M. Штайнер Предисловие к первому изданию (1927)
Скачать 2.14 Mb.
|
Лекция первая Дорнах, 24 июня 1924 г. Эвритмия как видимая речь Мои милые друзья! Лекции, которые я здесь предполагаю прочесть, посвящены обсуждению эвритмии и проистекают прежде всего из высказанного госпожою Штайнер воззрения, что для точного оформления эвритмической, так сказать, традиции необходимо сперва в порядке повтора сообщить все, что относится к эвритмии слова и что в течение ряда лет было передано соответствующим личностям. Затем в мою задачу войдет присоединить к этим повторениям пояснения, каждый раз касаясь (не в порядке разделения на главы) отдельных особенностей эвритмии. При этом я попытаюсь рассмотреть эвритмию в ее различных аспектах: как в художественном аспекте, который здесь, естественно, принимается во внимание по преимуществу, так равно в педагогическом и целительном. Сегодня мне хотелось бы предпослать лекциям своего рода вступление, к которому затем примкнет рассмотрение первых элементов эвритмии слова. Прежде всего эвритмисту необходимо жить в эвритмическом искусстве, в эвритмической работе своей личностью, своим человеческим существом, так, чтобы эвритмия сделалась выражением жизни. Этого нельзя достичь без проникновения в дух того, чем является эвритмия как видимая речь. Тому, кто лишь бросает взгляд на эвритмию, кто воспринимает ее только как художественное наслаждение, знать что-либо о существе эвритмии — как это и вообще должно быть при художественном наслаждении — не надо. Столь же мало надо это ему, сколь мала необходимость учиться музыкальной гармонии, контрапункту и т.п. желающему наслаждаться музыкой. Для того, чтобы понимать художественное, достаточно того понимания, которым обладает сформированный здоровым образом человек. Искусство должно оказывать влияние само по себе. Его влияние должно быть само собой разумеющимся. Для того, однако, кто занимается эвритмией, желает в той или иной форме внести ее в жизнь, необходимо точно также проникать в существо ее, как, скажем, музыканту или художнику, или скульптору необходимо проникать в суть своего дела. В эвритмии, когда мы проникаем в ее существо, мы имеем вместе с тем проникновение в человеческое существо вообще. Потому что нет иного искусства, которое в такой выдающейся степени, как эвритмия, пользовалось бы тем, что имеется в самом человеке. Возьмите все искусства, для которых необходимы какие-либо орудия, у них нет средств, нет орудий, — которые подступали бы к человеку столь близко, как эвритмия. Мимическое и танцевальное искусства подходят (конечно, до известной степени) близко к человеку в своем пользовании художественными средствами; главным же образом, в использовании самого человека как орудия. В мимическом искусстве, однако, то, что мимически выражается, играет только подчиненную, служебную роль у цельного образа; оно не растворяется в художественном образе самого человека, но в отдельных случаях использует собственно человека для подражания тому, что здесь на Земле напечатлено уже в самом человеке. Но в мимическом искусстве мы имеем дело еще и с тем, что (до известной степени) в более отчетливой форме передаем то, чем человек обычно пользуется в жизни, то есть делаем более отчетливой речь. Чтобы сделать речь более отчетливой, более проникновенной, мы прибавляем к ней различные жесты (Gebaerdenhaftes). Как сказано, наша задача здесь состоит, самое большее, в том, чтобы продолжить то, что уже имеется на физическом плане от самого человека. В танцевальном искусстве, если танец возвышается до художественного, мы имеем дело с излиянием эмоционального, воли в человеческое движение, причем опять-таки, в танце выражается и развивается далее только то, что заложено в человеке в виде возможностей таких движений, какие имеются и на физическом плане. В эвритмии же мы имеем дело с чем-то таким, чего в человеке в обычной физической жизни ни в каком отношении нет, что должно быть насквозь творчеством, исходящим из духовного. Мы имеем тут дело с чем-то таким, что только пользуется человеком, каким он является в своем обычном образе в физическом мире, пользуется им только как средством для выражения, и притом именно человеческим движением как средством выражения. Спрашивается, что же собственно изображается при этом? Вы поймете, что изображается в эвритмии, только тогда, когда примете во внимание, что эвритмия желает быть видимым языком. Так обстоит, ведь, и с самой речью: когда мы выражаем речь мимически, то берем за образец обыкновенную речь, когда же мы выражаем самою речь, то она, как таковая, не имеет образца. Она исходит из человека, как самостоятельное произведение. Нигде в природе нет того, что раскрывается в речи, что ею обнаруживается. Точно также и эвритмия должна быть чем-то таким, что представляет собой некое первичное творчество. Речь — возьмем ее исходной точкой — является проявлением человеческой гортани и того, что так или иначе связано с гортанью. А гортань, что она, собственно, такое? Вопрос этот необходимо поставить, потому что я часто указывал: в эвритмии весь человек становится своего рода гортанью. Мы должны, таким образом, поставить перед собой вопрос: какое же вообще значение имеет гортань? Видите ли, если мы будем смотреть на речь просто как на проявление гортани, то от нашего внимания ускользнет, что же, собственно, исходит из гортани, что же в данном случае образуется. Вы, однако, может быть припомните, что существует удивительная традиция, которую в настоящее время мало понимают и которой вы касаетесь, когда читаете начало Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Слово. Слово (то, что в настоящее время представляется под «словом») является, не правда ли, чем-то таким, что в связи с началом Евангелия от Иоанна не дает ни малейшего смысла. Это начало Евангелия от Иоанна подвергается, правда, постоянным обсуждениям. Люди полагают, что у них есть при этом какие-то мысли. У них нет мыслей; если мы посмотрим, что представляет себе современный человек под словом «Слово», о котором он в то же время говорит: оно есть звук и дым, туман и небесный пар и т.д., которое он в известном отношении ставит ниже мысли, то увидим, что он ставит себя при этом на пьедестал и полагает, что может относиться с презрением к слову в противоположность мысли. Если мы таким образом углубимся в представление современного человека о «слове», то окажется, что, собственно, начало Евангелия от Иоанна не имеет ни малейшего смысла. Итак, «Слово». У нас много слов, какое же? Ведь это может быть только одно какое-нибудь определенное конкретное слово. В чем же сущность этого «Слова»? Вот этот вопрос и надо задать себе. В основе этой традиции, которая отмечается в начале Евангелия от Иоанна, лежит то, что некогда было известно из инстинктивного познания того, что такое Слово, но что в настоящее время больше не известно. Видите ли, идея, понятие «Слово» охватывало некогда в древнем, изначальном человеческом воззрении всего человека как эфирное творение. Так как все вы антропософы, то вам известно, что такое эфирный человек. Есть физический человек, и есть эфирный. Физический человек, каким его описывает обычная физиология или анатомия, обладает и с внешней, и с внутренней стороны некоторыми формами, которые изображаются на рисунке. При этом не принимают, конечно, во внимание, что этот рисунок изображает только ничтожнейшую часть физического человека, так как он является одновременно жидким, воздушным и тепловым, что обычно, конечно, не изображается на рисунке, когда в физиологии или анатомии говорят про человека. Все же, однако, можно составить себе представление, что такое физическое тело человека. В данном случае мы имеем второй член человеческой природы — эфирное тело. Если бы его нарисовать, то это эфирное тело представило бы собой нечто чрезвычайно сложное. В устойчивом виде это эфирное тело может быть, в сущности, нарисовано в столь же малой степени, как молния. Когда рисуют молнию, то рисуют ведь не молнию, потому что она находится в движении, охвачена потоком. Поэтому при изображении молнии надо было бы изображать поток, движение. Сколь мало было бы возможно нарисовать молнию, если бы захотели это сделать, столь же мало можно зафиксировать и эфирное тело. Эфирное тело находится в непрестанном движении, в непрестанной подвижности. Встречаем ли мы, однако, где-либо в мире человека эти находящиеся в движении формы, из которых эфирное тело человека не «состоит», а непрестанно возникает и исчезает? Встречаем ли мы их где-либо так, что можно было бы к ним подойти? Да, мы их встречаем! То, что они существуют, тогда было известно уже древнему интуитивному познанию. Мы их имеем в том — прошу вас, мои милые друзья, обратить внимание, что я выражаюсь точно, поэтому вещи надо принимать столь же точно, как я говорю, — мы их имеем, когда посредством звука придаем форму всему тому, что вливается в содержание речи. Окиньте теперь в духе взором все то, чему вы в звуках речи придаете форму из вашей гортани; эти звуковые формы, используемые для всего, что находит законченное выражение во всем объеме языка. Таким образом, вы охватите взором все, что является составной частью чего бы то ни было, относящегося к речи и исходящего из гортани для ее (речи) потребности. Осознайте затем, что все эти элементы, исходящие из гортани, являются составными частями всего проявляющегося в речи. Осознайте, что все это состоит из определенных движений, в основе которых лежат формы гортани и окружающих ее органов. Отсюда все исходит. Оно исходит, конечно, не сразу. Мы не сразу говорим все то, что лежит в основе речи. В каком, однако, случае, могли бы мы произнести все то, что лежит в основе речи? Мы бы это произнесли, — как ни парадоксально это звучит, но это так, — если бы позволили одновременно прозвучать всем звукам от А, В, С до Z. Представьте себе это. Представьте себе, что кто-либо, начиная с А и идя дальше, звук за звуком, конечно, без перерыва, а лишь с соответствующими передышками, заставил бы прозвучать все звуки до Z. Все то, что мы произносим, вписывает в воздух определенную форму, которая невидима, но которую, однако, надо предположить имеющейся налицо и о которой можно было бы подумать, что она зафиксирована при помощи научных средств без начертания ее человеком. Когда мы выговариваем слово — дерево, солнце... — мы всегда выводим совершенно определенную воздушную форму. И когда мы скажем все это, от А до Z, то получим очень сложную форму. Зададим себе вопрос: что бы образовалось, если бы человек сделал это на самом деле? Это должно быть сделано в пределах некоторого определенного времени — в течение наших лекций мы еще услышим почему, — оно должно было бы произойти в пределах некоторого определенного времени так, чтобы начало еще не расплылось целиком, пока мы не дошли до Z, так, чтобы А пребывало еще пластически в своей форме, когда мы достигли Z. Если бы в образовании воздушных форм мы могли пройти фактически весь алфавит от А до Z, и если бы совершили это так, что А сохранило бы свою форму вплоть до произнесения нами Ж и все это отобразилось бы в воздухе, что бы получилось тогда? Видите ли, это была бы форма человеческого эфирного тела; таким способом создалось бы человеческое эфирное тело. Человеческое эфирное тело стояло бы перед вами, если бы весь алфавит (надо было бы только правильно его составить, так как в настоящее время, как он обычно произносится, он не вполне правилен, но тут дело только в принципе), если бы однажды одновременно прозвучал весь алфавит, начиная с А до Ж, — перед вами стоял бы человек. Что бы тут, собственно, произошло? Ведь человек в виде эфирного тела всегда находится здесь, вы всегда носите его в себе. Что же вы делаете, когда выговариваете алфавит? Вы тогда некоторым образом погружаетесь в форму вашего эфирного тела и сообщаете ее воздуху. Вы формируете в воздухе образ вашего эфирного тела. Когда мы произносим одно какое-нибудь слово, не имеющее, конечно, в себе всех звуков, что происходит тогда? Представим себе, что перед вами стоит человек. Он стоит в виде физического, эфирного, астрального тел и «Я». Он говорит какое-нибудь слово. Видно, как он своим сознанием погружается в свое эфирное тело. Часть этого эфирного тела он изображает в воздухе, как если бы вы встали перед физическим телом и стали бы отображать, скажем, руку так, что рука была бы видна в воздухе. У эфирного тела нет этих форм, которые имеет физическое тело, но формы эфирного тела отображаются в воздухе. Если мы это хорошо поймем, то наш взор проникнет в чудеснейшую метаморфозу человеческой формы, человеческого развития. Что, собственно, представляет собой это эфирное тело? Оно есть то, что содержит в себе силы роста, силы, необходимые для питания, но вместе с тем также силы, которые необходимы для верного руководства памятью. Все это оно содержит в себе. И все это мы сообщаем воздушной форме, когда говорим. Внутреннее человека (поскольку это внутреннее изживается в эфирном теле) мы запечатлеваем в воздухе, когда говорим. Когда мы сочетаем звуки, образуются слова. Когда мы сочетаем звуки от начала до конца алфавита, возникает очень сложное слово. Это слово содержит все словесные возможности. Но это слово содержит, вместе с тем, человека в его эфирной сущности. Прежде, однако, чем на Земле появился физический человек, был эфирный человек, потому что эфирный человек лежит в основе физического человека. Что такое, однако, эфирный человек? Эфирный человек — это слово, которое охватывает весь алфавит. Если мы говорим об образовании этого первичного слова, бывшего вначале до физического человека, то можем назвать то, что возникает с речью (когда алфавит произносится по отдельным звукам), рождением — рождением эфирного человека. В противном же случае (если мы произносим не весь алфавит) это лишь рождение отдельный фрагментов, частей человека в отдельных словах. То, что звучит в каждом отдельном слове, являет собой всегда нечто от человека. Скажем слово: «дерево». Что же это значит, когда мы говорим: «дерево»? Когда мы говорим «дерево», то так обозначаем его, что говорим: частицей нас, нашего эфирного тела является то, что находится здесь — дерево. Каждая вещь в мире является частицей нас; нет ничего такого, что нельзя было бы выразить через человека. Как при произнесении звуков всего алфавита человек выговаривает себя самого, а тем самым и весь мир, так и в отдельных словах, представляющих собой фрагменты-частицы всего Слова-алфавита, он всегда выговаривает что-нибудь, являющееся частью мира. Весь универсум был бы выговорен, если бы человек сказал: А, В, С и т.д. Отдельные части универсума выговариваются при произнесении отдельных слов. Все это мы должны уяснить себе, если хотим продумать то, что лежит в основе звука, как такового. В основе звука, как такового, лежит все относящееся к человеческому внутреннему. Это все то, что изживается благодаря эфирному телу, то внутреннее человека, что переживается в душе в виде чувств. Здесь нам необходимо остановиться на том, что переживается в душе человека в виде чувств. Начнем с А. Когда мы впервые учимся говорить А, то делаем это в бессознательном сонном состоянии, будучи еще совершенно маленьким ребенком. Все это бывает погребено, когда в дальнейшем приходится в школе подвергаться мучениям, связанным с дальнейшим преподаванием звуков. Когда ребенок учится говорить, то налицо есть уже частица того, что является великой тайной речи, но оно еще погружено в сонное, бессознательное состояние. Когда мы произносим А, то должны чувствовать это А (если у нас до известной степени здоровое ощущение) как нечто, исходящее из такого нашего внутреннего состояния, когда мы в удивлении или в некоем изумлении. Да, это удивление представляет собой опять-таки лишь часть человека. Человек не является ведь чем-либо абстрактным. Каждую минуту, каждую бодрствующую минуту он ведь является чем-нибудь. Можно, конечно, находиться в вялом, полусонном состоянии (hindoesen) — тогда не представляешь собой ничего определенного. Однако и тогда являешься чем-либо. Человек, собственно, в каждую минуту является чем-либо. Он то нечто удивляющееся, то испытывающее страх, то, скажем, нечто, что наносит удар. Он не бывает просто абстрактным человеком. Он в каждую отдельную минуту является чем-либо. По временам он является удивляющимся, изумляющимся. И вот то, что происходит в эфирном теле при переживании удивления, изумления, вносится в воздух в виде определенной формы при помощи гортани: А. При этом вносят в воздух часть своего человеческого существа, а именно удивляющегося человека. Видите ли, когда на Земле возникает физический человек, то он возникает в виде целого (законченного, совершенного) человека, если это возникновение соответствует общим возможностям развития. Он появляется цельным (законченным) человеком из того органа материнского организма, который называется маткой (Uterus). Здесь возникает физический человек в своей физической форме. И то, что возникло бы при произнесении алфавита от А до Z, было бы эфирным человеком, но только запечатленным в воздухе и получившим форму из человеческой гортани и соседних с нею органов. То же самое мы должны сказать и тогда, когда в мире появляется на свет ребенок, когда он, как говорят, «начинает видеть свет мира»: из матки и соседних с нею органов возникает физический человек. Действие гортани, однако, не таково, как другого материнского (порождающего) органа. Она находится в непрестанном творчестве. В результате, при произнесении слов, постоянно возникают фрагменты человеческого существа, и если бы мы охватили в своей речи все слова языка (чего, однако, нет даже у таких отличающихся богатством слов поэтов, как Шекспир; хотя у последнего, можно сказать, есть), то творческая гортань образовала бы всего эфирного человека в виде воздушной формы, но в последовательном порядке, в становлении; получилось бы рождение, непрестанно совершающееся в течение речи. Речь всегда является частью этого рождения эфирного человека. Физическая гортань является лишь внешней оболочкой того чудеснейшего органа, который имеется в эфирном теле и представляет собой некоторым образом рождающую Слово Мать. И тут перед нами то чудесное превращение, о котором я говорил, когда упоминал о метаморфозе (превращении). Все, что имеется в человеке, представляет собой метаморфозу некоторых основных форм. Эфирная гортань и ее оболочка — физическая гортань — являет собой метаморфозу материнской матки. Когда мы говорим, мы творим человека, творим эфирного человека. На эту тайну речи, мои милые друзья, указывает также связь между речью и половыми функциями, которая проявляется, например, у мужского пола в изменении голоса. Мы имеем здесь, таким образом, дело с творческой деятельностью, которая изливается в речь из глубочайших глубин мировой жизни. Мы видим как перед нами, струясь, развертывается откровение того, что обычно при физическом возникновении человека скрыто в таинственных глубинах организма. Мы приобретаем при этом то, что нам необходимо для художественно-творческого сотрудничества. Мы приобретаем уважение, внимание к тому творческому, с которым мы связаны, как художники. В художественном искусстве нам необходимо нечто такое, что включает нас в сущность мира всем нашим человеческим существом. А каким иным образом мы могли бы быть в большей степени включены в существо мира, если не осознанием той связи, которая существует между возникновением человека и речью. Каждый раз, говоря, человек творит часть того, что некогда, в пра-времена, было сотворением человека, когда он отделялся от эфира в виде воздушной формы, еще до того, как принял текучую, а позднее — твердую форму. Говоря, мы переносимся назад в мировое становление человека в том виде, как оно имело место в древние времена. Остановимся теперь на каком-нибудь единичном примере. Вернемся еще раз к этому А, которое создает перед нами удивляющегося человека. Надо осознать, что во всех случаях, когда в речи слышится А, в основе его лежит какое-нибудь удивление. Возьмем слово Wasser (вода) или слово Pfahl (кол), или какое хотите другое слово, в котором фигурирует А. В тех случаях, когда вы на А задерживаетесь в своей речи, везде лежит в основе какое-нибудь удивление. Во всех этих случаях в речи проявляет себя удивляющийся человек. В давно прошедшие времена это было известно. Этим знанием обладали еще те, которые владели еврейским языком. Что означает в еврейском языке А — «Алеф»? Что оно такое? Это — удивляющийся человек. Теперь мне хотелось бы напомнить вам нечто такое, что могло бы вас навести на то, на что, собственно, имеется указание в этом А, что при А имеется в виду. Видите ли, в Греции говорили: философия начинается с удивления, изумления. Философия — любовь к мудрости, любовь к знанию начинается с удивления, изумления. Если бы говорить совершенно в духе изначального познания, изначального инстинктивно-ясновидческого познания, то можно было бы также сказать: философия начинается с А, — это для древнего человека означало бы то же самое. Что, собственно, исследуют, когда занимаются философией? Исследуют ведь именно человека. Все ведь стремится к самопознанию. В конечном итоге хотят познать человека. Таким образом, познание человека, рассмотрение человека начинается с А. Вместе с тем, однако, это познание является и самым скрытым, потому что надо приложить множество усилий, необходимо многое сделать, чтобы достичь этого познания человека. Лишь тогда, когда мы подойдем к человеку настолько, что он встанет перед нами во всей своей полноте так, как он сформирован из духовно-душевно-телесного, лишь тогда, собственно, мы окажемся перед тем, что — как человек — заставляет нас с величайшим изумлением сказать А. Поэтому удивляющийся человек, который удивляется на самого себя, на свое истинное существо, и есть, собственно, человек в своем высшем, идеальнейшем развитии — есть А. Если однажды ощутить, что человек в том виде, в каком он является в своем физическом теле, составляет лишь часть человека и что мы можем иметь его перед собой как человека лишь тогда, когда он стоит перед нами во всей полноте имеющегося в нем Божественного, то древнее, первоначальное человечество называло такое ощущение изумления человека перед самим собой: А. А — есть человек в его высшем совершенстве. А — есть, таким образом, человек, и мы выражаем в А то, что переживается в человеке в чувстве. Перейдем затем от А к В, чтобы сперва хотя бы приблизительно установить некоторые опорные точки, которые могут нас привести к пониманию пра-Слова, простирающегося от А до Z. В В мы имеем так называемый согласный звук, в А — гласный. Когда вы произносите гласный звук, у вас такое ощущение: вы выражаете себя вовне из своего глубочайшего внутреннего. При каждом гласном, так же, как и при А, вы испытываете исполненное чувства переживание. Во всех случаях, когда выступает А, вы имеете изумление. Во всех случаях, когда выступает Е, мы имеем то, что я выразил бы словами: «Оно мне сделало нечто, что я ощущаю". Подумайте только, какими мы стали отвлеченными людьми, какими ужасно высохшими людьми; точно сморщенное яблоко или слива — такими мы стали в отношении переживания языка. Подумайте только: мы просто говорим, не обращая внимания, когда где-нибудь встречается А, мы на нем останавливаемся — а мы это делаем непрестанно — и, переходя затем от А к Е, мы переходим от изумления к чувству «оно мне сделало что-то, что я ощущаю». Прочувствуем теперь, что собой представляет I[И]: быть любопытным и затем догадаться. Прочувствуйте гласный звук, и вы увидите, что в основе его лежит всегда чудесное, чрезвычайно сложное переживание. Когда отдаешься воздействию хотя бы пяти следующих друг за другом (гласных) звуков, то получаешь впечатление свежего, первозданного человека. Человек рождает себя заново во всем своем достоинстве (Wuerdigkeit), когда с полным сознанием, т.е. с полной сознательностью дает изойти им из своего внутреннего. Поэтому-то я и говорю, что мы так ссохлись (verschrumpelt), что перед нами только то, что звук собою обозначает, а ничего не видим из переживания, видим только то, что это обозначает: вода (Wasser) — это значит то-то... и т.д. Мы совершенно ссохлись (сморщились). Иначе обстоит дело с согласными звуками. Тут мы не ощущаем, что что-то выходит из нашего внутреннего существа в соответствии с нашими чувствами. Мы, напротив, копируем образ того, что находится вне нас. Допустим, что я удивляюсь, я говорю: А. Тут я не отображаю образ чего-то, тут я высказываю себя. Если же я хочу выразить то, что кругло вне меня, что закругляется, например — круглый стол, что я делаю тогда, если не хочу говорить? Я воспроизведу это, оформлю (nachforme) это (соответствующий жест). Когда я хочу обрисовать нос, не говоря этого, не называя носа, но давая лишь понять, что я имею в виду, то я могу его изобразить, рисуя (делает соответствующие движения руками). Так обстоит дело, когда я образую согласные. Они представляют собой отображения чего-то внешнего. Они всегда следуют форме чего-то внешнего. Только мы передаем эти формы в воздушных образах, исходящих из соседних с гортанью органов (Nachbarorgane...) — из неба и т.п. При помощи наших органов мы создаем образ, который передает, воспроизводит форму, подобную той, которая находится снаружи. И этот процесс доходит вплоть до фиксации (закрепления) в письме, в буквах. Позже мы еще раз поговорим об этом. Когда мы образуем В [Б] (дать ему звучать одному мы не можем, мы принуждены присовокупить Е), то оно является всегда подражанием чему-нибудь. Если можно было бы удержать в воздушном образе то, что образуется в B (оно лежит в том, что мы выговариваем как В), то оно явило бы собой нечто окутывающее, покрывающее. Творится окутывающая форма, получается то, что можно было бы назвать «домом». В является всегда отображением хижины-дома. Когда мы, таким образом, произносим А, В, то получаем: «человек в его законченном виде» и «человек в его доме»: А, В. И так мы могли бы пройти весь алфавит, и в следующих друг за другом звуках высказали бы тайну человека: что он собой представляет во Вселенной, в своем доме, в своей телесной оболочке. И если бы мы перешли дальше к С, D и т.д., то каждая буква сказала бы нам что-нибудь о человеке. И когда бы мы дошли наконец до Z, то перед нами была бы в звуке явлена вся мудрость о человеке, потому что эфирное тело являет мудрость человека. Видите ли, когда мы говорим, то происходит нечто весьма значительное — образуется человек. И можно уже с известной полнотой образовать, например, душевное, когда берут всеобъемлющие чувства. I, О, А воспроизводят очень много из душевного, можно сказать, почти все душевное в соответствии с переживаемыми человеком чувствами. I, О, А. Можно, таким образом, сказать: взгляните на то, что исходит из человека в форме речи. Произнесет перед нами кто-нибудь, положим, А, В, С, — и вот перед нами все эфирное тело, вышедшее из гортани, из Uterus (матки). Вот оно. Мы смотрим на физического человека, который в пределах земного выходит из материнского организма, из настоящей матки, которая является метаморфозой гортани. Представим теперь перед собой всего человека, каким он является в мире со всем, что в нем имеется, потому что то, что выходит из материнского организма не может оставаться неизменным. Если бы оно оставалось неизменным, то не давало бы целого человека. Все должно постоянно достраиваться (hinfugefuegt) (развиваться). Ведь целый человек, например, в 35-летнем возрасте получил, несомненно, больше от мировой сущности, чем то, что имеет ребенок. И если бы мы себе вообразим целого человека (представленного здесь схематично) вышедшим во всей завершенности 35-летнего из всей Вселенной подобно тому, как речь выходит из гортани, а физический человек выходит ребенком из матки; если бы мы себе представили целого человека выговоренным из Вселенной, как из гортани выговаривается слово, — то мы имели бы перед собой человека в его форме, во всем его образовании самого в виде произнесенного Слова. И вот он стоит перед нами, этот человек, представляющий собой самое чудесное на Земле явление, стоит в своем облике. Мы можем вопросить изначальные Божественные Силы: как же Вы создали человека? Не подобным ли способом, каким создается и слово, когда говорят? Как создали Вы человека? Что, собственно, произошло в то время, когда создавали Вы человека?.. И если бы мы получили ответ из Вселенной, то он был бы таков: «К нам отовсюду поступают движения, самых различных родов формы — такая форма (эвритмизированное А), такая форма (эвритмизированное Е), такая форма (эвритмизированное /) — все возможные формы в движении, исходящие из Вселенной. Всевозможные движения, которые можно себе помыслить в связи с человеческим организмом, каким мы обладаем в настоящее время». Да, мои милые друзья, но эти возможности движения, застывая, цепенея, дают физическую форму человека, такой, какой она была бы приблизительно в середине земной жизни человека. Что сделало бы Божество, если бы захотело фактически сотворить человека из земного праха? Божество творило бы движения, и из того, что возникает из этих движений, подобно тому, как в движениях формируется земная пыль, образовалась бы в итоге земная форма человека. Теперь мы можем представить себе А. Все вы знаете А в эвритмической форме, В в эвритмической форме, С в эвритмической форме и так далее. Представьте себе, что явилось бы Божество и последовательно, одно за другим, произвело бы из пра-деятельности то, что вам эвритмически — теперь эвритмически — известно для, А, В и С. Если бы это могло принять форму в физической материи, то перед вами стоял бы человек. В основе эвритмии лежит принцип, который мы выражаем так: человек в том виде, как он стоит перед нами, является законченной формой. Но эта законченная форма возникла из движения, из образующихся и изменяющихся пра-форм. Не движущееся исходит из находящегося в покое, а находящееся в покое исходит из движущегося. И разрабатывая эвритмию, мы возвращаемся к пра-движениям. Что производит во мне как в человеке из мирового пра-существа мой Создатель? Если вы хотите дать ответ на этот вопрос, то должны образовать эвритмические формы. Бог эвритмизирует, в результате возникает человеческий облик. Здесь я говорю об эвритмии, но так же можно говорить о любом искусстве, потому что таким способом каждое искусство может быть получено из Божественного. Однако именно при эвритмии получаешь наиболее глубокое прозрение в связь, существующую между человеческим и вселенским Существом, потому что эвритмия приемлет человека как свою часть, как свое орудие. Поэтому эвритмия должна вам нравиться. Если сперва, судя по внешнему человеческому образу, не знаешь хорошо, что такое красота человека, а затем видишь, как Бог создал прекрасную человеческую форму из движения путем повторения эвритмических форм из Божественных творческих движений, то получаешь ответ на вопрос: как создается ксасофа человека? Если перед нами маленький человек — ребенок, еще не законченный, который должен еще стать целым (законченным) человеком, то надо помогать Божеству, чтобы человеческая форма правильно развивалась дальше в том направлении, к которому Божество предрасположило ребенка. Какие же формы надо применять в преподавании, в воспитании? Эвритмические формы. Они являются продолжением Божественного движения, Божественного формирования человека. А когда человек болен в том или ином виде, то формы, отвечающие его Божественному праобразу, повреждаются. Что мы должны делать? Мы идем назад к Божественным формам, помогаем им, заставляем человека снова принимать эти Божественные формы. Это вызывает исправление поврежденных форм. Мы имеем дело с эвритмией и как с искусством исцеления. Б древние ясновидческие времена уже было известно, что произнесение человеком известных звуков с соответствующей интонацией воздействует на его здоровье. В те времена, однако, приходилось оказывать влияние на здоровье косвенным путем — через воздух, который в свою очередь оказывал обратное влияние на эфирное тело. Когда идут прямым путем и дают людям делать движения, соответствующие строению его органов (например, некоторые движения ногами и ступнями соответствуют определенным образованиям (влияниям), восходящим вплоть до головы), только надо знать, каковы они, эти движения, тогда возникает этот третий аспект эвритмии — целительная эвритмия. Я хотел сделать сегодня это вступление для того, чтобы каждый занимающийся эвритмией имел основное ощущение, чувство того, что он, собственно, делает. Чтобы он не принимал эвритмию как нечто, что может быть просто выучено, но принял бы ее как нечто такое, благодаря чему человек может подойти к Божеству ближе, чем он это может сделать без эвритмии, например, при помощи любого искусства. Это вступление должно побудить нас проникнуться таким ощущением, таким чувством. Что относится к правильному преподаванию эвритмии? В нем должна быть атмосфера, должно быть ощущение соединения человека с Божественным. Вот тогда это действительно эвритмия. Это — необходимо. |
Похожие:
 | Предисловие к первому изданию [1901] Культурология разработан для студентов факультета философии и социальных наук Белгосуниверситета. Главная задача курса состоит в... | | Предисловие редакторов к 3-му изданию со времени теософского конгресса... Основания для разработки программы, дата принятия решения о разработке программы, дата утверждения программы (реквизиты... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... ... | | Предисловие марии штайнер Омский институт водного транспорта (филиал) фбоу впо «Новосибирская государственная академия водного транспорта» |
| Станислав Гроф За пределами мозга Предисловие к русскому изданию Участие в экскурсии по г. Тамбов (вариант «да» может быть выбран только для докладов с оплатой оргвзноса) | | Системы видеоконференций в образовательном учреждении Русинов Андрей Сергеевич, Учреждение Российской академии образования «Институт содержания и методов обучения» г. Москва (урао «исмо»),... |
| Текст печатается по изданию: Красный архив. 1927. №1—3; 1928. №2,... Публичный доклад подготовлен отделом образования администрации Северного района с целью обеспечения информационной открытости муниципальной... | | Предисловие ко второму изданию «Рабочей концепции одаренности» Разработка и издание Концепции осуществлены по заказу Министерства образования Российской Федерации в рамках и на средства федеральной... |
 | Предисловие к электронному изданию Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца – второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные... | | Эриел Уорик Музыкальная терапия для детей с аутизмом Предисловие ко второму английскому изданию Уже несколько лет музыкальные терапевты: Службы здравоохранения имеют свою структуру ставок и тарифную сетку зарплаты |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Урок – презентация 140 лет со дня рождения путешественника, натуралиста, писателя В. К. Арсеньева, автора книг «Дерсу Узала», «По... | | «Левиафан»: Мысль; Москва; 2001 isbn 5 244 00966 4 Левиафан` впервые в Новое время разработал систематическое учение о государстве и праве. Оно оказало серьезное влияние на развитие... |
| Предисловие к русскому изданию 3 благодарности 6 Министерства образования и науки РФ и Министерства спорта, туризма и молодежной политики рф, регламентирующих работу спортивных школ... | | Вильгельм Райх сексуальная революция предисловие к IV изданию (1949 г.) Михаил Александрович Шолохов — русский советский писатель, автор романов «Тихий Дон», «Поднятая целина», неоконченной эпопеи «Они... |
| Предисловие к новому изданию 1918 г Он может быть представлен в виде графического материала (плакаты, таблицы, графики, диаграммы и т д.) или в виде другого материала... | | Международные экономические отношения предисловие к шестому изданию «Мировая экономика». Этот курс входит в цикл общепрофессиональных экономических дисциплин и опирается на освоенную ранее «Экономическую... |
