[67]
РАССКАЗЫ ОТЦА ПАФНУТИЯ
Повѣда намъ отець Пафнутие: «Въ время, въ неже бысть великий моръ, въ лѣто 6935-го, а мерли болячкою глаголемою прыщемъ:[68] и кому умереть, и прыщь той на немъ синь бываше, и, три дни болѣвъ, умираше. И которыи себе берегли, и они съ покааниемъ и въ черньцехъ животъ скончеваху. Елици же нечювъствени, питию прилежаху, занеже множество меду пометнуто и презираемо бѣ, они же въ толико нечювствие приидоша злаго ради пианьства: единъ отъ пиющихъ, внезапу падъ, умираше, они же, ногами подъ лавку впихавъ, паки прилежаху питию. И не точию медъ небрегомъ бѣ тогды, но и ризы, и всяко богатьство. Которымъ же живымъ быти, ино на нихъ болячька та черлена; и много лежатъ, да мѣсто то выгниетъ, — и не умираютъ. И не много тѣхъ, но мало зело осташася людей. И тии точию злато и сребро възимаху, а о иномъ небрегуще ни о чемъ.
Поведал нам отец Пафнутий: «Во время, когда был великий мор, в 6935 (1427) году, люди умирали от болезни, называемой “прыщ”: кому суждено было умереть, на том этот прыщ был синим, и после трех дней болезни человек умирал. И которые берегли свою душу, те в покаянии и монашестве кончали свою жизнь. Которые же были духовно неразумны и много пили, так как огромное количество меда было брошено и оставлено без присмотра, те в такое бесчувствие впадали из-за злостного пьянства, что, когда один из пьющих внезапно падал и умирал, они, запихав его ногами под лавку, продолжали пить. И тогда находился без присмотра не только мед, но и ризы, и всякое богатство. Кому же суждено было остаться в живых, на них болячка была красной; и долго болеют, и место то выгнивает, — но не умирают. Однако не много таких было, очень мало осталось людей. И те только золото и серебро брали, а всем другим пренебрегали.
Наказание же то Божие, яко вѣдомо Богъ сотвори, кому умрети или живу быти, занеже въ три дни мочно покаятися и въ черньци пострищися. Елици же нечювьствиемъ содержими, и въ такомъ наказании и гнѣвѣ Божии, посланнѣмъ отъ Бога, погибоша, яко нечювьствении скоти. Мало же и рѣдко остася людей».
Наказание же то Божие; Бог сотворил так, чтобы было известно, кому умереть или остаться живым, ибо за три дня можно покаяться и постричься в монахи. Которые были одержимы неразумием, те в этом наказании и гневе Божьем, ниспосланном Богом, погибли, как бесчувственные скоты. Мало же и редко осталось людей».
Глаголаше же блаженный отець Пафнутие, яко въ той моръ нѣкая инокини умре — и помалѣ въ тѣло возвратися. Глаголаше же, яко многи видѣ тамо: овы въ раи, инии же въ муцѣ, и ото иноческаго чину, и отъ сущихъ въ мирѣ. И елицѣхъ повѣда, и разсудиша: по житию ихъ, — и обрѣтеся истина.
Рассказал же блаженный отец Пафнутий, что в тот мор некая монахиня умерла, но вскоре ее душа возвратилась в тело. И поведала она, что многих видела там: кого в раю, а иных в муке, и монахов, и мирян. И стали рассуждать о тех, о ком она рассказала, что это обрели они согласно их житию, — и открылась истина.
О великомъ князе Иване Даниловиче
О великом князе Иване Даниловиче
«Видѣ, — глаголаше, — въ раи князя великаго Ивана Даниловича»; нарицаху же его Калитою[69] сего ради: бѣ бо милостивъ зѣло и ношаше при поясѣ калиту, всегда насыпану сребрениць, и, куда шествуя, даяше нищимъ, сколько вымется. Единъ же отъ нищихъ вземъ отъ него милостыню, и помалѣ той же прииде,[70] онъ же и вторицею дасть ему. И паки, отоинуду зашедъ, просяше, онъ же и третие дасть ему, рече: «Възми, несытый зѣници». Отвѣщавъ же, онъ рече ему: «Ты несытый зѣницы: и здѣ царствуешь, и тамо хощеши царствовати». И отъ сего явѣ есть, яко отъ Бога посланъ бяше, искушая его и извѣщая ему, яко по Бозѣ бяше дѣло его, еже творить.
Она рассказывала, что видела в раю великого князя Ивана Даниловича; назвали его Калитою, так как был он очень милостивым, и всегда носил на поясе мешок, полный серебряных монет, и, куда бы ни шел, раздавал нищим, сколько достанет из мешка рука. Один из нищих, получив от него милостыню, вскоре снова пришел, и князь дал ему второй раз. И потом, с другой стороны зайдя, просил, князь же и в третий раз дал ему, говоря: «Возьми, ненасытные глаза». Нищий сказал ему в ответ: «Это ты ненасытные глаза: и здесь царствуешь, и там хочешь царствовать». И стало ясно, что от Бога был послан, искушая его и извещая, что Богу угодно дело, которое он творит.
О видѣнии сна великого князя Ивана Даниловичя
О видении великого князя Ивана Даниловича
Сий видѣ сонъ: мняшеся ему зрѣти, яко гора бѣ великая, на верху еа снѣгъ лежаше; и зрящу ему, абие, истаявъ, снѣгъ изгыбе, и помале такоже и гора изгибе. Възвѣсти же видѣние преосвященному митрополиту всея Русии Петру.[71] Онъ же рече ему: «Чадо и сыну духовный! Гора — ты еси, а снѣгъ — азъ. И преже тебѣ мнѣ отойти отъ жизни сеа, а тебѣ — по мнѣ». И перьвѣе преосвященный митрополитъ всея Руси Петръ преставися, въ лѣто 6834, декабря въ 21, а князь великий Иванъ Даниловичь 849-е преставися. И добрыхъ ради его дѣлъ преже реченная инокини видѣ его въ раю.
Видел он сон: привиделась ему большая гора, на верху которой лежал снег; и на глазах его снег, растаяв, исчез; вскоре также и гора исчезла. Поведал он о видении преосвященному митрополиту всея Руси Петру. Он же сказал князю: «Чадо мое и сын духовный! Гора — это ты, а снег — я. И прежде тебя суждено мне уйти из этой жизни, а тебе — после меня». И сначала преосвященный митрополит всея Руси Петр преставился, 21 декабря 6834 (1326) года, а великий князь Иван Данилович умер в 6849 (1341) году. И ради добрых его дел инокиня, о которой прежде рассказывалось, видела князя в раю.
И шедъ же оттуду и мѣста мучнаго не дошедъ, и видѣ одръ и на немъ пса лежаща, одѣяна шубою соболиею. Она же въпроси водящаго ея, глаголя: «Что есть сие?» Онъ же рече: «Се есть щерьбетьника сего гарянинъ, милостивый и добродѣтелный. Неизреченныя ради его милостыни избави его Богъ отъ муки; и яко не потщася стяжати истинную вѣру и не породися водою и Духомъ, недостоинъ бысть внити въ рай, по Господню словеси: “Иже не родится водою и Духомъ, не внидетъ въ царство небесное”.[72] Толико же бѣ милостивъ: всѣхъ искупая ото всякия бѣды и отъ долгу, и пускаше, и, по ордамъ посылая и плененыя христианы искупуя, пущаше; и не точию человеки, но и птица, ото уловившихъ искупуя, пускаше. Показа же Господь по человѣческому обычяю: зловѣриа ради его — въ песиемъ образѣ, милостыни же честное — многоцѣнною шубою объяви, еюже покрываемъ, избавление вѣчныя муки назнамена. Тамо бо и невѣрныхъ душа не въ песиемъ образѣ будуть, ниже шубами покрываются, но, якоже рѣхъ, псомъ зловѣрие его объяви, шубою же — чесное милостыни. Виждь ми величество милостыни, яко и невѣрнымъ помогаетъ!»
И идя оттуда и не дойдя до места мучений, видела ложе, на котором лежал пес, укрытый собольей шубой. Она обратилась к проводнику, спросив его: «Что это?» И он отвечал: «Это агарянин того щербетника, милостивый и добродетельный. Бог избавил его от муки ради несказанной его милостыни; но поскольку не потрудился он обрести истинную веру и не крестился, недостоин войти в рай, по слову Господа: “Кто не родится от воды и Духа, не может войти в царство небесное”. Но он был столь милостив, что всех отпускал, избавляя от нужды и всякого долга, и освобождал пленных христиан, посылая за ними по кочевьям и выкупая их; и не только людей, но и птиц отпускал, выкупив их у поймавших. Показал это Господь в понятных для человека образах: ради злой его веры — в образе пса, ради честной милостыни — в многоценной шубе, которой покрыт в знак избавления от вечной муки. Там же души неверующих в Бога не в образе пса будут, не шубами покроются, но, как уже говорил, дав ему образ пса, Господь указал на его зловерие, дав шубу — на честную милостыню. Смотри, как велика сила милостыни, что и нехристианам помогает!»
О Витофте[73]
О Витовте
Потомъ же веде ея въ мѣсто мучениа, и многи видѣ тамо въ мукахъ, ихже сложиша по житию, — и обрѣтеся истинна. Видѣ тамо во огни человѣка, велика суща въ здѣшней славѣ, латыньския вѣры суща, и мурина страшьна,[74] стояща и емлюща клещами изо огня златица, и въ ротъ мечюща ему, и глаголюща сице: «Насытися, окаанне!» И другаго человѣка, въ сей жизни прозваниемъ Петеля, иже у велика зѣло и славна человѣка любимъ бѣ, и отъ таковыя притча неправедно стяжа множество богатьства, — и того видѣ нага и огорѣвша, яко главню, и носяща обоими горьстьми златица, и всѣмъ глаголаше: «Возмите!» И никтоже рачаше взяти.
Потом же повел ее проводник в место мучений, и многих видела она там в муках, которые обрели за свою жизнь, — и явилась истина. Видела она там в огне человека, который в этой жизни был велик и славен, исповедовал католическую веру, и страшного мурина, стоящего рядом с ним и кидающего ему в рот золотые монеты, выхваченные клещами из огня, и приговаривающего: «Насыться, окаянный!» И другого человека, который в этой жизни назывался Петеля и был любим богатым и знатным человеком, и благодаря тому неправедно стяжал большое богатство, — его видела она нагим и обгоревшим, как головня; и носил в обеих горстях золотые монеты, говоря всем: «Возьмите!» И никто не хотел взять.
И сиа показана бысть человѣческимъ же обычаемъ, яко неправды ради, и лихоимства, и сребролюбиа, и немилосердиа таково осужение приаша. Тамо бо осуженныи не имуть ни златиць, ни сребрениць, и даемы — никтоже требуетъ ихъ взяти, но показа Господь тѣмъ образомъ, чего ради осужини быша; не точию же тѣхъ, но и добродѣтели прилежащихъ телеснымъ образомъ показуетъ, чесо ради спасени быша.
И это было показано в привычных для человека образах, что из-за неправды, лихоимства, сребролюбия и немилосердия такое наказание приняли. Там же осужденные не имеют ни золота, ни серебра, и, если бы и давали им их, — никому они там не нужны, но таким образом показал Господь, почему были они наказаны; и не только тех людей, но и добродетельных в телесных образах являет, показывая, за что они были спасены.
О милостыни
О милостыне
Глаголаше же и се блаженый отец нашь, яко: «Можетъ и едина милостыни спасти чловека, аще законно живетъ. Слышахъ нѣкоего чловека, яко до скончаниа живота творяше милостыню, и, скончавшуся ему, — якоже нѣкоему откровено бысть о немъ, — приведенъ бысть къ рецѣ огненѣй, а на другой странѣ рѣки — мѣсто злачно, и свѣтло зѣло, и различнымъ садовиемъ украшено.[75] Не могущу же ему преити въ чюдное то мѣсто страшныя ради рѣки, и се вънезапу приидоша нищихъ множество, и предъ ногами его начаша ся класти по ряду, и сътвориша яко мостъ чрезъ страшную ону рѣку — онъ же преиде по нихъ въ чюдное то мѣсто».
Говорил и это блаженный отец наш: «И одна милостыня может спасти человека, если живет, не нарушая законов. Слышал я о некоем человеке, который до конца жизни творил милостыню и, когда он скончался, — как было некоему откровение о нем, — был приведен к огненной реке, а на другой стороне реки — место злачное и очень светлое, садовием украшенное. И не мог он перейти в то чудесное место из-за страшной реки, и внезапно пришло множество нищих, и стали перед его ногами укладываться в ряд, и сделали подобие моста через страшную ту реку — и он перешел по ним в чудесное то место».
Можаше бо Богъ и безъ моста превести реку ону. Пишетъ бо о Лазарѣ: несенъ бысть ангелы на лоно Авраамле, аще и пропасть велика бѣ промежу праведныхъ и грѣшныхъ, и не потребова мосту на прешествие; но нашая ради пользы, таковымъ образомъ показа осужение грѣшныхъ и спасение праведнаго, яко да увѣмы, чесо ради осужени быша, такоже яви, чесо ради праведный спасенъ бысть.
Бог мог и без моста перевести через эту реку. Ведь пишется о Лазаре: перенесен был ангелами на лоно Авраамово, хотя и была великая пропасть между праведными и грешными, и не потребовалось моста, чтобы преодолеть ее; но таким образом, ради нашей пользы, было показано наказание грешных и спасение праведного, чтобы мы узнали, за что будем осуждены, и также явил Бог, за что праведный был спасен.
Подобно тому и въ «Бесѣдахъ» Григориа Двоесловца писано: чрезъ реку огненую мостъ,[76] а на немъ искусъ, грѣшныи же въ томъ искусе удержани бываху отъ бесовъ и во огненую рѣку помѣтаеми; а на той странѣ рѣки тако же мѣсто чюдно и всякими добротами украшено. Праведнии же не удержани бываютъ тѣмъ искусомъ, но со многимъ дерзновениемъ преходятъ въ чюдное то мѣсто. И ино многа тамъ писано и праведныхъ и о грѣшныхъ, по человѣческому обычаю показаемо.
Подобно тому и в «Беседах» Григория Двоеслова написано: через огненную реку мост, а на нем испытание, и грешные при том испытании бывают задержаны бесами и сброшены в огненную реку; а на другой стороне реки такое же место чудесное, всякими красотами украшенное. Праведные же не задерживаются при испытании, но свободно проходят в то чудесное место. И другое многое там писано о праведных и о грешных, показано в образах человеческих.
О князе Георгие Васильевиче[77]
О князе Георгии Васильевиче
Повѣдаша намъ ученици отца Пафнутиа: «Имяше убо обычай отець нашь преже утреняго словословиа въставати и Богови молитвы и пѣниа воздавати. И егда церковный служитель умедлить клепати,[78] отець же самъ его възбужаше.
Поведали нам ученики отца Пафнутия: «Имел наш отец обычай вставать прежде заутрени и воздавать Богу молитвы и пение. И когда церковный служитель опаздывал бить в клепало, сам отец его будил.
И во едину отъ нощей, побудивъ служителя, самъ шедъ, сѣде на празе церковнѣмъ. Служителю же коснящу, отець же, ото многаго труда мало въздремавъ, и зритъ во снѣ: и се врата манастыря отверзошася, и множество людей со свѣщами грядутъ къ церкви, и посреди ихъ князь Георгие Васильевичь. И, пришедъ, поклоны сотвори церкви, и поклонися отцу до земля, и отець подобно ему. И въпроси его отець, глаголя, яко: “Ты уже, государь, преставися”. Онъ же тако рече: “Отче...”. “Да каково тебѣ нонече?” Онъ же рече: “Твоими молитвами далъ ми Богъ добро, отче, понеже сего ради, яко, егда шествуя противу агарянъ безбожныхъ подъ Олексинъ,[79] у тебѣ чисто покаяхся”. И, егда начя звонити служитель церковный, отець же възбнувъ, и удивися необычному зрѣнию, и прослави Бога.
И в одну из ночей, разбудив служителя, сам пошел и сел на пороге церкви. Служитель медлил, а отец, устав от многого труда, задремал и видит во сне: ворота монастыря открылись, и множество людей со свечами идет к церкви, и среди них князь Георгий Васильевич. И, подойдя, поклонился церкви и отцу до земли, и Пафнутий сделал так же, как он. И вопросил его отец, говоря так: “Ты уже, государь, умер?” Он же сказал: “Отче...” “Каково тебе нынче?” Князь же ответил: “Твоими молитвами Бог дал мне добро, отец, так как когда я шел против безбожных кочевников под Алексин, принес тебе чистое покаяние”. И когда начал звонить церковный служитель, отец проснулся и удивился необычному видению, и прославил Бога.
Бѣ же той князь много время душею ко отцу приходяше и безъженно и чисто житие живый. И глаголаше той же князь: “Коли пойду на исповедь ко отцу Пафнутию, и ноги у мене подгибаютца”. Толико бѣ добродѣтеленъ и богобоязнивъ».
Тот князь долгое время приходил к Пафнутию как к духовному отцу и жил в чистоте, не зная женщины. И говорил тот князь: “Как пойду на исповедь к отцу Пафнутию, и ноги у меня подгибаются”. Таким был добродетельным и богобоязненным».
О татехъ
О ворах
Повѣдаша намъ и се: «Имяше убо отець нашь супругъ воловъ, на них же самъ и братъ монастырьскую работу творяху, и въ лѣтнее время пометаху ихъ внѣ обители, въ чястинѣ лѣса. Во время же нощи татие, пришедше, оброташа ихъ и восхотѣша отвести и лишити отца отъ любезныя ихъ работы. И пребыша всю нощь, блудяще по чястине лѣса, дондеже заря осия. И видѣвше ихъ манастырьстии работници, и къ старцу приведоша. Онъ же, наказавъ ихъ, ктому не восхищати чюжа ничтоже, и повелѣ имъ дати пищу, и отпусти ихъ».
Поведали нам и это: «Имел наш отец пару волов, на которых вместе с братом выполнял монастырскую работу, и в летнее время оставил их вне обители, в чаще леса. Ночью пришли воры, обротали их и хотели увести, лишив отца Пафнутия любимой им работы. И всю ночь блуждали они в чаще леса, пока не рассвело. И увидели их монастырские работники, и привели к старцу. Он же, наказав им никогда не брать ничего чужого, повелел их накормить и отпустить».
Повѣдаша намъ ти же ученици отца Пафнутия, яко нѣкий старець старъ (имя тому старцу Еуфимие), духовенъ же зело и даръ слезамъ многъ имый, яко не точию въ келии, но и въ церкви на всякомъ правиле выну слезы теплы безъ щука испущаше. Хотя же Богъ показати отцу и инѣмъ прочимъ, яко не суетни того бяху слезьг, но по Бозе.
Поведали нам те же ученики отца Пафнутия,, что некий старый инок (имя его Евфимий), очень духовный человек, имел такой великий слезный дар, что не только в келий, но и в церкви на всякой службе безмолвно испускал теплые слезы. И захотел Бог показать отцу Пафнутию и другим монахам, что не суетные то были слезы, но обращенные к Богу.
Два брата нѣкая любовь имуще между собою, отець же о семъ негодоваше, они же сего ради тай мышляху отити отъ обители. И во время божественыя литургия преже реченный старець Еуфимие обычное ему дѣло творяше: въ мнозе умилении слезы теплы испущаше — и възрѣвъ на отца и на поющихъ съ нимъ. Бяху же съ нимъ въ лице и она два брата. Старець же Еуфимие зритъ и изъ-за нихъ выникнувша нѣкоего мурина, имуща на главѣ клобокъ остръ зело, самъ же клокатъ, отъ различныхъ цвѣтовъ клочье имый; и въ рукахъ крюкъ желѣзенъ имый, имже начятъ преже реченная два брата привлачити къ собѣ за ризы ихъ. И, внегда привлекъ, хотяше хватити рукама, и абие желѣзное то орудие безсилно бываше и отскакаше.
Некие два брата имели любовь между собою, отец же Пафнутий был недоволен этим, поэтому они задумали тайно уйти из монастыря. И во время божественной литургии старец Евфимий, о котором говорилось выше, творил обычное для него дело: в сильном умилении испускал теплые слезы — и посмотрел на Пафнутия и на поющих с ним. Были с ним на клиросе и оба те брата. Старец Евфимий видит: из-за них высунулся некий мурин, на голове которого был очень острый колпак, а сам он был клокат, и клочья были разного цвета; и в руках он держал железный крюк, каким тех братьев стал за ризы притягивать к себе. И, когда привлекал и хотел схватить руками, внезапно железное то орудие лишалось силы и отлетало в сторону.
И отъ сего разумѣти есть, яко: егда врагъ всѣвааше имъ помыслъ еже не покоритися старцу и изыти отъ обители, они же приимаху его и согласоваху ему, сего ради и тъй удобно привлачаше ихъ; егда же супротивляхуся помыслу и отлагаху его, тогда и желѣзное то орудие безсилно бываше и отскакаше отъ нихъ.
И это надо понимать так: когда враг внушал им мысль не покоряться старцу и уйти из монастыря и они принимали помысл и действовали согласно ему, бесу было легко притягивать их; когда же сопротивлялись помыслу и отвергали его, тогда железное то орудие лишалось силы и отлетало в сторону от них.
Егда же начяша чести святое Евангелие, тогда муринъ той безъ вести бысть, и по скончянии же Евангелие паки явися, по первому образу творяше; и во время Херувимския пѣсни паки исчезе, по скончянии же тоя явися, по тому же творяше. Егда же възгласи ерѣй «Изрядно пречистей владычице нашей Богородици», страшный той муринъ, яко дымъ, исчезе и ктому не явися.
Когда же начали читать святое Евангелие, тогда тот мурин исчез, а по окончании Евангелия снова явился и стал совершать прежние дела; и во время Херувимской песни опять исчез, а по окончании той явился и стал делать так же, как прежде. Когда же возгласил иерей «Изрядно пречистой владычице нашей Богородице», тот страшный мурин, как дым, исчез и больше не являлся.
Старець же онъ, видѣвъ сиа, зело въ трепете бысть и яко во иступлении прейде все время службы. По скончании же литургиа, пришедъ, исповѣда отцу. Блаженный же, призвавъ реченныя иноки, поучивъ ихъ еже не приимати отъ врага всѣемая помыслы и не таити ихъ, но исповѣданиемь истерзати.
Тот старец, видевши это, был в сильном волнении и в великом смятении пребывал все время службы. По окончании литургии, прийдя, поведал виденное отцу Пафнутию. Блаженный же, призвав названных монахов, наставил их не принимать внушаемые врагом мысли и не скрывать их, а искоренять покаянием.
Повѣдаша намъ ученици отца Пафнутия, блаженый Иосифъ. «Нѣкогда, — рече, — посланъ быхъ отцемъ въ градъ Воротынескъ, ко князю,[80] сущему тамо, нѣкоихъ ради потребъ и обрѣтохъ его въ скорби велицей: занеже имѣ нѣкоего человѣка, зело любима ему, добродѣтелна и боголюбива, еже повсегда совѣтоваше ему полезная, именемъ Матфия, по отчю имени Варнавинъ; сынъ же князя того ненавидяше его, яко отцу его не по его воли совѣтоваше, и сего ради повелѣ убити его нѣкоему человѣку отъ служащихъ ему; отцу его не вѣдущу.
Поведали нам ученики отца Пафнутия, блаженный Иосиф. «Некогда, — рассказывал Иосиф, — был я послан отцом в город Воротынск к бывшему там князю ради некоторых нужд и нашел его в великой скорби: у князя был некий человек, очень любимый им, добродетельный и боголюбивый, который всегда давал ему полезные советы, по имени Матвей, по отчеству Варнавин; сын же князя ненавидел его, так как тот давал отцу советы не такие, как он хотел, и поэтому приказал одному из своих слуг убить его; князь же об этом ничего не знал.
Убиену же ему бывшу, въсхотѣ всесилный Богь мстити кровь праведнаго, възопившую къ нему от земля, якоже Авелева древле.[81] И сего ради сынъ князя того, повелѣвый его убити, помале напрасною смертию умре; такоже и убивый праведнаго повелѣниемъ его злою смертью и напрасною умре. Мати же того убици восхотѣ сотворити въ третий день, якоже обычай есть, приношение приносити о немъ. Священникъ же облекса въ санъ, посла взяти у творящаго просфиры, хотя проскомисати, еже принести приношение о убици. Творяй же просфиры откры пещь, хотя изяти ихъ и послати къ священнику, — обрѣте пещь, полну крови. Священникъ же и вси обрѣтшиися со страхомъ многимъ прославиша Бога, отомъстивъшаго кровь праведнаго, безъ правды излиянную, и отъ сего разумѣша, каково осужение приаша убившии праведнаго, яко всякаа помощи лишени быша».
Когда убили Матвея, захотел всесильный Бог отомстить за кровь праведного, возопившую к нему от земли, как в древности Авелева. И поэтому сын князя, приказавший убить Матвея, вскоре внезапно умер; также и убивший праведного по его приказу умер злой и неожиданной смертью. Мать того убийцы захотела на третий день по обычаю принести дары в память о нем. Священник же облачился в одежды, послал за просфорами, желая начать проскомидию, чтобы принести дары об убийце. Пекущий просфоры открыл печь, чтобы взять их и отправить к священнику, — и увидел печь, полную крови. Священник же и все бывшие с ним в великом страхе прославили Бога, отомстившего за кровь праведного, несправедливо пролитую, и поняли, какое наказание приняли убийцы праведного, ибо были лишены они всякой помощи».
Той же отець Иосифъ повѣда намъ. «Слышаахъ, —рече, — у отца Пафнутия, яко блаженый Петръ Чюдотворець, преосвященный митрополитъ всея Руси, въ соборной церкви пречистыя Богородица честнаго ея Успениа, еже самъ созда, нача молитися о нѣкоихъ дѣлехъ земскихъ. И пришедъ къ нему инокъ, келейникъ его, прозваниемъ Цѣлада, и глагола ему: „Ты молишися и хощеши услышанъ быти, а въ казнѣ у тебе три рубли". Онъ же въ той часъ повелѣ ему раздати нищимъ и абие получи прошение, о немже моляшеся». Вижь ми, каково нестяжание имяше блаженый сей, и сего ради нареченъ бысть «новый чюдотворець».
Тот же отец Иосиф поведал нам. «Слышал, — говорил, — от отца Пафнутия, как блаженный Петр Чудотворец, преосвященный митрополит всея Руси, в соборной церкви Успения пречистой Богородицы, которую сам создал, начал молиться о некоторых государственных делах. И пришел к нему монах, его келейник, по прозванию Целада, и сказал ему: “Ты молишься и хочешь быть услышан, а в казне у тебя три рубля”. Петр тотчас повелел ему раздать деньги нищим и сразу же получил то, о чем просил в молитве». Смотри, какое нестяжание имел этот блаженный, вот почему он был назван новым чудотворцем.
Той же отець Иосифъ повѣда намъ. «Нѣкий, — рече, — разбойникъ, именемъ Ияковъ, прозваниемъ Черепина, лютъ зѣло, и, помянувъ своя злая, прииде къ старцу Пафнутию, и облечеся во иноческый образъ. И помале, отложивъ образъ, начатъ паки разбивати. И нѣкогда стоящу отцу Пафнутию во вратѣхъ манастыря, Ияковъ же грядый на конѣ мимо манастырь, отець же глагола ему: “Горе тебѣ, страстниче, сугубо зло сотворилъ еси: отвергъ иноческый образъ и на первое зло возвратися, яко песъ на своя блевотины!” Онъ же извлекъ саблю и восхотѣ пресѣщи его, и ударивъ ею по верѣе, за нюже отець ускоривъ скрытися.
Тот же отец Иосиф поведал нам. «Некий, — говорил, — разбойник, именем Яков, прозванием Черепина, был очень жесток, и, вспомнив все совершенное им зло, пришел к старцу Пафнутию, и постригся в монахи. Но вскоре, отказавшись от монашества, стал снова разбойничать. И однажды, когда отец Пафнутий стоял в монастырских воротах, а Яков ехал мимо на коне, отец-игумен сказал ему: “Горе тебе, побежденный страстями человек, двойное зло сотворил ты: отверг монашество и возвратился к первоначальным злым делам, как пес на свои блевотины!” Разбойник достал саблю и хотел убить Пафнутия, но удар пришелся по верее, за которую отец успел скрыться.
Потомъ же въспомянувъ своя злая, и усрамився възъвратитися ко отцу Пафнутию, и поиде ко отцу Варъсунофию, въ Савиной пустыни живущу во отходе,[82] и у него сконча животъ свой въ покоянии, слезахъ. Слышавъ отець Пафнутие, рече: “Сего ради дарова ему Богъ таковый конець, занеже не предавывалъ ни единого человѣка на смерть, но и дружене своей възбраняше, и хотящихъ убиеннымъ быти, отъемъ, пускаше”».
Потом, вспомнив свои злые дела и постыдившись вернуться к отцу Пафнутию, пошел он к отцу Варсонофию, который жил в пустыне за пределами Саввина монастыря, и там окончил жизнь свою в покаянии и слезах. Услышав об этом, Пафнутий сказал: “Того ради даровал ему Бог такой конец, что ни одного человека не предал он смерти, и дружине своей запрещал, и тех, кого хотели убить, взяв, отпускал”».
Повѣдаше нѣкий инокъ. «Нашедшимъ, — рече, — нѣкогда агареномъ, по Божию попущению, грѣхъ ради нашихъ, и много зело поплениша христианъ. Единъ же отъ варваръ взятъ инока и дѣвицу: инока же, связавъ, поверже, а дъвицу веде въ кущу свою и мало отшедъ. Дѣвица же глагола иноку: “Господине отче, разумѣхъ, что хощетъ мнѣ сотворити безаконникъ сей; и аще ударю его ножемъ, нѣсть ли мнѣ грѣха?” Онъ же рече: “Богъ благословитъ тя, тщи: сего ради онъ, разъярився, убиетъ тя, и будеши съ мученики”. И пришедъ онъ, и восхотѣ коснутися ея, она же удари его ножемъ въ руку. Онъ же, разъярився, вземъ мечь, изсѣче ея, и бысть мученица Христова.
Поведал некий монах: «Во время нашествия кочевников, по Божьему попущению, ради грехов наших, многие христиане попали в плен. Один из язычников взял в плен монаха и девицу: монаха, связав, он бросил на землю, а девицу отвел в жилище свое и ненадолго ушел. Девица сказала монаху: “Отец мой и господин, я знаю, что хочет со мной сотворить этот беззаконный; если ударю его ножом, не будет ли на мне греха?” Он же ответил: “Бог благословит тебя, дочь моя: язычник, придя в ярость от этого, убьет тебя, и ты будешь с мучениками”. И пришел враг, и хотел коснуться ее, она же ударила его ножом в руку. Он, разгневавшись, взял меч и иссек ее, и стала она мученицей Христовой.
Тогда же плениша два воина, и связани лежаху. И повелѣ безаконный князь сихъ усѣкнути. И къ прьвому прииде, и възведъ мечъ, онъ же смежи очи и перекрестився, усеченъ бысть, и бысть мученикъ Христовъ. И на другаго возведъ мечъ, онъ же устрашився, дияволомъ прелщенъ, хрящимъ пяту его, сирѣчи конець жития, и возопи окааннымъ гласомъ и рыдания достойнымъ: “Увы мнѣ! Не усѣкай мене: азъ стану въ вашу вѣру!” И едва поспѣ изрещи проклятый той гласъ, и абие усеченъ бысть. И чюдо, любимици: и яко въ мегновение часа единъ обрѣтеся въ руцѣ Божии, а другий — въ руцѣ диавола».
Тогда же попали в плен два воина и лежали связанные. И приказал нечестивый князь отрубить им головы. И к первому пришел палач, и поднял меч над ним, он же закрыл глаза и перекрестился, и был убит, и стал мучеником Христовым. И над другим был поднят меч, он же испугался, прельщенный дьяволом, увидевшим пяту его, то есть конец жития, и вскричал ужасным голосом, подобным рыданию: “Увы мне! Не убивай меня: я обращусь в вашу веру!” И как только произнес тот проклятый эти слова, тотчас был убит. И произошло чудо, любимые: в одно мгновение один попал в руки Бога, другой — в руки дьявола».
Сего ради, якоже преже рѣхъ, и въ путь добродѣтели шествуя, и дольжно есть сѣбѣ внимати и молитися Богу со слезами, да не оставитъ насъ искушеномъ быти отъ диавола и погубити трудъ нашь; кольми паче въ таковыхъ бѣдахъ, сирѣчь въ нашествие варварьское, себѣ внимати и молити Бога со слезами, да не погибнемъ въ единь часъ душею и теломъ; сего бо ради и молимся: «Не введи насъ въ искушение», — сирѣчь не побѣдитися искушениемъ, душею и тѣломъ же подвизатися до смерти, тръпѣти искушение, приходящее намъ отъ съпротивника-диавола, яко да приимемъ отъ Бога вѣнець терпѣния.
Этого ради, как сказал я прежде, шествуя по пути добродетели, надо быть внимательным к своему внутреннему миру и молиться Богу со слезами, чтобы не оставил нас искушенными от дьявола и погубившими наш труд; особенно в таких бедах, как вражеское нашествие, надо углубиться в самопознание и молить Бога со слезами, чтобы в один час не погибнуть и телом, и душою; поэтому и просим в молитве: «Не введи нас во искушение», — то есть просим не быть побежденными искушением, душою и телом совершая подвиги до смерти, претерпев искушение, приходящее к нам от врага-дьявола, чтобы принять от Бога венец терпения.
Въ то же время у нѣкоего воина плениша жену. Онъ же, вземъ съ собою единаго пса да секиру, поиде въ слѣдъ ихъ. Они же приидоша въ некое село болярьское, людемъ выбежавшимъ, и обрѣтоша множество пития. И многаго ради зноя упившеся зъло, и спаху, яко мертви; воинъ же секирою поотсѣче всѣмъ главы. И влѣзъ въ едину отъ клетей, и видѣ жену свою со княземъ ихъ лежащу на одрѣ, такоже ото многаго пияньства спящу. Она же, видѣвши мужа, возбуди варвара. Онъ же въставъ и нача битися съ мужемъ ея, и, одолѣвъ ему, сѣдяше на немъ, и наченъ имати ножь, хотя заклати его. Песъ же его, видѣвъ господина своего хотяща заклана быти, вземъ варвара за усты, за видение и за главу, совлече его со господина своего. Онъ же, въставъ, уби варвара, и, вземъ жену свою, новую Далиду,[83] отъиде, и сотвори ей, елико восхотѣ.
В то же время пленили жену некоего воина. И он, взяв с собою одного только пса и меч, пошел вслед за врагами. Они же пришли в одно село боярское, оставленное людьми, и нашли много хмельного пития. И опились им из-за сильного зноя, и спали, как мертвые; воин же секирою всем отсек головы. И вошел в одно из жилищ, и увидел свою жену, лежащую на постели с главным из врагов, спящую, как и они, после долгого пьянства. Она, увидев мужа, разбудила язычника. А он, встав, начал биться с ее мужем и, победив, сидя на нем, стал вынимать нож, чтобы его зарезать. Пес же, увидев, что его хозяин может быть убит, стал хватать врага за губы, глаза и голову, стащил его со своего господина. И он, встав, убил язычника, и, взяв жену свою, новую Далилу, ушел оттуда, и поступил с ней, как захотел.
Оле бѣсованиа женьскаго! И звѣрей явися злѣйши: сей убо избави господина своего отъ смерти, жена же предаде его на смерть. Изъначала убо вся злая роду человѣческому быша жены ради: Адамъ жены ради изъ рая испаде,[84] и того ради весь родъ человѣчь тлѣниемь и смертию осуженъ бысть; Соломонъ премудрый женъ ради отъ Бога страненъ бысть;[85] такоже и Самсонъ великий, освященный отъ чрева, женою преданъ бысть иноплемянникомъ,[86] и ослепленъ, и удалися отъ Бога. Не точию въ Древнемъ, но и въ Новѣй благодати, не въ мире сущии токмо, но и иноци, и пустыньский прибытокъ лобызавше, женъ ради погибоша и иноческый трудъ погубиша. И изъначала и до сего часа врагъ женами прельщаеть родъ человѣчьскый. Елици побѣдиша таковый искусъ, — якоже прекрасный Иосифъ,[87] и сего ради въ вѣкъ вѣка похваляемъ есть, аще послѣди и жену имѣ, — а девъство до конца в Ветхомъ мали зѣло сохраниша. А отнелиже отъ Дввы израсте цвѣтъ жизни, Господь нашь Исусъ Христосъ, оттуле множество безчислено сохраниша и сохраняютъ подвигъ дѣвъственный, паче песка морьскаго, не точию иноци, но и въ мире сущии, и бракъ презирають, и дѣвъственый подвигъ подвизающеся и до кончины живота въ славу Богу, ему же слава нынѣ, и присно, и въ вѣки вѣкомъ. Аминь.
О, бесование женское! И зверей явилось злейшим: пес избавил своего хозяина от смерти, жена же предала его на смерть. Изначала все злое роду человеческому было от женщины: Адам из-за жены был изгнан из рая, и поэтому весь род человеческий был осужден на тление и смерть; премудрый Соломон из-за жен отстранился от Бога; также и великий Самсон, освященный в чреве матери, женою был предан иноземцам, и ослеплен, и удалился от Бога. Не только в Ветхом, но и в Новом завете, не только миряне, но и монахи, и те, кто возлюбил пустынное житие, из-за женщин погибли и иноческий свой труд погубили. Сначала и доныне дьявол женщинами прельщает род человеческий. Таких, победивших этот искус, — как прекрасный Иосиф, которому за это из века в век творят похвалу, хотя он потом и имел жену, — и девство сохранивших, в Ветхом завете было очень мало. А с тех пор, как от Девы произрос цвет жизни, Господь наш Иисус Христос, бесчисленное множество людей сохранило девственность и совершает этот подвиг; их больше песка морского, не только монахов, но и мирян, которые брак презирают и в подвиге девственности подвизаются, и творят его до конца жизни во славу Бога, ему же слава ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Повѣда нам нѣкий отець: «В нѣкоемъ селѣ к нѣкоему прозвитеру приидоша насельници того села въ святую Великую среду, еже приати во святый Великий четверток пречистое тѣло и честную кровь Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, якоже обычай есть христианом. И с вечера в среду обычному правилу скончану, и поновивъ священникъ покаанием всѣх. В нощи же четвертъка нѣкий муж, уловленъ от диавола и побѣженъ похотию, прииде на жену свою, еже совокупитися с нею. Она же много его наказоваше, сокращение времени предлагающи и труд пощениа, и како малыя ради похоти лишитися имамы животворящаго тѣла и честныа крови Господа нашего Иисуса Христа. И много наказавъ его, и не повинуся ему. Онъ же, усрамився глаголъ еа, отоиде. От диавола же распалаемъ, не възможе удержатися, и, пореваемъ на свою погыбель, вниде в коньское стоялище, и нача совершати грѣх над скотиною, и абие пад, умре смертию, рыдания достойною. Во утрие же взыскаша его и не обретоша. Егда же восхотѣша кони вести напоити, и под нагами их обрѣтоша того человѣка мертва; и вси убояшася страхомъ велиим зѣло.
Поведал нам некий отец: «В некотором селе к одному пресвитеру пришли сельские жители в святую Великую среду, чтобы по христианскому обычаю в святой Великий четверг причаститься пречистого тела и честной крови Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. И вечером в среду после окончания обычного правила священник исповедовал всех. В четверг же ночью некий человек, прельщенный дьяволом и побежденный похотью, пришел к своей жене, чтобы совокупиться с нею. Она же долго его поучала, указывая ему на то, что скоро кончится время поста, и напоминая о постнических трудах, которые он претерпел, и о том, что из-за малой похоти приходится им лишиться животворящего тела и честной крови Господа нашего Иисуса Христа. И долго она поучала его, и не повиновалась ему. Он же, устыдившись ее речей, ушел. Но, распаляем дьявольским желанием, не мог удержаться, и, стремясь к своей погибели, вошел в конюшню, и начал совершать грех со скотиною, и внезапно упал, умерев смертью, достойной рыдания. Утром стали его искать и не нашли. Когда же хотели вести коней на водопой, под их ногами обнаружили того человека мертвым; и всех охватил великий страх.
И ино, подобно тому же, бысть в нѣкоем монастыри, емуже бяше близ село; и нѣкий инок шед в него, и побѣжен бысть похотию, и совокупися с женою. И лежащу ему на ней внезапу мертвъ бысть».
И другое, подобное тому, было в некоем монастыре, близ которого было село; один монах пошел туда, и был побежден похотью, и совокупился с женщиной. И, когда лежал на ней, внезапно умер».
Таковыа убо смерти случаются за небрежение конечное человѣка. И Господь, прогнѣвався, не дастъ ему дождати урока жизни своеа конечнаго ради небрежениа, срьпом смертным посѣкаеть и преже времени, и яко да и живии, зреще таковаа, убоатся, не впасти в таа же, или, якоже пишет: «Враг, — рече, — зрит пяту человѣка, сирѣчь конець жизни его, и в той час уловляет». Еже согрѣшити к Богу в он же приближися конець живота его — и не возможет покаятися, но во грѣсѣ своем умрет, по пророческому словеси: «В немже тя обрящу, в том и сужу ти», — глаголетъ Господь. Сего ради подобает всякому християнину на всякъ час молитися, чтобы далъ Богъ не вскорѣ, но в покаании христианьский скончати живот свой, и всегда помышляти безвѣстное нашествие смерти.
Так случается умереть тем, кто не радеет о конце человеческой жизни. И Господь, прогневавшись, не дает ему дождаться урочного часа ради пренебрежения к концу жизни, серпом смерти посекает его прежде времени, чтобы и живые, видя это, убоялись и не оказались в таком же положении, как пишется: «Враг видит пяту человека, то есть конец его жизни, и тотчас уловляет в свои сети». Грешить перед Богом человеку в то время, когда приблизился конец его жизни, значит — лишиться покаяния и умереть в своем грехе, по пророческому слову: «Каким тебя обрету, таким и судить буду», — говорит Господь. Поэтому подобает каждому христианину ежечасно молиться о том, чтобы Бог дал не скорую смерть, а позволил в покаянии принять конец христианской жизни, и всегда думать о неожиданном пришествии смерти.
И праведным убо случаются скорыа смерти в наше накозание, яко да мы, убоявшеся, покаемся, а имъ в том нѣсть поврежениа, но болшая похвала, яко всегда готови суть. Горе же мнѣ, таковаа, и сущим, подобным мнѣ! Господь убо человѣколюбець, егда видит скончавающеся урокъ жизни человѣку, нѣкыя ради первыя добродѣтели обратит ему мысль на покаяние, якоже пишет въ Отечьнице: «Нѣкая инокини изыде от монастыря и много время пребысть в телесном грѣсѣ. Потом обратися на покаание и поиде во свой манастырь, и пред враты, пад, умре. И открыся о ней нѣкоему ото отець: бѣсом съ аггелы прящимся о ней, яко: “Наша есть и много время работала нам!” Аггели же глаголаху: “Но покаяся”. Бѣси же глаголаху, яко: “Не успѣ и в манастырь внити”. Аггели же отвещавьше, яко: “Та убо покаяниемъ владяше, Богъ же — животом”. И, вземше душу ея, оттоидоша, а бѣси посрамлени быша».
И праведным случается быстро умереть ради наставления нам, чтобы мы, убоявшись, покаялись, а им в том нет вреда, но большая похвала, так как они всегда готовы к смерти. Горе мне, такому, и другим, подобным мне! Господь-человеколюбец, когда видит подходящий к концу урок жизни какого-либо человека, ради какой-нибудь прежней его добродетели обратит его мысль на покаяние, как пишется в Отечнике: «Некая монахиня ушла из монастыря и долгое время пребывала в телесном грехе. Потом покаялась и пошла в свой монастырь, но перед воротами, упав, умерла. И было откровение о ней некоему монаху: бесы спорили с ангелами о ней: “Наша есть и много времени работала у нас!” Ангелы же говорили: “Но покаялась”. Бесы утверждали так: “Не успела и в монастырь войти”. Ангелы отвечали: “Как та владела покаянием, так Бог — жизнью”. И, взяв душу ее, отлетели, а бесы были посрамлены».
Сице убо Господь-человѣколюбець творит милости ради своея; вселукавый же врагъ зритъ человѣку конець уреченных денъ и прелщаетъ его сътворити грѣхъ, якоже преди рѣхъ, яко да не получит времени покаяниа; инѣх же прелщает согрѣшати и до самого конца, и восхищаеми бывают бес покаяниа.
Это Господь-человеколюбец совершает по милости своей; вселукавый же дьявол видит конец установленного срока человеческой жизни и прельщает его совершить грех, как я прежде говорил, чтобы тот не имел времени для покаяния; иных же прельщает грешить до самой кончины, и те восхищаемы бывают без покаяния.
Повѣда нам отець Паисѣя Ярославовъ:[88] «Во отходѣ у нѣкоего манастыря инок живый, и по времени нача глаголати старцем, яко: “Являет ми ся, — рече, — Фома-апостолъ”. Они же глаголаша ему: “Не приемли того, мечтание есть, но твори молитву”. Онъ же рече имъ: “Мнѣ молящуся и той со мною молится”. Они же мьного наказоваху его, онъ же не послуша. Прелщенный же инок не причащашеся божественым тайнам, крови и тѣлу Христову, много время. Старьцы же и отець Паисѣа возбраняху ему; онъ же укрепленъ прелестию вражиею и глагола старцем: “Фома-апостолъ не велѣлъ мнѣ причащатися”. Старцы же и отець Паисѣя глаголаше ему с великим прещением: “Старче безумный, прелщенъ еси бесовьским привидѣниемъ”, — и многыми жестокими словесы укаряху его, и укрепляху не внимати вражей прелести. Прелщенный же инокъ глагола старцем: “Как приидет ко мнѣ Фома, и яз с нимъ спрошуся, велит ли мнѣ причащатися”. И по малех днех глагола прельщенный инок: “Велелъ мнѣ Фома-апостолъ причащатися и говѣти седмицу и с пятка на суботу”. Братиа того манастыря на завьтрене не обрѣтоша того инока. Игуменъ же посла в кѣлию навестити его: егда убо болит и сего ради не прииде. Пришедше же, обрѣтоша его мертва, удавлена руками за щеки от злаго бѣса, являющагося ему во образѣ Фомы-апостола».
Поведал нам отец Паисий Ярославов: «Рядом с одним монастырем жил инок-отшельник, и спустя время он начал говорить старцам так: “Является мне апостол Фома”. Они же сказали ему: “Не воспринимай это наваждение, но твори молитву”. Он же отвечал им: “Когда я молюсь, и тот со мной молится”. Старцы долго наставляли его, он же не послушал их. Длительное время прельщенный монах не причащался божественных тайн, крови и тела Христова. Старцы и отец Паисий корили его за это; он же, побежденный кознями дьявола, отвечал монахам: “Апостол Фома не велел мне причащаться”. Старцы и отец Паисий говорили ему с великим осуждением: “Безумный инок, ты прельщен бесовским наваждением”, — и многими жестокими словами укоряли его, и наставляли не внимать козням дьявола. Прельщенный же монах говорил старцам: “Как придет ко мне апостол Фома, я у него спрошу, велит ли мне причащаться”. Спустя немного времени прельщенный инок сказал старцам: “Апостол Фома велел мне причащаться и говеть неделю, с пятницы до субботы”. Но на заутрене среди монастырской братии не оказалось того монаха. Игумен послал проведать его в келию: может быть, заболел и потому не пришел на службу. Пришедшие нашли его мертвым, удавленным за щеки руками злого беса, который являлся ему в образе апостола Фомы».
Многообразнѣ вселукавый Сотана тщится на погубление человѣку. Аще кого видит не послушающа на злыа дѣла и подвизающася на добродѣтель, уловляет его послѣдовати своей воли и ни с ким же совѣтовати, якоже святый пишет Дорофѣй:[89] «Во мнозѣ совѣте спасение бывает, послѣдуя же самосмышлению падаетъ, якоже листъ». Потом же влагает ему тщеславиа помыслы, и то самосмышление — начало и корень тщеславиа, понеже мнит себе доволна суща не точию свой животъ управити, но и всѣх разумнѣйша и не требующа совѣта, и яростию не дастъ ничтоже противу себе рещи, но хощет, да вси словесъ его слушають, яко Богослова. Егда же видит вселукавый, аще укрепится в таковых прилежай добродѣтели, начинает его прелщати блещаниемъ свѣта или зрѣниемъ нѣкоего вида въ образѣ ангела или нѣкоего святого. И аще таковым вѣру имѣть, якоже преже реченный брат, и тако удобъ погибает человѣкъ; не точию злым прилежа, но и благаа творя, — от самосмышления погибаеть.
Вселукавый Сатана, принимая разные образы, стремится погубить человека. Если видит кого не совершающего злые дела, а подвизающегося в добрых, стремится подчинить его своей воле и заставить ни с кем не советоваться, как пишет святой Дорофей: «Во многом совете спасение бывает, последующий самосмышлению падает, как лист». Потом вселяет в него дьявол тщеславные помыслы, то самосмышление — начало и корень тщеславия, так как человек мнит себя не только способным как следует жизнь свою устроить, но и самым разумным, не нуждающимся в совете, он с яростью отвергает против него сказанное и желает, чтобы слова его, как речи Богослова, слушали. Когда же видит вселукавый дьявол, что укрепится в этом прилежащий к добродетели, то начинает прельщать его блистанием света или каким-нибудь видением в образе ангела или святого. И если человек в это поверит, как вышеназванный брат, то тогда погибает; не только прилежащий злу человек, но и творящий добро, — погибает от самосмышления.
Повѣда нам священноинок Иона, духовникъ пресвященнаго епископа Тверьскаго Акакиа.[90] «Еще ми, — рече,—пребывающу в манастыри Святаго Николы на Улейме,[91] священноинок нѣкий нача служити во обители святую литургию. И егда восхотѣ чести святое Евангелие, внезапу паде, яко мертвъ. Они же, вземше его, изнесоша. По днех же нѣких проглагола. Братиа же начаша его вопрошати о случившемся ему. Он же нача повѣдати со слезами: “Азъ, убо окаянныа, нечювъствием многим одержим, творя любодѣяние и дерзаа служити божественую литургию. И во едину от нощей на своей недели быв в веси и сотворивъ грѣх любодѣяниа. И въ толико нечювьствие приидох, яко не потщався ни поне водою омыти скверну тѣла моего, ниже оскверненую ризу премених, и, проскомисав, начах служити божественую литургию. И егда прочтоша апостольское учение и начаша пѣти «Аллилуиа», азъ же восхотѣвъ пойти чести святое Евангелие, — и видѣх мужа, брадата и стара, стояща за престолом и жезлъ в руцѣ имый (ото образа его разумѣти, яко святый Николае есть). И рече ми съ яростию: «Не дерзай служити, окаянне!» Аз же мнѣхъ, яко призракъ есть, и времени принужающу устремихъся чести. Онъ же удари мя по главѣ и по раму жезломъ, сущимъ в рукахъ его. И падохъ, яко мертвъ, и пребысть, лежа на одрѣ, много время полсухъ”. Глаголаше же той священноинокъ Иона: “И, егда отойдохъ ото обители, не вѣм, что ему конець бысть”».
Поведал нам священноинок Иона, духовник преосвященного тверского епископа Акакия: «В то время, когда я еще жил в монастыре Святого Николы на Улейме, некий священноинок начал служить святую литургию в обители. И, когда хотел читать святое Евангелие, внезапно упал, как мертвый. Монахи, взяв его, вынесли из церкви. Через несколько дней к нему вернулся дар речи. Братия стала спрашивать его о случившемся. Он же начал рассказывать со слезами: “Я, окаянный, лишившись разума, совершал прелюбодеяние и осмеливался служить божественную литургию. И в одну из ночей на неделе, в которую служил, был в селении и совершил грех прелюбодеяния. И до такой степени утратил рассудок, что не потрудился после этого не только омыть нечистое тело, но и переменить оскверненную ризу, и, выполнив проскомидию, начал служить божественную литургию. Когда прочли Апостол и начали петь «Аллилуйя», а я хотел пойти читать святое Евангелие, то увидел старого человека с бородой, стоящего за престолом с жезлом в руке (по облику можно было узнать, что это святой Николай). И сказал он мне с яростью: «Не смей служить, окаянный!» Я же думал, что это призрак, и, чтобы не опоздать, поторопился начать чтение. Он же ударил меня по голове и плечам жезлом, который был в его руках. И я упал, как мертвый, и долгое время лежал на постели парализованный”. И сказал тот священноинок Иона: “Не знаю, каким был его конец, ибо я ушел из монастыря”».
Сущии убо в мирѣ, елици издадятъ себе неудержанно въ скверну злаго любодѣяниа, и, аще не покаются, множайше себѣ возжигаютъ пещь огня негасимаго; кольми паче иночески живуще и въ таковаа впадающе, множайше себѣ, паче мирьских, огнь геоньский возжигают. Кто может изрещи, иже не точию в мире сущии, но и во иночествѣ пребывающе любодѣяниемъ побѣжаеми; множае мирьских осужение приимутъ, аще деръзнут на священничество; и в мирѣ сущии после жены своея, побѣжаеми любодѣяниемъ и дерзающе служити, паче простых осужение приимутъ; сущии же во иночествѣ и побѣжаеми любодѣянием и дерзающе на священничество и касатися некасаемых, ихже и самиитииань[92] глаголи трепещутъ, они же, побѣжаеми конечным нечювствиемъ и отчаянием или невѣрьем хотящаго быти суда и воздааниа, дерзают на таковое таиньство и касаются некасаемых. И не точию до священничества, таковыми же сквернами побѣжаеми, дерзают служити, но и по священничествѣ, тая же творяще, дерзают служити, иже не суть достойнии ко олтарю приближитися.
Миряне, которые не удержатся и впадут в скверну злого прелюбодеяния, если не покаются, разжигают для себя печь великого неугасимого огня; но более мирян возжигают геенский огонь монахи, впадающие в такой грех. Кто может вымолвить, что не только в мире живущие, но и в иночестве пребывающие побеждаются любовной страстью; больше мирских наказание они примут, если посягнут на священнические обязанности; и мирские попы после жен своих, побежденные любовным влечением, которые решаются служить в церкви, больше простых смертных будут осуждены; монахи же, одержимые любовной страстью и дерзающие быть священниками и касаться неприкасаемых, чего трепещут касаться и слова самаритян, а они, теряя последний рассудок и надежду, побеждаемые неверием в грядущий суд и воздаяние, осмеливаются совершать таинство и касаются некасаемого. И не только до священничества, побеждаемые нечистыми помыслами, дерзают служить, но и после принятия священства, совершая то же, осмеливаются творить службу, хотя недостойны и к алтарю приближаться.
И Господь-человѣколюбець, аще восхощет нѣкиа ради добродѣтели на кого от тѣхъ излияти каплю милости своея, послет на нь скорбь, и возбранит ему от таковыя дерзости, и скорбьми обратит его на покаание. Аще ли же которым попустит и не возбранит им скорбьми от таковыа дерзости, всеконечно оставляеми суть от Бога и достойни слезамъ, яко тамо вѣчно отомщение восприимут своея дерзости. Не точию священноиноком и мирьским иерѣем, но и простым иноком и миряномъ, уклоняющимся неудержанно к плотским сквернам, сущих въ жизни сей, и дерзающим приимати пречистыя тайны без достойнаго запрещениа и покаяниа, аще скорбьми не возбранит имъ от таковых, но на концѣ или после смерти объявитъ на нихъ, которому осужению достойни. Сие творит не им ползу сотворяа, но нас въ страх и на покаяние наставляа. Такоже и добродѣтелныхъ в конець и по кончинѣ благими знаменми объявляа, нас наставляа ко уподоблению их, и прославляет угодивших ему, якоже преди рекохъ.
И Господь-человеколюбец, если захочет ради какой-либо добродетели на кого-нибудь из тех излить каплю своей милости, пошлет на него скорбь, и запретит такую дерзость, и страданием обратит на покаяние. Если же от кого отступится и не оградит страданиями от такой дерзости, те навсегда будут оставлены Богом и достойны слез, так как там обретут вечное наказание за свой грех. Не только священноинокам и мирским иереям, но и простым монахам и мирянам, которые неудержимо стремятся к существующим в этой жизни плотским грехам и осмеливаются принимать причастие без должной епитимий и покаяния, если страданием не оградит их Бог от этого, то в конце жизни и после смерти укажет им, какого наказания они достойны. Бог это творит не ради их пользы, но наставляя нас на страх и покаяние. Также он и добродетельных в конце жизни и после смерти объявляет добрыми знамениями, поучая нас быть подобными им, и прославляет угодивших ему, как я прежде говорил.
Повѣда нам отець Иосифъ: «Пребывающу ми въ честнѣй обители преславныа Богородица на Симоновѣ,[93] повелѣниемъ державнаго привезоша в той манастырь человѣка разслаблена и постригоша. Идохъ же посѣтити его и вопросихъ вину болѣзни его. Он же, воздохнувъ, рече: “Господине отче, се есть вина напасти моея. Приближающуся празнику святых верховных апостолъ Петра и Павла,[94] у тѣхъ бо церкви азъ живяхъ, и, совѣщавъ с сосѣды, въ честь святых апостолъ обще сотворихом питие медьвеное. Аз же, акаанный, на святый празникъ преже литургиа поемъ с собою нѣкиа и начахом пити преже литургиа. И лежащу ми, яко въ изступлении, и видѣхъ мужа, емуже брада черна, поизвита, плешивъ и възоромъ страшенъ. И возрѣвъ на мя ярымъ оком, и удари мя десною рукою за ланиту; и от страшнаго ударениа всь разслабленъ быхъ, яко мертвъ лежахъ, и ис тоя страны испадоша зубы моя. Внидоша же въ храмину сущии в дому моем, мнѣвше мя спяща, еже возбудити к литургии, и видѣвше мя, разслаблена всего и исполумертва, и обрѣтоша пять зубов на постели моей. Вопрошаем же от них о случавшемся мнѣ. Аз же, окаянный, едва приидохъ в себе и исповѣдахъ имъ вся, якоже и тебѣ; и приятъ страхъ вся, и разумѣша ото образа, яко апостолъ Павелъ бѣ явлеися мнѣ.” И со многими слезами прославиша Бога и святыхъ апостолъ, молящеся, да милостивъ будет ему молитвами святых апостолъ. Пребысть же лѣто едино в манастырѣ, каяся, и преставися».[95]
Поведал нам отец Иосиф: «Когда я был в честной обители преславной Богородицы на Симонове, по повелению правителя привезли туда расслабленного человека и постригли. И я пошел посетить его и спросил о причине его болезни. Он же, вздохнув, сказал: “Отец мой и господин, вот причина моей напасти. Когда приближался праздник святых верховных апостолов Петра и Павла, у церкви которых я жил, то, посоветовавшись с соседями, сотворили мы в честь святых апостолов сообща хмельной напиток из меда. Я же, окаянный, на святой праздник до литургии, взяв с собой некоторых, начал пить вино. И, когда лежал я, словно в исступлении, увидал человека, борода которого была черной и вьющейся, а сам был плешив и взором страшен. И посмотрел на меня с яростью, и ударил меня правой рукой по щеке; и с той стороны выпали зубы мои, а я от страшного удара был весь расслаблен и лежал, как мертвый. Вошли в комнату бывшие в моем доме люди, думая, что я сплю, чтобы разбудить к литургии, и увидели меня, расслабленного и полумертвого, и нашли пять зубов на моей постели. Спрашивали, что случилось со мной. Я же, окаянный, едва пришел в себя и рассказал им все, как и тебе; и охватил всех страх, и поняли по описанию, что мне являлся апостол Павел”. И со многими слезами прославили они Бога и святых апостолов, молясь, чтобы милостив был к нему Бог молитвами святых апостолов. Пробыл он год в монастыре, каясь, и потом умер».
[1] |
