Рассказ об этом спасении включен в занимающее три страницы изложение воспоминаний Григория о военных событиях 1915 1916 годов (майские бои под деревней Ольховчик;
Скачать 0.6 Mb.
|
Зеев Бар-Селла“Тихий Дон” против Шолохова.Проблема авторства романа «Тихий Дон» – проблема непростая. И первый вопрос, на который необходимо ответить, – обоснованно ли утверждение, что автор этот – не Шолохов?! Все выдвинутые до сих пор возражения против шолоховской кандидатуры («случай, небывалый в мировой литературе…», «материал, далеко превосходящий жизненный опыт и уровень образованности [4-х классный]…», «художественная сила, которая достижима лишь после многих проб опытного мастера…», «слишком много чудес!» – А. Солженицын) являются умозрительными. От таких вопросов можно уйти (и уходят) с легкостью: если Шолохов – автор романа, тогда он – гений! А гению закон не писан! Остается, однако, главный свидетель обвинения – роман «Тихий Дон». Роману рот не заткнешь! Продолжим же слушание показаний романа… Столыпинский галстук Сюжет главы 14-й части первой несложен: Степан Астахов, извещенный об измене жены, возвращается домой после лагерных сборов; дома он зверски избивает Аксинью; расправе пытаются помешать два брата Мелеховы – Петро и Григорий… Финал главы: «С этого дня в калмыцкий узелок завязалась между Мелеховым и Степаном Астаховым злоба. Суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в Восточной Пруссии, под городом Столыпиным». И, действительно, согласно 4-й главе части 4-й, в бою под городом Столыпиным Григорий Мелехов спасает Степану Астахову жизнь. Рассказ об этом спасении включен в занимающее три страницы изложение воспоминаний Григория о военных событиях 1915 – 1916 годов (майские бои под деревней Ольховчик; июльские – под Равой-Русской; стычка под Баянцем; город Столыпин; Луцкий прорыв в мае 1916- го)… Никаких противоречий здесь вроде бы не обнаруживается. Разве что захочется задать один вопрос. Рава-Русская, Луцк, Баянец, Восточная Пруссия, Столыпин…Стоп! Нет такого города. Рава-Русская есть, Луцк имеется, а Столыпина нет. Был, правда, один – Столыпин, Петр Аркадьевич. Да только он не город, а Председатель Совета Министров… Зайдем с другой стороны. Когда состоялся этот бой? С. Н. Семанов, составивший биографию Г. П. Мелехова, относит его к 1915 году*. Действительно, в тексте рассказ помещен после воспоминаний о боях летом 1915 года и перед мыслями о Луцком прорыве в мае 1916-го. Значит, Восточная Пруссия, лето 1915-го? Но летом 1915-го никаких боев в Восточной Пруссии не было. Что ж было? А было то, что после Августовской оборонительной операции русская армия Восточную Пруссию оставила. Имя же свое Августовская операция получила не по времени (месяц август), а по месту – город Августов. Началась же эта операция 25 января и закончилась 13 февраля 1915 года (7 – 26 февраля по новому стилю). Вернуться в эти места русские смогли ровно через 30 лет – в январе 1945-го. Прекрасно! А что мы видим в тексте? «Казачьи кони копытили аккуратные немецкие поля…» (ч. 4, гл. 4). Не снег на полях, а поля! Но если поле снегом не занесло, зимой следа на нем не оставишь, промерзшая земля под копытом не вдавливается, а звенит! «Ветер сорвал с Григория фуражку…» (ч. 4, гл. 4). Фуражку, а не папаху, как положено по уставу! А ведь в русской армии по сию пору переход на зимнюю форму одежды происходит в октябре. Значит, для Григория Мелехова и всего 12-го казачьего полка лето 1915 года наступило в январе?! _____________ *Семанов С. Н. Григорий Мелехов (Опыт биографии героя романа М. Шолохова «Тихий Дон»). – альм. «Прометей», т. II, М., «Молодая гвардия», с.112._______________ Существует ли какое-то объяснение этому разгильдяйству? Да, и ключ к разгадке – город Столыпин. «Суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в Восточной Пруссии, под городом Столыпиным» (ч. 1, гл. 14). Дело в том, что по внутренней хронологии романа (с этим согласен и С. Н. Семанов – Указ. соч., с.108) драка братьев Мелеховых со Степаном Астаховым произошла в середине лета 1912 года. И, следовательно, слова «два года спустя» означают – лето 1914 года! Тут, как нельзя кстати, «город Столыпин». Это четкое и недвусмысленное указание на один-единственный день – 4 (17) августа 1914 года. Города Столыпина на карте Восточной Пруссии нет и не было. Был город Stalluponen, в нынешнем русском написании Сталюпенен или (более близком к немецкому оригиналу) – Шталлюпенен. На русских же штабных картах 1914 – 1915 годов город этот назывался: Сталупененъ. Он дал имя первой в европейской войне наступательной операции русских войск – Сталлюпененское сражение. Для чего пришлось перекореживать славное в истории русского оружия имя? Ведь «Столыпиным» он назван дважды, причем не в речи персонажей, а в авторской! А правильно он вообще ни разу не назван! Причина – Шолохов. Он не сумел прочесть название города в рукописи и, переписывая, поставил, вместо правильного (в том числе и грамматически): «под городом Сталупенен», свое дурацкое: «под городом Столыпиным». Нас поджидает, однако, еще один сюрприз: дело в том, что Григорий Мелехов никоим образом не мог спасти Степана Астахова в Сталлюпененском сражении, поскольку с июля по август 1914 года безотлучно находился в рядах 8-й армии, действовавшей на Юго-Западном фронте (ч.3, гл. 5, 10 – 13, 16, 17, 20), откуда по ранению (ч. 3, гл. 20) отбыл прямо в московский госпиталь (ч. 3, гл. 21,23). Как это все понять, объяснить? Объяснение одно: замысел романа сформировался не сразу, и Автор какое-то время колебался, на какой фронт – Северо-Западный или Юго-Западный – послать своего героя. Иными словами, Автор не сразу решил какой роман писать – «Тихий Дон» или «Август Четырнадцатого». Отправив Григория Мелехова в Галицию, Автор тем не менее захотел сохранить эпизод его встречи со Степаном Астаховым. Он перенес этот фрагмент в начало следующей части и поместил его среди воспоминаний о событиях 1915 – 1916 годов. Автор не преуспел в одном: не успел выправить датировку в части 1-й («два года спустя») и не устранил приуроченность эпизода к Сталлюпенскому сражению. Шолохов так никогда и не понял, какую ловушку смастерил ему Автор; в издании 1945 года он отважился лишь на одну поправку: заменил «ы» на «о», так что теперь читается: «под городом Столыпином». Беглец Вторая подглавка 2-й главы 4-й части повествует о дальнейшей судьбе Ильи Бунчука, дезертировавшего в главе 1-й; «Через три дня, после того, как бежал с фронта, вечером Бунчук вошел в большое торговое местечко, лежавшее в прифронтовой полосе. В домах уже зажгли огни. Морозец затянул лужи тонкой коркой льда, и шаги редких прохожих слышались еще издали. Бунчук шел, чутко вслушиваясь, обходя освещенные улицы, пробираясь по безлюдным проулкам. При входе в местечко он едва не наткнулся на патруль и теперь шел с волчьей торопкостью, прижимаясь к заборам, не вынимая правой руки из кармана невероятно измазанной шинели – день лежал, зарывшись в стодоле в мякину. В местечке находилась база корпуса, стояли какие-то части, была опасность нарваться на патруль, поэтому-то волосатые пальцы Бунчука и грели неотрывно рубчатую рукоять нагана в кармане шинели». Вчитаемся во второй абзац – что нового мы узнали? Ну, например, что «в местечке находилась база корпуса», а потому «была опасность нарваться на патруль». Но указание на эту умозрительную опасность, призванное объяснить осторожность Бунчука, для читателя не обладает такой уж непреложной ценностью. Ему – читателю – достаточно было бы информации, полученной из первого абзаца: «При входе в местечко он едва не наткнулся на патруль». Так наткнулся или не наткнулся, умозрение или реальность? И то и другое, потому что – два варианта: «При входе в местечко он едва не наткнулся на патруль и теперь шел с волчьей торопкостью, (…) не вынимая правой руки из кармана невероятно измазанной шинели». «В местечке находилась база корпуса, стояли какие-то части, была опасность нарваться на патруль, поэтому-то волосатые пальцы Бунчука и грели неотрывно рубчатую рукоять нагана в кармане шинели». Нетрудно обнаружить, что второй абзац дублирует заключительную часть первого. О цели такой авторской щедрости говорить, по-видимому, не приходится – один из вариантов черновой и отброшенный. Какой из двух? На этот вопрос нам дает ответ глава 28-я части 5-й (в первых изданиях глава 29-я). Она повествует о пленении восставшими казаками экспедиции Подтелкова. Жизни Бунчуку остается еще на две главы, и заготовки к описанию его идут в дело: «Бунчук подошел к своей бричке, стоявшей возле амбара, кинул под нее шинель, лег, не выпуская из ладони рубчатую револьверную рукоять. Вначале он подумал было бежать, но ему претили уход тайком, дезертирство…» В этой фразе нашли свое место и «шинель» и «рубчатая рукоять» нагана (наган, как известно, пистолет револьверного типа). Не случайно вспыхивают у Бунчука мысли о бегстве и дезертирстве – они навеяны ему 2-й главой 4-й части. Подчеркнем одно важное обстоятельство: отброшенные варианты Автором сохранялись с целью возможного использования в будущем. Отброшенные фрагменты не вымарывались, что и явилось причиной введения их М. Шолоховым в беловой текст. 1812 Очень редко, да и то, говоря лишь о персонажах, казачеству чуждых автор «Тихого Дона» позволяет романному слову растечься по генеалогическому древу. Таков, например, рассказ об отце сотника Листницкого: «Старый, давно овдовевший генерал, жил в Ягодном одиноко. Жену он потерял в предместье Варшавы в восьмидесятых годах прошлого столетия. Стреляли в казачьего генерала, попали в генеральскую жену и кучера, изрешетив во многих местах коляску, но генерал уцелел. От жены остался двухлетний тогда Евгений. Вскоре генерал подал в отставку, перебрался в Ягодное (земля его – четыре тысячи десятин – нарезанная еще прадеду за участие в Отечественной войне 1812 года, находилась в Саратовской губернии) и зажил чернотелой, суровой жизнью» (ч. 2, гл. 14). Таков облик текста в издании 1956 и последующих годов. По сравнению с изданиями 1928 – 1953 годов в нем произведены два изменения. Первое касается польских дел (ранее в генерала стреляли не «в предместье», а «в предместьях» Варшавы): второе – землевладения: до 1956 года земля в Саратовской губернии нарезалась прадеду генерала за участие не «в Отечественной войне 1812 года», но «в Отечественной 1812 года войне». Сочетание «война 1812 года» получено простым изменением порядка слов и, действительно, не режет ни глаз, ни слух, чего не скажешь о «1812 года войне». Быть может, необычным последнее сочетание стало лишь в наши дни? Ничуть не бывало, сошлемся лишь на заглавия двух книг: М. Богданович «История Отечественной войны 1812 года по достоверным источникам. Составлена по Высочайшему повелению» (тт. I – III. СПб., 1859 – 1860) и сборник «Генерал-квартирмейстер К. Ф. Толь в Отечественную войну 1812 года» (СПб., 1912). Так что, порядок слов издания 1956 года был правильным и в 1928, и в 1968 годах. Правильным, но не единственно возможным. Приведем для примера две другие книжные публикации: Н. Дубровин «Отечественная война в письмах современников (1812 – 1815)» (СПб., 1882) и В. И. Гомулицкий (Гео) «Отечественная война. Работа по обнародованию документов» (Варшава, 1902). Итак, во второй половине XIX и в начале XX веков употреблялись два обозначения. Были ли они равноправны? Видимо, нет. Полная форма – Отечественная война 1812 года – была принадлежностью официальной публицистики (трехтомник М. Богдановича, например, был составлен «по Высочайшему повелению»). Массированное вторжение официального наименования в язык можно с уверенностью датировать 1912 годом – празднованием столетия Отечественной войны, когда прессу и книжный рынок захлестнул мощный поток юбилейной литературы. Но в тексте «Тихого Дома» мы обнаруживаем не «Отечественную войну 1812 года», а какой-то странный гибрид двух форм «Отечественная 1812 года война»! Единственным разумным объяснением этого казуса может быть лишь допущение, что в первоначальное написание: «(…) земля его (…) нарезанная еще прадеду за участие в Отечественной войне, находилась в Саратовской губернии» – была внесена надстрочная правка: 1812 года «(…) за участие в Отечественной войне, находилась (…)». Шолохов, копируя рукопись, просто-напросто вставил слова «1812 года» на неподходящее место. Но сделав такое допущение, мы обязаны ответить и на вопрос: чем была вызвана правка? Ведь до того, как началась другая Отечественная – Великая, 1941 – 1945 годов, автор, написавший «Отечественная война», мог быть уверен, что его поймут правильно. А вставка в текст была произведена заведомо раньше 1928 года! Обратимся поэтому к другому времени и к другой войне. С 1914 по 1918 год на пространствах Европы и Передней Азии шла война, которую мы называем первой мировой, а современники именовали Великой, европейской, германской, империалистической. Существовал, однако, краткий период, когда со всеми этими наименованиями конкурировало другое: с июля 1914 по 1915 год в России войну официально называли Второй Отечественной…(см., например, коллажи из газетных заголовков в «Августе Четырнадцатого» А. И. Солженицына: «Думайте теперь же о Музее Второй Отечественной войны!» и др.). Только в этот период и имело смысл уточнять, о какой Отечественной войне идет речь. Из вышесказанного следуют два вывода:
На основании этих двух выводов мы приходим к заключению: К июлю 1914 года две части первой книги романа были в основном написаны. Не позднее 1916 года Автор приступил к переработке романа. Русский дух В ноябре 1916 года на побывку с фронта прибыл в хутор Татарский Митька Коршунов – «друзьяк» и шурин Григория Мелехова: «Митька пробыл дома пять дней. (…) Как-то перед вечером заглянул и к Мелеховым. Принес с собой в жарко натопленную кухню запах мороза и незабываемый едкий дух солдатчины» (ч. 4, гл. 6). Какой странный эпитет – «незабываемый»… Кто не мог забыть этот запах? Митька? Но он-то уж точно к своему запаху привык. В курене Мелеховых Митьку встретили Дарья, Ильинична и Пантелей Прокофьевич. Однако про Пантелея Прокофьевича сказано, что он «сидел, не поднимая опущенной головы, будто не слышал разговора»; значит, и резиньянции по поводу запаха исходят не от него: Что же касается женщин, то они войны еще и не нюхали (до гражданской остается целый год). Странно и загадочно! А вот Григорий и Петро Мелеховы, бросив два развалившихся фронта – германский и противобольшевистский, дождались прихода красных: «И сразу весь курень наполнился ядовито-пахучим спиртовым духом солдатчины, неделимым запахом людского пота, табака, дешевого мыла, ружейного масла, – запахом далеких путин» (ч. 6, гл. 7). Тут бы Петру и Григорию самое время вспомнить этот запах, ан нет… Разобраться в ощущениях героев нам помогает другой фрагмент, описывающий вернувшегося из плена Степана Астахова, мужа Аксиньи: «Наутро – Степан еще спал в горнице – пришел Пантелей Прокофьевич. Он басисто покашливал в горсть, ждал, пока проснется служивый. Из горницы тянуло рыхлой прохладой земляного пола, незнакомым удушливо-крепким табаком и запахом дальней путины, каким надолго пропитывается дорожный человек» (ч. 6, гл. 7). Займемся сравнительной одорологией – сопоставим характеристики запахов: ч. 4, гл. 6 дух солдатчины едкий ч. 6, гл. 16 дух солдатчины ядовито-пахучий спиртовой запах людского пота табака дешевого мыла ружейного масла запах дальних путин ч. 6, гл. 7 удушливо-крепкий табак запах дальней путины. За пределами сопоставления остались две невещественных характеристики: «незабываемость» в части 4-й и замечание о том, что «запахом дальней путины (…) надолго пропитывается дорожный человек» в 6-й части; при этом сам «запах дальних путин является неотъемлемой принадлежностью «духа солдатчины» (гл. 16 часть 6-я). Разгадка «незабываемого» духа здесь и лежит: это тот запах, «каким надолго пропитывается солдат. И, значит, запах этот не «незабываемый», а неотвязный, неистребимый, неустранимый, неизбывный, н е и з б ы в а е м ы й ! Именно слово «неизбываемый» и не сумел прочесть в рукописи дура Шолохов: «Митька пробыл дома пять дней. (…) Как-то перед вечером заглянул и к Мелеховым. Принес с собой в жарко натопленную кухню запах мороза и н е и з б ы в а е м ы й едкий дух солдатчины» Да не упрекнут нас в крохоборстве: речь не идет об опечатках или ошибках чтения, речь вообще не идет об одном слове. Дело в принципе – принципе Авторской поэтики. А поэтика эта в значительной степени построена на столкновениях, на конфликтах, на неуживающихся друг с другом качествах. Этот единый принцип организует описания людей, животных, растений и запахов . Как, например, в данном случае: жарко натопленная кухня – запах мороза; Запах мороза Митька принес с улицы, запах солдатчины он носит с собой зимой, летом, всегда. Свежесть мороза обманчива, затхлость есть сущность – «дух». По поводу мокрого снега Эпопея корниловской армии, отступившей, чтобы сражаться и победить, уже современниками рассматривалась как великое деяние. И хотя гражданская война дала в дальнейшем новые примеры «ледяных походов» (отступление колчаковской Якутской армии, гибельный «отступ» в Персию Уральской казачьей армии), история запомнила первый – Корниловский. Трагедия армии уходящей на верную смерть, слишком эпична, чтобы мимо нее мог пройти хотя бы один, писавший о войне на Юге. Не прошел и автор «Тихого Дона», поместив в эту заведомо неказачью массу единственного из первостепенных персонажей, социально близкого отступавшим, – сотника Евгения Листницкого. Итак, начало «Ледяного похода» – книга II, часть 5-я, глава 18-я; «Накапливались сумерки. Морозило». Все, как будто, верно: поход – «ледяной», значит, уместен и мороз. Но вслед за этим – продолжение: «От устья Дона солоноватый и влажный подпирал ветер». «Влажный ветер» ни при какой погоде не может «морозить», а если «морозит» не ветер, то сам ветер не может оставаться влажным. Дальше – больше: «– Господин командир! –окликнул Неженцева подполковник Ловичев, ловко перехватывая винтовку. (…) Прикажите первой роте прибавить шаг! Ведь так и замерзнуть немудрено. Мы п р о м о ч и л и ноги, а такой шаг на походе…» «На взрыхленной множеством ног дороге кое-где просачивались л у ж и . Идти было тяжело, с ы р о с т ь проникала в сапоги». «– Россия всходит на Голгофу… Кашляя и с хрипом отхаркивая мокроту, кто-то пробовал иронизировать: – Голгофа… с той лишь разницей, что вместо кремнистого пути – снег, притом мокрый, плюс чертовский холодище». Значит, все-таки холодно. Но холод – он бывает разный: бывает мороз, а бывает и пронизывающая сырость. Замерзнуть можно и тогда, когда кругом слякоть и лужи. Но если подморозит – луж нет, они затягиваются льдом. А мы что видим: «кое-где просачивались лужи», то есть типичная оттепель, да и ветер влажный. На морозе ноги мерзнут, но не промокают; при морозе снег бывает всякий: легкий, тяжелый, пушистый, хрустящий, но только не мокрый. А в тексте прямо сказано: «снег, притом мокрый»! В чем причина такой противоестественности описания? За ответом обратимся к тексту первых изданий романа, но не к процитированному отрывку, а к другим «метеорологическим» фрагментам: « М о р о с и л и з м о р о з н ы й д о ж д ь , фонари кидали н а л у ж у мерклые дорожки света» (ч. 3, гл.22); «В этот день и з м о р о з н ы й д о ж д ь сеялся с полдня» (ч. 5, гл. 2); «Ветер клубил за перелеском м о р о з н у ю пыль» (ч. 4, гл. 21). В первых двух случаях ситуация понятна – речь идет о моросящем дожде, и, следовательно,читать надо не «изморозный дождь», но «измороСный дождь». С третьим случаем положение иное, поскольку «морозной пыли» предшествует сообщение, что Мишка Кошевой и Алексей Бешняк «таились в ярке возле покинутого обвалившегося колодца, вдыхая разреженный морозом воздух». Становится ясно, что в первых изданиях «Тихого Дона» и «изморозный» в значении «изморосный», и «морозный» в значении «морозный» одинаковым образом писались через «З». Такая орфография противоречила правилам, достаточно сослаться на написание в «Толковом словаре» Вл. Даля. Тем не менее, «изморось» через «З» – не выдумка Шолохова. Андрей Белый, роман «Серебряный голубь», Москва, издательство «Скорпион», 1910 год: «(…) и з м о р о з ь дышала на него своей пылью: вокруг и з м о р о з ь крутилась – все пространство (…) казалось, плясало в с л е з л и в о м ветре (…) А окрест – мразь да грязь: плясал дождик, на лужах лопались пузыри (…)» (с. 73 – 74); «А и з м о р о з ь хлестала – пуще да пуще (…)» (с. 81). Сергей Есенин – 1924 год: «Я усталым таким еще не был… В эту серию морозь и слизь…» Итак, написание через «З» – установленный факт. Но А. Белый позволяет нам заглянуть еще дальше, в корни орфографической, пусть и распространенной, но ошибки: «А окрест – мразь да грязь: плясал дождик, на лужах лопались пузыри (…)» (с. 81). «(…) бешенней дождливая заметалась м р а з ь (…)» (с. 77). Логично предположить, что основание ошибки – псевдоисторическое, а именно, построение ложного уравнения: Мразъ – мороз – изморозь Мразь – морозь – изморозь Затруднений с чтением «изморозь», как и з м о р о с ь , естественно, не возникало – на конце слова любой звонкий согласный оглушается. Затем вступали в действие навыки исторической орфографии: морозь – морозить вполне соответствовало паре мороз – морозить . Истина, однако, в том, что церковно-славянского МРАЗЬ не существует. «Мразь» – слово сугубо русское, диалектное (костромское, тверское, ярославское), и значит вовсе не «мелкий дождь, ситничек», а «мерзость». Переводя «Тихий Дон» на новую орфографию, Шолохов хорошо справился со словом «морозил», потому что рядом стоял «изморозный дождь». Еще проще было, когда глагол вовсе отсутствовал: «изморозный дождь» – не «град», понятное дело, а « и з м о р о с н ы й дождь». А вот с «Ледяным походом» затычка вышла… А вы сами попробуйте чужой роман без ошибок переписать, чтобы получилось, как у Автора: «Накапливались сумерки. М о р о с и л о . От устья Дона солоноватый влажный подпирал ветер». Таинственный спутник Среди множества вымышленных персонажей (начиная с главных героев) в романе действуют и исторические лица: Каледин, Корнилов, Краснов, Алексеев, Подтелков, Лукомский… В двух эпизодах появляется император Николай II: в первом он вручает георгиевскую медаль Кузьме Крючкову; во втором – последний раз в жизни покидает здание Ставки в Могилеве. Свидетелем этого последнего события становится Евгений Листницкий: «Бледнея, с глубочайшей волнующей яркостью воскресил он в памяти февральский богатый красками исход дня, губернаторский дом в Могилеве, чугунную запотевшую от мороза огорожу и снег по ту сторону ее, испещренный червонными бликами низкого, покрытого морозно-дымчатым флером солнца. За покатым свалом Днепра небо крашено лазурью, киноварью, ржавой позолотой, каждый штрих на горизонте так неосязаемо воздушен, что больно касаться взглядом. У выезда небольшая толпа из чинов ставки, военных, штатских… Выезжающий крытый автомобиль. За стеклом, кажется, Фредерикс и царь, откинувшийся на спинку сиденья. Обуглившееся лицо его с каким-то фиолетовым оттенком. По бледному лбу косой черный полукруг папахи, формы казачьей конвойной стражи. Листницкий почти бежал мимо изумленно оглядывавшихся на него людей. В глазах его падала от края черной папахи царская рука, отдававшая честь, в ушах звенел бесшумный холостой ход отъезжающей машины и унизительное безмолвие толпы, молчанием провожавшей последнего императора» (ч. 4, гл. 10). В этом фрагменте сразу бросаются в глаза пушкинские реминисценции: «унизительное безмолвие толпы» имеет своей причиной «Бориса Годунова» – «Народ безмолвствует», а сцена бега Листницкого, со звоном молчания в ушах и видением императорской руки, отсылает к «Медному Всаднику» – И он по площади пустой Бежит и слышит за собой – Как будто грома грохотанье – Тяжело-звонкое скаканье… Но бедный, бедный мой Евгений… Увы! Его смятенный ум Против ужасных потрясений Не устоял. Мятежный шум Невы и ветров раздавался В его ушах… Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне… Заметим, что, в отличие от поднятой руки Петра I, рука Николая II падает. Отметим и еще один момент многозначительного сходства: Листницкого зовут Евгений! Это то, что касается литературной истории*. Что же касается истории, то и эта сторона не вызывает нареканий: Ставка русского Верхов- ______________ *Этим, конечно, не исчерпывается литературоведческий анализ. Так, например, необходимо отметить и используемый здесь прием оксюморона: «Бледнея…» – «с глубочайшей … яркостью воскресил в памяти» (столкновение цветовых характеристик, одинаково приложимых к описанию человеческого лица и качества воспоминаний); «…штрих … так неосязаемо воздушен, что больно касаться взглядом…»; «…холостой ход отъезжающей машины» (столкновение неподвижности («холостой ход») и движения («отъезжающая машина»), ср. выражение – «машина на холостом ходу»); при этом звук, издаваемый машиной, назван «бесшумным», но сам этот «бесшумный ход» звенит в ушах. Прием оксюморона позволяет опознать еще одну реминисцентную линию: «унизительное безмолвие толпы» – это безмолвие восставших; таким образом, безмолвие толпы соотносимо не только с «Борисом Годуновым», но и с «мятежным шумом» «Медного Всадника». Продолжая анализ, мы отмечаем и то, что «небо крашено лазурью, киноварью и ржавой позолотой». Понятно, что в основе такого цветового ряда лежит не непосредственное восприятие, а иконопись. С учетом этого получает новый смысл и портрет императора: «По бледному лбу косой черный полукруг папахи» – перед нами лик Спасителя со смертным венчиком вкруг чела. _______________ ного Главнокомандования находилась в Могилеве; неделю, следующую за отречением, Николай действительно провел в Ставке (прибыл в Могилев вечером 3 марта и отбыл навсегда 8 марта 1917 года); среди сопровождавших императора лиц находился отец обер-гофмейстерины Нарышкиной, министр двора и уделов, канцлер Империи граф Владимир Борисович Фредерикс, прозванный при дворе «Щелкунчиком» (Nussknacker) и переживший своего императора на 9 лет. Правда, вскоре после прибытия в Могилев Фредерикс исчез и был обнаружен (и арестован) лишь спустя несколько дней в Гомеле. Тем не менее в Ставке он был. Это факт. Вообще Фредерикс в качестве спутника царя личность известная, а после «Заговора императрицы» П. Е. Щеголева – А. Н. Толстого даже популярная. Например, его видел во сне Остап Бендер: «Государь-император, а рядом с ним, помнится, еще граф Фредерикс стоял, такой, знаете, министр двора» («Золотой теленок», ч.1, гл. 8). Но все-таки одно недоумение остается – дело в том, что в первой (журнальной) публикации «Тихого Дона» императора сопровождал не Фредерикс, а Д и т е р и х с . Опечатку видеть здесь вряд ли возможно. Во-первых, и наборщики, и машинистки практически всегда заменяют незнакомое слово более известным, а Фредерикс, несомненно, был более известен. Во-вторых, невозможно представить себе такое написание фамилии Фредерикс, чтобы ее можно было спутать с «Дитерихс»: строго говоря, совпадает в этих двух фамилиях лишь последовательность трех букв – «-ери-». Поэтому, в имени «Дитерихс» следует видеть ошибку Авторского текста. Именно ошибку, поскольку никакого Дитерихса в феврале-марте 1917 года в Ставке не было. А был ли сам Дитерихс? В советской литературе существует еще одно произведение, в котором упоминается этот загадочный человек – роман Дмитрия Нагишкина «Сердце Бонивура». В романе описываются трудные дни 1922 года на Дальнем Востоке и, в частности, последний правитель Белого Приморья. Нагишкин его по имени-отчеству так до конца романа и не называет, но сообщает о нем следующее (в главе 12-й «Рождение диктатора»): «Генерал Дитерихс, бывший в том возрасте, который из вежливости называют преклонным, в революции потерял все». Надо полагать, видимо, что речь идет о сенильном старце, тем более, на следующей же странице Нагишкин прямо пишет: «выживший из ума старый Дитерихс…». Сколь же велико будет наше удивление, когда Гэй Ричардс в своей книге «Охота на царя» при имени Дитерихс сочтет нужным добавить: «в период 1-й мировой войны он одно время был самым молодым генералом русской армии…»* Действительно, ну и генералы были – выживший из ума старик – самый молодой! Ничего нельзя понять… Кто же он был на самом деле, этот молодой старик? Генерал Михаил Константинович Дитерихс родился в 1874 году, так что Нагишкин мог позволить себе не бравировать чрезмерной вежливостью – в 1922 году генералу Дитерихсу не было и 50. Был он молод и в годы первой мировой – к началу с войны ему исполнилось 40. А. А. Брусилов, приняв командование Юго-Западным фронтом, характеризует его как генерала «очень способного и отлично знающего свое дело». Был он заметной фигурой и в гражданскую войну: в 1918 принимает участие в чехословацком выступлении во Владивостоке, затем получает назначение начальником штаба ген. Я. Сырового; после ухода генерала Р. Гайды назначается командующим Сибирской армией, а затем, после отставки Лебедева, становится главнокомандующим фронтом и начальником штаба Верховного Правителя. Впрочем, вскоре на Дитерихса возлагают ответственность за неудачи на фронте, отрешают от должности и назначают на его место ген. Н. П. Сахарова. Дитерихсу же поручают возглавить следственную комиссию по делу об убийстве царской семьи. Вместе с комиссией он отступает из Сибири, добирается до Харбина, оттуда едет во Владивосток, где публикует двухтомное собрание материалов «Убийство царской семьи и членов Дома Романовых на Урале» (Владивосток, типография Военной академии, 1922). Во Владивостоке же он избирается (после падения правительства братьев Меркуловых – так называемого «черного буфера») единоличным Правителем Приморья и Воеводой Земской Рати. Он объявляет «крестовый поход» на Москву за восстановление на престоле «законного хозяина Земли Русской, помазанника Божия из Дома Романовых», но 25 октября 1922 года на борту японского миноносца покидает Владивосток. Из Японии он направляется в Китай, где становится во главе Восточного отделения Русского Обще-Воинского Союза (РОВС). В 1937 году ________________ *Richards G., The Hunt for the Gzar, NY, A Dell Book, 1971. ________________ генерал Дитерихс скончался*. Обратимся, однако, к интересующим нас временам, к 1917 году. Так вот, ни в феврале, ни в марте Дитерихса в Могилеве не было, не было его и в России вообще, поскольку в это время он командовал дивизией, отправленной на помощь союзникам и сражавшейся на Салоникском фронте. В Россию же М. К. Дитерихс вернулся лишь в июне 1917года. И вот тут-то обнаруживается самое замечательное: вернувшегося в Россию генерала Дитерихса назначают генерал-квартирмейстером Ставки в Могилеве. Должность эту он получает, видимо, по представлению А. Ф. Керенского**, после похода генерала Крымова на Петроград («Корниловский мятеж»). Попытаемся разобраться. Весной 1917 года Дитерихса в Ставке не было. Следовательно, ни в каких исторических источниках, описывающих низвержение самодержавия, мы имени Дитерихса не найдем. Перед нами несомненная ошибка, но какого рода? Это не ошибка невежды, не умеющего разобраться в разноголосице архивных и мемуарных свидетельств: не могло попасть ни в архивы, ни в мемуары имя человека, не имевшего никакой связи с событиями. Но все станет на свои места, если допустить, что перед нами ошибка человека, бывшего не очевидцем, но современником событий. Если допустить, что Автор «Тихого Дона» ознакомился с деятельностью Ставки в краткий промежуток времени между отставкой Корнилова и убийством Духонина (5 сентября – 20 ноября ст. ст.), то описывая пребывание императора в Ставке и не имея возможности опереться на мемуары (еще ненаписанные!), он легко мог ошибиться, сочтя, что нынешний генерал-квартирмейстер Ставки остался от старого режима. Заслуживает внимания еще одна характерная неточность: император посетил Ставку в марте (3 – 8 ст. ст.), а Евгений Листницкий вспоминает «февральский богатый красками исход дня» (ссылка на разницу старого и нового стилей только усугубляет дело – 3 и 8 марта старого стиля соответствует 16 и 21 нового). Близнец в тучах В 1956 году Б. Л. Пастернак был, как и в предыдущие дни десятилетия, озабочен проблемой «первого поэта»: «Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее, и что Маяковский был и остался лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. За вторую фразу я лично письмом благодарил автора этих слов, потому что они избавляли меня от раздувания моего значения, которому я стал подвергаться в середине тридцатых годов, к поре Съезда писателей. Я люблю свою жизнь и доволен ею» («Люди и положения» – в кн.: Б. Пастернак «Воздушные пути (Проза различных лет)». М., 1982, с. 458). Слова «Я люблю свою жизнь», в свете всем известных обстоятельств смерти Маяковского, усиливают, конечно, юмористическое звучание приведенного фрагмента. Но перед этим Пастернак рассуждает более чем серьезно и вписывает гибель Маяковского в общую картину гибели литературы. «В последние годы жизни Маяковского, когда не стало поэзии ничьей, ни его собственной, ни кого бы то ни было другого, когда повесился Есенин, когда, скажем проще, прекратилась литература, потому что ведь и начало «Тихого Дона» было поэзией, и начало деятельности Пильняка и Бабеля, Федина и Всеволода Иванова (…)» (Указ. соч., с. 457). Обратим внимание на положение «Тихого Дона» в этой фразе: вокруг него имена – Маяковский, Есенин, Пильняк, Бабель, Федин, Вс. Иванов, а «Тихий Дон» стоит безымянный. С одной стороны: «начало деятельности Пильняка, Бабеля, Федина и Вс. Иванова, а с другой – «начало «Тихого Дона», лишь романа, а не деятельности А. М. Шолохова (на возражение, что «Донские рассказы» не заслуживали высокой оценки и потому не упомянуты, можно ответить, что началом деятельности Пильняка Пастернак тоже считал не рассказы 1917 года в «Ниве», а началом Бабеля – не сотрудничество в горьковской «Летописи» 1916 года, но их книги: «Голый год» и «Конармию»). Еще один штрих: начало романа «Тихий Дон» (книги 1-я и 2-я) вышло в 1928 году, то есть в последние годы жизни Маяковского», как раз тогда, «когда» (…) прекратилась литература». Тем не менее Пастернак ставит начало «Тихого Дона» в один ряд с началом деятельности Пильняка, Бабеля, Федина, Вс. Иванова, то есть относит роман к самому началу 20-х, в любом случае ранее 1925 года («когда повесился Есенин»). Мало того, все перечисленные писатели относятся к одному поколению, они, практически, сверстники (1892 – Федин, ______________ *Брусилов, А. А. Мои воспоминания. (Изд. 5-е) М., 1963, с. 205; Грачев, Г. Якутский поход ген. Пепеляева. – «Сибирский Архив», (Прага), Изд. Об-ва Сибиряков в ЧССР, 1929, т. 1, с. 25 – 26; **Катков, Г. М. Дело Корнилова (пер. с англ. Н. Г. Росса). Париж 1893 – Маяковский, 1894 – Пильняк, Бабель, 1895 – Есенин, Вс. Иванов). Шолохов с его 1905 годом рождения до самых молодых недотягивает десяти лет! Короче говоря, Пастернак отказывает «Тихому Дону» как в праве быть написанным во второй половине 20-х, так и в праве именоваться произведением Шолохова. Основанием такого отвода служит поэтика романа, а именно, характерная для него ориентация на поэзию. К сожалению, Пастернак не счел нужным уточнить, какую именно поэзию он имел в виду. Попытаемся ответить на этот вопрос. Откроем «начало романа» – книгу 2-ю, часть 4-ю, главу 6-ю.: «В прозрачном небе, в зените стояло малиновое недвижное облачко, за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми хлопьями висели грачи». Нужно приложить большие усилия, чтобы не вспомнить: Где, как обугленные груши. С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей. Это – «Февраль. Достать чернил и плакать!..». Впервые стихи были опубликованы в сборнике «Лирика» (М., 1913, с. 42) с посвящением Константину Локсу, а затем вошли в книгу «Близнец в тучах» (М., Книгоиздательство «Лирика», 1914). Примечательно, что в первой публикации строфа несколько разнилась от приведенной выше: Где, как обугленные груши. На ветках тысячи грачей… Ср.: «за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми хлопьями висели грачи». Стихи Пастернака, помещенные в сборнике «Лирика», возможно проливают свет и на «седоватые тополя»: И, как в неслыханную веру, Я в эту ночь перехожу, Где тополь обветшало-серый Завесил лунную межу. Эти стихи – «Как бронзовой золой жаровень…» – отделены от «февраля…» всего двумя страницами (сб. «Лирика», с. 45). Мы никогда не узнаем, вспомнил ли Пастернак свои ранние стихи, читая «Тихий Дон». Гораздо важнее другое – Пастернак узнал в авторе «Тихого Дона» своего сверстника: писателя 10-х годов. Записки врача В августе 1914 года сотник Евгений Листницкий подал рапорт о переводе в действующую армию и получил назначение в один из казачьих полков. Сойдя с поезда на каком-то безымянном полустанке, Листницкий присоединился к походному лазарету, который и доставил его к месту расположения штаба полка. Врач лазарета – «большой багровый доктор» – «очень нелюбезно отзывался о своем непосредственном начальстве, громил штабных из дивизии и […] изливал свою желчную горечь перед случайным собеседником […]. – Чем объяснить эту несуразицу? – из вежливости поинтересовался сотник. – Чем? […] Безалаберщиной, бестолковщиной, глупостью начальствующего состава, вот чем! Сидят там мерзавцы и путают. Нет распорядительности, просто нет здравого ума. Помните Вересаева «Записки врача»? Вот-с! Повторяем в квадрате-с. […] Проиграем войну, сотник! Японцам проиграли и не поумнели. Шапками закидаем, так что уж там… – и пошел по путям, перешагивая лужицы, задернутые нефтяными радужными блестками, сокрушенно мотая копнастой головой» (кн. 1, ч. 3, гл. 14). Сознаемся сразу – ошибка здесь обнаружена не нами, а С. Н. Семановым: «Известное произведение Вересаева «Записки врача» опубликовано было в 1901 году и никакого отношения к военным вопросам не имело. Его позднейшие книги – «Рассказы о войне (1906) и «На войне» (1906 – 1907) как раз были посвящены критической оценке русско-японской войны, где автор побывал в качестве военного врача. Неточность в названии популярного тогда произведения очевидна»*. Ладно, неточность… А что было точным? Вот Семанов называет два вересаевских произведения. Какое из них по праву могло бы занять место «Записок врача»? Или оба сразу? По всей видимости, нам придется отвергнуть кандидатуру «Рассказов о войне». Вышедшие в более или менее полном виде через 8 лет после русско-японской войны – в 1913 году (4-й том полного собрания сочинений В. Вересаева), они, как можно судить по прессе, при появлении своем общественного ажиотажа не вызвали. Другое дело – очерки «На войне». Публиковавшиеся в сборниках товарищества «Знание» (№17 – 20, 1907 – 1908), они уже в феврале 1908 года вышли отдельным изданием и возбудили живейший интерес. В. Линд («Русская мысль», 1908, № 10) высоко оценил «правдивые воспоминания» Вересаева, рецензент «Русских ведомостей» (1908, 22 июля) особо отметил наполняющий очерки «внутренний ужас, который, увы, не исчез с войной». Безусловное восхищение книгой выразил критик журнала «Современный мир» Н. И. Иорданский, писавший, что Вересаев «сумел сделать из истории скитаний полевого госпиталя […] историю великого национального страдания» (1908, № 8). Сравним с такой характеристикой очерков яростные жалобы доктора из «Тихого Дона»: «Ведь вы подумайте, сотник: протряслись двести верст в скотских вагонах для того, чтобы слоняться тут без дела, в то время как на том участке, откуда мой лазарет перебросили, два дня шли кровопролитнейшие бои, осталась масса раненых, которым срочно нужна была наша помощь (доктор с злым сладострастием повторил «кровопролитнейшие бои», налегая на «р», прирыкивая). […] Сидят там мерзавцы и путают. Нет распорядительности, просто нет здравого ума. Помните Вересаева «Записки врача»? Вот-с! Повторяем в квадрате-с». Сказанного доктором вполне достаточно, чтобы на место «Записок врача» с уверенностью поставить книгу «На войне». И вот тут наступает самое интересное. Дело в том, что книга Вересаева не носила название «На войне», точнее – не только «На войне». Полное наименование книги было таким: В. Вересаев «На войне. З а п и с к и ». Из чего следует, что два интеллигентных собеседника, встретившихся в августе 1914-го на безымянном полустанке, не ошибались, называя «Записками» известную, неоднократно переиздававшуюся разоблачительную книгу о состоянии русской военной медицины. Они друг друга прекрасно понимали: «Помните Вересаева « З а п и с к и »? Вот-с! Повторяем в квадрате-с. […] Проиграем войну, сотник! Японцам проиграли и не поумнели. Шапками закидаем, так что уж там…» Расширением названия мы обязаны, скорее всего, придирчивому редактору. Для него Вересаев и «Записки врача» были синонимами**, а любые «Записки» рядом с именем Вересаева – только «Записками врача». Шолохов, понятно, поправку принял – ему-то было все едино. О степенях родства В главе 2-й части 3-й (книга 1) воинская служба приводит казаков в Польшу: «Искромсанная лезвиями чахлых лесков, лежала чужая, польская. […] Имение Радзивиллово находилось в четырех верстах от полустанка. […] – Это что за хутор? – спросил у вахмистра казачок Митякинской станицы, указывая на купу оголенных макушек сада. – Хутор? Ты про хутора забывай, стригун митякинский! Это тебе не Область Войска Донского. – А что это, дяденька? – Какой я тебе дяденька? Ать, нашелся племяш! Это, братец ты мой, – имение княгини Урусовой». _____________ *Семанов С. Н. В мире «Тихого Дона». М., «Современник», 1989, с. 147. **Сам Вересаев на это жаловался: «Не люблю я этой книги. Она написана вяло, неврастенично, плаксиво и в конце концов просто плохо. […] Но как раз «Записки врача» дали мне такую славу, […] которой никогда не имели многие писатели, гораздо более меня одаренные. Знал я несколько таких. […] В вагоне скажет случайному спутнику свою фамилию, а тот: – Чем изволите заниматься? […] Вот этого со мною не бывало. Назовешь свою фамилию мало-мальски грамотному человеку, радостно-изумленное лицо: – Автор «Записок врача»?!» («Воспоминания» – в кн.: Вересаев В. В. Собр. соч. в 5-ти томах. Т. 5. М., 1961, с. 437). ______________ Таков облик текста в послевоенных изданиях. В публикациях более ранних, кроме написания «Радзивиллово» с одним «л», а в речи персонажей «што» вместо «что», текст обнаруживает одно отличие – в предпоследней фразе на месте восклицания «Ать» стоит «Ашь». Слово «ашь» ни в донских, ни в южновеликорусских говорах не отмечено, но нет в них и слова «ать» («ать» в известном сочетании «Ать-два!» представляет собой результат изменения слова «Раз» в аллегровой речи). Впрочем, в говорах Южной России можно найти нечто близкое – междометие «ат», выражающее «возражение, отрицание, пренебрежение, укоризну, недовольство, досаду и т. п. : Ат! Много мы таких видели! (курск.); Ат! Куды там ему ехать! (воронеж.)»*. Чем же была вызвана замена несуществующего «ашь» не более реальным «ать»? Ответ обнаруживается в самом романе – в главе 14-й части 2-й (книга 1): «Черт паршивый! А т ь сукин сын! – багровея, орал Сашка ломким голосом. […] Умру – и то приползу по цибарке кринишной дать, а он, а т ь , придумал!… Тоже!..» Итак, отсутствующее в диалектных словарях «ать» в романе всетаки имеется. Откуда оно в роман проникло – вопрос другой, на который мы еще попытаемся ответить. Но, пока что, разберемся с «ашь». Произносит это слово «бравый лупоглазый вахмистр Каргин». Вахмистра мы наблюдаем в разных ситуациях. Вот, например, в 5-й главе части 3-й ему встречается ограбленный казаком еврей: «Вахмистр Каргин приотстал от сотни и под смех, прокатившийся по рядам казаков, опустил пику. – Беги, жидюга, заколю!.. Еврей испуганно зевнул ртом и побежал. Вахмистр догнал его, сзади рубанул плетью. […] еврей споткнулся и, закрывая лицо ладонями, повернулся к вахтмистру. Сквозь тонкие пальцы его цевкой брызнула кровь. – За что?.. – рыдающим голосом крикнул он. Вахмистр, масля в улыбке круглые, как казенные пуговицы, коршунячьи глаза, ответил отъезжая. – Не ходи босой, дурак!» Понять этот диалог позволяет знание прибауток. Собиратель городского фольклора Евгений Иванов сохранил для нас такой разговор старомосковских книжников: «Загнал Ровинского-то? Кому? Французу? Десяти листов не было? Так и надо! Не ходи босиком, а то по пяткам»**. Иными словами, вахмистр приказал еврею не быть растяпой. Следуя методике школьных сочинений, мы, на основании данного отрывка, можем охарактеризовать вахмистра Каргина как носителя образной народной речи. Точно так же ведет он себя и в разговоре с молодым казаком, называя того «стригуном митякинским». Казачок – родом из станицы Митякинской, «стригун» – донское название жеребенка, а в шутливой речи – молодежи. Лошадь, как эталон и исходный пункт при сравнении, – понятная особенность у такого кавалерийского племени, каковым были донские казаки. Но никакого знания коннозаводства не требуется, чтобы сделать выбор между «ать» и «ашь», поскольку выбор этот диктуется самим текстом: «Какой я тебе дяденька? А ш ь нашелся п л е м я ш !» На неправильное (не по уставу) обращение рядового казака к старшему по званию вахмистр отвечает прибауткой, в которой слово «ишь» преобразовано в «ашь» для создания рифмы: «Ашь» – «племяш»! Шолохову данная прибаутка была незнакома, в силу чего он и решил, что ошибся: спутал в Авторской рукописи буквы «ш» и «т». Такая ошибка чтения вполне вероятна, если в почерке Автора эти буквы были сходны или неразличимы по начертанию. Обратимся ко второму случаю употребления «ать» в романе, который теперь – после анализа колебаний «ашь»/«ать» – оказывается единственным. Как уже говорилось, южнорусским диалектам известно лишь междометие «ат!», которого мы в «Тихом Доне» как раз не обнаруживаем. С другой стороны, мы находим в романе любопытную замену форм, оканчивающихся на мягкий знак, формами без окончания: в главе 5-й части 2-й (книга 1) фраза «– Дай ему, Яшь!» была еще в 30-е годы исправлена, и с тех пор читается: «– Дай ему, Яш!». Исправление, несомненно, обоснованное, поскольку в русском языке так называемая _______________ *«Словарь русских народных говоров», вып. 1. М. – Л., «Наука», 1965, с. 288. ** Иванов Е. П. Меткое московское слово. М., «Моск. Рабочий», 1985, с. 94. «звательная форма» имен собственных представляет собой чистую основу. Мягкость основы передается на письме мягким знаком, твердость – отсутствием окончания: Волод-я – Володь! Кол-я – Коль! Саш-а –Саш! Сон-я – Сонь! Шур-а – Шур! Ван-я – Вань! Гриш-а – Гриш! Яш-а – Яш! Спутать мягкую и твердую форму на письме, то есть прочесть мягкий знак там, где никакого знака нет, нелегко. Но так было не всегда. До орфографической реформы 1917 года (циркуляр Министерства народного просвещения от 17 мая) мягкая и твердая основы различались на письме соответственно мягким и твердым знаками. А твердый знак перепутать с мягким было легче легкого. Автор написал «Яшъ!», а Шолохов прочел «Яшь!». Так что, видимо, и «ать» никакого в романе нет, а есть кое-как прочитанное «атъ»: «Чертъ паршивый! Атъ сукинъ сынъ! … а онъ, атъ, придумал!… Тоже!..» Идейное содержание Возражая против принадлежности «Тихого Дона» перу Шолохова, приводят часто такой аргумент – комсомолец (а в дальнейшем – коммунист) не мог написать роман, антисоветский и белогвардейский по духу! В таком заявлении логического противоречия нет, но есть одна трудность: в контакт с духами (хотя бы и романа) вступить чрезвычайно сложно. Например, фраза: «Вверх ногами летели советы» в описании казачьего восстания как будто ярко характеризует авторское отношение к событиям. Еще больше отношения в таком высказывании: «Смыкалась и захлестывала горло области большевистская петля…» Ну, а что если автор романа передал здесь не свои собственные ощущения и привязанности, а взгляд и позицию персонажей? Встал на их точку зрения? Или, скажем, такой эпизод: казак Чикамасов в августе 1917 года рассуждает, что Ленин – никакой не русский, уроженец Симбирской губернии, а напротив – коренной донской казак, еще точнее «родом из Сальсково округа, станицы Великокняжеской … служил батарейцем». Антисоветскому читателю и критику сразу бросятся в глаза ходульность и искусственность такого эпизода, что, в свою очередь, ясно указывает на вмешательство Шолохова. Однако вопрос о том, кто здесь руку приложил, не решается так просто. Вот рассказ о встрече Ленина с группой казаков в ноябре 1917 года в Петрограде: «Правда ли, что вы по происхождению донской казак?» – спросил один из казаков. Ленин ответил отрицательно и спокойно добавил: «Я симбирский дворянин». Такому рассказу, конечно, веры нет. Мало ли какие байки-воспоминания о «самом человечном» можно прочесть в Стране Советов… Но тут – такая заковыка: казаки, пришедшие к Ильичу, были не какими-то там ходоками, а делегатами насквозь антибольшевистского «Союза Казачьих Войск»; рассказ же об этой встрече мы взяли из ростовского белоказачьего еженедельника «Донская волна» (1918, № 11, с. 7). Следовательно, легенда эта не выдумана Шолоховым – подлинный Автор вполне мог ее знать и включить в роман. В таком случае легенда, конечно, служит уже не доказательству всенародной любви к Ильичу, а демонстрирует меру казачьего непонимания происходящего. Так что опираться на прямые высказывания для суждений об Авторе не всегда стоит. Что же делать? Искать, искать следы авторского отношения на уровнях, недоступных никакой цензуре, – уровнях, недоступных никакой цензуре, – уровнях поэтики и замысла. Казнь Что мешает четкому определению идеологических пристрастий Автора романа «Тихий Дон»? Два обстоятельства. Одно – внешнее: текст романа, и без того основательно испорченный, сильнее всего искажался в идеологически чувствительных местах. Доказательством этому служит проводившаяся от издания к изданию безжалостная правка политических аспектов романа. Но если печатный текст, распространявшийся в сотнях тысяч экземпляров и, следовательно, доступный для сравнения, мог подвергаться такой вивисекции, легко представить масштабы двойной (шолоховской и редакционной) цензуры, предшествовавшей выходу романа в свет! Второе обстоятельство – внутреннее: Автор описывает людей, а не персонажей политического театра масок. Примером этому являются описания смертей, где Автор равно человечен и безутешен вне зависимости от того, кто из героев расстается с жизнью – есаул Калмыков или его убийца Бунчук, полковник Чернецов и его убийца Подтелков… Такого уровня объективности («встать над красными и белыми») мечтали достичь многие писатели (Михаил Булгаков, например), но и Автору «Тихого Дона» он дался нелегко. Остановимся на одной из смертей – двойной смерти красных казаков Федора Подтелкова и Михаила Кривошлыкова (кн. 2, ч. 5, гл. 30): «[…] один из офицеров ловким ударом выбил из-под ног Подтелкова табурет. Все большое грузное тело его, вихнувшись, рванулось вниз, а ноги достигли земли. Он приподнялся на цыпочки, упираясь в сырую притолоченную землю большими пальцами босых ног […] Изо рта его обильно пошла слюна. […] Кривошлыкову не дали закончить речь: табурет вылетел из-под ног […] Сухой мускулистый Кривошлыков долго раскачивался, то сжимаясь в комок так, что согнутые колени касались подбородка, то вновь вытягивался судоргой… Он еще жил в конвульсиях, еще ворочал черным, упавшим на сторону языком, когда из-под ног Подтелкова вторично вырвали табурет. Вновь грузно рванулось вниз тело, […] и опять кончики пальцев достали земли». Детали данного описания мы отыскиваем в литературе 10-х годов: «Когда Петр перекинул веревку через толстую ветвь раскидистого клена, […] и быстро повернувшись к нему правым плечом, р в а н у л е е в н и з , собака, вздернутая на дыбы, с у д о р о ж н о скорчив передние лапы, сделала усилие удержаться на взрытой под кленом з е м л е , но повисла, едва к а с а я с ь е е . Ч е р н о - лиловый я з ы к ее в ы с у н у л с я , обнажились в гримасе коралловые десны, дневной свет, отраженный в потухающих глазах виноградного цвета, стал тускнеть. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Содержание Это точное изложение лекций, которые я читал в течение двух зимних семестров 1915/16 г и 1916/17 г врачам и неспециалистам обоего... |  | Тесты по истории Казахстана, 9 класс, Восстание 1916 года Основная... Основной повод, толкнувший массы к восстанию 1916 года Набор джигитов на тыловые работы |
| Чрезвычайному и Полномочному послу России в Узбекистане Мухаметшину... Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования | | 1894 – 1917 гг. – Николай II александрович Григория Распутина, о его вмешательстве в государственные дела, о его безнравственном поведении, слухи о шпионстве императрицы в... |
| Конкурс сочинений. В этом году его тема «Наши налоги сильная страна» Фнс россии проводит конкурс сочинений. В этом году его тема – «Наши налоги – сильная страна». Номинаций три: сказка, стихотворное... | | Если персонифицировать их по именам ученых, сыгравших в этих событиях... Если персонифицировать их по именам ученых, сыгравших в этих событиях наиболее заметную роль, то три глобальные научные революции... |
| Судьба Григория Мелехова по произведению М. Шолохова в романе «Тихий дон» Показать неизбежность трагической судьбы Григория Мелехова, связь этой трагедии с судьбой общества | | И. А. Бунин ( 4 часа) Слово о писателе. Три стихотворения по выбору.... Стихотворения: «Незнакомка», «Россия», «Ночь, улица, фонарь, аптека…», «В ресторане», «Река раскинулась. Течет, грустит лениво…»... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Эҕэрдэ аҕаллым — сахалыы ырыабар…» (составитель Т. Н. Семёнова). Новая редакция воспоминаний в виде книги объёмом в 143 страницы,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Башкортостана для детей начальной школы, где Ушакова Р. Р. рассказала о героях-земляках, участвующих в разных военных событиях. А... |
| Урока Сообщение темы урока Данный урок следует провести примерно через три дня после предыдущего, когда положенные под пресс листы полностью просохнут. На этом... | | Реферативные работы по различным областям знаний Осенью-зимой 1941-1942 годов подобное строительство велось под Казанью, получившее название «Казанский обвод». До недавнего времени... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... О событиях военных лет очень много рассказано в книгах, показано в фильмах. Люди, которые жили в западной части нашей страны, своими... | | Воинская повинность и развитие взглядов на казачьи войска Составители исторического очерка о воинской повинности А. И. Никольский и Н. А. Чернощеков, выделяли в развитии порядка отправления... |
| "Веселые уроки" Григория Остера Оформление Оформление. Портрет писателя; плакат "Приходите в Остер-класс, как-нибудь поучат вас"; книжная выставка "Веселые уроки Григория Остера";... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Три грации, три голоса – одна гармония! Три уникальные певицы – они объединились, чтобы по-новому рассказать музыкальную сказку о... |
