Сборник статей
Скачать 3.3 Mb.
|
СТРУКТУРА ЦЕЛЕВОГО НАМЕРЕНИЯ В СТИХАХ Н.А. ЗАБОЛОЦКОГО О ЛОДЕЙНИКОВЕ: ДИДАКТИКА ОБСТОЯТЕЛЬСТВ И ДИДАКТИКА ТЕКСТА Говоря о феномене дидактики текста, мы, вероятно, в первую очередь обращаем внимание на особенности рецепции этого текста, так как в подобного рода ситуации характер риторического содержания текста может быть установлен только тем, кто его воспринимает. «Отстраняя» от текста Автора (или отождествляя его целевые намерения с тем, что мы сами понимаем как дидактику текста), нам, тем не менее, приходится подразумевать цельность авторской личности, поскольку от этой цельности зависит самая возможность идентификации дидактики текста как феномена. Однако на деле цельность авторской личности присутствует далеко не всегда. С этой точки зрения феномен дидактики текста уместнее было бы рассматривать в плане системы целевых намерений Автора, на основе которых строится авторское высказывание (текст). В самом общем виде можно обозначить три типа позиций, с которыми связаны целевые намерения Автора: 1) сильная позиция, имеющая своим содержанием авторскую дидактику; 2) слабая позиция; ее содержание можно отождествить с со своего рода антидидактикой Автора; и 3) промежуточная позиция, возникающая в результате столкновения разнонаправленных предпосылок высказывания. Последний тип чаще всего сообщает феномену дидактики текста весьма изощренную структуру. Конкретное наполнение позиций, отражающих целевое намерение Автора, может быть самым различным (как в жанровом, так и в композиционном отношении). В нашей работе рассматривается произведение, эксплицирующее еще более сложную ситуацию, при которой феномен дидактики текста имеет не только изощренную структуру, но ярко выраженный динамизм взаимоотношений разнонаправленных предпосылок авторского высказывания. Мы имеем в виду стихи Заболоцкого о Лодейникове, фактически имеющие три самостоятельные редакции: столбцы «Лодейников» (1932), «Лодейников в саду» (1934) и поэтический цикл «Лодейников» (1947). Проблематика стихов о Лодейникове связана с острым идейным кризисом Заболоцкого, который обозначил постепенное движение мысли поэта от комплекса идей «Философии общего дела» Н.Ф. Федорова к натурфилософской концепции Ф.Энгельса «диалектика природы». Причин, заставивших поэта пересматривать свои устоявшиеся представления о природе, было достаточно много. Укажем те, которые нам представляются основными. Во-первых, это разгромная критика, которой Заболоцкий подвергся после публикации «федоровской» поэмы «Торжество земледелия», и, во-вторых, укрепление авторитета энгельсовой натурфилософии, становящейся к середине 30-х годов фактически элементом государственной идеологии сталинского режима. И.О. Шайтанов считает, что стихи о Лодейникове 1932 и 1934 годов не имеют самостоятельности, являясь соответственно «ранней редакцией первых двух главок» и «наброском третьей главки» (169) поэтического цикла «Лодейников» (1947). Исследователь также утверждает, что «ассоциативный план сюжета» этой вещи поднимается к «горизонту романтической натурфилософии» (168), представленному сочинениями Т. Грея, В.А. Жуковского, И.В. Гете, Н.М. Карамзина и Ф.И. Тютчева. На это положение И.О. Шайтанов и опирается, делая заключение о том, что «Лодейников» является звеном, скрепляющим (гротескное и абсурдное) раннее творчество Заболоцкого с (нравственно строгим, стройным, ясным, может быть, даже назидательным) его творчеством позднего периода: «<…> есть еще один как-то пропущенный Заболоцкий – «срединный», Заболоцкий перехода, не уходящий в «места глухой природы», а заставляющий прислушаться к ним человека из «Баварии», с Обводного канала, прислушаться, чтобы услышать самого себя. Этот Заболоцкий начинается, и полнее всего себя высказывает в «Лодейникове», даже хронологически занимающем срединное место в творчестве: 1932 – 1947. Здесь рождение лирики у Заболоцкого, хотя первоначально – под маской пародии» [6, 174]. Иначе говоря, Заболоцкий приходит (в конце 1940 – начале 1950-х) к утверждению лирики, усваивая ее в процессе пародирования в «Лодейникове» романтических стихотворцев. Однако формалистская концепция пародии как механизма литературной эволюции, которую негласно задействует исследователь, не способна выступить механизмом анализа указанных произведений Заболоцкого – хотя бы потому, что поэт в них не столько отталкивался от «романтической натурфилософии», сколько пытался заново осмыслить проблему отношений человека и природы, казалось бы, разрешенную им в конце 20-х годов. Кроме того, связывать общностью принципиально разные стихи о Лодейникове (пусть и кризисных, но отмеченных усердными философскими поисками) 1932 и 1934 годов со стихами конца (интеллектуально несостоятельных) 40-х, и возводить эту общность к некоему единому замыслу, – на наш взгляд, не вполне корректно. Для понимания стихов о Лодейникове 1932 и 1934 года ключевое значение имеет поэма «Деревья». Так, «Лодейников» оказал существенное влияние на «Деревья», «Деревья» же в свою очередь – на «Лодейникова в саду». Это обстоятельство позволяет предположить, что именно в «Деревьях» Заболоцкий наиболее ясно очертил проблематику своих стихов о Лодейникове. Бомбеев, один из двух центральных героев поэмы, выступает перед животными и растениями с проповедью существования, основанного на неких новых принципах. Не трудно увидеть, что эти принципы соответствуют определенным положениям учения Федорова. Так, Бомбеев ополчается против природы и приступает к выполнению вполне федоровской задачи установления родственных отношений между живыми существами (правда, Заболоцкий в характерном для себя ключе рассматривает проблематику «Философии общего дела» в отношении к животным и растениям). «Покуда мне природа спину давит,/ Покуда мне она свои загадки ставит,/ Я разыщу, судьбе наперекор,/ Своих отцов, и братьев, и сестер» [3, 151], – говорит герой поэта. Эта задача приводит Бомбеева к осуждению борьбы, имеющей место в природном мире, которая фокусируется у него в вопросе о питании. Растения, животные и человек находятся в противостоянии, рассматривая друг друга как источник своего питания. Отсюда у Бомбеева возникает мысль преступности утвержденного в жизни порядка, а в последствии и о «людоедства страшных чертах» [3, 155] этого порядка: «В желудке нашем исчезают звери,/ Животные растения, цветы,/ И печки-жизни выпуклые двери/ Для наших мыслей крепко заперты…» [3, 154]. Бомбеевская проповедь представляется поначалу весьма убедительной. Однако в конце второй главы поэмы появляется новый герой – Лесничий: его устами Заболоцкий осуществляет критику идей Бомбеева, которая в конечном итоге оформляется в стройную натурфилософскую концепцию. Очевидно, что концепция Лесничего имеет антифедоровский характер. Герой поэта отмечает утопичность проповеди Бомбеева (поэтому он не без иронии и называет ее «золотым веком»), не желающего знать действительные законы природного мира. Заболоцкий вполне конкретно указал на источники критических сентенций Лесничего, поместив в примечаниях к рукописи поэмы обширные выписки из работ В.И. Вернадского и Г.С. Сковороды [3, 613 – 614]. Но концептуально критика Лесника восходит к другому источнику – книге Ф. Энгельса «Диалектика природы». Вероятно, усомниться в (федоровской по духу) проповеди Бомбеева Заболоцкого заставили отнюдь не мрачные прогнозы Вернадского о стремительном заполнении холерным вибрионом и bacterium coli мира массой своего вещества, равной весу земной коры; и уж тем более – не горячие хулы Сковороды в адрес «противников божиих», которые «порочат изваяние премудрой божьей десницы в зверях, деревьях, горах, реках и травах». Скорее всего, поэта привлекли к себе консервативность и одновременно ультрареволюционность энгельсовой «диалектики природы». Так, Лесничий, призывая Деревья вернуться в лес, утверждает приоритет законов некоего «дремучего века». Между тем законы этого «дремучего века», как ни странно, отвечают интересам века нынешнего. Борьба, возникшая в первобытные времена, вполне удовлетворяет современности, так как именно она является предпосылкой для изменения мира, которое должно происходить с ростом сознания человека. Отдаваясь борьбе, человек вбирает в себя мир, поэтому изменения, которые он вносит в него, как бы чаемы самим миром, остающимся тождественным самому себе и в новом положении. «<…>./ Да, человек есть башня птиц,/ Зверей вместилище лохматых,/ В его лице – миллионы лиц/ Четвероногих и крылатых./ И много в нем живет зверей,/ И много рыб со дна морей,/ Но все они в лучах сознанья/ Большого мозга строят зданье./ Сквозь рты, желудки, пищеводы,/ Через кишечную тюрьму/ Лежит центральный путь природы/ К благословенному уму./ Итак, да здравствуют сраженья,/ И рев зверей, и ружей гром,/ И всех живых преображенье/ В одном сознанье мировом!/ И в этой битве постоянной,/ Я, неизвестный человек,/ Провозглашаю деревянный,/ Простой, дремучий, честный век…» [3, 156] – утверждает Лесничий. Заболоцкий в «Деревьях» объективно заявил обе натурфилософские позиции – Бомбеева и Лесничего, но отдавать предпочтение какой-либо из них он не стал. Первоначальное положение Деревьев, которое мы наблюдаем в заключительной третьей главе поэмы, указывающее на то, что они вернулись в лес на свои прежние места, отнюдь не свидетельствует об идейной победе Лесничего; оно, скорее, выступает знаком неразрешенности их спора с Бомбеевым. Совершенно ясно, что речь Лесничего является отражением рефлексии Заболоцкого по поводу поэм «Безумный волк» и – в еще большей степени – «Торжество земледелия»: напомним, что именно «Торжество…» было заклеймено официозной критикой (а в последствии – и самим поэтом) как вредная утопия. Однако в «Деревьях» у Заболоцкого нет того предосудительного отношения к федоровской по духу проповеди Бомбеева, которое будет отличать выступление поэта на дискуссии по формализму, посвященное признанию совершенных им в «Торжестве…» ошибок – произведении по направленности еще более федоровском, нежели «Деревья». Как видим, положения энгельсовой «диалектики природы» появляются в творчестве Заболоцкого только ближе к середине 30-х годов, да и принял поэт эту натурфилософскую концепцию далеко не сразу. Этот факт подтверждают и стихи о Лодейникове 1932 и 1934 года. Есть все основания полагать, что поэма «Деревья» выросла именно из «Лодейникова». В сущности, герой этого стихотворения не кто иной, как Бомбеев, показанный в момент обнаружения им небратских отношений в природном мире – борьбы живых существ друг с другом. «Глухая природа» [2, 78], места которой располагаются вокруг Лодейникова, и есть тот «дремучий век», провозглашенный в «Деревьях» Лесничим. Собственно говоря, самое имя героя этой поэмы, происходящее от слова «бомба», является обозначением состояния Лодейникова, описательно данного в стихотворении: «Как бомба в небе разрывается/ и сотрясает атмосферу/ – так в человеке начинается/ тоска, нарушив жизни меру…» [2, 78]. Лодейникова поражает увиденный им «бой травы, растений молчаливый бой» [2, 79]; в неприятии этого «боя» и берет начало проповедь Бомбеева. В «Лодейникове» уже присутствуют элементы концепции «диалектики природы», правда, в разрозненном виде; вероятно, Заболоцкий именно потому отказался их концептуализировать, что в тот момент он не принимал самой концепции. Завершая стихотворение, поэт писал о своем герое следующее: «<…> он лежал в природе словно в кадке –/ совсем один, рассудку вопреки» [2, 80]. Согласно Заболоцкому, ощущаемое Лодейниковым одиночество противоречит неким представлениям его же собственного сознания: рассудок героя, говоря ему о том, что он на самом деле не одинок, держится центрального положения «диалектики природы», – положения, которое утверждает своеобразное единство человека и природного мира. На концепцию «диалектики природы» негативно указывает и метафора, с помощью которой Заболоцкий описывает местоположение Лодейникова в природном мире. С точки зрения «диалектики природы», природный мир является далеким прошлым человека, его младенчеством, соответственно он есть не что иное, как колыбель. Между тем поэт называет природу «кадкой» – словом, обозначающим предмет внешне похожий на колыбель, но совершенно иной по своей сути. Кадка или кадь, по В.И. Далю, есть «чан, обручная посудина, в виде обреза, пересека, полубочья весьма большого объема; обычно в кадях держат хлеб, крупу, муку…» [1, 72]. Иначе говоря, Лодейников уподоблен поэтом некоему пищевому продукту; в «Деревьях» же проблема небратского состояния (борьбы живых существ друг с другом) будет сфокусирована как вопрос как раз таки о питании. Это обстоятельство позволяет сделать вывод о том, что Лодейников пребывает в состоянии некоторой раздвоенности, которую Заболоцкий, однако, открыто заявляет, потому что считает ведущей стороной его сознания не рассудок с его «диалектикой природы», но федоровское неприятие существующей в природном мире борьбы. Очевидно, что в «Деревьях» обе стороны сознания героя стихотворения будут даны в беспримесно чистом виде. Точнее, неприемлемая в «Лодейникове» концепция «диалектики природы» в поэме будет осмыслена Заболоцким уже как позиция, за которой стоят сильные (авторитетные) доводы. Эта разведение двух (конкурирующих в сознании героя) натурфилософских концепций подтверждается тем, что в заключительных стихах «Лодейникова» содержится не только идеи «диалектики природы» Лесничего, но и метафорика проповеди Бомбеева. Так, выступая перед животными и растениями, Бомбеев последовательно сравнивает речь, природу и жизнь с печью. Понятно, что образ печи чрезвычайно значим для Заболоцкого, между тем из текста самой поэмы не ясно, какой смысл он в него вкладывает. Проясняться же этот образ начнет, как только мы вспомним о «кадке»-природе, упомянутой в стихотворении 1932 года. В словаре Даля сообщается, что кадка есть «посудина», в которой хранится либо самый хлеб, либо мука, из которой хлеб изготавливается. Актуализация в образе «кадка»-природа значения, заложенного в слове, выражающем этот образ, отсылает нас к другому образу, – образу, содержание которого апеллирует к идее создания хлеба. На наш взгляд, этим образом является «печь»-природа, о которой Заболоцкий писал еще в столбце «Пекарня». Рассматривая проповедь Бомбеева в контексте «Пекарни», мы получает ответ сразу на два вопроса. Во-первых, становится ясно, по какой причине герой поэмы Заболоцкого уподобляет природу печи; и, во-вторых, почему это уподобление носит у него позитивный характер, если весьма сходное уподобление, в котором он с печью сравнивает жизнь, имеет явно негативный характер. Очевидно, что позитивное истолкование в «Деревьях» образа «печь»-природа связано с представлением Заболоцкого о Христовом подвиге растений, жертвующих собой во имя спасения человечества [см. подробнее: 4, 185 – 198], – с представлением, изложенным поэтом в «Пекарне». Младенец Хлеб есть не что иное, как претворенное тело растений (колосьев пшеницы); эту (обозначенную в давнем столбце поэта) центральную роль растений в природном мире Бомбеев и отмечает, обращаясь к Деревьям. «Я всю природу уподоблю печи./ Деревья, вы ее большие плечи,/ Вы ребра толстые и каменная грудь,/ Вы шептуны с большими головами,/ Вы императоры с мохнатыми орлами,/ Солдаты времени, пустившиеся в путь!..» [3, 153] – говорит герой Заболоцкого. К «Пекарне» также восходит и другое уподобление Бомбеева, – уподобление, в котором он представляет речь в виде печи: «Послушайте, деревья, речь,/ Которая сейчас пред вами встанет,/ Как сложенная каменщиком печь./ Хвала тому, кто в эту печь заглянет,/ Хвала тому, кто, встав среди камней,/ Уча другого, будет сам умней» [3, 153]. Можно предположить, что Бомбеев сравнивает свою речь с печью потому, что его проповедь соответствует Слову, произнесенному в «Пекарне» Хлебом-Христом. Это соответствие лишний раз подтверждается тем, что и Слово Хлеба, и проповедь героя «Деревьев» восходят общему для них источнику: учению Федорова, и касаются одного и того же предмета: приема пищи (рассмотренного мыслителем как процесс внехрамовой литургии). Лесничий обращает внимание на противоречие слов Бомбеева (о «людоедстве») его поступкам: «Как к людоедству ты не равнодушен!/ Однако за столом, накормлен и одет,/ Ужель ты сам не людоед?» [3, 155] – говорит он ему. Однако это видимое противоречие Бомбеева находит объяснение в идее Федорова о «положительном целомудрии», в которой отказ от животной/ растительной пищи связывается с окончанием литургического процесса, на данный момент далеким от своего завершения. Именно поэтому Бомбеев присягает тому, что может быть осуществлено только его потомком: «Да, людоед я, хуже людоеда!/ Вот бык лежит – остаток моего обеда./ Но над его вареной головой/ Клянусь: окончится разбой,/ И правнук мой среди домов и грядок/ Воздвигнет миру новый свой порядок» [3, 155]. Что касается негативного характера образа «печь»-жизнь, то он связан у Заболоцкого с неприятием (в данном случае – Лесничего) федоровского понимания акта приема пищи как процесса внехрамовой литургии, которая реализуется поэтом в образе «печи»-природы. В образе «печи»-природы Заболоцкий видит единство человека, употребляющего в пищу растения и животных, и природных существ – тех же растений и животных, жертвующих себя ради спасения человечества, – единство человечества и его предков, которое Федоров находил во внехрамовой литургии, осмысленной им как завет о необходимости подлинного единства (возможного только при условии всеобщего воскрешения). Образ же «печи»-жизни являет собой единичное (личное) существование, в котором прием пищи рассматривается как проявление исключительно борьбы живых существ друг с другом. «<…> печка жизни все пылает,/ Горит, трещит элементал,/ и человек ладонью подсыпает/ В мясное варево сияющий кристалл,/ В желудке нашем исчезают звери,/ Животные, растения, цветы,/ И печки-жизни выпуклые двери/ Для наших мыслей крепко заперты…» [3, 154] – говорит Бомбеев. Слова героя можно понять так: жизнь, обращенная на самое себя, не способна осуществлять познание мира. В «Деревьях» Заболоцкий снял с Лодейникова раздвоенность, выделив для позиций рассудка с его «диалектикой природы» и сознания, отказывающегося принимать существующую в природном мире борьбу, двух самостоятельных персонажей. Однако этот шаг не разрешил самого противоречия (поэтому-то оно наиболее наглядно было выведено именно в поэме, а не в предшествующем ей стихотворении). В противном случае трудно понять, по какой причине поэт вернулся к сюжету стихотворения 1932 года уже после написания «Деревьев». Можно предположить, что, создавая стихотворение «Лодейников в саду», Заболоцкий надеялся переписать более раннего «Лодейникова», то есть изменить его самым принципиальным образом – как бы сделать заново. Поэт не отказался от характерной раздвоенности своего героя, заявленной еще в стихотворении 1932 года, но соотношение между натурфилософскими концепциями, раздирающими существо Лодейникова на части, будет у него уже совсем иным. В стихотворении 1932 года героя смущал в первую очередь рассудок, настаивавший на истинности энгельсовой «диалектики природы»; в новой версии старого сюжета Лодейников будет мучиться, скорее, мыслью о царящей в природном мире всеобщей борьбе живых существ, – мыслью, взошедшей на федоровских идеях. Так, уже в самом начале «Лодейникова в саду» Заболоцкий недвусмысленно позиционирует своего героя как сторонника концепции «диалектики природы». Правильнее даже будет сказать, что поэт не столько вкладывает эту натурфилософскую концепцию в сознание Лодейникова, сколько в полном соответствии с утверждениями Лесничего описывает самое его существование. Собственно говоря, идейное содержание речи героя «Деревьев» и предопределило выбор Заболоцким художественных средств, использованных им в стихотворении 1934 года. Лесничий настаивал на том, что борьба, сфокусированная в его споре с Бомбеевым в вопросе о питании, являет собой «центральный путь природы/ к благословенному уму», – путь животных и растений, который лежит через «кишечную тюрьму» поедающего их человека. В стихотворении 1934 года Заболоцкий воспроизводит эту мысль через внешнее описание образа Лодейникова, проецируя самое описание героя на его самосознание: «<…>./ Лодейников с его унылым носом/ сидел в тени. Работница с подносом/ поставила на стол дымящийся горшок/ с едою. Он поел и, как лесной божок,/ застыл и сгорбился. Степей очарованье,/ глубокий шум лесов, мерцание светил, –/ все принял он в себя и каждое созданье/ в своей душе, любя, отобразил…» [2, 136]. Используя этот эффектный прием, поэт решает сразу две задачи. Во-первых, он характеризует взгляды Лодейникова, самым теснейшим образом связанные с концепцией «диалектики природы»; и, во-вторых, ненавязчиво утверждает в читателе мысль о том, что «диалектика природы» не только выражает личностную позицию его героя (как это обстоит в «Деревьях» в случае Лесничего), но имеет также значение объективной истины. Мысль же о «родственности» живых существ, (по-федоровски) проникнутых взаимознанием, как раз таки вносит смуту в сознание Лодейникова: ощущаемое им родство с природным миром и мотивирует его желание обратиться в дерево. «<…>./ Лишь одного ему недоставало –/ спокойствия. О, как бы он хотел/ быть яблоней, которая стояла/ одна, вся белая, среди туманных тел!/ Дрожащий свет из окон проливался/ и падал так, что каждый лепесток/ среди туманных листьев выделялся/ прозрачной чашечкой, открытой на восток./ И все чудесное и милое растенье/ напоминало каждому из нас/ природы совершенное творенье,/ для совершенных вытканное глаз…» [2, 136] – пишет Заболоцкий. Как и в «Лодейникове», поэт в стихотворении 1934 года изображает всеобщую борьбу, имеющую место в природном мире, но самый образ этой борьбы он заимствует из «Деревьев», а не из ранней версии своего произведения. Заболоцкий последовательно перечисляет разновидности «тысячи смертей»: «Жук ел траву, жука клевала птица,/ хорек пил мозг из птичьей головы…» [2, 137]. Это перечисление в целом повторяет ступени своеобразной лестницы нравственного падения живых существ, ярко описанные Бомбеевым: Корова убивает растения, Мясник – Корову. Лодейникову открывается, на первый взгляд, удручающая истина: «Природы вековечная давильня/ соединяла смерть и бытие/ в единый клуб…» [2, 137]. Однако это открытие отнюдь не ведет его к выводам, подобным тем, что предопределили появление проповеди Бомбеева. Это закономерно, так как формула: «Природы вековечная давильня…» и т.д. является всего лишь парафразом (хотя и несколько мрачноватым) пафосных слов Лесничего: «<…>./ Деревья, вас зовет природа/ И весь простой лесной народ,/ И все живое, род от рода,/ не отделяясь, вас зовет/ Туда, под своды мудрости лесной,/ Туда, где жук беседует с сосной,/ Туда, где смерть кончается весной, –/ За мной!» [2, 156]. Перечисленные Заболоцким разновидности «тысячи смертей» представляются его герою ступенями лестницы не нравственного падения, но восхождения природы к «благословенному уму», который олицетворен его (только что отужинавшей) собственной персоной. Правда, поэт отмечает, что Лодейников не может постигнуть «диалектической» связи смерти и бытия в «едином клубе» природы: «<…>. Но мысль было бессильна/ соединить два таинства ее» [2, 137]. Между тем это бессилие мысли Лодейникова Заболоцкий связывает не со слабостью «доводов» природы в пользу «диалектических» отношений смерти и бытия, но с несостоятельностью самого героя. Можно сказать, что Лодейников из стихотворения 1934 года – это идейно разбитый Бомбеев, увиденный читателем в момент осмысления им истин, о которых говорил в своей речи Лесничий. Идейное разоружение героя «Деревьев» Заболоцкий спроецировал в стихотворении 1934 года на самый образ Лодейникова, показав его несостоятельность в обыденной жизни. Из этой проекции и возникает Людмила, «наследница» хозяев дачи, которую снимает Лодейников, – в сущности, она есть переосмысленный поэтом образ Зины, (по всей видимости) супруги Бомбеева. В «Деревьях» Заболоцкий не возлагает на образ Зины каких-либо определенных сюжетных функций; возникает даже ощущение, что поэт либо не сумел разработать этот образ, либо и вовсе ошибся, решив ввести его в состав действующих лиц. Однако это ощущение ошибочное. По замыслу Заболоцкого, образ Зины должен был дополнять образ Бомбеева, указывая на весьма существенную для поэта черту этого героя – его супружество. Лодейников из стихотворения 1932 года, превратившийся в «Деревьях» в Бомбеева, не был женат: одиночество героя этого стихотворения и характеризовало его раздвоенность между мыслями о неправедности борьбы в природном мире и истинности «диалектики природы». В Бомбееве же – этой беспримесно чистой реализации позиции Лодейникова – нет раздвоенности; связав его с Зиной узами брака, Заболоцкий и избавил своего героя от одиночества, сущностно характеризующего именно Лодейникова. Семейное единство Бомбеева с Зиной должно было выступать неким внутренним обоснованием его проповеди о «родстве» живых существ друг с другом. Справедливость нашего предположения косвенно подтверждает стихотворение Заболоцкого «Семейство художника» (в своде 1958 года фигурирует под названием «Утренняя песня»), написанное в том же 1932 году, что и «Лодейников», вероятно, незадолго до него. В этом стихотворении поэт ведет речь о единстве живых существ – растений, животных, людей, «родственно» связанных друг с другом миром, не знающим розни. Именно поэтому оно и названо «Семейством художника» – его название распространяется на всех без исключения природных существ, а не только на жену и сына лирического субъекта стихотворения. Но самая типология «родственных» отношений представлена, разумеется, институтом супружества. Ощущение единства природного мира и вырабатывает в лирическом субъекте «Семейства…» мысль, которая в «Деревьях» будет выступать в качестве идеала, венчающего «золотой век» Бомбеева (явно соотносимый с «золотым утром» природы у Художника): «<…> – и все кругом запело.// И все кругом запело, так что козлик/ и тот пошел скакать вокруг амбара./ И понял я в то золотое утро,/ что смерти нет, и наша жизнь бессмертна» [2, 78]. Вполне очевидно, что мысль о бессмертии, заявленная в «Семействе…», бесконечно далека от идеи «диалектической» связи смерти и бытия «Лодейникова в саду». В соответствии с установкой на поиск в стихах о Лодейникове «горизонта романтической натурфилософии» И.О. Шайтанов предположил, что образ Людмилы является отсылкой Заболоцкого к одноименной балладе В.А. Жуковского [6, 175]. Однако есть гораздо больше оснований считать, что несостоявшийся роман Лодейникова и Людмилы появляется в стихотворении взамен семейного единства героев «Деревьев». Вероятно, созвучие имен героев стихотворения 1934 года – Лодейников и Людмила – является отзвуком былого супружества Бомбеева и Зины. «Априорное» приятие героем стихотворения 1934 года «диалектики природы», оправдывающей всеобщую борьбу, определяет и особенности его (сюжетно заданной) «биографии». Так, намекая на некие чувства, которые Лодейников питает к Людмиле, поэт включает своего героя в соперничество с Соколовым за любовь девушки. Исход же этого соперничества заранее предрешен: Лодейников проигрывает Соколову именно потому, что он не способен постичь связь «двух таинств» природы, в которой и заключается самая суть «диалектики природы» – идея борьбы живых существ друг с другом. И.О. Шайтанов считает, что любовный треугольник: Лодейников – Людмила/ Лариса – Соколов, наиболее полно представленный в лодейниковском цикле стихов 1947 года, используется Заболоцким для сатирического разоблачения мещанства. «<…>. Гротескный быт «Столбцов» («Свадьба», «Фокстрот») вторгается гитарным перебором в мир природного бытия. В первом варианте «Лодейникова» при одном лишь появлении Соколова природная гармония рушилась. Теперь бытовая тема развернута куда подробнее, драматизирована и озвучена, но и сама подточена пародийностью. <…>./ Организуя бытовой мотив по законам любовного треугольника, Заболоцкий организует весь сюжет по закону треугольника концептуального: в противостоянии природы, быта и человеческого разума…» [6, 177] – пишет исследователь. Однако эта точка зрения не соответствует реалиям стихов поэта о Лодейникове. Заболоцкий не противопоставляет Соколова природе ни в стихотворениях 1932 и 1934 годов, ни в цикле стихов 1947 года. Напротив – поэт утверждает, что его борьба с живыми существами природного мира определяется закономерностями, которые отражает натурфилософская концепция «диалектики природы»; между тем в рамках «диалектики природы» борьба Соколова и живых существ природного мира не разводит их по разным сторонам, но как раз связывает. Кстати говоря, в первом варианте «Лодейникова», на который ссылается И.О. Шайтанов, Заболоцкий показывает, что борьба человека с природой спровоцирована агрессией живых существ природного мира: «<…>. Блестя прозрачными очками,/ по лугу шел прекрасный Соколов,/ играя на задумчивой гитаре./ Цветы его касались сапогов/ и наклонялись. Маленькие твари/ с размаху шлепались ему на грудь/ и, бешено подпрыгивая, падали…» [2, 80]. В стихотворении 1932 года Соколов был назван «прекрасным» [2, 80] и отнюдь не иронически. По всей видимости, в этом определении Заболоцкий некоторым образом осмыслил отношения своего персонажа с природным миром. Он ступает сапогами по растениям и насекомым и безжалостно уничтожает их, совершенно не терзаясь мыслью о преступности своих действий. Хотя поэт не дает его действиям концептуального определения, ясно, что они продиктованы логикой борьбы, которую утверждает как раз таки натурфилософская концепция «диалектики природы». В стихотворении 1934 года отношение Соколова к природе реализовано в плане стратегии борьбы с Лодейниковым за любовь Людмилы, – плане, придающем не вполне четко обозначенной в стихотворении 1932 года позиции этого персонажа концептуальную установку, полностью удовлетворяющую самой сути концепции «диалектики природы». Это обстоятельство заставляет несколько иначе взглянуть на «цинизм» Соколова, связанный с его искусным умением издеваться над влюбленными [2, 137]. Поведение Соколова во многом оправдывается тем, что он следует бессознательно усвоенным им законам «диалектики природы». Именно «цинизм» и привлекает к нему Людмилу: «<…>/ наследница хозяйская Людмила/ в суконной шляпке вышла на крыльцо./ Лодейников ей был не интересен./ Хотелось ей веселья, счастья, песен, –/ он был угрюм и скучен. За рекой/ плясал девиц многообразный рой./ Там Соколов ходил с своей гитарой./ К нему! К нему! Он песни распевал,/ он издевался над любою парой/ и, словно бог, красоток целовал!» [2, 137]. Как показывает Заболоцкий, противоречия Лодейникова и Соколова не носят принципиального характера: они борются друг с другом, преследуя одну и ту же цель (любовь Людмилы), и в этой борьбе один из них оказывается сильнее, другой – слабее. Отмечая ведущую позицию человека в его «диалектических» отношениях с природой, Заболоцкий уподобляет божеству как Соколова, так и Лодейникова; «диалектичность» же отношений героев поэта, определяющая их борьбу друг с другом, приводит к возникновению некоей иерархии человеческих «божеств»: так, Лодейникова поэт сравнивает с «божком» [2, 136], а Соколова – с «богом» [2, 137]. В цикле стихов 1947 года, разворачивающем тему любовного треугольника «Лодейникова в саду», Заболоцкий наиболее полно показывает объективность положений «диалектики природы», которые, как считал поэт, в исчерпывающей мере отвечают законам природного мира. «Диалектичность» отношений, существующих в мире, Заболоцкий реализует во всех трех сюжетных линиях (Лодейников и Соколов; Лариса и Соколов; природа и человек) своего произведения. Каждую из этих линий определяет борьба персонажей цикла, с одной стороны, друг с другом, а с другой – с природой, – борьба, которая одновременно их и связывает. Не случайно Заболоцкий сопротивляется невольной психологизации романа Ларисы и Соколова, которая как бы сама собой возникает при детализации их отношений; вероятно, поэт не хотел сводить разрыв любовников к индивидуально-личностным особенностям характера того или другого из них. Заболоцкий отмечает, что отношения Ларисы и Соколова, длившиеся с лета по осень, отвечали закономерностям развития природного цикла. «Как изменилась бедная Лариса!/ Все, чем прекрасна молодость была,/ Она по воле странного каприза/ Случайному знакомцу отдала./ Еще в душе холодной Соколова/ Не высох след ее последних слез, –/ Осенний вихрь ворвался в мир былого,/ Разбил его, развеял и унес./ <…>./ Дубы в ту ночь так сладко шелестели,/ Цвела сирень, черемуха цвела,/ И так тебе певцы ночные пели,/ как будто впрямь невестой ты была./ Как будто впрямь серебряной фатою/ был этот сад сверкающий покрыт…» [3, 170] – пишет Заболоцкий. Персональные неудачи Лодейникова и Ларисы (в отношениях с Соколовым) позитивно просвечиваются в образе Города, вообще деятельностного отношения к природному миру, – отношения, в основе которого лежит все та же борьба, ранее проигранная героями цикла. У Заболоцкого образ Города является не утешением, предназначенным ободрить впавших в тоску Лодейникова и (в «отрывке из поэмы» «Урал», явно примыкающем к циклу стихов 1947 года) Ларису, но поучением. Городом поэт не только оправдывает природный мир и существующую в нем борьбу, но и утверждает их, потому что он (Город) есть не что иное, как природа, измененная человеком в борьбе с природным миром. Нет ничего удивительного в том, что претворение природного ландшафта в городской поэт толкует не как насилие над природой, но как исполнение ее собственных желаний: «<…> средь полей/ Огромный город, возникая разом,/ Зажегся вдруг миллионами огней./ Разрозненного мира элементы/ Теперь слились в один согласный хор,/ Как будто пробуя лесные инструменты,/ Вступал в природу новый дирижер./ Органам скал давал он вид забоев,/ Оркестрам рек – железный бег турбин/ И, хищника отвадив от разбоев,/ Торжествовал, как мудрый исполин./ И в голоса нестройные природы/ Уже вплетался новый стройный звук,/ Как будто вдруг почувствовали воды,/ Что не смертелен тяжкий их недуг./ Как будто вдруг почувствовали травы,/ Что есть на свете солнце вечных дней,/ Что не они во всей вселенной правы,/ Но только он – великий чародей» [3, 171]. Собственно говоря, Город у Заболоцкого является воплощением самой натурфилософской концепции «диалектики природы». Поучительность «диалектики природы» для героев цикла стихов о Лодейникове 1947 года в еще большей степени отражает стихотворение «Урал», написанное, по всей видимости, именно для этого цикла (о чем косвенно свидетельствует его подзаголовок: «Отрывок из поэмы»), но по каким-то причинам оставшееся за его пределами. В «Урале» Заболоцкий сообщает о дальнейшей судьбе Ларисы, ставшей школьной учительницей, – о том, как она преодолевает свою хандру, вызванную переживаниями разрыва отношений с Соколовым. Героиня поэта рассказывает своим ученикам о геологической истории Урала, завершает же она свое повествование описанием величественной картины освоения недр уральской земли. «Не отрывая от Ларисы глаз,/ Весь класс молчал, как бы завороженный./ Лариса чувствовала: огонек, зажженный/ Ее словами, будет вечно жить/ В сердцах детей. И совершилось чудо:/ Воспоминаний горестная груда/ Вдруг перестала сердце ей томить./ Что сердце? Сердце – воск. Когда ему блеснет/ Огонь сочувственный, огонь родного края,/ Растопится оно и, медленно сгорая,/ Навстречу жизни радостно плывет» [3, 215], – пишет Заболоцкий. Однако психологические мотивировки происходящего с Ларисой превращения носят в «Урале», как и в «Лодейникове» 1947 года, поверхностный характер. «Чудо» превращения героини поэта связано отнюдь не с ее учениками, пораженных ее словами о грандиозном индустриальном строительстве. Из любовной хандры Ларису выводит самая природа – утренний пейзаж заснеженного школьного палисадника: «В такое утро русский человек,/ Какое б с ним не приключилось горе,/ Не может тосковать. <…>/ Лариса поняла: довольно ей томиться,/ Довольно мучиться. Пора очнуться ей!» [3, 213]. Созерцание природного пейзажа и приводит героиню Заболоцкого к мысли об индустриализации Урала: ее мысль об индустриализации основывается на представлении о том, что неустроенный природный мир втайне желает стать иным. Описывая геологический процесс формирования Уральских гор, Лариса рисует картину дикого разгула стихий; между тем этот разгул представляется ей не беснованием природы, но первоначальным этапом последовательного движения природного мира к индустриальному освоению Урала уже самим человеком: «<…>. В небосвод/ Метнулся камень, образуя скалы;/ Расплавы звонких руд вонзились в интервалы/ И трещины пород; подземные пары,/ Как змеи, извиваясь меж камнями,/ Пустоты скал наполнили огнями/ Чудесных самоцветов. Все дары/ блистательной таблицы элементов/ Здесь улеглись для наших инструментов/ И затвердели…» [3, 214]. Очевидно, что Заболоцкий связывает превращение Ларисы именно с природой потому, что любовный роман его героини (несмотря на его горестные последствия) соответствует закономерностям природного мира, отраженным в натурфилософской концепции «диалектики природы», – закономерностям, которые лежат в основе индустриального освоения Урала, развивающегося как раз в рамках «диалектических» отношений человека и мира. Таким образом, можно сделать заключение, что в «Лодейникове», «Деревьях» и «Лодейникове в саду» отражается болезненный процесс отказа Заболоцкого от идей Федорова в пользу натурфилософской концепции Ф.Энгельса. Собственно говоря, изживать небезразличные для себя федоровские идеи поэт будет продолжать даже в «Лодейникове» 1947 года, – произведении, в котором от его былых сомнений, на первый взгляд, не остается и следа. Например, в заключительных стихах цикла Заболоцкий оспаривает самые предпосылки натурфилософской концепции Н.Ф. Федорова, им самим же некогда использованные при создании поэмы «Безумный волк». Как мы помним, пробуждение сознания в Великом Летателе Книзу Головой поэт рассматривает в контексте представлений Федорова о самосотворении человека, оформленных у мыслителя в виде идеи о кастеризации. Так, именно воздействие звезды Чигирь (она «вынимает душу» и «сводит судорогой уста») и приводит Волка к решению сделать свой хребет вертикальным. Сходный мотив – мотив воздействия светила на живое существо – мы находим и в «Лодейникове». «Суровой осени печален поздний вид,/ Но посреди ночного небосвода/ Она горит, твоя звезда, природа,/ И вместе с ней душа моя горит» [3, 171], – пишет Заболоцкий, приводя авторское пояснение к стихотворению, в котором он дает образ Города. Однако реализация в «Лодейникове» фактически того же самого мотива, что имеет место в «…волке», носит принципиально иной характер. Для того, чтобы полноценно осмыслить факт воздействия на Безумного звезды Чигирь, следует принять во внимание чрезвычайно важное для Н.Ф. Федорова обстоятельство. Говоря о своих проектах, мыслитель всегда апеллировал к природному миру, настаивая на том, что именно природа и задает те формы, в которых должно осуществляться ее постижение. Эта особенность и позволяет Н.Ф. Федорову отличать позитивную проективность деятельности человека от негативной прогрессивности. Заболоцкий конца 20-х – самого начала 30-х годов учитывал федоровскую апеллятивность деятельности живого существа; не случайно она столь четко просматривается в занятиях Безумного. Мероприятия Волка представляют собой не научную деятельность как таковую, но деятельность, направленную на разрешение конкретных вопросов – о величине вселенной и «волках наверху», поставленных перед ним как бы самой природой (в результате воздействия на него Чигирь-звезды). Между тем в «Лодейникове» 1947 года апеллятивность деятельности человека Заболоцкий снимает. Город – образ определенно антифедоровский, и поэт использует его вполне целенаправленно. «Звезда природы» – это не что иное, как метафора, в которой в качестве светила обозначен как раз Город. Согласно точке зрения Заболоцкого, Город есть некий светоч, указующий природному миру его путь к «благословенному уму», находящему свое выражение в шахтерских забоях и турбинах электростанций. «Жар души» повествователя «Лодейникова», стоящий в зависимости от «звезды природы», являет собой природный мир, «диалектически» воплощенный в самом человеке; именно поэтому герой цикла выходит из идейного кризиса, приближаясь к Городу (одновременно покидая собственно природный мир), который и олицетворяет собой пересотворенную природу. В сущности, в цикле стихов 1947 года к Городу устремляется не только Лодейников, но и самый природный мир. Кстати говоря, мотив воздействия светила на человека, реализованный Заболоцким в «Лодейникове», в несколько трансформированном виде присутствует и в «Урале» – в стихах о сердце-«воске» Ларисы, расплавленном «огнем родного края». Как и в самом цикле, в «Урале» этот мотив связан с задачей изживания федоровских идей. Рассказывая школьникам об индустриальном освоении Уральского хребта, героиня стихотворения (точнее, его автор, передавший ее рассказ «от себя») отнюдь не случайно вспомнила о предках. «<…>./ Когда бы из могил восстал наш бедный предок/ И посмотрел вокруг, чтоб целая страна/ Вдруг делалась ему со всех сторон видна, –/ Как изумился б он! Из черных недр Урала,/ Где царствуют топаз и турмалин,/ Пред ним бы жизнь невиданная встала,/ Наполненная пением машин./ Он увидал бы мощные громады/ Магнитных скал, сползающих с высот,/ Он увидал бы полный сил народ,/ трудящийся в громах подземной канонады,/ И землю он свою познал бы в первый раз…» [3, 214] – писал поэт. Последний стих этого пассажа весьма показателен. По Федорову, полное познание мира человек сможет осуществить только тогда, когда ему удастся воскресить своих предков. Собственно говоря, показывая достижения индустрии, Заболоцкий и пишет о том состоянии мира, которое у Федорова мыслится действительным по завершении литургического (воскресительного) процесса. Об этом соответствии свидетельствует тот факт, что у Заболоцкого, как и у Федорова, в качестве критерия, позволяющего вести речь о состоявшемся познании мира, выступают именно предки современного человека. Но если у Федорова этот критерий – действительное воскрешение «отцов», то у поэта – мыслимое, моделируемое. Заболоцкий видит осуществление познания мира без воскрешения «отцов», поэтому у него состоявшееся познание не предполагает проверки на соответствие самому критерию его (познания) осуществления. Это обстоятельство вызвано доверием, которое поэт питает по отношению к человеческой мысли. Но самое его доверие вырастает на почве натурфилософской концепции «диалектики природы»: человек, «диалектически» претворивший в себе природный мир, не может ошибаться, так как внутренним гарантом правильности его мысли выступает самая природа, в «диалектическом» единстве с которой он существует. Как видим, федоровскую идею воскрешения предков Заболоцкий заменяет «диалектическим» претворением (являющимся у него своеобразным воскресительным процессом), реализацию которого он связывает с возникновением природного мира, сотворенного самим человеком. Тем не менее, приняв энгельсову концепцию «диалектики природы», Заболоцкий до конца ее так и не признал. Больше того, в последние годы жизни поэт подверг ревизии эту – даже и тогда казавшуюся ему абсолютно правильной – натурфилософскую концепцию и фактически отказался от нее. Подтверждением нашего вывода может служить стихотворение Заболоцкого «На закате» (1958). «Два мира есть у человека:/ Один, который нас творил,/ Другой, который мы от века,/ Творим по мере наших сил.// Несоответствия огромны,/ и несмотря на интерес,/ Лесок березовый Коломны не повторял моих чудес.// Душа в невидимом блуждала,/ Своими сказками полна,/ Незрячим взором провожала/ Природу вешнюю она.// Так, вероятно, мысль нагая,/ Когда-то брошена в глуши,/ В самой себе изнемогая,/ Моей не чувствует души» [3, 323 – 324], – писал поэт. Не трудно заметить, что в этом произведении риторика Заболоцкого, вполне отвечающая положениям «диалектики природы», находится в полном противоречии с его собственными взглядами на мир. Поэт вполне определенно говорит, что между человеком и природой нет тесной связи: каждый из этих миров существует сам по себе. Однако отказ Заболоцкого от натурфилософии «диалектики природы» не приведет его к реактуализации идей Н.Ф. Федорова. Поэт вернется к взглядам своей молодости, которые в целом следует связать с комплексом философских идей Л.С. Липавского [см. подробно: 5, 301 – 306], – идей, весьма значительно повлиявших на становление его поэтики 20-х годов, но по определенным причинам оставшихся недооцененным. Литература
|
Похожие:
 | «уфимский государственный колледж радиоэлектроники» проблемы качества образования сборник статей Сборник статей преподавателей Уфимского государственного колледжа радиоэлектроники №7 Под ред к т н зам директора по учебно-методической... |  | Урок по изобразительному искусству «Выражение намерений через украшения»... Семенихина Т. И. – «Развитие музыкальных способностей детей дошкольного возраста». Сборник статей ирот. Москва 2008 г |
| Сборник статей и материалов, посвящённых традиционной культуре Новосибирского... Песни, люди, традиции (из серии «Традиционная культура Новосибирского Приобья»): Сборник статей и материалов / Под ред. Н. В. Леоновой.... | | Современное образование: научные подходы, опыт, проблемы, перспективы сборник научных статей Сборник научных статей по итогам IX всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Артемовские чтения» (16-17... |
| Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции История и философия науки: Сборник статей по материалам Четвертой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 4-5 мая 2012) / Под... | | Zarlit современнаяпоэзия : русскаяизарубежная краснодар 2011 удк... С современная поэзия: русская и зарубежная (сборник статей) / Под ред. А. В. Татаринова. Краснодар: zarlit, 2011 |
| Сборник статей по итогам заседания Совета по образованию и науке при ктс СНГ Сборник статей по итогам заседания Совета по образованию и науке при ктс снг, г. Минск, 19 апреля 2012 г. Под общей редакцией доктора... | | Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний... |
| Итоги и перспективы энциклопедических исследований сборник статей... История России и Татарстана: итоги и перспективы энциклопедических исследований: сборник статей итоговой научно-практической конференции... | | Лес и лосось (сборник статей) Сборник подготовлен и издан областной общественной организацией "Экологическая вахта Сахалина" и Южно-Сахалинским местным общественным... |
| Лес и лосось (сборник статей) Сборник подготовлен и издан областной общественной организацией "Экологическая вахта Сахалина" и Южно-Сахалинским местным общественным... | | Итоги и перспективы энциклопедических исследований сборник статей... История России и Татарстана: Итоги и перспективы энциклопедических исследований: сборник статей итоговой научно-практической конференции... |
| Сборник статей Новокузнецк Инновационные процессы в системе начального и среднего профессионального образования | | Сборник статей выпускников Оценка эффективности управления финансированием крупных судостроительных контрактов |
| Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием.... | | Сборник научных статей Печатается по решению редакционно-издательского совета Мурманского государственного педагогического университета |
