[60]
ОБ ОТЦЕ МАКАРИИ КАЛЯЗИНСКОМ
Повѣда намъ отець Иосифъ Волоцкый о отци Макарии Калязиньскомъ. Глаголаше его быти сродника болшимъ боляромъ тверьскимъ, прародителие же его нарицаеми Кожины. И еще юнну ему сущу, родителие же его сопрягоша ему жену. Онъ же помале увѣща ея отоврещися мира и облещися во иноческый образъ. Такоже и онъ оставивъ миръ и бысть мнихъ. И во своихъ мѣстехъ созда манастырь, въ Кашине, на брезе великиа рѣки Волги, и отчину свою, вси села, приложи тому манастырю. Бѣ же на томъ мѣсте жилъ земледѣлець, емуже прозвание Каляга. И смирениа ради не повелѣ его нарицати своимъ именемъ, но нарече его Калязинъ. Законъ же положи не держати хмелнаго пития, ни ясти, ни пити по келиямъ.
Поведал нам отец Иосиф Волоцкий об отце Макарии Калязинском. Говорил, что он был родственником знатных бояр тверских, предки его назывались Кожины. Когда еще был юным, родители женили его. Он же понемногу уговорил жену отречься от мира и принять монашество. Также и он оставил мир и стал монахом. И в своих родных местах, в Кашине, на берегу великой реки Волги, создал монастырь и вотчину свою, все села, вложил в тот монастырь. В том месте жил земледелец по прозванию Каляга. Из смирения Макарии не разрешил назвать монастырь своим именем, но Калягиным назвал. Устав же принял не держать хмельных напитков, не есть, не пить по кельям.
Егда же собрася къ нему немало число инокъ, той же не восхотѣ священьства приати и начальствовати братиамъ, но во смирении жити. И сего ради, избравъ единаго отъ сущихъ съ нимъ инокъ, поставляетъ игумена, самъ же, яко единъ отъ послѣднихъ инокъ, пребываше во всякихъ службахъ тружаяся и одѣяние всѣхъ хужьше ношаше, смиренъ и кротокъ зѣло; и егда кого нарицаше по имени, всякому глаголаше: «Старчушко доброй». И ничимгъ не владяше сущимъ во обители, точию смотряше, еже бы жили по преданому закону манастырьскому.
Когда же собралось к нему много иноков, то он не пожелал принять священство и начальствовать над братией, но пожелал в смирении жить. И поэтому, выбрав одного из бывших с ним иноков, поставил его игуменом, сам же, как один из последних монахов, пребывал в труде, выполняя всякую работу, и носил самую плохую одежду, был очень смирен и кроток; и когда кого называл по имени, всякому говорил: «Старчушко добрый». И ничем, бывшим в обители, не владел, только следил, чтобы жили по установленному монастырскому закону.
Игуменъ же присовокупивъ себѣ нѣкоихъ отъ братий и начаша нѣкоя розоряти сущая обычая въ манастыри: и въ брашне, и питии, и прочая вся не по преданному закону творити. Святый же много наказавъ его, и не послушающу ему, сказавъ о немъ епископу и инаго избравъ себѣ, поставляетъ игумена. И по времени и тому наченшу тѣмъ же обычеемъ жити, онъ же и того отстави ото игуменъства.
Игумен же, объединившись с некоторыми монахами, начал нарушать бывшие в монастыре обычаи: и в пище, и в питии, и в прочем во всем отступать от установленного правила. Святой же много поучал его, но не послушался игумен; Макарий, доложив о нем епископу и другого избрав, сделал игуменом. Со временем и тот начал таким же образом жить, Макарий и того отставил от игуменства.
И преспѣвшу святому възрастомъ до средовѣчиа, епископъ же наченъ самого его нудити прияти херотонию и начальствовати во своемъ манастыри братии. Такоже и сродници его — Захариа, Бороздинъ прозваниемъ,[61] и инии вси его сродници — едва увѣщаша его прияти священьство, яко достойна суща. И, благословивъ его, епископъ пославъ его въ манастырь свой начальствовати братии; онъ же шедъ и добрѣ стадо свое пасяше на пажити преданаго имъ закона, и всѣмъ образъ бысть пощениемъ, и нищетою, и труды, и молитвами, и въ церковномъ правиле всѣхъ напередъ обреташеся. И тако добрѣ подвизася и поживе въ простотѣ, якоже великий Спиридонъ.[62] И многи ученики преди пославъ къ Богу, потомъ же и самъ въ старости добрѣ преставися къ Господу, умноживъ данный ему благодати талантъ, и вниде въ радость Господа своего, и поставленъ бысть надъ ученики своими, ихже онъ спасе и нынѣ спасаетъ въ его обители, ревнующихъ житию его. И положенъ бысть близъ стѣны церковныя.
И когда святой достиг возраста зрелости, епископ начал самого его побуждать принять посвящение и начальствовать над братией в своем монастыре. Также и родственники его — Захария, по прозванию Бороздин, и другие все его родные — с трудом уговорили его, как наиболее достойного, принять священство. И, дав благословение, епископ послал его в монастырь начальствовать над братией; он же пошел, и должным образом пас свое стадо на пажити данного им закона, и всем был примером в лощении, и нищете, и в трудах, и в молитвах, и был первым в исполнении церковного правила. И был хорошим подвижником, и жил в простоте, подобно великому Спиридону. И многих учеников прежде себя отправил к Богу, потом и сам в старости должным образом преставился, умножив данный ему талант благодати, и обрел радость Господа своего, и поставлен был над учениками своими, которых он спас и которых ныне спасает в своем монастыре, тех, кто подражает его житию. И был положен около церковной стены.
И по мнозѣхъ лѣтехъ нѣкий человѣкъ въ Кашине, благочестивъ и богатъ зѣло, именемъ Михаилъ, прозваниемъ Воронъковъ, имѣя вѣру велику къ святому, въсхотѣ церковь камену сотворити въ его манастырѣ. И копающимъ ровъ обрѣтоша гробъ святаго, цѣлъ и невреженъ, и, открывше, видѣша святаго не токмо самого цѣла и неврежена, но и ризы его яко въ той день положены, ничимже врежены. И возопиша вси: «Господи, помилуй!» О чюдо, братие, — пребысть святый въ земли до четыредесять лѣтъ и вящьше, обрѣтеся, яко въ той часъ положенъ.
И много лет спустя некий человек в Кашине, очень благочестивый и богатый, по имени Михаил, прозванием Воронков, имея великую веру в святого, захотел создать в его монастыре каменную церковь. И, когда копали ров, обрели гроб святого, целый и невредимый, и, открыв, увидели святого не только самого целого и невредимого, но и одежды его, будто в тот день положенные, ничем не поврежденные. И воскликнули все: «Господи, помилуй!» О чудо, братья, — пробыл святой в земле до сорока лет и больше, а обретен, будто сейчас положен.
Бѣ же въ обители его нѣкий человѣкъ, имѣя ноги съкорчены, и повсегда на колѣнехъ и на рукахъ плежаше, и сего ради «Кочкою» его прозваша. И прикоснуся рацѣ святаго съ воплемъ и со слезами, и абие здравъ бысть въ той часъ, скача и хваля Бога, яко при апостолехъ у Красныхъ дверей хромый.[63] И повсегда многи чюдеса бываху отъ честныхъ его мощей въ славу Богу, якоже о нихъ въписание свѣдѣтельствуетъ. Богу нашему слава нынѣ и присно!
Был же в обители его некий человек, у которого ноги были скорчены и который ползал всегда на коленях и руках, и поэтому его прозвали «Кочкой». И прикоснулся он к раке святого с воплем и слезами, и внезапно в тот же час выздоровел, скакал и хвалил Бога, как во времена апостолов у Красных дверей хромой. И потом всегда многие чудеса бывали от честных мощей Макария во славу Бога, как о них запись свидетельствует. Богу нашему слава ныне и присно!
Повѣда намъ той же отець Иосифъ. Бысть нѣкий игуменъ въ велицѣ манастыри въ Тверской странѣ[64] добродетеленъ зѣло: ото младѣньства чистоту стяжа, въ юности мира отвержеся — и поживе много время, начальствуя братии. Имяше же обычей стояти у прежнихъ дверей церковныхъ, имиже братиа въхожаху и исхожаху; и елици исхожаху не на нужную потребу и въ паперть церковную на празнословие, онъ же, яростию побѣжаемъ, биаше таковыа жезломъ, сущимъ въ рукахъ его. И пребысть тако творяй до кончины своея и не зазрѣвъ себѣ о таковомъ недастаткѣ, но имѣя въ мысли, яко пользы ради братня сие творитъ. Пришедши же ему блаженнѣй кончине, нападе на руки его болѣзнь и, яко огнемъ, пожизаше руцѣ его. Братия же поставляху ему делбу, полну снѣга, въ немже погружаше руцѣ свои до запястиа, и, истаевшу ему, паки насыпаваху. И сице творяще, дондеже скончася онъ о Господѣ.
Поведал нам тот же отец Иосиф. Был некий игумен в большом монастыре в Тверской земле, очень добродетельный: с младенчества чистоту обрел, в юности от мира отрекся — и жил долгое время, начальствуя над братией. У него был обычай стоять у передних дверей церковных, в которые братия входила и выходила; и если монахи выходили не из-за неотложных дел, а на паперть церковную на празднословие, он, одержимый яростью, бил тех жезлом, бывшим в его руках. И так поступал до кончины своей и не ставил себе в вину этот недостаток, но думал, что совершает это ради пользы братии. Когда блаженный достиг конца жизни, охватила его руки болезнь и, как огнем, жгла их. Братия ставила ему кадку, полную снега, в который погружал он руки свои до запястья, и, когда таял снег, вновь насыпали. И так делали, пока он не скончался.
Възвѣстиша же таковая отцу Пафнутию, иже въ Боровъсцѣ, онъ же рече таковая: «Старець имѣ въ мысли, яко ползы ради братняа сиа творяше, и сего ради не зазрѣ себѣ, ни поскорбѣ о семъ. И сего ради Богъ при кончинѣ попусти таковая постради ему зде, а тамо милуя его». Якоже пишетъ о велицемъ Арсении въ святѣмъ Никонѣ,[65] яко нѣхто отъ святыхъ видѣ великаго Арьсения въ неизреченнѣмъ свѣтѣ на златѣмъ престолѣ сѣдяща, нози же его на ветхой кладѣ утвержены, и въпросивъ его о семъ, онъ же рече: «Сего ради, яко нозѣ свои повсегда омывахъ укропомъ и въ честныхъ сандалиахъ имѣхъ, и не зазрѣвъ собѣ о семъ».
Сообщили об этом отцу Пафнутию, что в Боровске, он же сказал так: «Старец думал, что ради пользы братии он это делал, и потому не осуждал себя и не скорбел об этом. Вот почему Бог при кончине его здесь наказал страданием, чтобы там помиловать». Также написано о великом Арсении у святого Никона: некто из святых видел великого Арсения в неизреченном свете сидящего на золотом престоле, а ноги его были на ветхой колоде поставлены, и вопросил его о том, он же сказал: «Это из-за того, что ноги свои всегда омывал я теплой водой и держал в дорогих сандалиях, и не ставил себе этого в вину».
Аще бо и велиции отци и о малыхъ недостатковъ не позазрятъ себѣ въ семъ вѣцѣ, тамо слово въздадятъ, якоже речеся, колми паче азъ, окаянный, увы мнѣ, и подобнии мнѣ, иже не токмо малыя недостаткы презирающе, но и въ велицѣхъ грѣсѣхъ пребывающе и не кающеся, великому осужению достойни будемъ, аще здѣ не омыемъ ихъ слезами и милостынею или телеснымъ злостраданиемъ, попущаеми отъ Бога ко врачеванию душевных язвохъ, отъ милостиваго и душелюбиваго врача, и здѣ восприимемъ отомщение противу душевнымъ согрѣшениемь. Аще ли же, здѣ не очистившеся отъ нихъ, отойдемъ, тамо великому осужению повинны будемъ. Сего ради подщимся плачемъ, и слезами, и прочими добродѣтелми уврачавати язвы душевныя благодатию и человѣколюбиемъ Господа нашего Исуса Христа, ему же подобаеть слава со Отцемъ и со Святымъ Духомъ нынѣ, и присно, и въ вѣкы вѣкомъ. Аминь.
Если уж и великие отцы будут отвечать в том мире за то, что не осудили себя в этой жизни за малые недостатки, как было рассказано, то тем более я, окаянный, увы мне, и подобные мне, которые не только малые недостатки презирают, но и в великих грехах пребывают и не каются, будем достойны великого осуждения, если здесь не омоем грехи своими слезами и милостыней или телесным тяжким страданием, допускаемы Богом, милостивым и душелюбивым врачом, к врачеванию душевных язв, и не примем здесь наказания за согрешения души. Если же здесь не очистившись, отойдем туда, будем подвергнуты жестокому осуждению. Поэтому постараемся плачем, и слезами, и прочими добродетелями излечить язвы душевные с помощью благодати и человеколюбия Господа нашего Иисуса Христа, ему же подобает слава с Отцом и со Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
И се слышахомъ у преподобнаго отца Иосифа. Егда, деи, бысть Орда слыла Златая,[66] грѣхъ ради нашихъ близъ Руския земли, и полониша нашихъ дѣтей боярскихъ христианския вѣры, дву братовъ родныхъ. Единъ же братъ въ понедѣлникъ постился, скоромныя ествы не ялъ. Егда же ихъ начяша злыя тѣ агарянскиа дѣти нудити ясти свою ихъ еству, они же день, не покоришася, претерпѣша гладни, а на другый день единъ не могъ терпѣти, нача ихъ еству ясти. Другый же братъ, которой постился въ понедѣлникъ, не покорися имъ, бысть гладенъ. Они же начяша его бити и понужати ясти свою еству; я сего до трехъ дний пребысть гладенъ и раны претерпѣ, а имъ не покорися.
И это мы слышали у преподобного отца Иосифа. Когда, де, была Орда, называемая «Золотой», ради наших грехов около Русской земли, взяли в плен двух детей боярских христианской веры, двух родных братьев. Один из братьев по понедельникам постился, не ел скоромного. Когда злые те кочевники стали принуждать их есть свою пищу, они, не покорившись, один день терпели голод, а на другой день один из братьев не мог терпеть, стал есть их пищу. Другой же брат, который постился по понедельникам, не покорился им, был голодным. И они начали его бить и принуждать к принятию их пищи; он же три дня голодал и страдал от ран, но им не покорился.
Агарянѣ же, видя его крѣпость и терпѣние, связаша его и кинуша подъ тѣлѣгу въ вечеръ. Онъ же моляся и терпя болѣзни. И бысть яко о полунощи, прииде къ нему человѣкъ свѣтелъ и рече ему: «Въстани!» Онъ же отвѣща: «Како ми, господине, вастати: связанъ есмь крѣпко?» Онъ же вдругые рече ему; «Въстани, не бойся!» Онъ же начя вставати, абие связание все разрушися; и егда воста, и рече ему свѣтлый той человѣкъ: «Не бойся, пойди за мною». Егда же поидоша безбожною тою ордою, и по ихъ скверной вѣрѣ въ нощи всякое дѣло поганское чинятъ, глаголюще: «Богъ, — деи, — спитъ», — и пиютъ безъ меры, и во всякыхъ сквернахъ поганыхъ сквернятся. Онъ же нача страшитися, и рече ему свѣтлый онъ: «Не бойся, токмо пойди за мною». И тако прошли сквозѣ всю безбожную ту орду ничемъ вредими. И какъ вышли изъ людей, стоитъ де тутъ древо. Свѣтлый же онъ повелѣ ему на древо то взыйти и глагола ему: «Не бойся никого, токмо молчи». Онъ же глагола ему: «Ты кто еси, господине?» И рече ему свѣтлый: «Азъ понеделникъ», — и тако невидимъ бысть. Онъ же бысть въ велицѣй радости и трепетѣ, и тако седящу ему на древѣ и зряше на безбожную орду.
Вечером кочевники, видя его твердость и терпение, связали пленника и бросили под телегу. Он же молился и стойко переносил боль. И около полуночи явился к нему человек светлый и сказал ему: «Востань!» Он же отвечал: «Как мне, господин, встать, если связан я крепко?» Тот же повторил ему: «Востань, не бойся!» Юноша начал вставать, и неожиданно все, чем он был связан, разрушилось; и, когда он встал, светлый тот человек сказал ему: «Не бойся, иди за мною». Когда они шли через безбожное то кочевье, то видели, как в ночи кочевники по их скверной вере творят греховные дела, говоря: «Бог, — мол, — спит», — и пьют без меры, и во всякую скверну языческую впадают. Юноше стало страшно, и сказал ему тот светлый: «Не бойся, только следуй за мной». И так прошли они сквозь все безбожное то кочевье невредимыми. И как вышли из людного места, увидели стоящее дерево. Тот светлый приказал юноше влезть на дерево и сказал: «Никого не бойся, только молчи». Он же спросил его: «Ты кто, господин?» И ответил ему светлый: «Я понедельник», — и исчез. Юноша, пребывая в великой радости и страшном волнении, сидел на дереве и смотрел на кочевье язычников.
Егда же хватилися злые тѣ агарянѣ того сына боярскаго, что подъ тѣлѣгою его нѣтъ, изымаша брата его и начяша его бити, глаголюще: «Ты, — деи, — брата упустилъ». И тако биша его, и связаша и руки, и ноги, и продѣша древо, и тако его начяша на огни пещи, якоже свинии палятъ, и сожгоша его. Егда же розсвѣтало, и тако двиглася вся орда, а на древо никаковъ человѣкъ не взозрилъ. Онъ же, сшедъ зъ древа, выйде на Рускую землю и не пойде къ своимъ, но прииде въ Пафнутиевъ монастырь, и пострижеся, и сиа повѣда всѣмъ.
Когда же хватились те злые кочевники сына боярского, обнаружив, что под телегой никого нет, они схватили его брата и начали его бить, говоря: «Ты, — мол, — брата освободил». И избили его, и связали по рукам и ногам, и продели сквозь них палку, и стали на огне печь, как палят свиней, и сожгли его. Когда же рассвело, то кочевье двинулось вперед, и никто из людей не посмотрел на верх дерева. Юноша же слез с дерева, вышел на Русскую землю и пошел не к родным, а в Пафнутьев монастырь, и постригся, и всем рассказал это.
ПОВѢСТИ ОТЦА ПАФНУТИЯ |
