Сборник статей
Скачать 3.3 Mb.
|
Удар крыла (о романе Татьяны Толстой «Кысь»); http://www. svoboda.org/programs/RQ/2000/RQ.44.asp.Толстая Т.Н. Кысь. М.: Эксмо, 2003. Сологуб Ф. Мелкий бес. СПб.: Азбука, 1999. Машбиц-Веров И. Русский символизм и путь Александра Блока; http://www.biografia.ru/cgi-bin/quotes.pl?oaction=show&name=blok18. Макаренко Е. Художественное своеобразие образа Недотыкомки в романе Ф.Сологуба «Мелкий бес» и образа Кыси в романе Т.Толстой «Кысь» в контексте мифологической модели мира; http://sv-modernizm.narod.ru/sologub.html. Рубинштейн Л. Своеволие и его Последствия // Итоги, 2006, № 44 (230); http://itogi.ru/paper2000.nsf/Article/Itogi_2000_10_26_183458.html. Герои времени: Передонов; http://archive.svoboda.org/programs/ cicles/hero/11.asp. Пушкин А.С. Сочинения в трех томах. Т.1. М., 1985. Ф.А. Пономарев КАТАРСИЧЕСКИЕ ЭФФЕКТЫ В РУССКОЙ ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ И «ДЕРЕВЕНСКОЙ» ПРОЗЕ В этой статье мы попытаемся проанализировать сходства и различия катарсического воздействия текстов русских постмодернистов и писателей нравственно-деревенского толка. Для анализа были взяты по пять рассказов каждого из направлений. У посмодернистов: «Тело Анны, или конец русского авангарда» Виктора Ерофеева [1], «Жизнь радостна» Михаила Елизарова [2], «Геологи» Владимира Сорокина [3], «Ковер-самолет» Юрия Мамлеева [4] и «Вести из Непала» Виктора Пелевина [5]. У представителей нравственной литературы: «Индия» Виктора Астафьева [6], «Женский разговор» Валентина Распутина [7], «Жил человек» Василия Шукшина [8], «Окорок сердца» Владимира Крупина [9] и «Санный путь» Сергея Залыгина [10]. В ходе анализа катарсического воздействия рассказов выяснилось, что все вышеперечисленные авторы, осознанно либо нет, используют в своем творчестве аристотелевскую формулу трагического «очищения посредством страха и сострадания». Но исследуемые писатели-постмодернисты намерено убирают из этой формулы одну часть – сострадание. Специально избегая «человеческих героев», писатели прибегают к абстрактным, размытым изображениям не человека, а некой схемы. В таком случае читатель не может идентифицировать себя с героем повествования и, соответственно, сострадать ему. Формула катарсиса в проанализированных постмодернистских произведениях приобретает вид «очищение посредством страха». Это определение лучше всего подходит к «негативному катарсису», описанному Роб-Грийе и Рыклиным [11]. Страх писатели передают самым простым способом – рисованием (описанием) абсурдного мира, в котором не действуют законы логики. Именно эта «непредсказуемость» абсурдного мира постмодернистов рождает страх, который, в свою очередь, рождает очищение. Можно сказать, в постмодерне очищение происходит не через «страх и сострадание», а «посредством страха, вызванного абсурдом, в интеллектуально-игровом причастии в пространстве текста». Страх, порождаемый абсурдом, становится основным инструментом катарсиса у постмодернистов, но абсурд – лишь направляющий вектор, развивающийся в творчестве каждого из выбранных авторов в своем направлении. Если в самом простом варианте – рассказах Ерофеева и Елизарова – абсурд лишь техническое средство «устрашения», в творчестве Сорокина абсурд – еще и приведение читателя к первозданной чистоте-пустоте, «чистому листу», древнегреческому хаосу, из которого рождается все сущее в мире. В рассказах Мамлеева – абсурд еще и указка на некую молчащую и нам, живым, недоступную реальность, метафизическую данность. В рассказе Пелевина – абсурд еще и путь не только к художественному (катарсис) очищению, но и очищению духовному, к достижению буддийского блаженства, «сатори». «Очищение посредством страха через абсурд» – формула, объясняющая формирование катарсиса выбранных постмодернистских текстов, но полностью не исчерпывающая его: выбранные писатели без сомнений могут использовать и классические методы очищения, но основополагающим все же является «очищение абсурдом». «Нравственники», напротив, в классической аристотелевской схеме трагического катарсиса как «очищения посредством страха и сострадания» перемещают акценты в сторону сострадания, в итоге аристотелевская формула приобретает морально-религиозный вид «очищения посредством сострадания». Технически большая степень сострадательности произведений нравственного толка достигается за счет изображения максимально «человечных» персонажей, на место которых легко подставляет себя читатель – в итоге таким героям легко сострадать. Получается, что читатель этих текстов очищается посредством сострадания. Ставка на сострадание и православные традиции морали приводят авторов к использованию схемы религиозного очищения, разработанного Ильиным. «Итак, сначала необходимо освободить человеческую душу от того плена, в котором она находится у ничтожного и дурного. Христианская религия предлагает для этого покаяние, сопровождающееся в Православии тайной исповедью во всех осознанных человеком слабостях, страстях и дурных деяниях. В этой исповеди, совершаемой перед Самим, невидимо предстоящим Христом, духовный отец является «точно свидетелем»: по существу таинство покаянного обнажения души и сердца совершается перед самим Богом и отпущение грехов происходит от Его имени и Его властью» [12]. По метафизической, мистериальной направленности «религиозный катарсис» близок к тому толкованию аристотелевского трагического очищения, которое предложил Лосев. С точки зрения философии Аристотеля весь мир представляет собою трагическое целое, где вечно творится преступление, вечно искупается и преодолевается вина; и вечно сияет катартически-просветленная, блаженная первоэнергия всеобщей умной Сущности. Поэтому трагедия человека есть частный и, быть может, наиболее показательный случай общего мирового трагизма. И, «не понявши всей трагической сущности Аристотелева космоса в его полноте, нельзя понять и того, как ему представлялась та трагедия, которую он видел на подмостках греческих театров»[13]. Достаточно в этом толковании заменить понятие «всеобщая умная Сущность» на дефиницию «Бог», как лосевская схема сразу примет вид очищения, описанного Ильиным. Таким образом, аристотелевская схема трагического очищения становится схемой катарсиса и постмодернисткой, и «деревенской», нравственной литературы, перемещаются лишь акценты внутри этой формулы: «Очищение посредством страха и сострадания». Постмодернисты намного усиливают роль страха, нравственники – сострадания. Но есть и общая направленность катарсиса и у постмодернистов, и у нравственников: в литературе катарсис связан не только с узнаванием чего-то личного, но и с познанием в целом. Так даже внешне абсурдная ситуация, описанная любым человеком, дает читателю кроме чувств еще и некоторый интеллектуальный опыт переживания ситуаций, в которых обычный человек никогда не был и вряд ли будет. Но в этом интеллектуальном опыте также есть момент «очищения» как познания непознанного. Интертекстуальность постмодернистских текстов, жизненный опыт текстов деревенщиков – это еще и своеобразный гностический шаг: очиститься нельзя без знания, знание невозможно без некоторой отстраненности, без контроля за «любовью» и «симпатией». Вот и выходит парадоксальная ситуация: изначально катарсис – чувственный феномен, а интеллектуализация – сдерживание эмоций. Потому, как и в любой прозе, в вышеперечисленных произведениях здесь действует и «интеллектуалистическое очищение» – получение читателем чужого жизненного опыта во время чтения рассказов. В любом культурном акте, в том числе и чтении как интеллектуальном опыте есть момент «очищения» как познания непознанного. Литература
О.В. Павленко ПОСТМОДЕРНИЗМ И ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА: «ПЕСТРЫЙ ХЛЕБ. НЕВИДИМОЕ ЗЕРКАЛО» МИЛОРАДА ПАВИЧА Феномен детской литературы интересен прежде всего тем, что его границы нечетки и размыты. Этот термин «обозначает как произведения, специально предназначенные для детского чтения, так и оказавшиеся пригодными для него, хотя они и предназначались первоначально для взрослых»[8].Существует ряд произведений, которые предназначались явно не для детского чтения, из ярких примеров упомянем «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле, «Дон Кихот» Мигеля Сервантеса, «Приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо. Названные книги никак уж не создавались для детей. Конечно, есть и примеры «обратной миграции», например, «Алиса в стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. Приведем цитату из послесловия к русскому изданию Кэрролла, выполненному главной редакцией физико-математической литературы (!) издательства «Наука»: «В середине 20-го века, отмеченной научно-технической революцией и важными достижениями в области психологии и философии, сказка Кэрролла обнаружила и свой глубокий естественнонаучный и философский подтекст, на который указывали... такие прозорливые мыслители, как Бертран Рассел. К ней обращаются математики и физики, психологи и историки, философы и логики, находя в ней немало материала для своих специальных раздумий» [2,280]. Некоторые из «культовых» детских текстов становятся полем для использования самых различных исследовательских стратегий. Например, знаменитый «Винни Пух и все-все-все» А.Милна, переведенный по-новому В.П. Рудневым и им же проанализированный с позиций «аналитических парадигм философского анализа языка и текста, которые были разработаны в XX веке: классический структурализм и постструктурализм (структурная поэтика и мотивный анализ); аналитическая психология в широком смысле (от психоанализа 3.Фрейда до эмпирической трансперсональной психологии С.Грофа); аналитическая философия (философия обыденного языка позднего Витгенштейна и оксфордцев, теория речевых актов, семантика возможных миров и философская (модальная) логика)» [7]. Как видим, детские тексты могут служить объектом пристального научного внимания. Исходя из этого, попробуем проанализировать текст Павича «Невидимое зеркало. Пестрый хлеб», написанный для детей, и указать на те постмодернистские приемы, которыми автор активно пользуется. Также попытаемся легитимировать употребление стратегий постмодерна в детских текстах. Начнем с описания текста. Он состоит из двух историй, каждая из которых начинается со своей стороны книги. Это традиционный для Павича момент, стоит вспомнить хотя бы его «Внутреннюю сторону ветра. Роман о Геро и Леандре», который построен аналогичным образом. Такой способ организации текста связан с теорией «обратимых» и «необратимых» видов искусства, которую декларирует Павич [6]. Согласно теории Павича, читатель должен сам прокладывать маршрут в тексте. Он создает «картографию» нелинейной прозы своими произведениями. Даже, казалось бы, в детском par exellence произведении сербский писатель не отступает от своих принципов, от того, что читатель может и должен строить сам чужой текст как свой (создавая, кстати, интересное преломление оппозиции «свое – чужое»). Со взглядами Павича тесно перекликаются высказывания позднего Делеза. В статье «Что говорят дети» последний показывает важность картографической деятельности в психоанализе и искусстве, на нескольких предельно емких по смысловой наполненности страницах набрасывает типично постмодернистскую концепцию неразличимости реального и воображаемого: «Реальному путешествию недостает сил для того, чтобы отразиться в воображении; а у воображаемого путешествия нет сил для того, чтобы, как говорит Пруст, удостоверить свою реальность. Вот почему реальное и воображаемое должны быть чем-то вроде двух смежных или накладывающихся друг на друга отрезков одной траектории, двумя то и дело меняющимися местами сторонами, вращающимся зеркалом» [1, 89]. И далее Делез пишет: «Всякое произведение содержит в себе множество маршрутов, которые можно прочитать и которые сосуществуют только на карте, и меняет свой смысл в зависимости от того, по какому из них пойти» [там же, 95]. Написанное в точности соответствует тем формам, которые использует Павич в своих произведениях. Но обратимся и к содержательной стороне текста: первая история (первая в последовательности нашего анализа, хотя у автора нет приоритета по отношению к обоим) повествует о Качунчице, маленькой девочке, которая просыпается в разных городах. Однажды, проснувшись в городе Шираз, она познакомилась с Третьей розой. Они разговорились, и Третья роза рассказала, что она отправляется в путешествие на поиски невидимого зеркала. Таким образом, история принимает эпистолярный характер. Третья роза посылает Качунчице одиннадцать открыток, в каждой из которых образ невидимого зеркала интерпретируется по-своему. В первой открытке из Египта невидимые зеркала находятся внутри пирамид и хранят время: «Если пройти между двумя пирамидами, можно услышать тихое жужжание. Я (Третья роза – П.О.) пробовала пройти и услышала, как стремительно проносится время... Вечность не слышна вовсе. Она нема. Но можно услышать, как, спускаясь с неба, вечность пересекается с проносящимся временем. Тогда происходит чудо. В этом золотом сечении рождается жизнь, то есть наше настоящее. Потому что и в прошлом и в будущем жизни нет» [3, 15-16]. Прямо скажем, совсем не характерные для детской литературы сентенции. Павич здесь пытается в довольно простой, неприкрытой форме дать свое неклассическое понимание времени, с которым можно встретиться во многих его произведениях. Почти теми же словами в романе «Внутренняя сторона ветра. Роман о Геро и Леандре»: «Если мы поймем, что вечность снисходит как Божье благословление, как один из видов света, который не стареет…, а время проистекает от сатаны, находящегося слева от храма, то нам станет ясно, что в определенном месте должно быть «золотое сечение» вечности и времени... Вертикаль – вечность, горизонталь – время, точка их пересечения, в которой время останавливается на миг для того, «чтобы вечность благословила его, и этот миг представляет собой настоящее» [5, 36]. Здесь мы не будем подробно останавливаться на концепции времени в художественном пространстве Павича, поскольку у нас иные задачи. В данном случае важен момент присутствия в детском тексте философских конструктов. Ниже мы попробуем объяснить, почему это присутствие возможно, и даже до некоторой степени необходимо, а сейчас продолжим анализ. Вторая открытка – из Греции, в ней говорится о том, что невидимое зеркало было у Платона, и что он «...однажды увидел, что все мы всего лишь тени наших мыслей» [3, 23]. В образно-афористической форме, так сказать, по ходу дела, Павич дает квинтэссенцию философии Платона. Третья открытка – с Афона, там невидимые зеркала – «Христос и его Пресвятая Матерь Мария». Следующая открытка – из Вены, в ней Третья роза пишет, что, наконец, обнаружила невидимое зеркало, но от радости она начала источать столь сильный аромат, что «зеркало прозрело», т.е. «испортилось и перестало быть невидимым». В пятой открытке из Лондона в невидимом зеркале живет Шекспир, и Третья роза подумала: «Может быть, на самом деле театр – это одно большое невидимое зеркало» [3, 45]. Открытка из Иерусалима рассказывает о тамошних представлениях невидимых зеркал: «Вечность имеет форму треугольника... Но вечность никогда не пребывает в одиночестве. Рядом с ней всегда время, оно тоже треугольное и сплетено с вечностью особым образом. Эти треугольники представляют собой две скрещенные картины, подобные двум невидимым зеркалам. То один, то другой треугольник попеременно сверкает, но их пара все время остается невидимой... так они дышат, кроме того, так они производят священные книги и звезды» [там же, 52]. Своеобразная диалектика вечности и времени подтверждается архитектоникой книги: две половины-истории скрещены подобно звезде Давида и, собственно, текст рождается в момент чтения (см. также рассказ «Комната, в которой исчезают шаги»), существует лишь в настоящем вос-приятия, текст вбирает, принимает в себя своего читателя. В парижской открытке в роли невидимого зеркала выступила Мона Лиза. А в следующей открытке из Москвы невидимое зеркало – книги Федора Михайловича Достоевского. Павич в образе невидимого зеркала показывает архитексты, личностей, генерирующих мифы: Платон, Христос, Шекспир, Достоевский. Естественно, что в последней открытке из Индии о невидимом зеркале рассказывает буддист, для него жизнь – что невидимое зеркало, которое то гаснет, то загорается. Невидимое зеркало – пустой знак, то есть перенасыщенный смыслами настолько, что они детонируют его денотат. Наполненность пустого знака в его всеобъемлющей полисемии, которая на поверку оказывается дефицитом фиксированного смысла. Пустой знак – это «имя розы», лишь nomen, указание на объект, его номинация, однако, ничего не говорящая о его свойствах. Невидимое зеркало призвано отображать нечто, но это нечто невозможно воспринять, ведь оно растворяется в бесконечной игре отсылающих друг к другу означающих (ср. быстрое и медленное зеркало из «Хазарского словаря», зеркала судеб Горана Петровича). Здесь как раз и сказывается направленность данного произведения Павича (собственно, как и многих других) на игру. А игра является неотъемлемым элементом именно детских произведений (хотя, конечно, существует детская литература, в которой игровой элемент недостаточно ярко акцентирован, но все в подавляющем большинстве текстов он наличествует). Вспомним слова блестящего теоретика и практика детской литературы К.И. Чуковского, которые относятся к написанию детских стихов, но в то же время их следует понимать более общо по отношению ко всем произведениям для детей: «одиннадцатая заповедь для детских поэтов заключается в том, что их стихи должны быть игровыми, так как, в сущности, вся деятельность младших и средних дошкольников, за очень небольшими исключениями, выливается в форму игры. Конечно, есть отличные стихи для детей, не имеющие отношения к игре; все же нельзя забывать, что детские народные стишки, начиная от бабушкиных «Ладушек» и кончая «Караваем», чаще всего являются порождением игры. Вообще, почти каждую свою тему поэт, пишущий для дошкольников, должен воспринимать как игру. Тот, кто не способен играть с малышами, пусть не берется за сочинение детских стихов» [9, 352]. Павич в полной мере пользуется игрой, вовлекая ребенка-читателя в сотворчество, конструирование текста. Но продолжим анализ: книга о невидимом зеркале продолжается рассказом о том, «что произошло на китайской стене». Он начинается с упоминания знаменитой глиняной армии, которую один китайский принц закопал в землю. У Павича есть эссе об этой армии в книге «Особо опасные участки». В нем принц, закопавший армию, говорит: «Они – моя книга. Я посылаю ее в собственные руки Того, кто существует вне времени и пространства, потому и они должны пройти путь, лежащий вне времени и пространства, то есть под землей»[4, 212]. Земля, как утроба, мать всех вещей – ср. слова Павича о строениях Гауди: «...первоначальные места обитания объясняются не только практически, но и эмоционально: они представляют собой подражание матке и напоминают о пренатальном опыте человека, о чувстве защищенности и блаженства в материнской утробе, которая и питает, и защищает, и согревает его независимо от того, идет ли речь о существовании в живом теле или вагине Земли – пещере» [там же, 205]. Удивительно, что дальше в «Невидимом зеркале» речь идет о Янцзы, река предстает символом жизни, изменчивости, текучести: «Кто видит небо в воде, тот видит и рыб на деревьях» [3,98]. Образ реки, в свою очередь, также является архитекстом, использование которого нашло очень широкое применение, можно упомянуть лишь Марка Твена с его Миссисипи, на берегах которой тонким пером выведена вся Америка, или Дубравку Угрешич, которая прямо сравнивает роман и реку в ее «Форсировании романа-реки». Заканчивается же глава о Китайской стене прямой аллюзией на притчу из Чжуан-Цзы: Третья роза, проснувшись, думает о том, кто она: девочка, которая видела во сне розу, или роза, которая видела во сне девочку. Потом Третья роза оказывается в своем родном городе, и ее знакомая роза говорит ей, что необязательно было пускаться в столь далекое путешествие, чтобы найти невидимое зеркало, «ведь сейчас, считай, в каждом доме есть хоть одно... это компьютер. Он слеп, как крот. И придумал его Билл Гейтс из Америки» [3,102]. И, наконец, третья глава этой истории повествует о том, что делала Качунчица в то время, когда Третья роза путешествовала. Таким образом, история делится на эпистолярную часть, рассказ о пребывании розы в Китае и взгляд на жизнь Качунчицы в определенный отрезок времени. Хронологически одновременны первая и вторая с третьей частью, то есть время разворачивания событий первых двух частей совпадает с временем третьей части. Они, стало быть, представляют собой лишь взгляды с разных точек зрения. Вообще, творчество Павича предполагает постоянное верчение смысловых перспектив и непрекращающуюся смену точек зрения. В рассказе о Качунчице читатель узнает, что у нее, оказывается, тоже есть невидимое зеркало, которое досталось в наследство от ее прапрабабушки. К сожалению, не сохранился ключ от створок этого зеркала, но Качунчица узнала, что в истории под названием «Пестрый хлеб» живет мальчик по имени Евгений, у которого есть ключ. Таким образом Павич связывает две истории, расположенные каждая со своей стороны книги. «Пестрый хлеб» рассказывает о поиске 12-ти серебряных солдатиков, потерянных Евгением. Текст содержит вставную новеллу-притчу под названием «Любовный роман мудрой сковороды». В этой притче автор говорит о семи небесах, которые суть не что иное, как полки для посуды. А их обитатели – ангелы. Причем у каждого своя точка зрения на мироустройство. Например, горшок для капусты говорит: «Какой у нас замечательный господин! Он любит нас и хочет, чтобы мы были счастливы. С какой мудростью он устроил весь окружающий нас мир! Особенно мне нравится, что есть день и есть ночь... прекрасны короткие ясные дни... когда в нашей утробе клокочет и булькает вкуснейшая еда, предназначенная для нашего создателя» [3, 24]. Иного мнения придерживается сковорода: «Своим местом мы обязаны не любви хозяина, а его голоду. Да и вообще, уж очень это небо похоже на обычную полку простого кухонного шкафа» [там же, 26]. Заканчивается все, как и в жизни, смертью: одна из героинь – миска для фасоли – разбивается, а сковорода назидательно изрекает: «...и жизнь, и смерть имеют одну природу» [там же, 36]. Далее идет, собственно, объяснение того, что такое пестрый хлеб. Это особый вид хлеба, который пекла прапрабабка Роза и который позволил ей разбогатеть. Роза имела невидимое зеркало, которое не сохранилось, от него остался лишь ключ, который стал семейной реликвией. Важная деталь: когда муж прапрабабки Евгения сидел в тюрьме, она отправила ему в запеченный в пестром хлебе ключ от невидимого зеркала, чтобы он постарался выбраться. Символически автор показывает, что ключ (или же смысл) невидимого зеркала находится в пестром хлебе, то есть одна история объясняет вторую, при их неразрывной связанности. Павич дал подзаголовок к данному тексту: «истории не только для детей». Он хотел, по всей видимости, показать, что данное произведение содержит так называемый «двойной код», термин постмодернистской критики, указывающий на двунаправленность текста, на содержание в нем смысловых линий, прочитываемых как обыденным (массовым) сознанием, так и элитарным (подготовленным). В нашем случае оппозиция трансформируется в «детское – взрослое». Написав детскую книгу, Павич попытался вложить в нее серьезные мысли. Следует признать, что это ему удалось. Для этого он использовал такие приемы, как текст в тексте, игра с жанрами (эпистолярный, приключенческий (картография поиска, Делез в этой связи знаковой считает книгу Стивенсона «Остров сокровищ», воплощенный quest). Можно выделить два основных принципа, характеризующих как смысловую, так и формальную структуру книги: широкое использование притчи и игровой принцип. Остановимся подробнее на первом, второму мы уделили внимание выше. Притча содержит в себе дидактический элемент как стилеобразующий. Таким образом, нельзя отрицать дидактику в книге Павича (она, по сути, представляет собой притчу). Но вопрос в специфике этой дидактики. На наш взгляд она в том, что Павич делает бриколлаж из притч, опять же играет ими и его назидания по-постмодернистски неоднозначны. То есть дидактика Павича состоит в показывании различных точек зрения, в том, что жизнь и смерть – одно, а поэтому лучше погрузиться в бесконечный текст, вовлечься в эту игру смыслов, «ведь недочитанная книга похожа на жизнь без смерти». Литература
Н.В. Мошкина |
Похожие:
 | «уфимский государственный колледж радиоэлектроники» проблемы качества образования сборник статей Сборник статей преподавателей Уфимского государственного колледжа радиоэлектроники №7 Под ред к т н зам директора по учебно-методической... |  | Урок по изобразительному искусству «Выражение намерений через украшения»... Семенихина Т. И. – «Развитие музыкальных способностей детей дошкольного возраста». Сборник статей ирот. Москва 2008 г |
| Сборник статей и материалов, посвящённых традиционной культуре Новосибирского... Песни, люди, традиции (из серии «Традиционная культура Новосибирского Приобья»): Сборник статей и материалов / Под ред. Н. В. Леоновой.... | | Современное образование: научные подходы, опыт, проблемы, перспективы сборник научных статей Сборник научных статей по итогам IX всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Артемовские чтения» (16-17... |
| Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции История и философия науки: Сборник статей по материалам Четвертой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 4-5 мая 2012) / Под... | | Zarlit современнаяпоэзия : русскаяизарубежная краснодар 2011 удк... С современная поэзия: русская и зарубежная (сборник статей) / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: zarlit, 2011 |
| Сборник статей по итогам заседания Совета по образованию и науке при ктс СНГ Сборник статей по итогам заседания Совета по образованию и науке при ктс снг, г. Минск, 19 апреля 2012 г. Под общей редакцией доктора... | | Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний... |
| Итоги и перспективы энциклопедических исследований сборник статей... История России и Татарстана: итоги и перспективы энциклопедических исследований: сборник статей итоговой научно-практической конференции... | | Лес и лосось (сборник статей) Сборник подготовлен и издан областной общественной организацией "Экологическая вахта Сахалина" и Южно-Сахалинским местным общественным... |
| Лес и лосось (сборник статей) Сборник подготовлен и издан областной общественной организацией "Экологическая вахта Сахалина" и Южно-Сахалинским местным общественным... | | Итоги и перспективы энциклопедических исследований сборник статей... История России и Татарстана: Итоги и перспективы энциклопедических исследований: сборник статей итоговой научно-практической конференции... |
| Сборник статей Новокузнецк Инновационные процессы в системе начального и среднего профессионального образования | | Сборник статей выпускников Оценка эффективности управления финансированием крупных судостроительных контрактов |
| Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием.... | | Сборник научных статей Печатается по решению редакционно-издательского совета Мурманского государственного педагогического университета |
