ЛИТЕРАТУРА
Инюшкин Н.М. Провинциальная культура: взгляд изнутри. – Пенза, 2004.
Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство: Сб. статей. — М., 2001.
Т.В. Новикова
РЕБРЕНДИНГ МАССМЕДИА КАК ФОРМА МАНИПУЛЯТИВНОГО ПРИВЛЕЧЕНИЯ АУДИТОРИИ
Основой любого медийного бренда, претендующего на сильную позицию в информационном рынке, является набор эмоциональных и смысловых составляющих. В этом смысле бренд – это сумма сохранившейся информации о медиа (как «сообщения», по Маклюэну), которая выстраивается постепенно, по мере знакомства с ним. В результате в сознании и подсознании аудитории появляется устойчивое отношение к медийному продукту. Показателем популярности или успешности медийного бренда является рейтинг – величина в медиаметрии. Исследовательские социологические и маркетинговые компании (например, COMCON или Gallup media) измеряют рейтинг средства массовой информации количеством людей-пользователей или в процентах от общей численности населения. Любое медиа (особенно коммерческое) пристально следит за движением аудитории, за рейтингом. И если обнаруживается отрицательная динамика, немедленно принимаются меры: создаются новые программы, меняется логотип, фирменный стиль, приглашаются новые ведущие, либо модифицируется бренд (осуществляется ребрендинг).
Отличие медийного бренда от любого другого рыночного знака (например, торговой марки) состоит в том, что он должен быть не статичным, но динамичным и гибким, т.е. время от времени подвергаться изменениям. Процесс глубинных изменений идеологии бренда называется ребрендингом. Он подразумевает изменения в различных коммуникациях бренда: от логотипа до рекламных материалов, в зависимости от ситуации. Применительно к стратегии телекомпании или радиостанции каждое изменение должно быть особенно четко обосновано. Понимание мотивов изменений позволит произвести ребрендинг наиболее эффективно.
Необходимость проведения ребрендинга может возникнуть по различным причинам: бренд стал не актуален; появился более успешный бренд, ориентированный на ту же целевую аудиторию; перед брендом могут быть поставлены более глобальные задачи по объёму продаж, и поэтому следует сместить «фокус» в сторону более обеспеченной и платежеспособной аудитории и т.д. Таким образом, ребрендинг зависит от конкретной ситуации и задач, которые будут стоять перед обновлённым брендом.
Ребрендинг – это не ликвидация старого бренда и создание нового, а его эволюция, в процессе которой часть прежних компонентов сохраняется и включается в имидж обновлённого бренда. Все обновлённые элементы бренда (слоган, логотип, дизайн и т.д.) должны проходить обязательное тестирование на восприятие целевой аудиторией. В случае соблюдения этих условий, а также качественной работы креаторов и дизайнеров, изменённый бренд будет воспринят потребителями как естественный эволюционный процесс, не будет вызывать отторжения, а эффект перемены будет только приветствоваться, и, как следствие, принесёт рост популярности телеканала/радиостанции и высокий рейтинг.
Пристальное внимание к феноменам бренда или торговой марки в современном коммуникативном процессе тесно связан с тенденцией превращения России в постиндустриальное общество, в общество потребления, в том числе и информационного. Общество потребления - это совокупность общественных отношений, в которых ключевое место играет индивидуальное потребление, опосредованное рынком [1]. Этим широко пользуются все масс медиа, а в особенности радиостанции: они предлагают (продают) потребителю не только особенности музыкального наполнения своего эфира, но и имидж, иными словами, ключевую композицию, объясняющую особенности своего бренда. Например, ключевая композиция радиостанции «Европа плюс» представляет собой направление модной танцевальной и клубной музыки; «Серебряный дождь» обращается к «интеллектуальной аудитории», людям-индивидуалистам «с хорошим вкусом»; «Русское радио» исповедует тему народности, позитива (слоган «Все будет хорошо»). Производство и продажа брендов становится самостоятельным видом экономической деятельности, в котором основным товаром являются виртуальные ценности, вернее, ценности потребительского общества. Следовательно, в большей степени это касается радиовещания коммерческого, нежели государственного или полугосударственного. Так, достаточно распространенной является тенденция, при которой коммерческие радиостанции «продают» не столько музыку, сколько идею или имидж. Таким образом, зачастую на процесс ребрендинга влияют не запросы аудитории; скорее наоборот – ребрендинг является формой манипулятивного привлечения аудитории к медийному продукту.
По определению С.Г. Кара-Мурзы, манипуляция сознанием – это действия, проводимые разумным объектом или их группой, для создания желаемых для субъекта-манипулятора и логических выводов, образов мышления и приобретенных рефлексов у разумного объекта и их групп [1].
Г. Шиллер указывал на то, что «для достижения успеха манипуляция должна оставаться незаметной: «для манипуляции требуется фальшивая действительность, в которой её присутствие не будет ощущаться» [2]. Эту «фальшивую действительность» предлагают такие виды массмедиа, как телевидение и Интернет. Радиостанции не имеют свойств визуализации, вот почему особенности их брендов обретают дополнительную функциональную, манипулятивную нагрузку, которая в других массмедиа распределена по различным каналам коммуникативного воздействия.
Это понимают владельцы многих радиостанций, однако не всегда их манипуляции с брендами приводят к увеличению аудитории (ее зависимости от радиостанции). Так, сентябре 2007 года руководство «Авторадио» (одной из ведущих радиостанций в Нижегородской области) приняло решение осуществить ребрендинг, причем только в отношении смены логотипа радиостанции. Логотип в идеологии ребрендинга должен был в концентрированном виде передавать символическое значение основного коммуникативного послания радиостанции. Изменения состояли в том, что звезда как архетипический символ, представленная прежде в форме колеса, стала «голливудской» звездой (очевидно, этим подразумевалась установка на шоу, на более широкий развлекательный формат программ). Цветовая гамма осталась прежней. В результате смена логотипа никак не повлияла ни на рейтинг, ни на отношение слушателей к «Авторадио», а только потребовала лишних финансовых вложений и затрат.
Таким образом, манипулятивный потенциал радиобрендов часто обращается против самих радиостанций, если ребрендинг начинает пониматься не просто как инструмент, облегчающий выстраивание отношений с аудиторией, а как мошеннический прием, скрывающий отсутствие информации и содержания за красочной вывеской-логотипом. Превращение брендов в симулякры есть оборотная сторона потребительски-манипулятивного отношения с аудиторией.
Таким образом, можно констатировать, что процессы ребрендинга массмедиа имеют разнонаправленный характер. Они, с одной стороны, призваны символизировать динамизм и современность радиостанций, качество их отношений со своей аудиторией, что, безусловно, является позитивной характеристикой медиабрендов. Но с другой стороны, без суггестивного наполнения бренда его маркетинговые возможности стремятся к нулю. В результате возникает противоборство маркетингового и коммуникативного начал, что часто приводит к изменению рыночного статуса радиостанций, к смене их форматов или даже к закрытию.
ЛИТЕРАТУРА
Кара-Мурза, С. Г. Манипуляция сознанием / С. Г. Кара-Мурза. – М.: Алгоритм, 2000. – 688 с.
Шиллер, Герберт. Манипуляторы сознанием / Герберт Шиллер. – М.: Мысль, 1990. – 188 с.
А.А. Зобова
провокативность
как способ выражения и стимуляции
креативных форм урбанизациИ
Формально-содержательные характеристики мироощущения современного человека порождают в его сознании острый внутренний конфликт, вызванный, с одной стороны, чрезмерной индивидуализацией форм самовыражения, а с другой – многозначностью и расплывчатостью трактовок содержания. «Смерть автора», имперсональность творчества в сочетании с «креативно-энергетическим зарядом неисчерпанной иронии авангарда» [1,с.17] создали иное культурное пространство со своей, кодированной, системой. В связи с этим в современном обществе развиваются представления об окончательной исчерпанности культуры, о «невозможности нащупать следующую, очередную ступень лестницы, куда бы она ни вела» [1,с.19], о цитации, симуляции и римейке как единственно допустимых формах ее функционирования. Более того, возникает понятие «провокативности» как особого вида экспрессии эпохи постмодерна, причем, речь идет не только о формате культуры, но и шире – об универсальном алгоритме социального поведения. Особенно отчетливо он проявляется в жизни современного города (урбанизация здесь – характеристика пространственно временных и формально-содержательных флуктуаций онтологии социальной реальности).
Исследуя особенности манипуляции сознанием, С. Кара-Мурза заметил, что так называемая «городская жизнь» отличается отсутствием космического чувства, способности видеть высший смысл во всех проявлениях [2,с.168]. Следовательно, можно предположить, что урбанистическое существование теряет сакральный смысл, и область тайного, скрытого, иррационального лежит в другой плоскости. «Социальность» города начинается тогда, когда речь заходит о процессе потребления, то есть об использовании природы и искусственно создаваемой городской среды для жизнедеятельности человека. Провокация, таким образом, лежит в основе социального статуса современного человека. Она направлена против него, против его гуманистического потенциала, но им же и осваивается, а затем транслируется обратно, в социальное пространство. В этом смысле «потребление» человеком природы есть важнейший показатель социально-культурного развития городов. Чем крупнее город, тем более сложной и дорогостоящей становится система его жизнеобеспечения, тем, как правило, сильнее загрязнение окружающей среды, но прочнее провокативность его культурного облика. Однако в целом урбанизация как объективный процесс является позитивной тенденцией развития мира, связанной с обеспечением всё большего числа жителей планеты условиями для более удобной и комфортабельной жизни, для более полного развития способностей, для более защищенной и здоровой жизни. Фетишизм и угроза как способы стимулирования сознания способствуют разрушению границы между дозволенным и запрещённым, не только манипулируя сознанием, как полагает Кара-Мурза, но и пробуждая подсознательное, провоцируя на определённые поступки. В наши дни «голод на образы», о котором рассуждает Кара-Мурза, сменяется «культом сытости» и пассивностью восприятия, которое, с одной стороны, нуждается в преодолении, с другой – формирует благоприятные условия для манипулирования сознанием.
Другим важным элементом, стимулирующим развитие урбанистической провокативности, становится вся система «городской культуры». Исследователи подразумевают под этим термином «организованную совокупность физических, символических объектов, технологий, нормативных и ценностных образований включающих в себя не только материальные (природные или искусственные, т.е. созданные людьми объекты (артефакты), но и, то, что можно обозначить с помощью такого словосочетания как «душа города». Городская культура обладает сложной структурой, состоит из взаимодействующих субкультур и характеризуется тенденцией к дифференциации и усложнению, представляя собой «подвижный, зыбкий в контурах образ, возникающий в результате преломления универсальных культурнотворных процессов в конкретно-индививидуальной городской среде» [3,с.27].
Решающую роль в формировании «урбанистического мировоззрения» играют средства массовой коммуникации, что приводит к возникновению феномена «мозаичной культуры». Означаемое в этой среде все больше утрачивает свой статус, уступая место многочисленным означающим, вырождающимся в симулякры, малопонятные или попросту нереферируемые знаки (слоганы, противоречивые утверждения, экспрессивные реалити- и ток-шоу, уничтожающие человека, отказывающие ему в праве на собственное Я). Аристотелевский принцип «подражания» (фигуративности, повествовательности) сменяется платоновским стремлением постичь саму «идею», сущность, а познав её (или в случае очевидности опустошённости знака), создать демонстративную, внешне локализуемую видимость, особую «имитацию» семиотической природы, воздействующую на сознание. При этом провокация не всегда предполагает обязательный эпатаж, кардинальную творческую новацию, разбивающую классическую норму восприятия. Антиповедение, организуемое в масштабе массовой культуры, давно утратило свою изначальную сущность «оппозиционности» и деструктивности, которая поглощается функцией развлечения.
Урбанизация сопряжена с саморазвитием городов и их систем, она естественным образом учитывает ограничения, которые определены природой. Инерция урбанизации, которая сложилась в середине прошлого века на основе многоэтажной панельной застройки и централизованных инженерно-коммунальных инфраструктур, последовательно и неотвратимо ведёт к уничтожению культуры города. Для определения этой опасности подходит понятие «поровнения», под которым русский философ Константин Леонтьев подразумевал характер антикультурной и разрушительной работы, уничтожающей своеобразие и уникальность и порождающей серое ничто. В этой связи провокативный алгоритм может создать определенную контр-культуру, урбанистическую абсурдность, требующую гуманистической компенсации. Кризис должен привести не только к переструктурированию социо-культурного пространства города, но и к необходимости нахождения поиска парадигмы его развития, что связано как с собственно городской динамикой социально-пространственных процессов, так и с разрушением и одновременно со становлением новой среды обитания в глобальном масштабе. Недостаточными кажутся специалистам лишь собственно технические методы преодоления трудностей (например, реорганизация проектно-строительного комплекса под новые приоритеты территориально-пространственного развитии). Дмитрий Фесенко задаёт риторический вопрос: «Не попадаем ли мы в ту самую историческую ловушку, связанную с принципиальным различием резистентности социальных и средовых структур, нахождением их в разных темпомирах?» [4,с.25]. В этой связи провокация как новая форма воздействия на сознание в рамках мировоззренческой парадигмы эпохи постмодерна может стать предметом отдельного исследования.
ЛИТЕРАТУРА
Валяева М. Жизнь после смерти живописи. Алексей Фирсов. – М.: КомКнига, 2005.
Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. – М.: Алгоритм, 2004.
Орлова Э. Введение в социальную и культурную антропологию. - М.: Контакт-Культура, 2004.
Фесенко Д. Социальная структура и городская среда: ловушки взаимозависимости. – М.: Архитектурный Вестник, 2009.
Провинция вчера и сегодня:
исторический, социокультурный, образовательный аспекты
Уильям Брумфилд
ИССЛЕДОВАНИЕ АРХИТЕКТУРНОГО НАСЛЕДИЯ РУССКОЙ ПРОВИНЦИИ: СИБИРСКИЙ ОПЫТ
Почему мы изучаем, фиксируем и пытаемся сохранить памятники архитектуры – следы прошлых эпох? Традиционно считается, что исторические сооружения являются частью национального культурного наследия и поэтому представляют собой объекты особой ценности. Но на практике эти достопримечательности забывались или даже разрушались по экономическим или политическим причинам. Когда я рос на американском Юге, эти вопросы были мне интересны задолго до того, как я осознал, что Россия станет центром притяжения моей карьеры.
В повести Александра Солженицына «В круге первом» упоминается о том, как представитель советской элиты, увидев руины одной из разрушенных церквей, задумался о судьбе, ранее им не испытанной. Видимо, некоторые цивилизации повязаны со своими руинами, реликвиями, призраками и тенями. Россия – одна из таких цивилизаций. Американский Юг – вторая. Как заметил великий американский писатель Уильям Фолкнер, «прошлое не умерло. На самом деле оно даже не является прошлым».
Сходство между Россией и американским Югом впервые поразило меня во время посещения Ленинграда в 1971 году. Красота города, даже при всей его немощи, преследовала меня и напомнила о Новом Орлеане, основанном в 1718-м, через пятнадцать лет после основания Санкт-Петербурга. Первоначальный облик обоих городов многим обязан французской военной инженерии.
Позже, уже после написания книг по русской архитектуре, я обратил свое внимание на русский Север. Я посетил и сфотографировал множество угасающих деревень, в архитектуре которых сохранилась жизнерадостная и творческая атмосфера ушедшего столетия. Для некоторых русских было проще принять меня как представителя «штатовского Юга» (начальные сведения о котором были получены из перевода «Унесённых ветром»), чем как гражданина США.
И у нас, и во многих уголках России старые раны еще болят. Наследие рабства и результаты разрушительной войны XIX века в Америке сказались, прежде всего, на южных штатах, и эти стереотипы продолжают доминировать в сознании южан. Россия долгое время жила за счет труда крепостных, и её иерархичная история подтверждает исторически сложившееся неравенство.
Во время моих путешествий по России я часто фотографировал военные мемориалы, которые существуют почти во всех русских селениях, даже в маленьких деревнях.
Во многих американских городах есть похожие памятники тем, кто пал в бою. Воспитанный на Юге с его многочисленными мемориалами, посвящёнными битвам времен американской революции и Гражданской войны, я приобрел первые знания по военной истории, которые позже помогли мне понять Россию и русский менталитет. Споры о сражениях и стратегиях, о победах и поражениях были частью моего образования, и в России я нашел похожий интерес и сильное желание понять грандиозные конфликты прошлого. Поехав на Север, я вернулся на Юг.
Чтобы понять Россию, нужно переосмыслить представления о времени и пространстве. Страна живёт вне времени из-за своих габаритов и дорог, которые покрывают это пространство. С характерным самоедством русские будут упорно цитировать пословицу: «В России две напасти – дураки и дороги».
Затем климат. На всё уходит больше времени, когда температура минус 20, когда каждый шаг по дороге, покрытой темным льдом, может привести к катастрофе. Или короткие, но яростные летние периоды, когда нет никакой защиты от 50-градусной жары, кроме как скрыться в тени и оставить серьёзную работу на другое время.
За последние сорок лет я побывал с научными целями в самых отдаленных частях России. Например, на Крайнем Севере, где я проникся огромным уважениям к водителям всех возрастов, которые позволили мне туда попасть. Кроме собственных способностей, у них есть ещё один очень важный союзник – российский автопром. Новые русские могут ездить на «Мерседесах» и «Чероки», но настоящий знаток русских дорог предпочтёт «уазик», русский эквивалент классического джипа. Четыре колеса, два привода, жесткая подвеска, приличные габариты – вот он, русский УАЗ. Максимальная скорость – 100 километров в час – вполне адекватна для просёлочных дорог с колдобинами, для которых и создана машина. Нигде в России больше нет таких дорог, как в Архангельской области...
Хотя начало моего исследования русского севера относится к 1988 году, когда я совершил поездку на Кижи, по-настоящему я этим занялся в 1995-м после путешествия в Вологду. Я объехал с фотокамерой Архангельскую, Вологодскую и Мурманскую области, Карелию, чтобы запечатлеть потрясающие, но находящиеся под угрозой разрушения, архитектурные памятники Русского Севера: Каргополь, Ферапонтово, Сольвычегодск, Кириллов, Тотьму, Великий Устюг, Соловки...
Моя работа там – как и в любой другой точке России – стала возможна благодаря помощи фонда Гуггенхайма, Национального совета по евразийским и восточно-европейским исследованиям, Американского совета по международному образованию, Национального благотворительного фонда гуманизма, международным программам научного обмена и декану факультета свободных искусств университета Тулэйн.
На личном уровне, особенно полезна была помощь американских коллег – Блэра Рубла (директор Института Кеннана по комплексному изучению России), Дэна Дэвидсона (директор Американского совета преподавателей русского языка, или АСПРЯЛ) и Джеймса Биллингтона, директора Библиотеки Конгресса и специалиста по русской истории. Важным компонентом моей работы и ее распространения стала поддержка Архива фотографий Национальной галереи искусств в Вашингтоне. Весной 1985 года фотоархив Национальной галереи предложил создать постоянную выставку моих черно-белых фотографий по русской архитектуре. В результате этого продуктивного сотрудничества все мои многочисленные фотографии (теперь и цветные снимки) будут сохранены для будущих поколений.
Я не могу в полной мере выразить все те положительные эмоции, которые мне принесло знакомство с Алексеем Комечем, директором Государственного института искусствознания. Мы познакомились в 1979 году и плодотворно общались до его трагической смерти от рака в марте 2007-го. С помощью Комеча я установил контакты с министерством культуры, которое обеспечивало меня поддержкой во время моих практических исследований в российских регионах.
Среди других российских коллег, которые часто оказывали поддержку в ответственные моменты, необходимо вспомнить А.П. Кудрявцева (Президент академии архитектуры и инженерных наук), Д.О. Швидковского (ректор Московского архитектурного института) и Д.О. Саркисяна (директор Государственного музея архитектуры имени Щусева). В регионах России местные специалисты были очень великодушны, помогая при дальних переездах и делясь своими знаниями. Например, в Вологодской области я проехал сотни километров с М.И. Карачевым и О. Самусенко. Сотни фотографий из этих путешествий сегодня составляют важную часть моего архива.
Новый горизонт для моих исследований России открылся в 1999 году, когда Библиотека Конгресса и ее директор Джеймс Биллингтон пригласили меня принять участие в совместной русско-американской культурной и образовательной программе под названием «Смыкание границ». Программа была основана на предположении, что, несмотря на все очевидные различия в истории и культуре России и США, существуют параллели в русском движении на восток и американском движении на запад в погоне за национальной, трансконтинентальной судьбой. Факт в том, что эти два национальных продвижения, закончившиеся в Тихом океане, привели к «смыканию границ».
Цель программы – создание двуязычного сайта в Интернете с большим количеством материалов по истории американского Запада и русского Востока, включая визуальные материалы и документы из библиотек обеих стран. Этот сайт доступен всем, у кого есть Интернет, но целевая аудитория – студенты и преподаватели. Моя роль заключалась в фотографировании и описании традиционной русской архитектуры как основы для размышлений над продвижением России на Восток, с Крайнего Севера на Дальний Восток, с XV по ХХ век. Предыдущие годы работы в качестве фотографа и историка дали мне обширные знания европейских традиций русской архитектуры, но теперь я должен был увидеть эту культуру с иного ракурса – в евразийском стиле. 17 августа 1999 года, сев в поезд на Ярославском вокзале Москвы, я достал снимки, плёнки и копии моих опубликованных работ и направился на восток. Конечный пункт – Сибирь…
Ни один другой географический объект не имеет больше стереотипов, по большей части негативных. Во многих языках это слово ушло от традиционного смысла и стало означать место ссылки.
Мой путь проходил по старой дороге из Москвы через Владимир и Нижний Новгород, а оттуда до Вятки (ныне Киров). Появляется чувство границы, когда поезд движется на восток, мимо величественных разливов Волги и оставляет позади её высокий западный берег у Нижнего Новгорода. Это широкий канал, по которому купцы с Востока и завоеватели из Азии направлялись к землям древних славян. С другой стороны русские купцы, охотники, казаки и другие поселенцы направлялись на запад. Азия всё еще далеко, но Евразия, кажется, совсем близко.
И всё-таки это Европа. Сам Киров, расположенный в живописной холмистой местности, с панорамой на реку Вятку – это даже не начало конца европейского континента. Этот древний город, упомянутый в русских летописях под названием Хлынов, появился на реке Вятке, населенной в те времена финно-угорскими племенами, задолго до того, как здесь появились первые славяне. Как и другие столицы областей, Киров пытается модернизировать свою экономику и сохранить культурное наследие. Здесь, так же как и во время путешествий по западным регионам, местные специалисты были предупреждены о моём приезде, что помогло нам в совместной работе.
Из Кирова я направился в Пермь. Большую часть пути железная дорога идет вдоль реки Чепцы, притока Вятки. Красивые округлые холмы перемежаются с полями и лесами. Августовская погода в этой части света весьма разнообразна. Во время моего восьмичасового путешествия массивные дождевые облака сменялись солнечными лучами, которые блестели ещё больше на листьях, покрытых каплями дождя. Живописные деревни, состоящие, как правило, из бревенчатых домов, сменялись широкими полями. Наконец, поезд пересек мощную реку Каму и ворвался на станцию Пермь около полудня. Пермь – привлекательный город с широкими бульварами. Что касается традиционной архитектуры, то в небольших городках севера, таких как Соликамск, Чердынь, Нироб можно встретить большее разнообразие памятников. Во время моих восточных путешествий я обычно начинал со столицы региона, затем перемещался в более древние исторические поселения. Местные коллеги всегда помогали добраться до места.
Я вернулся в Пермь, сел на поезд до Екатеринбурга и, наконец, пересёк Уральский хребет, уехал из Европы и оказался в Азии. Однако Екатеринбург не показался мне менее европеизированным, чем Пермь. Для изучения советской (особенно конструктивистской) архитектуры в Екатеринбурге (прежнем Свердловске) мы найдём большое количество интересных памятников. Даже Москва не может похвастаться таким количеством зданий в стиле конструктивизма.
Местные архитекторы предлагают прокатиться в исторические места на севере – Невьянск и Верхотурье, основанные как важные транзитные пункты по дороге в Сибирь для первых русских колонистов, которые спускались вниз по реке Тура в Тобольск. Я регулярно совершал путешествия на север, чтобы прочувствовать настоящую сибирскую дорогу, проложенную значительно севернее «московской дороги», появившейся в конце XVIII века. Символом того, что русские власти распространили свое влияние на Верхотурье, служат кремль и церковь Троицы, возвышающиеся над рекой Турой. Троицкий храм уникален не только из-за необычного расположения, но и вследствие интересного соединения элементов итальянского Возрождения, средневекового московского стиля, украинского барокко и особого художественного вкуса, проявившегося в отделке фасада керамическими элементами. Хотя внутреннее убранство пострадало из-за грабежей, и только недавно там начат ремонт, внешне церковь находится в прекрасном состоянии.
Мое настоящее знакомство с Сибирью произошло в Тюмени, также стоящей на реке Туре. Сейчас Тюмень наводнена нефтяными деньгами, но городу удалось сохранить уникальную деревянную архитектуру исторического центра, и некоторые храмы сейчас восстанавливают. Особенно впечатляющи церкви в стиле «сибирского барокко» начала XVIII века с украинскими влияниями.
Из Тюмени я снова отправился на север, на этот раз в Тобольск – сибирскую столицу XVII века. С обрывистого берега могучего Иртыша горделиво смотрит тобольский Кремль с ансамблем церквей и башен – один из самых впечатляющих памятников Сибири. Большинство из городских церквей XVIII столетия всё еще не функционируют, хотя некоторые и были восстановлены в качестве приходов, как, например, польская римско-католическая церковь.
Я подвел итоги своего сибирского путешествия в Омске, также расположенном на Иртыше. Центр Омска (население около 1,2 млн. человек) достаточно неплохо сохранился и отражает процветание Западной Сибири начала ХХ века. Театры, гостиницы, банки, торговые галереи выглядят потрясающе. Помимо обновлённых православных церквей в Омске есть действующие мечети и красиво отреставрированная деревянная синагога.
Отправляясь на север по реке Иртыш, я посетил Тару, ещё одно раннее поселение (1594 год), охранявшее путь на восток. Только одна церковь из более десятка не была разрушена здесь в советский период. Посмотрев на дореволюционные изображения этих мест, можно понять, какое богатство было потеряно. Мы свернули с дороги в деревню, маленькие бревенчатые домики которой напомнили мне фотографии домов американских поселенцев XIX столетия.
Из Омска я направился в Новосибирск – важный железнодорожный центр, построенный в конце XIX века и являющийся теперь самым крупным мегаполисом Сибири. Здесь богато украшенные бревенчатые дома начала века стоят бок о бок с авангардными конструктивистскими архитектурными сооружениями и огромными зданиями сталинского периода. Большая часть интеллектуальной энергии приходит из расположенного неподалеку научного города-спутника Академгородка, где работники Музея истории сибирской культуры показали мне свою знаменитую коллекцию доисторических мумий алтайского региона, которую посещала и Хиллари Клинтон.
Дальше на моём пути были Барнаул, Томск, Красноярск и Енисейск. По дороге из Барнаула в Томск мой поезд кружил по холмистой местности, и я смог в полной мере насладиться красотой осенней листвы, которая сильно контрастировала с разрухой в деревнях, раскинувшихся вдоль железной дороги. В Томске меня встретил мой друг из прекрасного университета, старейшего в Сибири. Томск знаменит своими деревянными домами с искусной декоративной гравировкой начала XX века. Многие ещё стоят, особенно в татарском квартале, где реставрировали Белую мечеть. Как и в других частях Сибири, я наблюдал здесь многоэтничное сообщество, что характерно для региона, где почти все приезжие. Во время моего пребывания в Красноярске я проехал 340 километров на север до другого исторического города – Енисейска. Здесь воды реки наполнены огромным количеством свежей рыбы – стерлядь, тугун, сиг. Я не cмог устоять перед великолепием блюд, красиво приготовленных нашими хозяевами. В XVII веке Енисейск был одним из основных русских укрепленных пунктов в Сибири, и сохранившаяся архитектура напоминает о былом величии города. Как и повсюду, многие церкви были варварски разрушены в советский период.
Из Красноярска я направился в Иркутск, центр которого сравнительно неплохо сохранился со времен дореволюционного расцвета. Для меня было большим удовольствием консультироваться у профессора Иркутского университета, специалиста по истории польских ссыльных в Сибири Болеслава Шостаковича (он из той же семьи, что и великий композитор). Несмотря на разрушения советской эпохи, в Иркутске сохранилась самая интересная церковная архитектура азиатской части России, включая православную церковь XVIII века, фасады которой украшены декоративными элементами, созданными под влиянием буддистского искусства. Несмотря на лёгкий мороз, иркутскую золотую осень начала октября можно было назвать идеальной – лучшим примером «золотой осени» и самой подходящей для посещения одного из природных чудес света – озера Байкал.
Иркутск обозначил конец первого этапа моего сибирского вояжа. После продолжительных исследований в Архангельской и Вологодской областях зимой, весной и в начале лета я вернулся в Иркутск в начале сентября 2000-го для проведения третьей части моей работы для Библиотеки Конгресса – за месяц я должен был добраться до Владивостока. Я присутствовал при освящении нового католического костёла Непорочного Зачатия в Иркутске и видел, как восстанавливают буддистские храмы и монастыри в прибайкальских районах, населённых бурятами. Я проехал через Улан-Удэ, Читу, Нерчинск, Хабаровск – каждый из них был по-своему интересен.
И вот Владивосток, который грелся в лучах солнца, что было особенно приятно после серии тайфунов, зародившихся в ту пору в Японском море. Местные специалисты по сохранению исторического наследия показали мне также близлежащий Уссурийск и местный парк на Острове Русском.
В 2001 году я, как обычно, продолжил мои путешествия по русскому северу, но дополнительным пунктом моей летней программы стало изучение архитектуры Самары, включая Сызрань. Меня особенно поразила долина Волги и знаменитые Жигули. В мае 2002-го я впервые увидел Якутск, далее был Хабаровск, затем по реке Амур в Комсомольск-на-Амуре, где сосредоточена уникальная советская архитектура 1930-1950-х годов, оттуда - в Благовещенск – город, богатый архитектурными памятниками конца XIX - начала ХХ века. Позже мне посчастливилось много работать в Воронежской области и Татарстане, не забывал я и о моём любимом Русском Севере.
Во время всех своих поездок я был приятно поражён местной атмосферой, особенно в плане упорства энтузиастов-краеведов. Растущий интерес к региональной истории необходим сильному и цельному государству, состоящему из многих автономий. На мой взгляд, на обширной территории России ощущение местного пространства – это основа чувства «русскости» в целом (то же верно и в отношении Соединённых Штатов).
Я нашёл множество способов поделиться фотоматериалами и исторической информацией, собранными за десятилетия российских странствий. При поддержке Института Кеннана мои фотографии, снабжённые русскими и английскими текстами, получили новую жизнь в серии «Открывая Россию». Вот уже десятый том из этой серии готовится к печати московским издательским домом «Три квадрата». То же издательство выпустило и несколько моих толстых книг, посвященных богатому архитектурному наследию Вологодской области. В мае 2006 года я был удостоен высокой чести быть избранным почетным зарубежным членом Российской Академии художеств.
Мои критики в России часто рассуждают так: «Зачем кто-то, и особенно американец, должен показывать нам эту архитектуру, если мы и так постоянно видим её, а от лучших европейских канонов она далека?». Мне видится тут некий комплекс неполноценности? Русскую народную и традиционную архитектуру стоит изучать независимо от того, что когда-то создали в Европе. Современный опыт убедительно доказывает, что всегда необходимо напоминать о ценности архитектурного наследия и угрозах его существованию. Но, возможно, как настоящий сын Американского Юга, я слишком близко к сердцу принимаю непреходящую ценность архитектуры…
Е.Е. Мареева
|
