Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 3.4 Mb.
|
| соседям мать запретила, а родственники, то выехали из станицы, то оказались в ссылке. Сначала побывали у крестных, потом пошли к сестре отца, тетке Акилине. Зашли с Васей в большую комнату и стали петь тропарь. Вася орал во все горло, да не в лад. Но тетка все же дала по пятаку и по одному прянику. Утром, в день рождества, наступила оттепель. Вечером начались колядки. В хату Казыдубов со смехом ввалились девчата и складно пели о звезде, висевшей над Вифлиемом и указавшей путь волхвам. Все было так непонятно, хотя мать до этого не раз рассказывала о рождении и жизни Христа. Потом опять стало морозно, с лиманов подула «фуга» и на второй день Рождества стало так холодно, что детей со ставка уносили родители . На праздничное угощение забрел дед Карпо. -Ну як, Карпо Ивановыч, на двори холодно? -Ой, Маруся, дуже холодно. Так холодно, шо биля Якубив рэва груши россыпала. -Прямо биля Якубив? Та то ж ны так, шоб далэко. Гришка и Ленька всунули ноги в отцовы сапоги и зашагали собирать рассыпанные груши. Выскочили так быстро, что и мать не заметила. Перевалили через огромный сугроб и направились к Якубам. Но скоро руки, голые коленки так закоченели, что перестали сгибаться. Но как же хотелось груш, которые рассыпала какая-то рева. Еще с лета знали, какие вкусные филиповки у деда Якубы. Лазали, лазали, а груш так и не нашли. А зуб не попадал на зуб. Ленька заревел первым, еще у ворот, возле хаты уже ревели оба. Вот так "рева" груши рассыпала и хлопчиков застудила. Надвигался страшный 1932-1933, год мора людей на огромной территории Юга России, Поволжья, Украины. «Жатвой смерти» будет назван у нас и за границей голод, организованный руководством Совдепии. Ложь об успехах коллективизации завершилась миллионами жертв мирных, ни в чем не повинных людей. По разным оценкам от 10 до 12 миллионов жизней унес голод, а перед этим не менее 15 миллионов было уничтожено в процессе раскулачивания. Так, практически все трудоспособное население сел, деревень, станиц и хуторов было физически уничтожено. В то же время в печати, на всех съездах, совещаниях утверждалось, что в стране нет, и не было никакого голода. Удивительно, что страшный голод на огромной территории страны удавалось скрыть от остальной части страны, главным образом от промышленных центров, ра6очих, интеллигенции. Все было продуманно и не все было так просто. Через многие годы не удавалось докопаться до сути происшедшего. А потому, видимо прежде всего, стоит разобраться в подоплеке этих событий, в их скрытом смысле. Но их призрачный смысл поверхностен, все, что делалось было взаимосвязано и с преднамеренным умыслом. Для успешного проведения коллективизации нужен был страх, нужно было убрать с пути тех, кто ее никогда не потерпит, более состоятельных крестьян или как их называл Ленин, «кулаков-мироедов». А ведь эти крестьяне создавали свыше 40% сельскохозяйственной прордукции, почему бы их не сохранить параллельно с крупными сельхоз артелями. Более того, какие причины вызвали голод, его бессмысленность очевидна, и это, опять таки, звено одной цепи - создать обстановку страха. Террор 1929-1933 годов, иначе все эти события назвать нельзя, не был единственным за годы советской власти. Таким же были террор и голод при Ленине в 1918-1922 годах, они были такими же жестокими и всеохватывающими. Однако голод 1932-1933 г.г. был еще и самым бессмысленным. В те годы известный писатель Б.Пастернак писал: «... В начале 1930 года среди писателей принято было выезжать в колхозы и собирать материал о новой жизни села. Я не хотел отставать от других и тоже совершил такую поездку с целью написать книгу. То, что я увидел, никакими словами выразить нельзя. Там царила такая нечеловеческая, невообразимая нищета, такая ужасная разруха, что все это начинало казаться нереальным, разум не в состоянии был охватить весь этот ужас. Я заболел и не мог писать целый год...» В мире есть царь, Этот царь беспощаден, Голод названье ему.. Так писал поэт, знающий деревню, Н. Некрасов, Голод черным покрывалом накрыл некогда богатую, цветущую станицу Копанскую. Как будто в ней жили те же люди, оставались те же соседи, но голод их сделал другими. У людей силой отбирали последние крохи хлеба, сразу же начался небывалый в этих местах падеж лошадей и скота. Мрачные дни наступили для жителей кубанской станицы. Открытых выступлений против властей в станице не было, но кое-что пытались припрятать. Для этого теперь годились колодцы, стены саманных хат, кирпичные печи. Пытались прятать зерно в ямах, вырытых в огородах, садах, на берегу лиманов. Повальные обыски, облавы не прекращались, в конце-концов все припрятанное находили и в таких случаях расправа была короткой. У Иосифа отобрали все подчистую. Во дворе ни одной курицы, в хате ни зернышка. Случайно зарытые про запас, как будто по чьей то указке, бураки оказались тем спасительным чудом, что позволило сохранить в эту страшную зиму всю семью. Однажды Мария увидела, как к Якубу, соседу через улицу, ввалилась большая толпа чужих людей, явно, что с обыском. Страх сковал бедную женщину. Увидев в таком состоянии мать, онемевшие дети забились на печи. Мария в это время пекла оладьи из бураков, как она их называла «ляпэныки». В хате стоял противный запах горелой свеклы. Без стука в дверь хата наполнилась незнакомыми, тогда такими страшными людьми. - О, да здесь целая пекарня! - закричал один из вошедших. Мария бросилась к плите хватала оладьи и стала совать «гостям». Стоящий впереди, в невиданной в станице кожаной куртке, сунул блин в рот и тут же гадливо выплюнул на пол. Ничего, кроме нищеты и вони, не нашли они в этой хате. Но после себя оставили исковырянные стены, разваленную печь, ископанный земляной пол. Иосифа дома не было, в эти дни он редко появлялся в семье, скитался по хуторам, полям в посках съестного. Но что можно было найти в некогда богатых хуторах, где, как и в станице съели всех собак и кошек или в голой степи, откуда все было вывезено сразу же после уборки урожая. В тот год зима на Кубани, как никогда, была морозной и снежной. Вся станица казалась мертвой под белым саваном снега. По станице жутко было пройти, улицы пустынны, нет никаких признаков живых существ. Как ужасно было видеть возле хат, у колодцев полузасыпанные трупы людей в рваной одежде, с голыми пятками. Постепенно люди теряли человеческий облик, широко раскрытыми глазами на худых лицах долго смотрели в одну точку, не издавая никаких звуков. В станице стояла гробовая тишина, давно уже не слышно ржания лошадей, мычания коров, крика петухов и даже лая собак. Непрекращающиеся поиски припрятанного хлеба, выгребание его до последних зерен, стали предвестником и главной причиной голода. Станицу наводнили поисковые команды в основном прибывшие из города Ейска. Власти не постеснялись в их состав привлечь военных из Ейского летного училища, работников НКВД и представителей советских учреждений. Таким командам ретиво помогали местные руководители и пресловутые активисты. Но хлеба они уже нигде не находили, все было вывезено. Люди умирали в течение всей зимы. Но особой жестокости голод достиг с приходом весны 1933 года. Рано весной начал сходить снег, стала подниматься трава, появилась зелень на огородах. Оставшиеся в живых люди с отекшими ногами, пухлыми лицами понемногу начали выползать из хат. Все, что попадалось во дворах, на улицах тут же съедалось. Ели дохлых кошек, собак и другую падаль, совали в рот свежую траву и даже прошлогодние листья деревьев. Живого ничего не оставалось. Из заброшенных колодцев поднимали разложившиеся трупы лошадей, погибших от бескормицы и страшной заразной болезни - сапа. Чем больше все это люди поедали, тем больше их умирало. Трупы людей валялись по всей станице, их не успевали убирать. Часто в хатах подолгу оставались мертвецы среди полуживых родственников. Часто можно было встретить похоронную команду, которая двигалась на огромной арбе, заваленной полуголыми трупами людей. Жутко было видеть, когда такая арба медленно тянулась одной или двумя худющими лошадьми посреди улицы и возле каждого двора раздавался голос гробовщика: - Эй, у вас там есть мертвяки? И тогда было видно, как по мокрору снегу и грязи волокли мертвых людей, с трудом сваливали на страшную арбу и вновь продолжался ее скорбный путь по станице. Скоро арба доверху заполнялась мертвецами и так же медленно ехала к кладбищу на другой конец станицы, где были приготовлены братские могилы. В один из таких дней Гриша со своим младшим братом Леней подошли к тому месту двора, где когда-то были ворота.и стали невольными свидетелями жуткой картины По улице медленно двигалась арба с мертвецами и остановилась у хаты деда Якубы. Два незнакомых хлопчикам человека волокли мертвого деда, того деда, которого любили все дети за его доброту, щедрость. Замотанный наполовину в старое рядно огромный мертвый дед был страшен и в то же время жалок. Его голые пятки касались земли и создавалось впечатление, что дед сопротивлялся и не хотел попасть в арбу. Тяжелого деда Охтыза с большим трудом перевалили через драбину арбы, куда были сброшены такие же бедняги. Наполовину голые, с открытыми глазами, мертвецы лежали друг на друге, вдоль драбин арбы висели скрюченные руки, голоые ноги. Жуткий вид арбы мог заставить вздрогнуть взрослого, видавшего виды человека, а тем более малых детей. С перекошенными от страха лицами, воплями ужаса, мальчики что есть сил побежали к своей хате. Но такое не проходит бесследно, особенно для детей. Впечатлительный Гриша не один год после этого страдал галлюцинациями, которые переодически повторялись и с особой силой возобновились с приступами малярии. Массовая вспышка малярии в тот год стала еще одним бедствием истощенных, еле передвигающих ноги людей. Эпидемия этой страшной болезни унесла немало жизней, валила людей в степи, в станице, что сопровождалось тяжелыми приступами до беспамятства и очень высокой температурой. Голод сковал все станицы. Людей из станиц не выпускали. По этому поводу было издано специальное постановление, которым запрещалось всякое передвижение без специальных документов. В целях усиления войск Северо-Кавказского военного округа, направляемых на оцепление голодающих станиц, дополнительно были привлечены две стрелковые дивизии. Кто не знаком с голодом, тому трудно представить глубину страданий этих людей. Голод - это холодящее душу, мрачное состояние человека. Можно ли поверить в то, что мать доходит до такого невменяемого состояния, что убивает своих детей, чтобы их съесть, что дети съедали своих умерших родителей. В станице Копанской такие случаи не были единоличными. Людоедство приняло почти массовый характер. Впервые о таком страшном явлении Мария услышала от соседки: -Та ты шо ны чула, шо Волошиха здила свою дытыну. За станицей, возле кладбища люди, потерявшие человеческий облик, разрывали голыми руками братские могилы и тянули оттуда полуразложившиеся трупы людей, умерших от голода. Что же произоило с людьми, виноваты ли они, можно ли было их судить за кавибализм? Виновата ли мать, поедающая своих детей, потерявшая всякий разум, ставшая по сути сумашедшей? В станице были отмечены случаи воровства людей, особенно детей, Воровали, чтобы убивать и есть. Детей не выпускали из хат, школа в такое время была закрыта. Люди вымирали целыми семьями. По соседству с Казыдубами, стали пустующими хаты Якубы, Коваленка, Тышкивца Чуша, Шлыка, Козицкого и многих других. Вначале, как правило, умирали старики и дети. Голод валил еще недавно здоровых, крепких мужчин и женщин. В первые дни работы школы детям давали похлебку, но не все ее могли получить, по дороге в школу дети умирали. Первым из близкой родни умер двоюродный брат Марии, Николай Козицкий. Большим несчастьем для Казыдубов стала смерть славного казака, Георгиевского кавалера, героя турецкой войны Афанасия Спиридоновича Казыдуба, старшего брата Иосифа. Мог ли думать казак, что смерть его настигнет не с шашкой в руке, не на резвом коне, а в собственной хатке от полного истощения и лютого голода. Вымирали казацкие семьи, вымирала станица и вся свободолюбивая Кубань. Люди не могли знать всей правды. Уже тогда все было окружено нечеловеческой силой лжи, обманом в огромных масштабах. Ложь встала каменной стеной между городом и деревней, в городах мало кто знал о чудовищном, преднамеренном уничтожении людей. Правда, по сути, была на поверхности, стоило заглянуть в любую станицу Кубани, в любое село Украины или Поволжья, как страшные картины массового мора людей встали бы во всем его чудовищном виде. Но все эти районы были оцеплены войсками, а все то, что там происходило, было окутано ложью. Верхи знали и умышленно скрывали. У Сталина существовало глубокое понимание великих возможностей того, что Гитлер одобрительно называл правду Большой Ложью. Правду всеми силами пытались не выпустить за пределы страны, но Западу стало известно о голоде в СССР, охватившем огромную террриторию. Примечательным было тогда высказывание «всесоюзного старосты», Председателя ВЦИКа Михаила Калинина на предложение Запада об оказании помощи голодающим районам: «... это политические мошенники, которые могут предлагать помощь голодающей Украине, Поволжью, Северному Кавказу...» и добавил, «...только самые загнивающие классы спобны создать такие циничные измышления...». Официальной линией Советского правительства в то время было полное опровержение всяких слухов о голоде, никакого голода в стране нигде нет, и не было. Доходили до того, что в станицах, там, где голод уже унес тысячи людей, строго запрещалось произносить это слово. Каким-то чудом, видимо Божьим проведением, дети Иосифа и Марии остались живы. Сколько же родительской заботы, усилий и труда, сколько надо было вынести страданий, чтобы в тех страшных условиях сохранить большую семью, состоящую из семи душ. Были страшно тревожные недели и месяцы, когда пухлыми от голода были все и особенно сам Иосиф, и самый младший сын Леня. Это случилось уже весной, когда бурак был на исходе и Мария стала его экономить. Иосиф так ослабел, что уже был не в состоянии не только идти в степь, чтобы ловить хомяков или рыться в стогах соломы в надежде найти спасительный колосок, но даже передвигаться по хате. Тогда все в ужасе осознавали, что участь детей и всей семьи предрешена, надежды никакой не было. На глазах родителей дети с каждым днем все больше слабели, уже не слышен был не только их смех или возня, не стало слышно их голосов. У каждого ребенка оставались одни глаза, да сухая желтая кожа. Жуткая участь родителей видеть своих детей, умирающими от голода . Видимо нет ничего ужаснее для отца, главы семьи, ощущать с свою беспомощность. Ничего нет страшнее для матери, чем видеть своих истощенных, изможденных голодом детей, у которых уже нет сил, чтобы плакать. На глазах матери у ребенка лопается от отека кожа, появляются гноящиеся болячки, утрачивается всякая подвижность. Любое движение вызывает усталость, отдышку, организм съедает самого себя. У ребенка, да и у взрослого ухудшается дыхание, кровообращение, зрачки расширяются, возникает голодный понос. Теперь уже малейшее физическое напряжение может привести к остановке сердца. В таком состоянии были родители, их дети, такими были соседи Казыдубов, такой была большая часть станицы. Станица приняла вид, как будто бы ее покинули жители, улицы и дворы заросли бурьяном, все выглядело как-то дико и непривычно. Долго потом, даже после войны, продолжали пустовать хаты, семьи которых полностью вымерли. Оставшиеся в живых - люди обходили стороной такие дворы, боялись заходить в пустующие хаты. Слишком свежа еще была память о том жутком времени. Через чур, много трагического и скорбного хранили стены этих полуразвалившихся халуп. После голодных лет одичала не только станица, но и степь. Резко увеличилось количество волков, лисиц и даже хомяков. Особую тревогу вызывали волки. Старые охотники большей частью повымирали, команды их распались. Волки настолько обнаглели, что их все чаще стали видеть вблизи станицы, на полевых станах. Это происходило, главным образом, в темное время суток. С наступлением рассвета они прятались в камышах, залезали в терновники. Люди со страхом обходили такие места и с наступлением темного времени не оставались в степи. Скот прятали во дворах, днем далеко от станицы не выгоняли. Пастухи были вооружены, завели сторожевых собак. Но волки продолжали нападать, резали овец и даже воровали в станице собак. Распространялись слухи о том, что были случаи нападения на людей. Тогда всю станицу ошеломило дерзкое и невиданное по своей жестокости нападение стаи волков на семью Дьяченко Федора. Он сам, жена и дети гостевали у родственников в станице Ясенской. На обратном пути, стая волков выскочила из балки и стала преследовать повозку, впряженную двумя конями. Дело было к вечеру, хотя было не так еще темно. Нападение было таким внезапным, что Дьяченко ничего сделать не смог. Его самого волки искусали так, что через два дня он скончался, двух детей уволокли и загрызли насмерть, небольшими укусами отделалась жена Федора. От лошадей остались хвосты и обглоданные кости. Но и после этого вопиющего случая никаких мер по охоте на волков принято небыло. На кубанских степях страшнее волка зверя нет. Много небылиц сочинялось о волках, и с малых лет, люди были наслышаны о хитрости, ловкости и, конечно, жестокости волков. Много слышал о них и Гриша. Но то, как ему, совсем маленькому мальчику, пришлось встретится с волками почти нос в нос, он запомнил на всю жизнь. Дети в станице с ранних лет знали, что такое труд, знали как запрячь лошадей в повозку, как сложить копну, работать косой и граблями. Три сына Иосифа с раннего утра и до познего вечера трудились в колхозе. То, о чем пойдет дальше речь, случилось осенью, когда хлеб был убран, поля вспаханы под зябь и только громадные скирды соломы стояли на полях, как свидетели неплохого урожая. Осенью дети шли в школу, но в тот год Гриша вместе со всеми детьми начать учебу не смог, у родителей не было денег, чтобы купить ему обувь. Поэтому он продолжал работать в колхозе в постолах старшего брата. В рваной одежде, босиком или дырявых постолах он помогал пасти овец, теперь все его называли пастушком. Большая отара колхозных овец размещалась на полевом стане второй бригады. Днем овцы паслись на скошенных полях, а на ночь, их пригоняли к полевому стану. В ту ночь пастух вздумал пойти в станицу, где, кроме него, в хате ютились мать и его младшая сестра. Грише он наказал, чтобы ночью не спал и в случае какой-либо опасности, что есть сил колотил шворнем от хода по висящему рельсу. В ту пору установилась слякотная погода, днем и ночью моросил нудный и холодный дождь. Когда оставался пастух, то в хате полевого стана протапливали соломой большую печь. Но, уходя, пастух Грише спичек не оставил, более того печь разжигать запретил. Быстро опустилась ночь и на душе мальчика становилось все тоскливей. Страх пронизывал его от головы до ног. Гриша уселся перед маленьким окном и напряженно прислушивался к каждому звуку. Издали доносилось мирное блеяние овец, иногда раздавался резкий крик какой-то незнакомой птицы. Двор полевого стана просматривался из окна плохо, но ему казалось, что там иногда мелькали какие-то тени. Холода он не чувствовал из-за сковавшего его страха, он уже боялся окна, но оторвать глаза от него не мог. Так он просидел час, а может и больше, и незаметно для себя глаза его стали закрываться, бороться с дремотой не было сил. Сон охватил его неожиданно и крепко. Когда он раскрыл глаза, то с радостью увидел долгожданный проблеск рассвета. В окошке стал виден колодец с журавлем и темные горы соломенных скирд. Где-то там была отара овец. Но что это? К своему ужасу Гриша услышал вместо мирного блеяния овец, шум и их крики. С таким шумом овцы всегда шарахаются от испуга. На немеющих от страха ногах Гриша медленно, с опаской подошел к выходу. Быстро в страхе проскочил сенцы и оказался во дворе. И только теперь он понял, что случилось самое ужасное. Вглядываясь в сумерки, он увидел тени прыгающих волков. Вспомнив о наказе пастуха, Гриша бросился к висящему под стрихой колхозной хаты большой балке рельса. Но, не сделав и двух шагов, он оказался в плотном окружении орущих овец. Вскоре вся отара так сгрудилась вокруг него, что он не мог сделать ни шагу. Но ему отчетливо было видно, что творилось вокруг. Несколько крупных волков, можно ли было их сосчитать маленькому пастушку, но ему казалось, что их очень много и все они огромны. Волки налетали на овец со стороны скирд, резали крайних и на спинах куда-то уносили. Гриша объят ужасом, он был зажат орущей отарой, свои расширенные глаза он не в состоянии был отвести от страшных разбойников. Ему казалось, что их рычащие, окровавленные морды, все ближе и ближе, подбирались к нему. Он понимал, что они его видят, рвутся к нему, чтобы заодно с овцами расправиться с ним. Орущие, толкающиеся овцы валили его с ног, для него главным было устоять на ногах, не упасть. Он понимал, что стоит ему упасть, как тут же в его глотку уцепится первый волк. Сколько длился этот кошмар, он не мог знать. Но вдруг, как по чьей-то команде, волки стали исчезать, овцы стали успокаиваться, прекратился их рев. Но он их ждал снова, теперь ему казалось, что волки выскочат с другой стороны, из-за амбаров. Овцы дрожали и продолжали жаться к мальчику. Сам он тоже состоял из одной дрожи, его челюсти выбивали дробь. Он не заметил, как стало совсем светло, волки больше не появлялись, он пытался пробиться к хате. В это время со стороны станицы он услышал ржание лошади, подъехал пастух. Как только он соскочил с коня, ноги у Гриши подкосились, и он потерял сознание. Очнулся в хате, пастух лил на его лицо холодную воду, но Гриша из-за нервного напряжения холода не чувствовал. Пастух сразу же понял, что произошло. Волки утащили не менее десятка овец и ему придется за них платить, но платить нечем, его ждет суд. Гришу он ни в чем не винил, но все же, когда тот успокоился, дал ему подзатыльника. Гриша считал это справедливым, если бы он не уснул, то успел бы раньше зазвонить в рельс. Весть о набеге волков быстро разнеслась по станице. Часть людей осуждала пастухов, другие находили причину в неимоверно расплодившихся волках. Оказывается, в эту же ночь, в соседнем колхозе волки вырезали более двадцати овец, причем на глазах пастухов, которые от испуга разбежались. Пастух с несколькими колхозниками ушел в степь на поиски зарезанных овец. К вечеру возле бригадной хаты лежали восемь овечек. Нашли их в скирдах соломы, куда их прятали волки. В тот же день за Гришей пришел отец. Через несколько дней Гриша пошел в школу. А случай с нападением волков на овец стал обростать самыми невероятными слухами. О сыне Иосифа рассказывали, как о герое, который не испугался вступить в драку с озлобленной стаей матерых волков и отстоял колхозное стадо. В школе его пригласили в учительскую, куда попал он впервые. Учителя его обступили и с интересом распрашивали о его подвиге. Гриша сам начинал верить в свое бесстрашие, уверился в своей силе и всегда расчитывал только на себя. Гришка и Ленька росли особняком от своих старших братьев. Два старших отошли от детских забав, они считались парубками, в то время, как младшие оставались хлопчиками. Гришка сухой, почти тощий, белобрысый с вечно облупленным от солнца носом, как говорила мать, пошел в мукицивскую породу, головой в дедушку, а обличием в бабушку. Ленька же был его прямой противоположностью. Полный, как с надутыми щечками, небольшого роста, он был смугл и черняв. Здесь уже не могло возникать сомнения, это была порода отца, порода черноволосых Казыдубов, потомков бабушки Иосифа, черкешенки. Вокруг Гришки кучковались такие же пацаны и не только потому, что их привлекали его глиняные игрушки, но и потому, что он был мастером на всякие выдумки и игры. Ленька был на два года моложе Гришки, считал его почти ровесником, но всегда был его как бы второй тенью, верным оруженосцем. Чтобы быть около брата, он готов был выполнять любую его команду. Но главной его обязанностью перед братом была поставка глины для «именитого» мастера, причем такой, которая его бы удовлетворяла. Особенно это трудно было делать зимой, когда надо было слезать с теплой печи, почти без штанов, в отцовых сапогах идти во двор и выковыривать куски твердой на морозе, как камень, глины. Хорошо еще, когда из одного-двух заходов Гришка соглашался взять глину, а то, как правило, со скрюченны-от холода руками, в зашпорах, надо было вновь и вновь долбить промерзсшую землю. Наступающая весна, а за нею лето, была самым благодатным временем для полураздетых пацанов. Отец и мать в поле, старшие братья где-то учатся, самую младшую, сестренку Зину, уволокла соседская Манька. О чем еще большем может мечтать хлопец. Полная свобода, раздолье. Куда податься, что дальше делать - таких вопросов не возникало, конечно же на «Дробитчинэ морэ!» Загорелые, в рваных коротких штанишках Гришка и Ленька с гурьбой соседских мальчишек наперегонки бежали мимо дворов Мяча, Рудей, выбегали за станицу, а там почти рядом и «море». Мигом, сбросив штанцы, с хохотом бросались в муляку, покрытую чуть-чуть почти горячей водой. Долго надо было брести по воде, чтобы добраться до того места, где можно было поплавать, не касаясь ногами илистого, с черной лечебной грязью дна. Серые цапли неохотно отходили в сторону, где опять замирали в одной позе, на одной ноге в ожидании шмыгающих рыб. Посиневшие, с подтеками черной грязи мальчишки с шумом бежали к жидким кустикам, где были припрятаны штанцы. Но что такое? Штанов нет. Мальчики в недоумении, ведь, как будто, никто сюда не подходил. Первым пришел в себя Гришка, крутнулся и опять в воду. Андрей Кучеренко стал гоняться за Федькой Самсыка, братом Костика, тот вчера также спрятал его штаны. Пятилетний Ленька долго стоял, не зная, что ему дальше делать, потом заревел во весь голос и поплелся в направлении станицы. Искать одежду особо было негде, кроме полусухих кустиков на берегу соленого лимана ничего не росло. Вскоре вернулся Ленька, на его пути к дому встретился противный громадный гусак деда Регеды. Этот гусь постоянно гонялся за ним и Гришкой, и почему-то не трогал девчонок. Гусь был старый и предпочитал более мягкую ленькину попку, которому не всегда удавалось увернуться от гуся так, как Гришке. Гришка, как будто пропажа одежды его не касалась, продолжал плавать. Он то знал, где лежат штаны всех этих раззяв. Это он их спрятал, в том числе и свои, чтобы не навлечь подозрения. Мальчишки, потеряв надежду найти одежду, бросились в воду, сразу же забыв о своих штанах. А когда выскочили на берег, то их штаны лежали там же, где каждый из них оставил. Долго они не знали, кто их так ловко дурил. Ленька довольный, что он обрел свои перелатанные штанишки, с гиком стал гоняться за быстроногими куличками. Гришка и Ленька всегда избегали драчливых и вороватых мальчишек. Такие считали не зазорным залезть в сад деда Охтыза и набить пазухи зелеными грушами. Этим особенно отличались два брата Чмилей, Колька и Павка, годами чуть старше младших Казыдубов. Они же были их главными противниками во всех стычках пацанов. Особо выделялся задиристостью младший Чмиль Николай, которого по уличному звали «лысыцей». Мария частенько отправляла младших сыновей за хорошей водой к общественному колодцу. Брали они одно ведро, палку, на которой они будут тащить ведро с водой, а мать им наказывала, чтобы поверх воды набросали чистых веточек акации, вода тогда не так разбрызгивается . К колодцу хлопчики бежали налегке, не особенно боясь встречи с Чмилями, двор которых был как раз на пути к колодцу. Да и Чмили старались их перехватывать, когда в руках было тяжелое ведро. В последнее время для большей смелости Колька брал с собой своего пса. Вот через такой заслон всегда приходилось пробиваться Гришке и Леньке. Так случилось и на этот раз. На их пути встали оба Чмиля с собакой. Спасло то, что ленивый рыжий пес видимо не любил таких драк и вырвавшись из рук Кольки, убежал во двор. Силы противников теперь почти уравнялись. Гришка передал палку Леньке, а сам, схватив двумя руками ведро, смело двинулся на Чмилей. Ленька бесстрашно бросился на Кольку и после первого же его тычка Чмили с ревом убежали домой. Победа была полной и торжествующие братики поставили перед матерью ведро, наполовину с водой. Другая половина стала платой за победу. Мать догадывалась, что ее сыновья не струсили, и не особенно их ругала. Но, коварные Чмили старались подловить своих противников поодиночке. Тогда могли спасти только ноги, что не всегда удавалось младшему. Но ребячий телефон быстро разносил такие новости и тогда Гришка, где бы не находился, как ветер летел на выручку брата. Семья Иосифа жила в небольшой хатке на западном крае станицы. В углу двора был небольшой садик из нескольких слив, вишен и жердел. Большая часть земли была под огородом, где выращивались неплохие помидоры, огурцы, бураки, кабаки или тыквы, и многое другое для стола. Но заниматься этим огородом было некогда, Мария, а тем более Иосиф, пропадали на колхозном поле. Свой огород заростал бурьяном, с которым малые дети не могли управиться. В самом центре двора росла огромная старая жердела, которая уже почти не родила, редко она давала мелкие, с горькой косточкой жердельки. Еще когда был жив Спиридон Семенович, то он привил к этой жерделе ветку абрикоса. Разросшаяся молодая ветка каждый год приносила крупные, сочные, как персики, абрикосы. Еще одной примечательностью двора Казыдуба была огромная, как будто расщепленная надвое, шелковица. Она была посажена еще дедом Иосифа, Семеном, рядом с первой турлучной его хатой. Здесь же был вырыт колодец, но вода в нем была солоноватой, пригодной лишь для полива огорода, да для стирки и купания. Иосиф, больше всех пострадавший от голода, окреп, принял прежнюю физическую форму, работал в колхозе полеводом, потом принял вторую бригаду. В 1935 году здоровых, сравнительно молодых колхозников стали направлять на курсы механизаторов. Изъявил желание попробовать себя и он. Трактористов готовили зимой при МТС (машино-тракторная станция) здесь же, в станице. Всю зиму 1934-35 года Иосиф посещал такие курсы, усерно делая в тетрадке карандашные записи. Каждый день он свои записи приносил домой и заставлял Гришу, ученика третьего класса, карандашные записи обводить чернилами. На курсах давали устройство одного трактора ЧТЗ (Челябинский тракторный завод). Это был первый советский трактор на гусеничном ходу, право управлять таким трактором, как тогда говорили, получали наиболее добросовестные и надежные работники колхоза. Но такие решения принимались не в колхозе, а в МТС. Механизаторы, хотя и оставались членами колхоза, но числились в этих станциях, труд их оплачивался там же, значительно выше, чем рядовых колхозников. В те годы руководство МТС в станице Копанской, да видимо и в других таких же станицах, которая размещалась вдали от районого центра, фактически располагало всей полнотой власти. При МТС был политотдел, как бы представитель партии на селе. Он то и властвовал безраздельно в станице. При политотделе был представитель ОГПУ. Это был вершитель человеческих судеб, исполнитель драконовских мер, в последующем он навешивал людям ярлык «врага народов». В руководстве МТС не было выходцев из станицы, эти люди откуда-то присылались, их мало знали, они быстро менялись, сами попадали в число "врагов народа". Весной Иосиф сел на трактор. Его заработки стали выше, семья стала жить чуть лучше. Но это доставалось его потом, работой днем и ночью, без праздников и выходных. В деревянных, открытых для ветра вагончиках, в тесноте, грязи, жили трактористы, считаясь в привилегированных условиях по сравнению с рядовыми колхозниками. Мария часто посылала детей туда, где работал Иосиф, навязывала узелок со сменой белья и едой. Иосиф радовался приходу детей, усаживал Леньку на колени, а Гришку рядом с собой и к величайшему их удовольствию разрешал подергать за рычаги управления и даже на движущемся тракторе. Отец весь был в запахе тракторного масла и крепкого мужского пота. Сыновья Иосифа всегда гордились физической силой отца, для них сильнее человека, чем их отец не было. Как-то Гриша спросил мать: -Мамо, а чого ото Ваё у всих курэй тягае, а до нас ны лизэ? -Та вин же боиться нашого батька, ты ж бачишь, якый вин у нас здоровый. Ваё - это была уличная кличка соседа Казыдубов, Василия Герасименко, который действительно слыл мелким станичным вором. Жизнь в станице постепенно налаживалась, хотя оставались достаточно свежими следы расправ над кулаками, высылок целых семеств и, наконец, страшного голода. Почти через одну стояли пустующие хаты с заросшим бурьяном дворами. Незаметно подрастали дети Иосифа. Кроме маленькой Зины, все были школьниками. Самый старший, Яков, после окончания сельскохозяйственного техникума в городе Ейске летом 1937 года был направлен в далекую Омскую область, конечно, не по его желанию. Условия, в которых он жил все эти годы учебы в техникуме, то в униженном состоянии в темном углу теткиного жилища, то без самых необходимых удобств в грязном, неуютном общежитии, теперь ему казались раем. Из районного центра его направили в совхоз, который находился в шестидесяти километрах по бездорожью и всяких признаков присуствия людей. Вдали от дорог совхоз жил на привозной воде, слыл самым отсталым хозяйством в округе. Любые протесты и возмущения молодого специалиста тогда могли бы показаться смешными. Долго еще потом существовал незыблемый порядок, по которому каждый выпускник высшего или среднего специального учебного заведения должен был не менее трех лет отработать там, куда его пошлют, не считаясь с его желанием. Долгожданного молодого специалиста совхозное начальство определило на постой в семью одного из своих рабочих. Его семья из восьми душ ютилась в сырой землянке. Так Яков первым в семье испытал жизнь в ГУЛаге. Вырваться ему оттуда помог хотя и случай, но рожденный порядками одной и той же системы. Он был направлен в такую даль за несколько месяцев до призыва в армию. Молодой специалист в Сибири, а все призывные документы по месту прежнего жительства, на Кубани. Какова же была радость Якова, когда ему сказали, что его призывают в армию, но для этого надо вернуться домой, в станицу. Не дано было Якову знать, как и его младшим братьям, что впереди его ждет далеко не один удар судьбы. Приехав в станицу, он с другими призывниками явился в военкомат, который находился в Ново-Минской, где разместились учреждения вновь образованного района. В те годы существовала такая практика, что все призывники должны были получить добро на призыв в Красную армию от, так называемой, отборочной комиссии. Для проведения такой унизительной процедуры приглашались со станиц бывшие красные партизаны, активисты колхозов. Когда Яков зашел в комнату, где заседала такая комиссия, то увидел за столом людей из своей станицы и даже соседей Кучера, За-горуйко и других. -О, та цэ сын пидкулачныка, внук бандита, его дид удрав из станыци ще в двацятом, а его дядя, кому-то прыслужуе за гряныцей. -Та був ще одын дядько, тий, шо в цэркви тытарем прыслужував. Та таких ны то, то в армию брать, их из колхоза надо гнать. А в Красни армии вин станэ предателем. Все эти слова терпеливо выслушал ни в чем не повинный сын передового тракториста, о котором писала газета нового района. Это были уже не проклятия в адрес семьи Иосифа, а явная угроза, которая определит судьбу самого Иосифа и превратит его жену и сыновей в изгоев общества. Можно ли было представить в это время душевное состояние молодого парня, еще не искушенного в жизни, верящего в справедливость и добро, не имеющего никакой вины. Егo ровесники, друзья по детству, шли в армию, в те годы это считалось почетным, а ему непонятно почему в этом отказано. Вернулся Яков домой с невеселыми думками, что же делать дальше? Он действительно оказался в двояком положении. Возвращаться в Сибирь, почти что в добровольную ссылку, или идти в колхоз и рядом с отцом садится на трактор? По тем временам он получил довольно серьезное образование, ему была присвоена квалификация техника-механика. С такой подготовкой не было людей не только в колхозе, но и в МТС, которая обнимала всех механизаторов станицы. Но эту семью ждали еще более тяжелые потрясения. Шел страшный для станицы Копанской 1937 год и его октябрь. По станице поплыли слухи о начавшихся арестах в стране. По району все чаще арестовывались и навсегда исчезали руководители колхозов, МТС. На колхозных станах проводились собрания, на которых было проклято руководство Азово-Черноморского края во главе с Шеболдаевым, который возглавлял крайком партии. Рядом с ним проклинался председатель крайисполкома Ларин и другие. Первым шагом сталинского массового террора стала коллективизация сельского хозяйства, вскоре перешедшая в сплошную. Теперь топор обрушивается вначале на его же сподвижников, руководителей партии, хозяйственных работников, летят головы командного состава армии и флота, а потом на всю страну. Это было начало того массового террора, от масштабов которого содрогнется не только вся страна, но и весь мир. Кровавая роль была отведена наиболее преданым Сталину соратникам - Георгию Маленкову, Лаврентию Берия, Николаю Ежову, Лазарю Кагановичу, Никите Хрущеву, Вячеславу Молотову, Климу Ворошилову, Андрею Жданову и другим. Через своих подручных Ягоду и Запорожца, последний начальник НКВЛ в Ленинграде - Сталин организовал убийство своего верного товарища и друга Сергея Кирова, что стало сигналом и послужило, по мнению самого же Сталина, оправданием нового массового террора, теперь уже против тех, кто был предан режиму и ленинской идеологии. Нагнетание истерии вокруг все новых и новых «врагов народа», борьба с мнимым вредительством - все это было поставлено во главу деятельности партиии и всего народа. Вдруг оказалось, что «враги» орудовали уже в течение многих лет в партии и стране. В деревне, как утверждалось, враги старались дезорганизовать работу МТС, развалить колхозы, срывать севооборот, уничтожать семенной фонд, подрывать животноводство и т. д. Появились «враги» в таких общественных организациях, как Осовиахим, ПВХО, делались попытки «врагов» сорвать работу по вырашиванию коня для Красной армии. Станица все еще оставалась, далека от этих слухов. Люди, как бы по инерции продолжали жить тем укладом, когда каждый выполнял свою работу, не лез к соседу. Политика мало интересовала таких людей, да они ее просто не понимали. К тому же каторжный труд в колхозе, когда кабала, а вслед за нею нищета уже были обычными, таким людям было не до газет, не до слухов о том, что творилось в верхах. Но события развивались не так, как думали люди. Председатель колхоза, бывший красный партизан Митрофан Гаврилец однажны, встретив на улице Марию, сквозь зубы сказал: - Манько, твоему Есыпу жизни ны будэ, вин погыбнэ через тэбэ. Вы, Мукици, сами кляти врагы советской власти. Ото если б твий батько Хванасий ны утик, то высив бы на бантыни. В ночь на 17 октября 1937 года станица Копанская была покрыта повальными арестами. С наступлением темноты, с коварной хитростью людей хватали в поле, на работе, на улицах, в станичном управлении. В течение нескольких часов сотни ни в чем не повинных людей становились «врагами народа». Только в одном колхозе «Политотделец» в эту ночь были арестованы 53 человека, почти все механизаторы, руководители полевых бригад и звеньев, наиболее работоспособная и трудолюбивая часть колхозников. Иосиф более двух недель не появлялся дома. Почти изорвался его старенький комбинезон, давно не стиранное белье, на ногах истоптанные самодельные постолы. В таком виде он поднимал зябь на одном из дальних участков степка. В те годы зяблевая вспашка была переведена на ударные темпы. Строго преследовалась недооценка зяби и истолковывалось это, как попытка срыва второго колхозного сева. Именно Иосиф, как самый передовой механизатор, был брошен на этот «ударный» участок по подъему зяби. В ту ночь он работал один, его сменщик отдыхал в вагончике. Среди ночи этот напарник прибежал сильно встревоженный к трактору и передал Иосифу о том, что его ждут в вагончике люди с оружием. Иосиф никакой вины за собой не знал, поэтому он спокойно пришел на приглашение. В вагончике, кроме бригадира тракторкной бригады Василия Щура, сидели два милиционера и один в штатском, все они были незнакомыми людьми для Иосифа. Так в стране стало больше еще на одного «врага народа». Как ни упрашивал Иосиф этих людей, чтобы ему разрешили зайти домой, чтобы сменить белье и взять чего-нибудь из еды, но стражи оказались непреклонными, усадили на повозку и повезли в станичный совет, где к |
