Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 1.81 Mb.
|
| — Здесь, недалеко. В доме, где «Пингвин». А ты? — На Рабочем. — А-а-а. — Можно тебя проводить? — Конечно. Она улыбается. Красивая баба, классная. Не то что в школе или на районе — или колхозные, или дикие — не подкатишься. А с этой все нормально, по-простому. — Наверно, хорошо жить около «Пингвина», - говорю я. — Захотела мороженого с сиропом - пошла, купила, и ехать никуда не надо. — Да. — Она улыбается. — Мы с родителями так часто делаем: пойдет кто-нибудь с банкой, купит сразу грамм пятьсот с сиропом, потом разложим по тарелкам, оно еще подтает немножко - вообще вкуснятина. — А ты в какой школе учишься, в первой? — Ага. С физико-математическим уклоном. Вот она, моя школа — через дорогу. Видеть ее не могу — так достала. Мне по району, вообще, положено было в третьей учиться, но родители не захотели меня в нее отдавать, потому что сами там работают. Мама химию ведет, папа — английский. — Так ты можешь туда поступать, где химия нужна или английский. Они б с тобой занимались... — Не хочу. Химию я с детства ненавижу, сколько мама ни старалась. А английский я, наоборот, хорошо знаю, — много читала разных журналов иностранных, папа приносил. И я не хочу заниматься языком, который мне нравится, по принуждению. Мы идем мимо ДК швейников — «Дунькино-го клуба». Там тоже по средам и субботам дискотеки. Пацаны с Рабочего ездят, но редко: обычно все в «тресте» — в ДК девятого стройтреста, на Советской площади. За «дунькой» на тротуаре начинаются скамейки. Около каждой — целая куча пацанов и баб. Потеплело — вот все и вывалили в центр. Базарят, хохочут, курят. Когда пацаны не одни, а с бабами, другие районы на них не залупляются: это западло — залупляться на пацана с бабой. — Знаешь, как это место называется? — спрашивает Инна. — Ну, центр, Первомайская. — Нет, это «рентген» — от ДК швейников до драмтеатра. Потому что здесь всегда молодежь тусуется, и все видно — кто и с кем, как на рентгене. — Ясно. Навстречу прут пацаны с бабами, и я тоже иду с красивой бабой, не как лох какой-нибудь. Может, у нас с ней стрелка, и мы идем в «Пингвин». Хотя нет, «Пингвин» уже закрыт. Ну, значит, просто гуляем. Вверху, над крышей дома, где «Пингвин», надпись: «Слава КПСС!» Раньше она вечером светилась, а потом лампочки перегорели. Инна останавливается: — Все, дальше не надо. Спасибо, что проводил. Пока. — Пока. Она сворачивает в арку, а я прохожу закрытый «Пингвин», пункт проката, аптеку, магазин «Подарки», Вечный огонь на Советской площади, и — вниз по ступенькам, чтобы сесть у Быховского базара на «двойку». Интересно, есть у нее пацан или нет? Может, и есть, но какой-нибудь лох вроде Антонова — у такого и отбить можно. Подъезжает троллейбус, я захожу в заднюю. Там стоит Куля. Здороваемся. Он спрашивает: — Соткудова ты? — Так, в город ездил. — Я не говорю про курсы пацанам, кроме Батона, Йогана и Крюка. — Не пизди, что просто так,— видно, бабу снять хотел. В кино, наверно, сходил, погулял, поцеплял баб. Или уже на стрелу? А я тут одну снял недавно, с девяносто восьмой хабзы. Нормальная баба: и на морду, и на фигуру ничего. Щас вот съездил — две палки поставил. Но больше не поеду, ну ее на хуй, — еще привяжется, что мне с ней тогда делать? Куля ржет, и я с ним за компанию. Наржавшись, он спрашивает: — Что там с Крюком? Пацаны говорили — завтра суд, да? — Ага, завтра. — А что там точно было? Ты ж его, типа, корефан, — расскажи, а то один одно говорит, другой — другое, хуй просцышь. — Короче, ехал он вечером один в тралике, бухой, и доколупался до мужика с бабой. Или они до него — сам он говорит, что они первые на него залупнулись, но ты ж его знаешь. Ну, он и начал пиздить мужика — по печени ему насовал, нос сломал, а баба выскочила на остановке — и в опорный. Менты Крюка и повязали, а мужик с бабой накатали заяву. — Ну, Крюк, конечно, дурак. Детство еще в жопе играет. А что его матка? Что-нибудь делала? — Ничего. Они с Крюком думали — мужик с бабой заяву заберут, сосцут на пацана со своего района рыпаться. А они вообще не с Рабочего, а со Шмидта. Если б Крюка мамаша пошла понормальному, коньяка пару пузырей поставила, еще что-нибудь, они б заяву и забрали. Зачем им это надо — по судам тягаться? — И что теперь? — Говорят, два года светит. — Не, меньше. Он должен по малолетке пойти. — Ни хуя подобного. Ему в том месяце восемнадцать было — мы еще бухали. Крюк в первом классе два года сидел. — А-а-а. Ну тогда все, жопа Крюку, два года без баб и без водяры — это охуеть надо, да? — Ага. Ты где выходишь? — На Моторном. — Ладно, я до Рабочего. Давай. — Давай. Родоков дома нет. Говорили, что пойдут в гости—и хорошо. Включаю магнитофон — родоки мне купили «Электронику-302», типа, ко дню рождения, хоть до дня рождения еще две недели. Кассет у меня пока почти нет, записал только в ларьке звукозаписи около ГУМа два альбома «Кино»: первый и второй. Кассеты — дефицит, так я, чтоб не брать у Белого «ТэДэКа» по пятнадцать, когда госцена восемь, отдал в запись те, которые продавались с магнитофоном. На них было какое-то говно записано. Врубаю магнитофон на всю громкость, чтоб было слышно из кухни, и иду жрать. Хоть он у меня всего неделю, соседи уже ныли мамаше, что громко. Я мамаше сказал, что буду слушать тише, и при родоках особо громко не включаю, зато, когда один — громкость до конца. В холодильнике, в большой зеленой кастрюле — борщ. Мамаша в ней все время варит борщ, сколько себя помню. Снимаю крышку — в нем плавают капли застывшего жира. Зажигаю газ, наливаю борща в железную миску, ставлю на газ. В кастрюле почти ничего не осталось, только торчит в капусте большая картошина. Ненавижу картошку в борще, но мамаша говорит, что без нее он будет кислый. Иду в туалет посцать. Возвращаюсь — борщ кипит. В комнате магнитофон орет: Группа крови на рукаве, Мой порядковый номер на рукаве, Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне... Я отрезаю хлеба от буханки кирпичиком. Тарелку борща на голодный желудок — за счастье. Скоро Восьмое марта, бабы с пацанами с класса хотят собраться. А седьмого — первая игра чемпионата по футболу. Нормально. И баба эта с курсов, Инна, тоже ничего. Вот бы ее раскрутить. Я представляю себе, как раздеваю ее, — расстегиваю и снимаю джинсы. У меня встает, и я дрочу. Родоки приходят в одиннадцать. Батька — бухой в жопу, мамаша — злая как черт. — Я больше с тобой никуда не пойду! — орет она в прихожей. — Ты меня позоришь! Как ты себя вел в конце?! Набросился на торт и съел, наверно, половину! А об остальных ты подумал?! — Батька молча лыбится — ему давно все до жопы. — Зачем ты ему все это говоришь? — спрашиваю я. — Он же пьяный. Ему сейчас что говори, что не говори — бесполезно. — А что, я должна терпеть все эти его выходки и молчать? Это ты мне предлагаешь? Ты мне его не защищай, лучше подумай, как самому таким не стать. — Я его не защищаю, просто говорю, что это бесполезно. Батька проходит в комнату, снимает штаны и садится на диван. На нем красные трусы в цветочек и серые носки — почти до колена. Мамаша берет с батареи халат и идет в ванную переодеваться. — Все о кей, сынуля, — говорит батька. - Все о кей. — Да, само собой. — Ты, знаешь, что... поставь музыку, ладно? Я ставлю «Группу крови». Батька вихляется на диване в такт, дергает сухими волосатыми ногами. Мне неприятно. Я жму на «стоп». — Не то ты сделал, — говорит батька. Голова его болтается, он сейчас заснет. *** Я отпросился с уроков на суд над Крюком. Мог бы не отпрашиваться, просто засимулять, но хотелось повыделываться перед классной. Она минут пять почитала мне морали — типа, надо правильно выбирать друзей, и всякое такое, — потом отпустила. Подхожу к остановке — Батон и Йоган уже там. Больше никто из пацанов не пришел, хоть и обещали. Когда узнали про залет Крюка, все орали — бабок соберем, на суд придем. А как пришлось - не то что бабок, даже на суд не пошли своего пацана поддержать. Молча жмем руки, закуриваем. Нечего тут базарить — настроение говняное. Погода тоже херовая — солнца нет, все серое, мокрое. Подходит троллейбус, мы заходим и садимся на сиденья в конце, лицом к заднему стеклу, смотрим в окно. На Менжинке пацаны с одиннадцатой школы убирают улицу. Они швыряют снег на дорогу, стараются попасть по машинам. Их классная орет, а они только лахают. В суде ходим по коридорам, ищем, в какой комнате будут судить Крюка. Заглядываем в один кабинет — там сидит за печатной машинкой молодая баба с большими грудями. Я спрашиваю: — А где будет суд над Крюковым? Она смотрит у себя в бумагах и говорит: — Зал номер три. В зале еще никого, только толстая тетка в норковой шапке и с большой брошкой. — Вы кто такие? — Мы друзья Крюкова. — Подождите в коридоре, его еще не привезли. Садимся на стулья. Подходит мамаша Крюка. Мы говорим: — Здрасьте. Она не отвечает, садится рядом. Минут через десять два мента приводят Крюка. Он в наручниках, небритый — вся морда в черной щетине. Почти как старый пацан или даже мужик. Мы хотим зайти за ними, но мент говорит: — Подождите. Ждем минут пять, заходим. В углу — железная клетка. В ней сидит Крюк. В другом углу — стол, за ним — три кресла. В них садятся тетка в шапке, еще одна, с пуховым платком на шее, и сухой лысый дядька. Сбоку — пять рядов скамеек. Мы садимся на последний, мамаша Крюка — перед нами. Входят чмошные мужик с бабой — потерпевшие. Оглядываются по сторонам, смотрят на нас, на Крюка, садятся на первый ряд. — Встать, суд идет, — говорит баба без шапки. Мы встаем. После перерыва объявляют приговор. Два года общего режима. Крюк смотрит себе под ноги — типа, ему все до жопы. Его мамаша поднимается со скамейки и орет: — Что ж гэта такое? Еб жа вашу мать, суки вы, блядь. Мент хватает ее за воротник и тянет по проходу к двери. Она орет и цепляется за спинки стульев. Мы выходим на крыльцо. Мамаша Крюка плачет, бурчит себе под нос: — Бляди вы все, суки. Няма у жызни прауды, адно блядство, еб вашу мать. Мы закуриваем. Из дверей выходят мужик с бабой, идут мимо нас к воротам. — Что, может насовать им? Из-за них пацан сел, — предлагает Йоган. — На хуй надо, — говорю я. — Крюку от этого легче не станет. — Ладно, пусть уябывают. Увижу на Рабочем пьяный — я их попишу. — Они и так на Рабочий не приедут. А Крюк сам дурак — не надо было лезть первому, они его не трогали. — Ну, ты щас до того договоришься, что если тебя никто не трогает, то и ты никого не трогай. Типа, приехали в трест, а там Пионеры, человек пять. На нас они не полезут, ясный пень. Так что, им и пизды ввалить нельзя, так, что ли? Они ж нас не трогают? — Я такого не говорил. Мы идем к остановке. — Пацаны, я тут... это... хотел вам сказать... — начинает Йоган. — Хотел - говори, что ты мнешься, как целка, — говорю я. — Ну, ладно, это... Короче, я женюсь. — Ничего себе. А то смотрю — ты что-то давно про своих баб не рассказывал. Что, классная баба? — Не, ты не понял. Я это... По залету. — А что за баба? — Так, есть тут одна. — С хабзы твоей? — Нет, с Рабочего. — Я ее знаю? — Может быть, видел. — А сколько лет? — Восемнадцать. — А хули она аборт не стала делать? — спрашивает Батон. — Ну, не стала, и все. Я ж ей его не сделаю. Я подкалываю Йогана: — А ты б попробовал — столько баб переебал в своем училе. Наверно, уже можешь гинекологом работать. Мы все втроем ржем. — Да ладно вы подъябывать, — говорит Йоган. — Я вам как пацанам рассказал, а вы... Я спрашиваю: — Когда свадьба? — В апреле. — Ты хоть пригласишь нас? — Ясный пень. Как это, чтоб я своих пацанов и не пригласил? Подходит «двойка», мы садимся. Я рассказываю пацанам про Инну. — Я тут одну пилу снял — на курсах. Ничего такая — с Пионеров. Живет в доме, где «Пингвин». — Палку уже поставил? — спрашивает Батон. — Да нет еще. Куда спешить? Я ее только снял два дня назад. — А хули тянуть? Можно и в первый день раскрутить, да, Йоган? Йоган молчит. — Только смотри, набери гондонов, чтоб не было, как у Йогана. А то поженитесь все — бухнуть будет не с кем. Мне тут год до армии остался, так я буду пить все, что горит. — Капуста есть? Можем сегодня бухнуть, — предлагаю я. — Если б была, я б не спрашивал. А у тебя, Йоган? — Копеек тридцать. — Все ясно. Ты теперь все бабки — в копилку и на свадьбу, да? Мы ржем. Я спрашиваю: — А свадьба хоть где будет? — На Рабочем в столовой. Матка говорит — человек сто надо позвать. А то абсудют, что плохо сделали. *** Идем с Инной с курсов. Сегодня вообще тепло, тротуар почти сухой. Она без шарфа и в туфлях. На «Чырвонай зорке», под надписью «скоро» — афиша кино «Игла»: «В главной роли — солист рок-группы «Кино» Виктор Цой». — Знаешь эту группу? — спрашивает Инна. — Да. У меня есть два их альбома. — Тебе нравится? — Ага. — Мне, в общем, тоже. — Давай, может, вместе сходим на фильм, а? — М-м-м... Не знаю... Ну, мы еще мало знакомы, почти ничего друг про друга не знаем. — Спроси, что ты хочешь, и я отвечу. — Например, чем ты увлекаешься? Хобби у тебя какое-нибудь есть? — Да вроде нет. — И спортом никаким не занимался? — Занимался. Ходил в бокс на «Спартаке» в седьмом классе. — А я музыкальную школу закончила по фортепиано. Но сейчас уже мало играю — надоело за все эти годы. Так только, иногда — для себя. А хобби — наверно, книги. Кажется, сидела бы целыми днями и читала. Да я так и делаю по воскресеньям—с утра на диван с книгой, и читаю, читаю, читаю. Потом смотрю: мама включила свет. — Она улыбается. — А ты как вообще время проводишь, чем занимаешься? — Да так — в основном, с пацанами на районе. Летом — в футбол на Днепре, сейчас — так, встретимся на остановке, поговорим, покурим. — Хулиганите, наверно? — Всякое бывает. В восьмом классе взрывпакеты делали — магний смешиваешь с марганцов кой, завернешь в фольгу, и чтоб бумажка со спичкой торчала. Спичку чиркнешь — и бросаешь, а он взрывается. А звук такой, как если б кто лампочку кокнул. Мы ходили на Моторную улицу — там дед дурной живет — и около его дома взрывали. Он услышит, выскочит, начнет орать на всю улицу: «Что вы, гады, лампочки разбиваете?» Инна улыбается. Подходим к ее дому. Она не говорит: «Дальше не надо», — и мы идем вместе к подъезду. Около двери она останавливается и смотрит на меня. Я говорю: — Давай провожу до квартиры. Она пожимает плечами и открывает обшарпанную дверь. На первом этаже нет света — темнотища, хоть глаз выколи. Я цепляюсь за порог, спотыкаюсь и ору на весь подъезд: — Ой, бля! Инна не возбухает, что я ругнулся. Сама еще и извиняется: — Ой, ты меня прости. Забыла предупредить, что здесь порог. — Ладно, ерунда. Поднимаемся на площадку между вторым и третьим. Вверху на стене горит слабая лампочка. — Ну что, с тобой все в порядке? — Ага. У кого-то по телевизору идет военное кино: слышны выстрелы и взрывы. Инна смотрит на меня и вроде улыбается, а может, это мне кажется. Я не знаю, что делать. |
