Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 0.86 Mb.
|
Соцветие Дагестан (Рукопись обновляется и пополняется по мере готовности) Уважаемые друзья! Этим летом мне посчастливилось объехать все 42 района Республики Дагестан. Планирую написать о Дагестане книгу. Предлагаю вашему вниманию несколько материалов: • «Соцветие Дагестан», ахи; • «Поводырь», рассказ (Учителю посвящается); • «Урок географии», хабар начальника УГРО (Сотрудникам милиции, погибшим при исполнении, посвящается); • «Оставляя на земле след», очерк; • «Время – возрождать!», очерк; • «Белая птица», хабар режиссёра; • «Лезгинка», гимн; • «Заговор», хабар Керимхана; • Интервью для сайта islamdag.ru; писатель, член экспертного совета по проблемам законодательного обеспечения развития оборонно-промышленного комплекса при Председателе Совета Федерации ФС РФ, член Политсовета партии «Единая Россия» (КРО) Александр Викторович Костюнин Соцветие Дагестан Ахи* Путник, если ты обойдешь мой дом, Град и гром на тебя, град и гром! Гость, если будешь сакле моей не рад, Гром и град на меня, гром и град! Надпись на дверях Завершилось моё странствие по Дагестану. Я перебираю чётки, подаренные Керимханом, и вспоминаю... вспоминаю. Каждое звено, каждая бусинка – ещё один аул, ещё одна гостеприимная сакля, ещё одна встреча на годекане*. В облачении дервиша я объехал, обошёл все сорок два района. Поставив точку, ритуально сжёг обветшавшее одеяние во дворе Мугутдина за день до отъезда... У горцев есть пословица: «Из одного цветка и змея добывает свой яд, и пчела – мёд». Соцветие Дагестан – это духовное богатство и самобытность более тридцати народов, культур, это букет языков и конфессий... палитра природы. На соцветии под названием Дагестан я кропотливо собирал мёд. Если бы вы только знали, сколько мудрых людей повстречал я на своём пути, сколько песен, легенд, исповедальных хабаров услышал, сколько появилось у меня на родине Расула Гамзатова кунаков... И вдруг озарило: подобная поездка – чудо. Великое чудо, откровение и подарок. Всевышнему баркала*! Прошла неделя, как я оставил своё сердце там, в горах, и чувство восторга потихоньку вытесняет грусть. Приехать в Страну Гор легко, покинуть её невозможно... Едва расставшись, скучаю по своим названным братьям, скучаю по Дагестану. (Впору об этом возвещать азаном*, точно муэдзин*.) Друзья, родственники не могут понять, принять, когда в качестве приветствия я, по привычке, произношу: – Салам алейкум! (Мир Вашему дому!) Прошла всего одна неделя, что же будет дальше? Вспоминаю душевные беседы на годекане, горные извилистые тропы, холодные вершины, сперва такие недоступные, затем смирившиеся и покорённые. И ещё: эту поездку я воспринимаю как поручение Свыше... Если черпать информацию из СМИ, в Дагестане уже давно не осталось камня на камне. Когда только прибыл в Махачкалу (это было в самом начале поездки) супруга дозвонилась по мобильнику и с тревогой спросила: «Сильно ли разрушен город?» Вернулся в Карелию, на свою малую родину, отправляю книги кунакам, работница почты интересуется: «Дагестан – это Россия?» Стёпа полюбопытствовал: «А деньги там какие? Как у нас, так и у них?» Да, несомненно, рассказать о Дагестане – моя миссия. Рассказать всем, кому это интересно. Для начала пооткровенничаю с женой: «В Махачкале разрушения случаются... разрушения ветхого фонда, потому как город строится и хорошеет на глазах». И в доказательство предъявлю фотоснимки. Проведу разъяснительную работу в отделении связи и раскрою им великую тайну: «Дагестан почти два века находится в составе России». Стёпе непременно покажу деньги, которые там в ходу... Я извернусь убедить страждущих, что Дагестан, Пакистан, Афганистан – не одна и та же страна... К этой работе, неподъёмной, ответственной и одновременно увлекательной – уже приступил. Но торопливость в таких делах – помощник плохой. Как утверждает легендарный Шамиль из Хунзаха: «Аллах не любит спешки в важных делах!» Сейчас я вам покажу только несколько ячеек будущих сот... * Основа каждого государства, любого общества, народа – семья. Это самая бесконечная, непреходящая ценность человечества. Но что мы видим? Страны, достигшие небывалых, бесспорных, невиданных-слыханных высот в построении демократии и экономики, в вопросах семьи почему-то оказываются отсталыми. Да, видимость есть. Лозунги красивые. Но по сути самой семьи-то нет. Права мужа – отдельно, права жены – отдельно, права ребёнка – отдельно. Не дай Бог, мать скажет: «Я тебя пожурю!» или «Отшлёпаю!» – ребёнка забирают в приют, а мать – в тюрьму. И считается, что это общество наилучшее. Цивилизованное. Демократические преобразования приводят к тому, что право личности становится выше прав общества. Великолепные достижения! Европа заплатила за них высокую цену – кровью. Но в итоге семьи-то нет! Европа как раз и вырождается лишь потому. (Подсчитано: если в семье один ребёнок, генофонд общества погибает через сто пятьдесят лет.) Они будут вынуждены вернуться назад и укреплять устои семьи. Или европейские народы растворятся и исчезнут совсем. Как утопический проект. Отомрут, как высохшая, неспособная к плодоношению ветвь яблони. Совсем другое дело российский Восток. Сегодня в Дагестане слово старшего – авторитетней суда юридического. Решение родителей для детей – высший вердикт. Да, в Дагестане несколько фривольно относятся к соблюдению законов, но здесь есть нечто более важное, чем законы. Здесь есть семейные и общественные ценности. Вековые традиции. Адаты.* Новый Президент Магомедсалам Магомедов стремится навести порядок в республике, искоренить взяточничество. Светские методы борьбы отторгаются джамаатом...* Однако в Исламе существует неписаное правило: если мусульманин поклянётся на Коране и нарушит клятву, то Аллах покарает клятвоотступника и его близких. Причём не важно: верите вы в это или нет, проклятие действует даже на атеистов-кафиров. Шейх-устазу Саиду-Афанди из села Старый Чиркей я высказал идею: «Может, перестать выяснять, кто брал взятки, кто не брал. Пусть каждый чиновник в присутствии духовного лица поклянётся на Коране, что не примет мзду с сегодняшнего дня». Саид-Афанди аль-Чиркави идею горячо поддержал. Спросите сами... Не скрою, пользуясь редким случаем, я обратился к святому старцу с личной просьбой... Нет, я просил не золота и должностей, не жизни вечной... – Помогите мне написать книгу о Дагестане. Лучшую! Он обещал. Адаты в Дагестане имеют огромную силу. Горцы хорошо знают, как встречать гостей, как провожать. Что должно быть впереди, что сзади. Дети знают место своё, родители – своё, дедушки-бабушки – своё. А вся Европа исступлённо гордится социальными отстойниками – «хоспис» именуются: «Полюбуйтесь, какой заботой мы окружили стариков!» В Америке информируют великовозрастных детей: «Ваша мать умерла. Какие будут распоряжения?» «Похороните, расходы оплачу». И всё! Всё, на что готовы дети. Мне кажется, это страшно... На Востоке избавляться от собственных родителей не принято. Это считается предательством и строго запрещено. Харам*! Сын, который взял на себя этакий грех – проклят тухумом*. Упрёк-вопрос: «Ях-намус*?» – стеганёт по лицу больней плети. В Европе всю процедуру погребения норовят обстряпать тихохонько: не дай Бог ненароком омрачить, потревожить соседей. Стараются, чтобы человек ушёл из жизни максимально незаметно. В Дагестане всё откладывают, идут хоронить. В Дагестане – другие ценности. Майор погранвойск Игорь Сергеевич. Отслужил в Дагестане двенадцать лет, получил повышение, переводится на новое место службы. В Выборг. На Российско-Финляндскую границу. Я присутствовал на щедрой отвальной... Познакомились: родом из Нижнего Новгорода, отец, мать, сестра... Разговорились по душам: – Не поверишь... Сижу в питерском ресторане с генералами... Принесли счёт. Каждый в уме прикидывает и расплачивается только за се-е-бя!.. Ума не приложу, как я буду жить с этими «урусами»?! – Игорь, а сам-то ты кто?! – Я-то... чернож...пый!!! Да, на Востоке не всё идеально. Было бы просто неумно идеализировать Восток. Если существуют какие-то успехи, преимущества, разумеется, чего-то не хватает. То же самое в Европе с Америкой, где достигнут пик социально-экономических преобразований... В силу физики-математики: где-то – густо, где-то – пусто. (И закон компенсации гласит: «Если одна нога короче, вторая обязательно длиннее!») Я думаю, что знаю, чего не хватает в Европе с Америкой... Там нет искренности. Там нет душевной теплоты, какую встретил в Дагестане. Там и богатство – не баракат*. Там все, улыбаясь, интересуются: «How are you?» Но не дай Бог, ты остановишься и начнёшь рассказывать, как именно ты «хаваешь»... Мало того, никто слушать не будет, все сочтут: «Сумасшедший!» К сожалению, цивилизация убивает прямодушие и теплоту. Чем больше мы стремимся к цивилизации, тратим усилий, достигая блага её, тем сильнее теряем Человека в себе. Сейчас-то я точно знаю: самые открытые люди живут в горах. В горской сакле нет «джакузи», удобства – на улице, но зато теплее, искреннее на свете людей не сыскать. Это истинная правда! Это так. Родину не выбирают. Моя малая родина – Карелия, вера – православная. Но это не должно мешать слышать других людей, другие народы. Как говорит Гамзат из селения Леваши: «Я привык спать на левом боку, но тот, кто спит на спине, мне не враг!» Сегодня произошло смещение понятий. Когда говорят о диалоге цивилизаций, то в реальности одна цивилизация пытается, якобы, понять другую. Не нужно понимать! Вникать нужно, изучать нужно. Любить надо её! Прошла неделя, как уехал из Дагестана... И тоска, вселенская тоска... охватывает, когда понимаю, что с людьми, ставшими дорогими, не могу увидеться, когда захочу. Они запали в душу мою и заняли там особое место: Мугутдин из Дербента, Майрудин из села Касумкент, Демир из села Ахты, Керимхан из Докузпаринского района, Камиль и Али из Хивского района... Я перебираю чётки-имена... ...Масан из Кураха, Рашид из села Кули, Юсуп из Кумуха, легендарный Шамиль из Хунзаха, Гапар из села Хебда, Магомед из села Генух, Мухтар из Казбековского района, Мурад из Терекли-Мектеб, Магомед из Кизилюрта, Сайгидпаша из Хасавюрта, Гамзат и Арслан из села Леваши, Сабир из Дербента... Это те соцветия Страны языков, которые даровали мне нектар. Солнечный нектар мыслей, чувств... нектар слов. Остаётся теперь превратить его в мёд и вернуть людям. Кинсабиану! Дерхаб! Сахли! Или попросту – киндерсах! * г. Петрозаводск, Карелия 08.01.2011 год Александр Костюнин Словарь: ахи (собств.) – жанр народнопоэтического творчества – противоположный причитаниям, воплям, плачу – в котором автора перехлёстывают эмоции восторженные; годекан – центральная площадь у народов Кавказа, место общинного схода; баркала – спасибо (аварск.) хабар – рассказ, молва, слух; аза́н (араб. ) – в исламе призыв к молитве; муэдзин – читающий азан; адат (от араб. – обычаи, привычки) – у тюркских и ряда других народов – обычное право (то есть право, основанное на обычаях), возникший и существовавший у этих народов в доисламский период. джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой; ях-намус – совесть, мораль; хаpам (араб.) – в шариате запретные действия; тухум – родственная группа у народов Кавказа; баракат – (арабского языка означает «благодать, небесный дар». С шариатской точки зрения ученые-богословы говорят, что баракат - это Божественная тайна. Баракат - это прибавление и дополнение. Кинсабиану! Дерхаб! Сахли! – тост на даргинском, аварском, лезгинском языке с пожеланиями здоровья и всего хорошего; устаз – наследник Пророка. Поводырь Хабар директора школы Учителю посвящается (Мам, в первую очередь тебе!) «Учатся у тех, кого любят». Иоганн Вольфганг Гёте Директор школы искусств попался немногословный: – Зовут Агаев Магомед. Родился первого апреля… – Какой несерьёзный день. – ...пятьдесят девятого года. В Татляре окончил начальную школу, с четвёртого класса – в Дербент, интернат №1. Вот, пожалуй, и всё, что могу поведать о себе такого... Я разочарованно отодвинул блокнот. На белой странице сиротливо повисла короткая строчка. (Называется: «Послушал интересного собеседника!») – Вы лучше напишите про моего учителя музыки. – ?.. – Антонин Карлович Качмарик – чех по национальности... Ему лет семьдесят было. Совершенно слепой – пустые глазницы. Казалось, сам недуг этот физический – горькая плата небесам за великий талант педагога. Всегда в круглых чёрных очках, с тросточкой, и наперевес сутулой фигуры – баян... * Не забуду первые дни в интернате… Внизу – классы, на втором этаже – жилые комнаты. Какое-то всё незнакомое, одинокое, чужое... После уроков я болтался по пустым коридорам. Притирался к углам… Никого не знаю. Коридоры тёмные длиннющие, потолки высоченные. Это тебе не уютные саманные сакли в нашем ауле... Каждый шаг отзывается гулким эхом: «Бух – ббу-ууух». И тут слышу приглушённые звуки живой музыки... Я, точно зачарованный мотылёк, поплыл на огонь (музыка нравилась мне). Остановился у двери актового зала. Стою себе, слушаю. Интересно... Тихонечко, стараясь не скрипнуть, потянул тяжёлую дверь, подглядываю в щёлку: седой старик в чёрном костюме играет на баяне, дети с незнакомыми музыкальными инструментами. Вдруг баянист поднимает руку, оркестр замирает... старик резко поворачивается лицом ко мне... На глазах у него круглые чёрные очки. Сле-пооой! Сперва хотел дёру дать... Что-то остановило... – Кто-оо там дверь открывает? Голову просунул поникшую: – Агаэв... Магомэд. – Ну-ка, заходи. Я парень сельский, как такового русского не знал. Захожу. – Так, говоришь Магомед? – Ы-ыы, – киваю. – Редкое имя. Откуда ты? – Татляр. Он обращается ко мне, а я не знаю, куда смотреть. Глаз не видно... – В каком классе? – Чэтырэ, – для верности показываю на пальцах. – Тебе музыка нравится? – Так-то нравытца… Все дети глазеют на меня, но никто не смеётся. Он пальцами отстучал по столу ритм: – Повтори. Пересилив робость, я повторил. Самому даже интересно… – Приходи завтра после уроков, на кружок. Ночью мне снился слепой старик в круглых чёрных очках: он водил меня за руку от кларнета к скрипке, от скрипки к балалайке, к баяну и что-то разъяснял... Хотя я не умел играть ни на одном инструменте, какие-то данные у меня, похоже, были. Отец мой хорошо играл на зурне. На другой день еле дождался конца уроков – бегом в зал. Постучался. – А, Магомед, заходи. Старик говорил, а голова при этом непривычно – в сторону. То одним боком, то другим... Словно собеседника ищет. Задумчиво подходит к пианино: – Запомнишь, какие ноты возьму? И стал по очереди перебирать клавиши. Звуки мне в слух врезались. Я в той же последовательности нажал гладкие чёрно-белые палочки. Он пропел: – Ля… ля-ля… Сможешь повторить? Я спел. – А вот так: та-та-та-та-тааа… Я опять. – Магомед, ты способный мальчик, у тебя всё получится. Жарко стало! Слова такие... Бабушка Патимат любит повторять: «Если похвалить, даже ослиный помёт подпрыгнет». Сначала я не знал ничего. Он растолковывал: – Нотный стан состоит из пяти линий. И есть семь нот: до, ре, ми, фа, соль, ля, си. Всего семь. – Как цветов в радуге? – простодушно спросил я. Замолчал, будто споткнулся... По его лицу пробежала грусть. – Да, как в радуге… Начерти пять горизонтальных линий. Ниже поставь точку: там нота «до» пишется. Оказывается, «до» рисуют на добавочной. Мы разучивали с ним ноты – четвертные, восьмые, шестнадцатые… Он не мог мне показать и написать ручкой или мелом… Всё обозначал богатой мимикой, голосом. Я пишу за ним под диктовку, а сам вслух проговариваю, куда какой кружок рисую. Антонин Карлович учил азам. Служил мне... поводырём в мире музыки! Я был пытливым. И так увлекательно с ним заниматься. Видно... какая-то искра... пробежала между нами... В оркестре было много разных инструментов: домра, балалайка, тромбон, контрабас… Хотя не на всех умел играть, но знал он их досконально. Через месяц на одном из занятий спросил: – Магомед, какой инструмент тебе ближе других? – Вот. Я бережно взял в руки кларнет и передал учителю. На кларнете тогда у нас играли везде: на свадьбах, сельских праздниках… – Возьми его, поставь мундштук и дунь. Просто дунь. Получится нота «соль». Палец на первую клавишу – это «ми». Дую. – Магомед, мальчик мой, неправильный звук. Ты недостаточно воздуха дал. Прижми трость плотнее, мундштук глубже. Постановку губ измени. Чиркни язычком!.. Сделай «ту», как семечки лузгаешь… И начал показывать: в один день – один звук, в другой день – другой. Кларнет – небывало-сложный инструмент. Но постепенно, постепенно... Не одним днём, месяцами продолжалась учёба. Стало получаться и... нравиться: «Я сам могу на кларнете звук издавать!» А когда смог по-настоящему сыграть… О! Клянусь, гордился собой. Подошло время, он выдал мне кларнет напостоянно. Принял в оркестр. Так же я осваивал домру, балалайку… Зимой на школьном вечере солировал. Девочки-одноклассницы подпевали. Я летал... на небесах! от восторга… Спустя год стал в оркестре «первой скрипкой». Когда начинали изучать новое произведение, я читал его вслух по нотам: – Ми-четвертная, соль-восьмая, две ми-восьмые, до-шестнадцатая… Он всё запоминал. Мы играем – он слушает. Вдруг останавливает. Едва заметная гримаса передёргивает морщинистое лицо: – Какая там нота идёт? – Восьмая. – Ты неправильно сказал, мальчик мой. Не может быть восьмая, посмотри внимательнее… Благодаря абсолютному музыкальному слуху он заявлял это так уверенно, будто не я читал ноты, а он… – Вы правы, Антонин Карлович! Когда приближались большие праздники – Первое мая, День Советской армии или День Победы – он собирал в актовом зале ребят поспособней, и все готовили праздничный концерт. Набирали хор, человек двадцать. Разучивали песни. В основном революционные: «Прощание славянки», «Варшавянку», «Взвейтесь кострами», «Варяг», «Шёл отряд по берегу»… На два голоса пели. Антонин Карлович сам аккомпанировал на баяне и дирижировал: – Кто там вторым голосом тянет? Сереза Табова, неправильно поёшь. Али, не ту ноту взял. Попробуй ещё. И по-новой. Десятки раз. Пока не добьётся идеального исполнения. Так же как меня, он учил всех сельских детей: аварцев, даргинцев, азербайджанцев, лезгин... Музыка стала для нас вторым языком межнационального общения. Ни один парад, ни одно торжественное мероприятие в Дербенте не обходилось без нашего знаменитого оркестра медных инструментов. И впереди колонны шёл мой одноклассник Мугутдин. Ему Антонин Карлович доверял нести большой барабан. Мугутдин отчаянно бил в него колотушкой, не всегда в такт, но вдохновенно и с большим чувством. Хуже было с общеобразовательными уроками музыки. Мои сверстники на них усердия не проявляли, а я, вместо того чтобы погрузиться в любимую сферу с головой, терпел их проказы: Начинается, к примеру, перекличка в классе: – Надир. – Я! – Руханият. – Я! – Али. Надир вместо него выкрикивает: «Я!» Антонин Карлович с упрёком качает головой: – Нет, это не Али. Ведь так, сынок? Положит руку мне на голову. Я подтверждаю: – Да, это не Али, ребята шутят. Ему я не смел солгать. Как Антонину Карловичу хватало на нас терпения? Ума не приложу. Он никогда не взрывался... Идёт урок. Сидим: шесть парт – так, шесть парт – так. Солнечный зайчик, отражённый карманным зеркальцем, пробегает по глобусу, беззвучно скользит по доске, останавливается на учителе. Ярко-белое пятно высвечивает засаленный карман пиджака, грубо заползает на лицо. Антонин Карлович, чувствуя тепло, ощупывает поочерёдно нос, губы... Раздаётся сдавленный смех. – Ученик, который сидит на пятой парте слева… Магомед, назови имя. – Руслан. – …Руслан, выходите, пожалуйста, из класса. А Руслан смеётся уже в голос и не встаёт. Я в классе никого не боялся и всегда был за учителя горой: – Руслан, тебе же сказали… Тот нехотя вылезает из-за тесной парты. Мне неудобно при ребятах… но как по-другому?.. Антонин Карлович – человек мудрый. Добрый. Он многому научил. Клянусь, счастлив, что судьба свела нас! – Магомед, сынок, ты постигай русский язык. Читай больше: рассказы, стихи. Старайся. Это великий язык! Вот, послушай: А весною я в ненастье не верю, И капелей не боюсь моросящих. А весной линяют разные звери. Не линяет только солнечный зайчик. Я старался читать. Прочно засел этот человек в моей душе... Думаю, чувство было взаимным. Он всё больше открывался. И в слабости своей тоже: – Магомед, до дому поведи. А я ещё тогда улиц не знал, однако не отказывал. Мне даже гордо... Он брал меня за руку, мы шли пыльными улочками... Предупреждает: – Там лестница будет… – спускаемся. – Теперь налево, в калитку. Получалось: не я его по городу веду, а он, незрячий, ведёт меня. (Зоркости ему было не занимать: «Слепой видит Бога духом».) По натуре Антонин Карлович темпераментный, неугомонный в работе. Теперь я сопровождал его повсюду: домой, на уроки музыки в третью школу, в детдом. Отныне, кто бы ни предлагал себя в провожатые, он мягко отказывался: «Спасибо, пойду с Магомедом!» Ребята за глаза дразнили учителя: «Магомедов дедушка». И надо мной... надо мной тоже ехидно насмехались, подтрунивали: – Мы сейчас в футбол идём играть, на море купаться, а ты со своим безглазым Кошмариком попрёшься?.. Поводырь! По-во-дыыырь!!! Ы-ыыы!.. «Почему люди такие злые?!» – навязчивая мысль эта тугим обручем... сжимала сердце. Я не обижался... впадал в какое-то зазеркальное состояние и лишь глядел на кривляющихся, скачущих вокруг мальчишек... Разглядывал их удивлённо, рассеянно... Точно никого не узнавал... Да, свою жизнь полностью, без оглядки посвятил любимому учителю. «Мой кобзарь», – мысленно величал я его. Он не отец мне, не дедушка, не дядя… Оказалось, важнее. Привязался я к нему. Каждый день, каждый шаг был рядом: на подхвате, на страховке. Мир солнечный или лунный, туманный или звёздно-ночной – для него едино-чёрен. И уже никогда-никогда радуга не споёт для него ослепительными красками-нотами. Зима ли по-хозяйски вступает в свои права, оголяя деревья, застилая кавказское предгорье белым-пребелым снегом, весна ли, восточная красавица, будоражит светом землю, виноградники, горы, небо и море, – всё для него переводилось в язык звуков, в свист ветра, в щебет или молчанье птиц, в «тепло-холодно». Антонину Карловичу главным органом чувств, его глазами, служили память и я. Разучивает допоздна новую мелодию. Спохватится – ночь глухая... Поднимется к нам в палату, от порога прислушивается, по дыханию узнаёт меня. На ощупь подходит: – Магомед, проводи. Встаю. Знаю: никто другой не поведёт. Все спят. Сонный одеваюсь, глаза слипаются... Колючий снег на дворе. Кутаюсь в жиденькую мышастую одежду. Холодно! Иду с ним по ночному городу, за руку держит. Рука у него большая, тёплая. Он жил далеко от интерната, за базаром… В одну сторону мы иногда успевали на автобусе, обратно – нет. Обратно – я один... В ночь. Пешком, закоулками. Кругом будто чернилами залито… Жутко. Бывало местные приставали. (Я ещё тогда заметил: плохие люди по ночам не спят!) Убежать успевал не всегда. Дрался с ними, если двое-трое. Если много – терпел. По пинку каждый отвесит и с улюлюканьем шайтанским гоготом прогонят: – Не суй нос в наш район!!! В следующий раз иду – опять караулят. – Ты не понял, ишак?.. Сын ишака!.. Пять лет, пока учился в интернате, я с ним так и ходил. Восьмой класс близился к концу. Куда дальше? Хотелось поступить в Дербентское музыкальное училище, но без профильной школы не берут. О своём желании я проговорился учителю. Он успокоил: – Не горюй! Примут. Взявшись за руку, мы вдвоём пришли к преподавателям (а это, оказывается, всё бывшие его ученики). Отрекомендовал меня: – Зачислите. Мальчик подготовленный. Там я открыл для себя: многие именитые виртуозы обязаны начальным шагам в мире гармонии звуков первому Устазу, этому скромному слепому музыканту. Антонин Карлович сильно сдал в последнее время. Немощь, старческое увядание безжалостно подступали. Когда я собрался из интерната уходить, он попросил: – Магомед, отведи меня в дом престарелых. Не хочу один здесь... В ту ночь почти не спал. Временами горло сдавливал себе... звука не проронить чтоб... Да, что же это?!! В приют! У нас на Кавказе родителей не бросают... (Я ни разу не слышал.) Мой дедушка Гасан до сих пор ухаживает за своим отцом, которому девяносто семь лет. Тот, выходит, мне прадед. Прадед Хаким. У него белёсый посох, густые брови и косматая чёрная папаха. Дедушка Гасан сам приносит ему кумган для омовения. Бережно поддерживает отца, помогая ему, словно маленькому, шажок за шажком выйти во двор, подышать свежим воздухом и полюбоваться на солнышко, птиц в небе. Заботливо укроет тёплой буркой. И Хаким, созерцая бытие, незаметно задремлет... А дедушка Гасан ревниво следит, чтобы никто, даже случайно, не нарушил безмятежный полусон отца. Мы все безропотно повинуемся прадедушке Хакиму. Мои братья-сёстры, отец, и мама, и даже бабушка Патимат. Один раз я иду из школы, смотрю: дедушка Гасан сидит перед домом на лавочке и горько беззвучно плачет. Борода подрагивает. Я кинулся к нему. Сам трясусь весь от негодования. «Дедушка! Милый дедушка! Кто посмел тебя обидеть? Назови!» – я готов был сурово наказать обидчика. «Оте-е-ец Хаким... посохом би-иил...» Дедушку Гасана мне было ужасно жаль, но что я мог поделать?.. В таком вопросе ему никто-никто помогать не станет. Прадедушка Хаким в тухуме старейший и, значит, самый главный! Просто нужно всегда слушаться старших... – Вы что серьёзно, Магомед?!. Магомед не услышал меня. Он был сейчас далеко... В прошлом. – ...Дом престарелых – кладбище живых... Если б только мог, забрал бы любимого учителя к себе... Но пока я всего-навсего студент первого курса. Жена Антонина Карловича умерла. Детей двое, дочь и сын; после школы разъехались кто-куда, и дела нет... (Он не любил вспоминать.) Дочка в Москве училась в каком-то институте: «геодезия-физика-астрономия». (Я такие слова впервые от него услышал.) Сын – капитан дальнего плаванья: у того своя семья. И вот теперь мой любимый учитель... в приют сиротский, как совсем никому ненужный, брошенный человек... За день до начала занятий проводил его туда. Довёл до палаты. Нянечка выдала комплект серого постельного белья, я застелил казённую кровать. (Что ещё я мог сделать?..) На прощанье грустно обнялись. Чёрные очки, с дужкой на оранжевой проволочке, съехали набок... Едва сдерживаясь, ушёл. Оставил одного. У ворот оглянулся, увидел в окне беспомощную сутулую фигуру и... слезами задохнулся... За время учёбы частенько навещал. – Магомед, у меня всё хорошо. Главное – учись прилежно. После окончания училища нет бы первым делом к нему, с новеньким-то дипломом... Помчался домой. А осенью, когда удосужился, с пакетом фруктов... его уж нет. Опоздал... В приёмном покое сухо известили: «Умер. Остался баян». Мне разрешили забрать. Кто хоронил учителя? где?.. – неизвестно. Мы тогда были молодыми, не придавали большого значения утратам. Если бы время вернуть назад и ещё раз дать нам шанс… Сегодняшним-то умом организовали бы, конечно, и почести, и похороны достойные. Нет, никто и никогда не даст нам переписать жизнь на чистовик... Александр, я не сумел… Тебя прошу, не дай этому светлому человеку умереть. Прекратиться. Напиши о нём, как есть... *** Благодарение и хвала Тому, кто не умирает. Да будет так. г. Дербент, 06.11.2011 год * Урок географии Хабар начальника УГРО Сотрудникам милиции, погибшим при исполнении, посвящается «Если не я за себя, то кто за меня? Если я только за себя, то зачем я?» |
Добавить документ в свой блог или на сайт
