котором есть и театр, и псарня, и живые медведи, и конный завод выглядит в его рассказах безлюдным (наблюдение Б.Дыхановой). То же и в повествовании о плене – в степях живут безликие «они», татары. Своих жен «Наташ» Иван не любит, рожденных от них детей, а их между прочим родилось за время его плена девять, за родных не считает – так как они «некрещеные». И вопрос слушателей о «родительских чувствах» он встречает недоуменным «Что же такое-с?» Слова на пояске о «чести» тоже никак нельзя принимать за кредо героя. Князя Всеволода-Гавриила он уважает за молодчество, но понимает ли смысл надписи на пояске – неизвестно. Дочку, которую Иван нянчил, он тоже отдал матери совершенно спонтанно, в последний миг и больше из азарта. Чувства матери ему явно не слишком поняты, ее жалобы ему «докучают», слова ее он передает как «та-та-та». В эпизоде с борьбой за ребенка Ивану интересна вовсе не судьба матери и ее дитяти, а возможность «поиграть», то есть хорошенько подраться с «уланом-ремонтером». С отключенным сознанием он движется и по жизни. Два волевых поступка Иван Северьянович совершает, он бежит от графа и из плена. В остальном же подчиняется обстоятельствам, многое случается с ним словно бы без его участия. Вырвавшись из плена, и получив паспорт, Иван «пошел без всякого о себе намерения» и пришел на ярмарку. Дальше события подхватывают его и несут. Недаром на вопрос слушателей о том, чувствовал ли он призвание к монашеству, Иван Северьянович мнется. - М... н... н... не знаю, как это объяснить... впрочем, надо полагать, что имел-с. - Почему же вы это так... как будто не наверное говорите? - Да потому, что как же наверное сказать, когда я всей моей обширной протекшей жизненности даже обнять не могу? - Это отчего? - Оттого-с, что я многое даже не своею волею делал. - А чьею же? - По родительскому обещанию. Вот как герой предпочитает объяснить то, что и сам видимо, замечает – его странствия не подчинены логике, он путешествует точно бы «не своею волею», «без всякого о себе намерения». Перелом наступает после истории с Грушенькой. Что же происходит с Иваном Северьяновичем после встречи с красивой и страстной цыганкой? Очень просто, он, наконец, познает, что такое любовь. Еще за несколько часов до посещения вечера у цыган в разговоре с «магнетизатором» герой называет любовь «пустяками», но пение Груши его переворачивает. Любовь Ивана Флягина к Груше совершенно бескорыстна, но это ничуть не умаляет ее силы. Ради Грушеньки он готов растратить пачку казенных денег и исполнить самую ужасную ее просьбу. Обратите внимание, что Грушеньке удается убедить его лишь после следующей угрозы «Не убьешь меня, я всем вам в отместку стану самою стыдной женщиной». Вот что для Ивана Северьяновича по-настоящему страшно. И после гибели именно Груша становится главным его «искушением», «столь живо является, что вот словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит» - говорит герой. Любовь к Груше меняет направление пути героя. Столкнув ее с крутизны в реку, Иван Севрьянович долго бежит в беспамятстве и попадает в незнакомое место, оказавшись вновь «на большой дороге, под ракиточкой»: «и ничего у меня на душе нет, ни чувства, ни определения, что мне делать; а думаю только одно, что Грушина душа теперь погибшая и моя обязанность за нее отстрадать и ее из ада выручить». Искупительная жертва, которую герой хочет принести – и есть новый осознанный вектор пути. Он нанимается в рекруты вместо сына бедных крестьян Петра Сердюкова, к великой их радости, и совершает настоящий военный подвиг, переплыв ледяную реку, которую обстреливают татары, он защищает ценой утраты заработка девушку-актрису в петербургском балагане. Князь, погубивший Грушеньку, называет Ивана Северьяновича «артистом» – то есть признает в нем натуру артистическую, действующую независимо от законов и канонов. Но ключ к душе лесковского героя дан и в последних словах повести: «Да и о чем было его еще больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их младенцам». Иван Северьянович — и русский богатырь, и артист, младенец. Работа выполнена при поддержке Научного фонда ГУ ВШЭ, грант № 08-01-0079 1 Лесков А.Н. Жизнь Лескова. С.18. 2 Орловские губернские ведомости. Прибавление к № 14 (2 апр) 1843 (?) 3 Мелочи архиерейской жизни. Т.6. СС в 11-ти томах. Т.6. С. 403. 4 Там же. С. 406-407. 5 См. Ашихмина Е. Орловское детство Лескова. Часть 1. Лесков и город. – Орловский вестник, 2008, 13 февраля. 6 См. «Грабеж», “Смерть старого человека”, “О трусости”, “Смех и горе”, “Житие одной бабы”, “Умершее сословие”, “Товарищеские воспоминания о П. И. Якушкине». 7 Заметка о здания. СС в 11-ти ии, Т.1. С. 153-154. 8 Житие одной бабы. СС в 11-ти тт. Т.1. 9 Товарщеские воспоминания о П.И.Якушкине. СС, Т.11.С.72. 10 ГАОО. Д. 1027, л. 4об., д. 336, л.6 об. 11 См. Ашихмина Е.Н. Петр Андреевич Азбукин – инспектор Орловской гимназии лесковского времени. – Ученые записки. Т. III. Лесковский сборник. Орел, 2006. 12 Евфимий Андреевич Остромысленский (1803-1887) — духовный писатель писатель (1803—1887); окончил киевскую духовную академию, преподавал в орловской духовной семинарии и гимназии, затем стал кафедральным протоиереем Петропавловского собора. Размещал в журнале «Странник» статьи по истории церкви и педагогике (см. например "Архимандрит Макарий, алтайский миссионер" (1860, кн. 1 и 8), "Воспоминание о высокопреосвященном Филарете, митрополите киевском и галицком" (1862, кн. 1), "Обозрение источников и средств к улучшению быта сельского духовенства" (1863, кн. 9), "О средствах к призрению бедных духовного звания" (1864, кн. 4), "О средствах к воспитанию детей духовного и крестьянского звания" (1864, кн. 2 и 3), "Об образовании сельского простонародия" (1861, кн. 10 и 1863, кн. 3). Отдельным изданием вышли его "Слова к воспитанникам гимназий о свойствах истинной мудрости" (СПб., 1841) и "Молоканская секта" (два выпуска, 1881 и 1885; 2-ое издание 1-го вып., СПб., 1882). 13 СС в 11-ти тт. Т.8. С.52. 14 См. Кулябка К.Ф. Воспоминания старого орловца. Русская старина. 1908, август, с. 376. 15 См. Алексина Р. Е.А.Остромысленский – Богонаставник Н.С.Лескова. В сборнике Орловского церковного историко-археологического общества. Вып. 1(4). Орел, 1999. С. 76 – 91. 16 ГАОО, ф. 78, оп. 1, д. 1051. 17 18 Подробнее см. Р.М.Алексина. Новое о детских и юношеских годах Лескова. По материалам орловских архивов. – Неизданный Лесков. Книга вторая. М.: Наука, 2000. С.291-292. 19 Ф.64. Е.х.33. Л.36 об.-37. 20 ЖНЛ, С. 77. 21 Виктор Протопопв. У Н.С.Лескова – Петербургская газета, 1894. № 326, 27 ноября. Цит по ЖНЛ, 75. 22 ГАОО. Ф.4. Д.2676. Л.203об-204. 23 ГАОО. Ф. 5. Д. Л.139об-140. Поиск автографов Лескова среди документов Орловской уголовной палаты – дело будущего. 24 Цит по ЖНЛ. С.85. 25 ЖНЛ. С.86. 26 См. Русские общественные заметки. СС. Т.10. 27 См. ЖНЛ.С.81. 28 См. Алексина Р.М. Новое о детских и юношеских годах Лескова. – Неизданный Лесков. Кн.2 (Литературное наследство). М. , 2000. С.283-285. 29 Там же. С.285. 30 См. Фаресов А.И. Против течений, СПб., 1904, стр. 164 31 Новости и биржевая газета. 1883, № 104 и № 187 (цит.по ЖНЛ. С.83). 32 Украинские пословицы, поговорки и тому подобное (Украинськi приказки, прислав’я i таке iнше», Пбг, 1864). 33 Чужое слово в прозе Н.С.Лескова – Русский язык в школе. 2001. №.1. 34 См. Товарищеские воспоминания о П.И.Якушкине. – СС. Т.11 35 См. Фидлер Ф.Ф.Литературные силуэты – Новое слово, 1914. август, № 8. С. 32-34. 36 Печерские антики – СС. С. 7. С. 133. Комичным образом многие краеведческие тексты, созданные в Орле, обрывают эту цитату на словах орловцем - "Меня в литературе считают "орловцем - и приписывают Лескову гордость, с какой он произносил эти слова. Понятно, что киевские краеведы приводят цитату полностью. 37 СС. Т.6. С. 92-93. 38 СС. Т.7. С. 176-177. 39 СС. Т.6. С.140. 40 Фаресов. Против течений. С. 154. 41 Подробнее см. ПСС в 30-ти тт. Т.1.С. 735-736. 42 «Как я учился праздновать. Из детских воспоминаний писателя» – цит. по Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова. С.71. 43 См. например, Лесков Н.С. Повести. Рассказы/ Н.С.Лесков; Сост. С.Ф.Дмитренко, Г.П.Лазаренко.-М.: "Олимп", 1997.-685c. (Кн. для ученика и учителя). 44 А.А.Горелов. Н.С.Лесков и народная культура. Л.: Наука, 1988. С.139. 45 См. Гура А.В. Кошка, кот - Славянские древности. Этнолингвистический словарь под ред. Н.И.Толстого. Том 2. Д-К. М.: Международные отношения, 1999, С. 637-640; Faith Wigzell. Russian Dream Books and Lady Macbeth's Cat – The Slavonic and East European Review. Vol.66. No.4. 1988. P.626-630. 46 Древний и новый всегдашний гадательный оракул, найденный после смерти одного стошестилетнего старца Мартина Задека... М., 1800; 3-е изд. М., 1821. 47 Душечкина Е.В. Русский святочный рассказ. Становление жанра. СПб, 1995. С.194 48 Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11-ми томах. М., 1958. Т.7, с.433. Курсив – Н.С.Лескова. 49 Ср. Лейбов Р.Г.Рассказ Лескова и «миф 1812 года» - Лотмановский сборник. Т.2. М.: РГГУ, 1997. С.331. 50 Жизнеописаний преподобного Серафима Саровского существовало несколько и под разными названиями. См. например «Сказание о жизни и подвигах блаженныя памяти отца Серафима, Саровской пустыни иеромонаха и затворника». М., 1844; «Сказания о жизни и подвигах Старца Серафима, Иеромонаха Саровской пустыни и Затворника, извлеченные из записок ученика его. СПб., 1845. В 1863 в Петербурге году впервые появляется книга с названием, совпадающим с Лесковым – «Житие старца Серафима». Пользуюсь случаем выразить искреннюю благодарность Е.Н.Бурцевой, оказавшей нам серьезную помощь при работе с житиями преподобного Серафима Саровского. 51 «Сказания о жизни и подвигах Старца Серафима, Иеромонаха Саровской пустыни и Затворника, извлеченные из записок ученика его – Маяк. Журнал современнаго просвещения, искусства и образования в духе народности русской. СПб., 1844. кн. 32. с. 72-73 52 «Сказание о подвигах и событиях жизни старца Серафима». 1849. С.142. (2-е изд, 1856, С.118). Интересно, что как призналась уже на смертном одре рассказчица этой истории Матрона Плещеева – ничего похожего никогда не было, история с кормлением медведя – выдуманная. См. – Выписка из книги о жизни и подвигах Серафима Саровского - ОР РГБ Ф.316. К.76 Д.13. 1 л. 53 См. Преподобный Серафим Саровский. Агиография. Почитание. Иконография. М.: Индрик, 2004. С. 274 54 В.В.Иванов, В.Н.Топоров, М.Н.Соколов. Медведь – Мифы народов мира. М.: Советская энциклопедия, 1982. Т.2. С.120 55 Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова. М.: Художественная литература, 1954. С.45 56 Лесков Н. С. Собрание сочинений в 11 т. М., Государственное издательство художественной литературы, 1958. Т. 11, с. 12-13. 57 Михайловский Н. К. Литературные очерки // Русское богатство. 1887. № 6. С. 97 58 П.Громов, Б.Эйхенбаум. Н.С.Лесков (Очерк творчества) - Собрание сочинений в 11 томах. Т. 1. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С.ХLI-ХLII.59 Дыханова Б. Запечатленный ангел" и "Очарованный странник" Н. С. Лескова. М., 1980. С. 120-121 i В настоящее время село Лески относится к Брянской области и находится на грани исчезновения. От каменной церкви в честь иконы Казанской Божией Матери остались одни руины – она была разрушена во время боев в Великую Отечественную войну. В селе доживают несколько стариков (см. А.Федосов. Лесковские руины – газета «Труд», № 026 за 15.02.2005). ii См. Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова. М., 1954. С. 20 (далее ЛАН) iii Город Севск тода был уездным городом Орловской губернии. iv Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11-ти томах (далее – СС). Автобиографическая заметка. Т.10. С.7. v Лесков А.Н. Автобиографическая заметка. С. vi См. Т.Г. Леонтьева. Женщины из духовного сословия в самодержавной России – сб. Женщины. История.Общество. Сборник научных трудов. Выпуск 1. Тверь 1999. vii См. Алексина Р.М. Новое о детских и юношеских годах Лескова – Литературное наследство. Неизданный Лесков. Книга вторая. М.: ИМЛИ РАН, Наследие, 2000. С.274. viii ix Куртина – группа из 20-30 деревьев. x Лесков А.Н. Жизнь Лескова. С.18. xi Несмертельный Голован. xii СС. Т.10. С.310. xiii На это указывает Р.М.Алексина, заключая, впрочем, что «отставка по-видимому, объяснялась другими обстоятельствами». См. Новое о детских и юношеских годах Лескова. С.274. xiv «Кулига – место, где срублены и выжжены деревья, чищоба, пережога» -- пояснение Лескова. (СС. Т.8. С.6). xv Р.М.Алексина. Новое о детских и юношеских годах Лескова С.286. xvi АНЛ. С.30 xvii Казанок – котелок. |
