[38] братъ отца Иосифа, бывый потомъ архиепископъ Ростову. «Стоящу ми, — рече, — на Москвѣ въ соборной церкви преславныя Владычица нашея Богородица честнаго еа Успениа,[39] видѣхъ нѣкоего человѣка-поселянина, молящася прилѣжно великому мученику Христову Никите[40] и пытающу, гдѣ есть написанъ образъ его. Азъ же, искусенъ сый въ таковыхъ, видѣхъ вѣру человѣка и необычное моление его, приступивъ, въпросихъ его вину таковаго молениа. Онъ же рече: “Господине отче, азъ много время болѣзнию одержимъ и всегда молящуся и призывающу ми великаго мученика Никиту. И лежащу ми на одрѣ, окно же открыто бѣ надъ главою моею, и вси сущии со мною въ храминѣ крѣпко спяху, — единъ же азъ болѣзни ради не могий спати. Много же нудимъ быхъ отъ своихъ, еже призвати чародѣа въ домъ свой. Азъ же никакоже восхотѣхъ, но всегда моляхся великому мученику Никите. Въ нощи жъ той слышахъ, яко врата дому моего отверзошася. Въздвигъ же очи, видѣхъ: и се мужъ свѣтелъ, язде на конѣ, приближися ко окну, иже открыто надъ главою моею, и рече ми: «Въстани и изыди ко мнѣ!» Азъ же рѣхъ: «Не могу, господи». Онъ же паки глагола ми: «Востани!» Азъ же двигся, и обрѣтохъ себе здрава, и изыдохъ исъ храмины, никомуже слышавшу, и поклонихся ему до земля.
Поведал нам отец Вассиан, брат отца Иосифа, бывший потом архиепископом Ростовским. «Когда стоял я, — говорил, — в московском соборе честного Успения преславной владычицы нашей Богородицы, видел некоего крестьянина, который прилежно молился великому мученику Христову Никите и выяснял, где его икона. Я же, сведущий в этих делах, видя веру человека и необычную его молитву, подойдя, стал выяснять причину такой просьбы. Он же отвечал: “Отец мой и господин, я долгое время страдал от болезни и всегда молился и призывал на помощь великого мученика Никиту. Все бывшие со мной в доме крепко спали, один я, лежа на постели у открытого окна, не мог из-за боли уснуть. Много раз понуждали меня родные позвать в дом чародея. Я же никак не хотел и молился всегда великому мученику Никите. Ночью же той я услышал, что ворота моего дома отворились. Подняв глаза, я увидел: муж светлый, сидя на коне, приблизился к окну, которое было открыто над моей головой, и сказал мне: «Встань и выйди ко мне!» Я же ответил: «Не могу, господин». Он же вновь сказал мне: «Встань!» Я пошевелился, и почувствовал себя здоровым, и вышел из дома так, что никто не услышал, и поклонился ему до земли.
И въставающу ми видѣхъ человѣка черна зѣло, мечь огненъ въ руку его, — на конѣ борзо, яко птица, прилѣтѣ и восхотѣ мене посѣщи. Свѣтлый же онъ мужъ възбрани ему, глаголя: «Не сего, но онъсицу и онъсицу во оной веси», — имя ей нарекъ, такоже и человѣкомъ имена, иже къ чародѣемъ ходиша. Онъ же пакы борзо, якоже птица, отлѣтѣ. Азъ же вопросихъ свѣтлаго того мужа: «Господи, ты кто еси?» Онъ же рече ми: «Азъ есмь Христовъ мученикъ Никита и посланъ отъ Него исцѣлити тебе сего ради, яко не введе чародѣе въ домъ свой, но на Бога упование свое положи и мене призываше, еже помощи тебѣ. И дасть ти Богъ еще приложение животу двадесять и пять лѣтъ». И сиа рекъ, изыде ото очию моею, яздя на кони тѣми же враты дому моего. Азъ же поклонихся ему, и ктому невидимъ бысть. И се уже, господине отче, пять лѣтъ, отнелиже сиа быша.
А когда я вставал, видел очень черного человека с огненным мечом в руке; он прилетел на коне быстро, как птица, и хотел меня зарубить. Светлый же тот муж запретил ему, говоря: «Не этого, а такого-то и такого-то в том селении», — и название его сказал, также и имена людей, которые ходили к чародеям. Черный человек вновь быстро, как птица, улетел. Я же спросил светлого того мужа: «Господин, кто ты?» Он же отвечал мне: «Я Христов мученик Никита и от Него послан исцелить тебя за то, что в свой дом не ввел ты чародеев, но на Бога надеялся и меня призывал, чтобы помог тебе. И даст тебе Бог жизни еще двадцать пять лет». И это сказав, скрылся из глаз, выехав на коне из моего дома теми же воротами. Я поклонился ему, и затем он невидим стал. И уже, отец и господин, прошло пять лет, как случилось это.
Азъ же наутрие всѣмъ, иже въ дому моемъ, сказахъ. Они же, яко послуха имуще мое здравие, удивишася зѣло и прославиша Бога и святаго страдалца его Никиту. Азъ же наутриа послахъ въ реченныя веси, и обрѣтоша, яко въ ту нощь тѣ человѣци умроша, ихже великий мученикъ повелѣ черному оному посѣщи, иже къ волхвомъ ходиша. И множае прославихомъ Бога, яко избави насъ отъ таковыя бѣды и смерти”. Богу нашему слава!»
Утром я рассказал об этом всем, кто был в моем доме. Они же, видя доказательство сказанному в моем здоровье, очень удивились и прославили Бога и святого мученика его Никиту. Я же наутро послал в названное селение, и обнаружили, что в ту ночь умерли люди, которых великий мученик повелел черному человеку убить, те, что ходили к волхвам. И мы еще больше прославили Бога, что избавил нас от такой беды и смерти”. Богу нашему слава!»
Повѣдаю вамъ ину повѣсть, яже бысть во Иосифовѣ манастыри. Якоже бо въ богатьстве пребывая, аще добрѣ устроитъ его, спасение обрѣтаеть, сице и въ нищетѣ, аще со благодарениемъ терпитъ, — якоже Избавитель нашъ во Евангелии поминаетъ Лазаря нищего, яко благодарна и терпѣлива, — и по скончянии отнесену ему быти ангелы на лоно Авраамле.[41] Подобно сему бысть и въ наша лѣта. Нѣкый человѣкъ, именемъ Илиа, не зело отъ славныхъ, но имяше малу весь; человѣци же злии отняша ея у него, и сего ради живяше въ нищетѣ, не имый отъ чего приобрѣтати дневную пищю, но въ малѣй убозѣй храминѣ живяше съ подружиемъ своимъ, и та не его сущи — у нѣкоего христолюбца испросилъ. И пребываша въ послѣдней нищетѣ, терпя со благодарениемъ и молчаниемъ, повсегда ходя на церковное пѣние; и, приходя въ Иосифовъ манастырь, малу потребу приимаше повелѣниемъ его.
Поведаю вам другую повесть, что произошло в Иосифовом монастыре. Подобно тому как пребывающий в богатстве, если по-доброму распорядится им, спасение обретет, так и находящийся в нищете, если с благодарностью терпит, — как Избавитель наш в Евангелии упоминает Лазаря нищего, благодарного и терпеливого, — быть ему после кончины отнесенным ангелами на лоно Авраамово. Подобное случилось и в наше время. Некий человек, по имени Илья, был не очень знатного рода, но имел небольшую деревню; злые люди отняли ее у него, и поэтому жил он в нищете, не имея возможности приобрести необходимую пищу, в убогой избушке жил со своей женой, и то не в своей — у некоего христолюбца выпросил. И пребывал в крайней нищете, терпя с благодарением и молчанием, никогда не пропускал церковной службы; и, приходя в Иосифов монастырь, немногое, что требовалось ему, брал по повелению игумена.
По нѣкоемъ же врмени разболѣся сухотною,[42] и до кончины пребысть со умомъ и съ языкомъ. Братъ же у него, старець, вземъ его, постриже во Иосифовѣ манастыри и служаше ему до кончины. Егда же прииде часъ, уму его еще утвержену сущу и языку, предстоящу старцу со инымъ инокомъ, болный же инокъ Илинархъ (тако бо преименованъ бысть по иноцѣхъ) весело и со всею тихостию рече: «Во се Михаилъ-архангелъ», — и мало потомъ рече: «И Гаврилъ». Братъ же его, предстоя ему, воздохнувъ, рече: «Что то паки дасть Богь?» Онъ же, слышавъ, рече: «Богъ у мене». И тако предасть духъ.
Спустя некоторое время разболелся сухоткою, но до кончины пребывал в уме, и не терял дара речи. Брат его, монах, взяв больного, постриг в Иосифовом монастыре и ухаживал за ним до смерти. Когда же пришел час кончины, а его ум и речь еще были тверды, присутствующим при этом старцу и другим монахам больной Илинарх (так называли его в иноках) радостно и со смирением сказал: «А вот архангел Михаил», — и немного спустя промолвил: «И Гавриил». Брат же его, стоя перед ним, вздохнул и сказал: «Что-то еще даст Бог?» Он же, услышав, ответил: «Бог со мной». И так скончался.
Чюдно поистинѣ, како отверзъшимся тому мысленымъ очемъ и позна святыа архаангелы, ихже николиже видѣлъ. Отъ сего яве есть: аще бо во плоти достоинъ есть видѣти и познати, колми паче, отрѣшився отъ соуза плотскаго, можетъ познати не точию святыя ангелы, но и вся святыя. И отъ сего яве есь: аще и женатъ бѣ, но въ дѣвстве пребываху, яко братия его многи дѣти имяху, толико же пожиша съ женами, — и сего ради сей сподобися. Тако бысть отъ Бога, ему же слава нынѣ, и присно, и во вѣкы вѣкомъ.
Поистине удивительно, как открылись у него мысленные очи и познал он святых архангелов, которых никогда не видел. Из этого явствует: если человек во плоти был удостоен видеть и разуметь, тем более, отрешившись от плотских уз, может узнать не только святых ангелов, но и всех святых. И из этого следует: хотя он и женат был, но пребывал в невинности, ибо братья его имели много детей, столько же прожив с женами, — вот почему Илинарх был удостоен этого видения. Так было от Бога, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков.
Во обители старца Иосифа нѣкий человѣкъ, отъ славныхъ родомъ, именемъ Елевферие Волынский именуемъ,[43] прииде къ старцу Иосифу, и приятъ ангелский образъ въ его манастыри, и нареченъ быстъ Евфимие. Сей въ толико умиление и слезы прииде, яко не точию въ келии, но и въ церковномъ правилѣ молитву Исусову[44] со вниманиемъ глаголаше и безпрестани плакаше; и въ келии ничесоже ино не дѣлаше, точию слезамъ прилѣжа и колѣнопреклонению; и никомуже бесѣдоваше; на всякой литургии у старца Иосифа прощение приимаше въ помыслѣхъ.
В обители старца Иосифа был некий человек из знатного рода по имени Елевферий Волынский, он пришел к старцу Иосифу, и стал монахом его монастыря, и был назван Евфимием. Этот монах приходил в такое умиление и слезы, что не только в келье, но и во время церковной службы молитву Иисусову читал сосредоточенно и плакал беспрестанно; и в келье ничего другого не делал, только слезно плакал и преклонял колени; и ни с кем не разговаривал; и на каждой литургии каялся в греховных помыслах, и получал у старца Иосифа прощение.
Нѣкогда стоящу ему на литургии, молящуся и плачющу, внезаапу ото олтаря облиста его свѣтъ неизречененъ; онъ же страхомъ великымъ обьятъ бысть и помале приступи клиросу, исповѣда старцу Иосифу сияние свѣта того. Старець же рече ему: «Не внимай тому, но точию молитвѣ и слезамъ». По видѣнии же томъ инокъ Евфимие положи на ся иноческый великий образъ и причястився животворящаго тѣла и честныя крови Христа, Бога нашего.
Однажды, когда он стоял на литургии, молясь и плача, внезапно от алтаря его озарил несказанный свет; он же был охвачен великим страхом и спустя некоторое время приблизился к клиросу и поведал старцу Иосифу о сиянии света. Старец же сказал ему: «Не внимай этому, думай только о молитве и слезах». После этого видения инок Евфимий принял схиму и причастился животворящего тела и честной крови Христа, Бога нашего.
И во единъ ото дний не пришедшу ему на утренее словословие, пославъ отець, възбужающаго братию; онъ же, пришедъ со огнемь, обрѣте его лежаща на колѣнехъ предо образомъ Божиимъ и пречистыя Богородица, и четкы въ рукахъ держаща, и слезы на лице многи имуща — на колѣнопреклонении душу свою Богу предасть. Посланный же братъ, мнѣвъ его спяща, и хотѣ его возбудити, и обрѣте его отшедша ко Господу. Таковыя убо смерти Богь посылаетъ на готовыхъ, насъ устрашаа, неприготованныхъ, и на покаяние обращая, еже всегда помышляти безвѣстное нашествие смерти.
Когда в один из дней он не пришел на утреннее славословие, отец-игумен послал к нему монаха, который будил братию; он же, придя с огнем, нашел Евфимия, лежащего на коленях перед образом Божиим и пречистой Богородицы, держащего в руках четки, с заплаканным лицом — на коленопреклонении предал душу свою Богу. Посланный же брат, думая, что Евфимий спит, хотел его разбудить и обнаружил, что он мертв. Такую смерть Бог посылает готовым к ней, устрашая нас, неподготовленных, и на покаяние обращая, чтобы всегда помнили о неожиданном приходе смерти.
По скончании же его, по времени, намъ исповѣда старець Иосифъ о свѣте, иже осиа преже реченнаго инока Еуфимиа, и како възбрани ему не внимати таковыхъ. Мы же начахомъ разсужати таковаа на благая. Онъ же глагола намъ: «Аще и блага будетъ, но намъ ни на коюже ползу таковая, но отвращати и не приимати, да не вмѣсто пастыря волка приимемъ. Нѣкоему ото отець явися Сатана, и свѣтомъ неизреченымъ облиста, и глагола ему: “Азъ есмь Христосъ”. Онъ же смѣжи очи свои и глагола ему: “Азъ Христа не хощу здѣ видѣти”». Колми паче намъ, немощнымъ, и въ послѣднее сие время не искати таковыхъ, но послушание имѣти, и тружатися телеснѣ, и посту и молитвѣ по силѣ прилежати, и смирению, еже имѣти себе подо всѣми (сие бо есть покровъ всѣмъ добродѣтелемъ) и полагати начало.[45]
Спустя время после кончины его старец Иосиф рассказал нам о свете, осиявшем монаха Евфимия, о чем шла речь выше, и о том, как запретил ему обращать внимание на это. Мы же начали толковать случившееся как благое знамение. Он же сказал нам: «Если и благо будет, но нам не на пользу такое; от этого нужно отдаляться и не внимать ему, чтобы не принять вместо пастыря волка. Некоему из монахов явился Сатана, и несказанным светом осиял, и сказал ему: “Я Христос”. Он же закрыл свои глаза и ответил ему: “Я Христа не хочу здесь видеть”». Тем более нам, немощным, и перед концом света нельзя стремиться к такому, а надо иметь послушание, заниматься трудом, по силе возможностей прилежать посту и молитве, а также смирению, считая себя ниже всех, так как это главная из добродетелей, и держать начало.
Якоже у насъ инокъ Феогностъ, по мирьскому пореклу Скряба, иже положи начало житию своему сице: вмѣсто свиты отъ тѣла положи броня желѣзны да на всякъ день совершаше псалмы Давидовы, да пять каноновъ, да тысящу колѣнопреклонениа, да пять тысящь Исусовыхъ молитвъ. И не измѣни таковаго правила и до кончины своея, и по трехъ лѣтехъ отойде ко Господу. Якоже Епифание, иже бѣ отъ великихъ и славныхъ, отверьжеся мира въ юности и пребысть въ послушании. Якоже древний Досифее пять же точию лѣтъ со смирениемь въ нищетѣ работая всѣмъ, яко незлобивый агнець и голубь цѣлый, и по пяти лѣтъ отъиде къ Господу. И Давидъ юнный, иже седми лѣтъ престрада, якоже древний Иевъ: червемъ ногу его грызущимъ, глаголемымъ волосатикомъ,[46] и по вся нощи и спати ему не даяху, но со стенаниемъ гласъ испущаше и сущимъ съ нимъ не даваше почити. И въ той болѣзни скончася и отойде къ Господу. И инии мнози въ нашей обители со смирениемъ по силе подвизашася и послушаниемь; яко вещни суще, по Лѣствичникову слову, вещно и житие изволиша проходити.[47] И вси ти вѣруютъ Богу, яко спасение получиша.
Как у нас инок Феогност, по мирскому прозванию Скряба, который положил житию своему такое начало: вместо рубашки возложил на тело железные латы, и каждый день читал псалмы Давидовы да пять канонов, и совершал тысячу земных поклонов да пять тысяч Иисусовых молитв. И не изменил этого обычая до своей смерти, которая произошла через три года. Как Епифаний, который был богатым и знатным человеком, но в юности отрекся от мирского и пребывал в послушании. Как достигший глубокой старости Досифей, который только пять лет со смирением и в нищете служил всем, как незлобивый агнец и целомудренный голубь, а по прошествии пяти лет умер. И юный Давид, который семь лет страдал, как и древний Иов: черви, называемые волосатиками, грызли ему ногу и не давали все ночи спать, и бывшие с ним не могли уснуть от его стонов и крика. И в той болезни скончался и отошел к Господу. И иные многие в нашей обители со смирением и послушанием совершали посильные для них подвиги; будучи созданы по законам вещественной жизни, по словам Лествичника, прожили они жизнь по вещественным законам природы. И все веруют Богу, что спасение получили.
Повѣдаю же вамъ ино чюдо преславное, еже слышахъ ото отца Никандра, иже въ странахъ родившагося Литовьския земля и жительствовавшаго тамо. И въприхожение еже къ Угрѣ безбожнаго царя агарянскаго Ахмата[48] и той плененъ бысть нѣкоимъ отъ князей его, еще пребывая въ мирьскомъ образѣ, и понуженъ бысть отоврещися Господа нашего Исуса Христа. Множество же крестовъ на гойтане, еже взяша у християнъ злочестивии того слуги, и тѣхъ множество животворящихъ крестовъ повелѣ той безбожный князь давати ему (пещи тогда горящи въ храмине той), яко да вверзетъ ихъ во огнь, а другому слузѣ стояти с мечемъ надъ главою: аще не вверзетъ ихъ, да усечетъ его. Онъ же изволи паче умрети за Господа нашего Исуса Христа и глагола безбожному князю: «Мы симъ поклоняемся и лобзаемъ ихъ». Злочестивый же той повелѣ устрашити его посѣчениемъ, и рѣзати помалу по шии его, и давати ему кресты — да вверзетъ ихъ въ огнь. Онъ же не хотяше того сотворити. Безбожный же той повелѣ, вземъ за гойтанъ, тѣми кресты бити его безъ милости. Онъ же никакоже не послуша. И абие внезапу прииде страхъ на безбожнаго царя Ахмата, и побѣже. Тогда и той и князь побѣже. А его во единой срачице и босого повергоша на лединѣ, и великаго ради мраза перьсти ногамъ его отпадоша. И по отшествии безбожныхъ взяша его, елѣ жива, во градъ; бысть произволениемъ мученикъ и безъ крови вѣнечникъ.
Поведаю же вам другое чудо преславное, которое слышал от отца Никандра, что родился и жил в Литовской земле. Когда безбожный агарянский царь Ахмат пришел к Угре, Никандр, будучи еще мирянином, был пленен одним из князей Ахмата и принуждаем к отречению от Господа нашего Иисуса Христа. Повелел тот безбожный князь дать Никандру шнурок со множеством животворящих крестов, которые его злочестивые слуги отняли у христиан, чтобы бросил их в огонь (в том доме тогда топилась печь), а другому слуге повелел стоять с мечом, поднятым над головой пленника: если Никандр не ввергнет их в огонь, то отрубить ему голову. Никандр же предпочел лучше умереть за Господа нашего Иисуса Христа и сказал безбожному князю: «Мы крестам поклоняемся и целуем их». Злочестивый же князь повелел устрашить его смертью: резать понемногу шею Никандра и давать ему кресты, чтобы бросил их в огонь. Он же не хотел этого сотворить. Безбожный же князь повелел, взяв за шнурок, теми крестами бить Никандра без милости. Он же никак не подчинялся. И внезапно напал страх на безбожного царя Ахмата, и побежал он. Тогда и тот князь побежал. А Никандра в одной сорочке и босого бросили на льдине, и из-за сильного мороза пальцы на ногах его отмерзли. И после ухода безбожных взяли его, едва живого, в город; был он по своей воле мучеником и без крови принял этот венец.
Бѣ же благоразуменъ: аще и не навыче писаниа, но отъ слуха вся въ памяти имяше и разумѣвъ, коликихъ благъ сподоби его Богъ, яко не отвержеся Того и честнаго креста не вверже во огнь, но скорбяше зѣло, яко не скончяся мучениемъ за Христа. И сего ради изволи отврещися мира, и иде къ старцу Иосифу въ его монастырь, и бысть мнихъ. Ему же и азъ много время сожительствовахъ. И пребысть въ немъ лѣтъ 40 и 3, всякую добродѣтель исправи: нестяжание, и послушание, и молитву, и слезы; и до тридесяти лѣтъ пребысть болнымъ служа, не имый ни келиа своеа. Воздержание же толико исправи, яко и до самого конца, но всегда зъ братиею представленая, и та не вся приимаше, но повсегда приимаше, но брашно оставля, якоже старець Иосифъ глаголя: «Се есть, — рече, — часть Христа моего». Всѣхъ же добродѣтелей его невозможно въ мимотечении сказати; еже ему поспѣшествова Богъ исправити сего ради, яко не отвержеся имени его — великаго и честнаго креста не вверьже во огнь.
Был он благоразумным человеком: хотя и не научился писать, но со слуха все в памяти хранил и разумел, скольких благ сподобил его Бог, потому что не отрекся от Него и не бросил в огонь честного креста, только сильно печалился, что не умер мученической смертью за Христа. И поэтому пожелал отречься от мира, и пришел в монастырь к старцу Иосифу, и стал монахом. С ним и я долгое время жил. Никандр пребывал в монастыре 43 года, исполненный всякими добродетелями: нестяжанием, и послушанием, и молитвой, и слезами; около тридцати лет служил больным, не имея даже своей кельи. Воздержание такое творил, что всегда, до самой смерти, не все, принесенное братиею, принимал, а обычно принимаемую пищу оставлял, говоря, как старец Иосиф: «Это часть Христа моего». О всех его добродетелях нельзя сказать мимоходом; это ему Бог помог совершить за то, что Никандр не отрекся от него — не бросил в огонь великого и честного креста.
Сей ми исповѣда таковое преславное чюдо. «Еще ми, — рече, — въ мирѣ живущу, на краехъ земля Литовьскиа, бѣ же тамо церкви владычици нашеа Богородици, въ нейже многи чюдеса бываху преславною Богородицею. Едино же тебѣ повѣмъ.
Никандр поведал мне это преславное чудо. «Когда я, — говорил, — еще жил в миру, на окраине Литовской земли, там была церковь владычицы нашей Богородицы, в которой многие чудеса совершались преславною Богородицею. Об одном из них тебе расскажу.
Бѣ тамо нѣкая вдавица отъ благородныхъ, имѣа сына единочада, и тому въ воиньстве учинену сущу. Случи же ся ему, болѣвшу, скончатися. Его же по закону умершихъ скутавше, несоша къ той церкви, хотяще погребению предати его. И начинающимъ еже вложити его въ гробъ и землею посыпати, мати же его, безпрестани плачющи, и биющи въ перси, и власы терзающи, съ воплемъ крѣпкимъ моляше пречистую Богородицу и главою биющи о гробъ сына своего, глаголющи: “Дай ми, Владычице миру, жива сына моего, и разрѣши вдовьство и сиротство!” И на многь часъ плачющи горко, не дасть во гробъ вложити его, яко и инѣмь съ нею плакати. И егда подвигоша его, еже во гробъ вложити, вдовица же поверже себе на землю, горко плачющи. И абие подвижеся умерший. И, открывше, разрѣшиша его, якоже иногда Лазаря. |
