7. "Другая история": создание растения, ботаники, систематики
Скачать 1.95 Mb.
|
7.4.1.1 Антропоцентризм и искусственность народных таксоновДля научной революции, для появления науки в современном смысле чрезвычайно важным был отказ от антропоцентризма, хотя понимают этот тезис обычно в пропагандистских целях нарочито-глупо. Мол, не весь мир крутится вокруг человека – а древние думали именно так. На деле антропоцентризм есть человеческий взгляд на познание, он признаёт простую данность: познающим субъектом является человек, и потому – хочется или нет – наше знание выстроено, в первую очередь, для нас. Этрен говорит, что народно-биологические жизненные формы (деревья, кусты, травы, звери, рыбы, птицы) являются результатами холистического осмысления локальной биоты, отражением общих морфологических паттернов. Эти жизненные формы филогенетически не осмысленны. Они не естественны, а – искусственны, сделаны со специальной целью – в значительно большей степени, чем научно осмысленные таксоны. Они антропоцентричны. Народно-биологические жизненные формы – части повседневного мира человеческого опыта относительно локальных флоры и фауны, выделенные естественным человеческим разумом. Человек создаёт родовиды в соответствии со своей биологической природой и по причине своих антропологических и социальных потребностей. Чтобы говорить о происхождении науки в целом – и биологии, и биологической систематики – нам надо попробовать взглянуть в этот с трудом представимый сейчас мир антропоцентричного знания. Сейчас привычно полагать ценным знание объективное и второсортным – субъективное. В это деление на знание правильное и неправильное легко вписывают антропоцентричное знание – относя к неправильному. Однако надо понять, что тысячи лет, и в том числе на всём протяжении становления науки антропоцентричное знание было единственным, которое развивалось – и именно оно было правильным. Это очень важно. В самом деле, наука Бэкона, Декарта, Лейбница, Гарвея – не антропоцентрична. А наука Парацельса – антропоцентрична. Возможно ли антропоцентричное «правильное» знание? Можно показать отличия в методологии – «опытность» Парацельса против эксперимента «настоящей науки», наблюдение природы всем телом и душой – против построения мысленной экспериментальной установки, запускания туда гипотез и достижение состояния, когда некие природные процессы трактуются как ответы «да» или «нет». У Парацельса природа говорит свободным голосом – и многозначно. Современная наука боится многозначности, подозревая за ней ложь – и добивается однозначности. Любыми средствами. И тогда вопрос именно о возможности эффективного антропоцентричного познания. Это будет необъективно? Но ведь тут можно ответить: это не более чем готтентотская мораль. Средства познания, которые разработаны в неантропоцентрических концепциях, объявляются объективными. Хотя всё, что можно о них сказать – что они не антропоцентричны. Но из неантропоцентричности не следует объективность. Сейчас повсеместно утверждается, что наука должна быть экономически эффективной. Почему это положение не рассматривается как крайний антропоцентризм, губящий всякую возможность научного познания? Потому что мыслится следующая ситуация: наука некоторым правильным научным образом объективно изучает природу, но усилия следует тратить на получение не всяких результатов, а только тех, которые способны принести ощутимую понятную пользу, могут быть использованы для улучшения производства и т.п. То есть крайне антропоцентрическая и прагматическая цель вполне совместима с наукой, если она накладывается на неё внешним образом, отсекая лишние – с её точки зрения – научные результаты, но не искажая самого метода получения результатов. Насколько такая крайняя антропоцентричность безобидна для науки – это отдельный вопрос, но по крайней мере можно сказать, что антропоцентризм и практические цели ничуть не делают науку ненаучной. Если под антропоцентризмом иметь в виду утверждения вроде «арбуз полосатый, чтобы главе семейства удобнее было его делить на всех членов семьи» – то это пример не столько антропоцентризма, сколько глупости. Если не приписывать заранее всем иным типам науки врождённое качество недостатка интеллекта, то, наверное, следует понимать антропоцентризм как мировоззрение, вполне пригодное для организации познания. Наличие у познания особого внимания к полезным и важным для человека вещам не мешает познанию. Мы могли бы утверждать ненадёжность только у такого познания, которое по самому методу получения результатов дисквалифицируется нами по тем или иным причинам, но не познание в связи с его целями – просто потому, что и цели современной науки не кристальны, весьма тесно связаны с некоторой специальной пользой. У антропоцентрического мировоззрения хотя бы понятно как задаются цели. В то же время с неантропоцентризмом – дело очень тёмное. Достаточно спросить: а кто же ставит цели? Понятно, что не-человек, но тогда кому принадлежат цели? И в ответ на такой вопрос вместо соответствующего положению дел «не знаю» обычно раздаётся поток благоглупостей про объективность. При том, что в иных контекстах претензия на объективность весьма критикуется, но именно при противопоставлении антропоцентризму этот аргумент, оказывается, можно высказывать. В результате не доказано, что антропоцентрическое познание каким-то специальным образом ущербно, не доказано это и про не-антропоцентрическое познание. Почти всё, что мы знаем, добыто неантропоцентрическим знанием, оно доказало себя – если не методологически, обосновав свою возможность против всех прочих, то – эмпирически: неантропоцентристским знанием современной науки добыто (почти) всё, что у нас есть. Но всё же можно поинтересоваться – как могло бы быть устроено антропоцентрическое знание, чем бы оно характеризовалось и каким был бы путь науки, если бы она не изобрела этот безличный и внечеловеческий взгляд на вещи, о котором пока мы можем сказать только то, что он значительно уже, чем понятие «наука». Сейчас это метод естественных наук, таким образом можно описать экспериментальный метод. Единое слово «наука» оказывается неправомерным – мы называем этим словом более не существующее единство. Множество наук, в том числе и весьма почтенных, обходятся иными методами познания: они сравнивают объекты, наблюдают их взаимодействия, строят и проверяют гипотезы относительно свойств и поведения объектов – но у них нет экспериментов в том жёстком смысле, который создан естественными науками. Это очень важно запомнить. Мы говорим, что в XVII в. возникла европейская наука, уникальная система познания, которой цивилизация обязана потрясающими успехами. Мы пытаемся сравнить эту систему экспериментальной науки с тем, что было ещё в XVI в. и что – может быть – могло бы существовать и дальше, пытаемся понять, было ли возможно какое-то иное научное познание. И в то же время в той же самой европейской цивилизации имеется огромное количество познавательных систем, дающих результаты, проверяющих свои результаты, критичных – «хороших» – но не-экспериментальных. И постепенно растёт осознание, что одинаково называть наукой физику и литературоведение – неверно. Это совсем разные системы познания, и принципиальным отличием европейской цивилизации является именно выработка экспериментального метода естественных наук – без которого, оказывается, можно обходиться… если считать гуманитарные и общественные науки состоявшимися системами познания. Но можно ведь и не считать – и многие полагают, что это сплошная болтовня и куча недоказанных «грязных» фактов. Тогда у нас есть только одна наука – естественная – и множество лженаук: естественная наука в кольце фронтов… и прочая боевая символика. Ну что же, посмотрим. 7.4.1.2 Первая научная программа АристотеляЭтрен (Atran, 1990) предлагает новое прочтение Аристотеля. Это тема очень и очень громоздкая: за истекшие века накопилась очень многообразная традиция интерпретации Аристотеля, Аристотель «свой» почти в каждой крупной философской школе, и потому каждый новый вариант интерпретации надо сравнивать со всем, сделанным ранее, на предмет противоречий и сходств. Это очень большая работа, и мы сейчас не будем этим заниматься, а только по возможности просто выстроим те оппозиции, которые важны Этрену и по причине которых он вообще упоминает Аристотеля. Итак, Этрен отталкивается от такого обычного взгляда, что Аристотель был великий систематизатор и предложил первую в европейском регионе систему живых существ. Этрен утверждает: это не так, если мы свежим взглядом посмотрим на «Историю животных» – впечатление будет иное, чтобы увидеть эту готовую систему, надо смотреть сегодняшними нашими глазами, анахронично. По Этрену, основной задачей Аристотеля было объединить наличное разнообразие феноменологически упорядоченных типов. Он имел дело не с таксонами в современном понимании, а – разумеется, ничего другого в культурной традиции Греции не было – с подразделениями народной таксономии. И потому система Аристотеля – средство систематически выводить каждый родовид (atomon eidos) из жизненной формы (megiston genos). Это не перечисление таксонов, а способ вывода более низких рангов из более высоких. После того, как это было сделано, Аристотель соединил жизненные формы по аналогии в интегрированную концепцию жизни. Тем самым это было некое описание эманации, а не эволюции. При выделении жизненных форм Аристотель ориентируется на несколько основных функций (локомоция, пищеварение, репродукция, дыхание). Каждая такая функция задает устройство организма в связи с его функционированием в определённой среде, получается ряд существенных (essential) органов – существенных именно потому, что они служат в данной внешней среде. И далее включаются обычный для народной таксономии алгоритмы классификации по различию и сходству (diaresis – synagoge). То, как выстроено это понятие – вид функции, обеспечивающей существование в данной среде – порождает определения живых существ, относящиеся не к абстрактному изолированному виду, какому-то генеалогическому единству, а к единству организм-в-его-среде-обитания. Как отмечает Этрен, порождённая Аристотелем первая известная нам научная программа отличалась от современной науки тем, что стремилась объяснить близкое и известное, а не изучала неизвестное ради него самого. Аристотель считал, что объяснения следует начинать с простого – ближайшего к человеку и более ему понятного. И завершать сложным – от человека удалённым и непонятным. Это была антропоцентрическая теория познания – в том простом смысле, что познающий по умолчанию является человеком, кем же ещё. С появлением концепции внешнего наблюдателя и объективной природы ситуация изменилась. И начиная с XVII в. и далее, проникая во всё новые области знания, возобладала иная точка зрения – имеется нечто простое само по себе, элементарное, с чего и надо начинать познание, а то, что сложено из таких элементарных кубиков, будет сложным. И потому близкое и как бы очевидное для человека может быть (и обычно является) крайне сложным и непонятным, а очень далёкое от человека является наипростейшим. Тем самым древняя точка зрения предлагала упорядочивать материал от простого = близкого человеку к сложному = далекому от человека, а научная точка зрения начинает с простого = далекого от человека и движется к всё более сложному (в частности, человеческому). Этрен считает, что аристотелева программа рухнула еще в античные времена, поскольку порождала фундаментальное противоречие – наиболее эффективными для познания оказывались как раз не самые близкие к человеку и не самые очевидные средства. Система познания Аристотеля стремилась иметь дело с видимым, исходить из ближайшего к человеку и следовать за внешними, открытыми, феноменологически очевидными фактами. А при решении задач эффективными оказывались методы, обращающиеся вовсе не к феноменологически очевидному, но к внутреннему, скрытому от внешнего наблюдателя. Это общая причина падения аристотелевской научной программы, считает Этрен, а конкретная программа описания животных провалилась по причине опоры на народную таксономию. Как и все авторы, принадлежащие к традиции народной таксономии, Аристотель исходил из внутреннего представления о разнообразии – лишь в пределах локальной фауны. То есть он работал средствами, которые способны справиться с разнообразием в 500–600 видов. Он не думал, что между мировой фауной и локальной имеются принципиальные различия. Как и любой начинающий кодификатор известного в рамках народной традиции, он полагал известных ему животных практически почти полным списком имеющегося в мире. Каждый раз эта история начинается одинаково: собирают все наименования живых существ из локальной флоры и фауны и считают возможным просто, механически добавить туда немногие заморские и экзотические названия, о которых слышали от торговцев и путешественников – полагая, что тогда задача будет решена. Отдельная причина неудачи программы Аристотеля, по мнению Этрена – отсутствие точной терминологии. Вместо терминов использовались метафоры с открытым значением. Причина – в том, что обыденное сознание не понимает сложные системы терминов, указывающих на внутренне-логичные, но ненаблюдаемые причины. Когда метафоры уступили место терминам, а склонность к феноменологическим наблюдениям – вниманию к внутренним причинам, тогда и закончился этап дотеоретической народной абиологии, начался этап – первый этап – развития научного знания. На основе концепции Этрена (и Пеллегрина: см. Pellegrin, 1987, 1990) А.В. Куприянов (2005) следующим образом проводит различие работ Аристотеля и тех, что получили начало в Возрождение: греки – говоря нашим, современным языком, больше занимались морфологией, а систематикой стали заниматься европейцы только в Новое время. «Это утвердило исследователей в мысли, что «биологические» работы Аристотеля надо понимать не как «таксономические», а скорее как «морфологические», а основной задачей, которую решал Аристотель, – не классификацию одушевленных существ, а разработку и применение метода дефиниций (diaresis – определение путём деления понятий). Не указать место в системе, а дать определение данному роду одушевленных существ и объяснить, почему существа данного рода устроены так, а не иначе, – вот результат, к которому должен стремиться натурфилософ «аристотелевского» типа» (Куприянов, 2005: 29). «Таким образом, становится очевидным важное отличие сочинений Аристотеля и Феофраста от «травников» и «историй» животных эпохи Возрождения. Греческие мыслители стремились дать дефиниции известным им родо-видам, не поступаясь принципами логики, и объяснить, почему существа данного родо-вида устроены так, а не иначе, в то время как перед авторами XVI–начала XVII вв. стояла иная задача – описать все родо-виды по очереди, по возможности включая и описания новых форм» (Куприянов, 2005: 31). Тем самым выделяется особая системная задача. Греки занимались анатомией и определениями, на основе строения существ строили правильные суждения, которые выделяли главные признаки устройства данного существа. А сведение всех этих определений в единое, в систему – такой познавательный интерес возник много позже. Терминологически это обозначается следующим образом: Аристотель и множество других авторов текстов, с точки зрения школы Этрена, работали на дотеоретическом этапе, на этапе народной таксономии. Их концепции – это некая мудрость, являющаяся производной от народной таксономии. Как же, с точки зрения Этрена, выглядел этот дотеоретический уровень? Для Аристотеля виды являются универсалиями, которые представлены в мире возможными траекториями индивидуального развития. Строго говоря, в мире нет универсалий, существуют только индивидуумы. Но, к сожалению, индивиды не могут быть познаны как индивиды, но только с точки зрения sub specie universalitates. Природа индивидуального существования может быть понята только как реализация глобального правила, принципа природы, через причины появления, развития и продолжающегося существования неопределяемой формы. Каждое индивидуальное воплощение универсальной формы есть в большей или меньшей степени сокращение, лишённость, steresis чего-то идеального. С точки зрения цели, оптимальной видовой формы, не существует совершенной актуализации, существует только частично нереализованная материальная возможность. Но универсалии, как они существуют абстрактно в разуме, не полностью соответствуют тому, как они существуют в материальном мире. Согласно Аристотелю, человек имеет дело не только с чувственным впечатлением или образом, но с идеей как таковой (Atran, 1990). Качественно иная ситуация возникла в XVIII в., с появлением естественной истории. Естественная история, как считает Этрен, откололась от народной биологии в конце XVIII в., с рождением современной систематики, с появлением системы Линнея. Одновременно с этим происходит расцвет и падение связанных с этими теоретическими комплексами идей. Например, с комплексом народной таксономии связано представление о Scala Naturae, лестнице существ. Как установили этнографы, в самых разных культурах прослеживается довольно устойчивый комплекс представлений, связанный с идеей постепенного прогресса живых форм. Причина появления такой идеи – видимо, необходимость объяснения взаимоотношений между видами, в центре круга которых стоит человек, и тем самым – это народное знание базируется на человеке и человеческой активности. То есть антропоцентрическое сознание легко приходит к идее о человеке, стоящем в кругу животных форм, более или менее на него похожих. Этот образ порождает представление о лестнице существ – от человека к определённым животным формам, от одних животных форм – к другим. Эта оригинальная трактовка школы Этрена, основанная на сопоставлении текстов Аристотеля и наблюдаемого в различных народных традициях, в основном – бесписьменных традициях Океании и Южной Америки. Конечно, не все исследователи Аристотеля согласны с такой трактовкой, и сейчас можно встретить многообразные иные взгляды, в рамках прежней, филологической позиции (Balme, 1987; Pellegrin, 1987; Орлов, 2006б). Обычно считается, что роды и виды уже вполне осознанно выделялись Аристотелем, что Аристотель строил именно систему живого. Это – давняя традиция чтения Аристотеля, но без специального внимания к вопросам биологической систематики. Трактовка Аристотеля – место давней конфронтации многих научных школ. Например, существует авторитетная традиция в истории биологии – эссенциализм объявляется причиной грехов и застоя в биологии. Майр отнес Аристотеля и Платона к эссенциалистам, мешающим развитию науки, игнорирующим вариации для открытия скрытых существенных форм вещей. Этрен же полагает, что такая позиция не соответствует реальности, это не относится к Чезальпино, Рэю, Турнефору, Линнею, А.Л. Жюссье, Кювье. Наоборот, именно работы фенетиков и филогенетиков в своём теоретическом багаже наполнены статично понимаемыми типами и искусственно фиксированным порядком. Современная наука создаёт свои фильтры юридизированных положений, установлений и пр., и помнится только то, что прошло через эти фильтры – остальные запоминаются лишь как предшественники чего-либо. История биологии полна анахроничных забвений, это прокрустов взгляд на историю. Этрен считает, что принципиальная оценка философии Аристотеля как эссенциализма – правильна, это определение сущностей в природе онтологии обыденного мира. Аристотелевы рассуждения идут от простого здравого смысла и обыденного языка. Это необходимо, но недостаточно для понимания конструкции мира. Проблема Аристотеля – унификация и упорядочение видимых феноменов. Эта проблема не может быть решена только с помощью здравого смысла. Проникнуть в откровение природы можно, если мешанину явлений природных видов, видимых здравому смыслу, перевести в упорядоченную совокупность настоящих «природных видов». Таксономия, иерархически упорядоченное подразделение (diaeresis) является инструментом (organon), который делает явления рациональными (logos) в процессах придания порядка и красоты. Это показывает процесс как систему определений ближайшего рода и отличия, которая начинается с высшего рода Genus summum и заканчивается последними видами Species infimae. Однако такое познание природы никак нельзя назвать обыденным здравым смыслом, эти процедуры демонстративно профессиональны. Мало того, что необходимо знать все эти виды и роды, надо знать не только что вещь такова, но и почему она такова – не только факт, но и значение, понимание факта. Знать не только «что это», но и откуда и как приходит это, потому-что-что приходит и т.п. Далее у Этрена идёт анализ понимания Аристотеля и выясняется, что источник ошибок в интерпретации естественной истории – ошибочный анализ аристотелевой логики под влиянием идеализма оксфордских схоластов, таких как Г. Джозеф (H.W.D. Joseph, 1867–1943). На деле – по Аристотелю виды не необходимо вечны и неизменны, могут определяться в их росте и развитии. Можно даже говорить о присутствии у Аристотеля концепции естественного отбора, но он не считал, что виды материально приспосабливаются в природе. Та точка зрения на роль эссенциализма в биологии, которую высказал Этрен – критика взглядов Поппера и Майра, новая трактовка системологии Аристотеля – сейчас аргументировано излагается и другими исследователями (Winsor, 2003; Breidbach, Ghiselin, 2006). В свете современных интерпретаций дело выглядит так. Аристотель создал науку естественную историю. Для Аристотеля инструментом познания была логика, а не классификационная система. Его «История животных» организована как множество линий, состоящих из примеров физиологических рассуждений. Аристотель обсуждает группы животных, но берет их из народной таксономии и обыденного языка. Для разных целей Аристотель различным образом упорядочивает материал в разных работах, у него не существует экспликации системы животных как целого. Когда кажется, что Аристотель обсуждает систему живого – на деле он говорит о том, как надо расположить излагаемый материал для лучшего следования цели рассуждения. Сама система как таковая им не исследуется. Аристотель дал цепочки рассуждений, нацеленные на предмет исследования, но система живого в целом не становилась у него предметом исследования. Аристотель не был сторонником «внутренней классификации» в смысле Майра – объединению по эмпирическому сходству в малые группы, а затем во всё большие. Платон и Аристотель были риториками, риторика позволяла упорядочить материал для использования в обсуждениях. Знания были структурированы, но не так, как материал для научного исследования. Основанием, из которого исходил Аристотель, был естественный язык. Натура классифицировалась согласно филологическим принципам – потом это унаследовали опиравшиеся на Аристотеля схоласты (Breidbach, Ghiselin, 2006). В дотеоретической таксономии каждый ранг соответствует фиксированному уровню реальности. Разделение идёт по системам органов (репродукция, питание, локомоция и т.п.) и их функциональным частям. Каждой функциональной части органа (признака) может быть поставлен в соответствие таксон (вид). Основной тенденцией народной таксономии Этрен считает постижение локальных флоры и фауны через взаимно исключающие основные типы. Каждый тип распознается среди других благодаря гештальту. Живой мир является интегрированным целым взаимодействующих частей. Таков, по мнению Этрена, ключ к аристотелевской биологии. Всю эту сложную систему взаимодействующих понятий Этрен называет дотеоретической таксономией (Atran, 1990). 7.4.1.3 Недостаточность концепции о народной таксономииВзглянув на этот разбор системы Аристотеля, мы можем понять шаг мысли Этрена, масштаб его концепции. Для Этрена существует народная биология, в том числе народная таксономия, иногда в рамках каких-то локальных традиций излагаемая мудрецами вроде Аристотеля. И следующим шагом будет научная революция и система Линнея. Всё развитие длиной почти в 2000 лет умещается внутри одного деления на шкале Этрена – то есть цена деления той линейки, с которой он подходит к изучению истории, очень велика. И потому взгляд из концепции Этрена оказывается очень неисторичным – при таком масштабе почти неразличимы различия и этапы становления знания. Например, при изложении того, что полагал Аристотель, Этрен спокойно домешал туда и Окена – и этот разрыв в 2000 лет не смущает его. То, что думал Окен, для Этрена есть всего лишь проговорённый аристотелизм. Причем тут же Этрен договаривается уже и до концепции экологической ниши и принципа разделения ниш – и все это при изложении Аристотеля; не только Окен, но и Гаузе относится тем самым к дотеоретическому этапу. Характерно, что Этрен никак не обосновывает термин «дотеоретический» и не пытается обсудить эту стадию развития знаний. Это просто называется, подряд излагаются этнографические данные по названиям животных и растений и взгляды Аристотеля – и называется всё это pretheoretical. Тем самым Этрен даёт объяснение научной революции, этой давней темы многих историков науки. В данном случае выстраивается оппозиция. С одной стороны – народное знание, основанное на здравом смысле (с точки зрения антропологической школы Этрена), пользующееся открытыми метафорами, работающее с живым языком, с перечнем сходств и различий, обладающее антропоцентрическим мировоззрением. С другой стороны, имеется наука, которая опирается не на здравый смысл, а на внутренние причинные связи, обозначаемые точной терминологией, отвергающей антропоцентризм и т.п. Это красиво выстроенное противостояние относит Аристотеля – и многих, многих других учёных древности на этап дотеоретического познания, и формулирует следующий за ним этап новой европейской науки, свершившейся научной революции, обозначаемой именем Линнея для живой природы – и именами Коперника, Гарвея, Галилея и Ньютона для других областей знания. Концепция Этрена основана на новых эмпирических знаниях и чрезвычайно остроумна. Её критика – отдельное занятие, здесь же надо сказать только то, что позволило бы нам продолжить рассмотрение того, как развивалось знание о живом, не останавливаясь вместе с ответами, данными Этреном. По сути, его ответы закрывают некоторое количество вопросов, с ними становится «всё ясно», и именно с этим следует справиться. Тут не надо детальной критики понятий, можно ограничиться самыми общими чертами концепции. Выводы Этрена в значительной степени определяются теми данными, с которыми он подошел к оценке Аристотеля и дальнейшей традиции естественной истории. Он основывается на результатах, полученных у бесписьменных культур Океании и Южной Америки – и противопоставляет этим данным развитую, готовую научную традицию Европы Нового времени. Из каменного века – шаг к Ньютону. Этот потрясающе огромный, широчайший шаг представляет собой элементарный шаг концепции Этрена. Он всё, встречаемое в культуре по данной теме – классификации и распознавания живых организмов – относит либо к тому берегу, либо к этому. Потому и Аристотель у него относится к стадии дотеоретического знания, и множество других авторов, и все схоласты оказываются там же – потому что у него просто нет понятийного аппарата для работы с чем-то промежуточным. Можно сказать и так: Этрен прав в своих выводах, но эта правота имеет слишком большой масштаб, и потому не способна ответить на наши вопросы. Если нас интересует научная революция, Этрену нечего ответить, у него этот крошечный шажок от Раймунда Луллия или Николая Орема к Галилею не вызывает интереса – всё объясняется в терминах двух готовых состояний: дотеоретической народной традиции, которую так или сяк оформляют и формализуют древние мудрецы – или готовой научной традиции, которая сразу так удачно появилась, что остановила свой взгляд на внутренних причинах, заменила метафоры терминами и дальше продолжила восхождение от славы к славе. Если же нас интересует именно то, каким именно способом произошло это изменение, у нас будет выстраиваться длинная-длинная лестница несколько эшеровских пропорций (потому что неоднозначно восходящая), и на этой лестнице Аристотель, конечно, будет не на дотеоретической стадии. И Аристотель, и Аквинат с Альбертом Великим, и Парацельс, и Гёте с Океном, да и многие ещё и в ХХ в. Концепция Этрена дополнительна к тем старым, конца XIX и начала XX вв. теориям науки, которые утверждали, что всё основное было уже сделано в древней Греции Эвклидом и Архимедом (Duhem, 1902; 1913-1959; Martin, 1991). Греки открыли математику с физикой, и потом надо было только развивать открытое – к сожалению, видимая история плетётся самым пьяным образом, часто забывая пройденное, потому история наук очень запутана. Но по существу Эвклид уже всё открыл, и оставалось только прилагать полученный идеал математического знания ко всем явлением природы. Обе эти широкошагающие концепции не видят развития. Всё равно, сдвигать начало науки во времена античности или передвигать в XIX в. – остаётся вопрос: каким образом это было сделано, отчего возникла наука. И вот, чтобы представить себе это медленное передвижение, нам надо сделать множество маленьких шажков внутри того гигантского шага, который так легко совершает Этрен. В самом деле, и у Аристотеля, и у Парацельса, и у других можно отыскать некоторые сходства. Например, по сравнению с системой монофилетических таксонов все они уклоняются, включая в систему паратаксоны и жизненные формы. В этом смысле в самом деле можно провести границу – вот те, кто считают естественными группировками жизненные формы и строго не отличают их от таксонов, а вот те, кто – отличает. Однако такое сопоставление имело бы смысл, если бы мы последовательно просматривали проблему выделения жизненных форм. Но Этрен, в общем-то, не обращает внимания на то, каким образом в биологической науке решается проблема биоморф (а она решается, в самом деле, пока очень недостаточным образом, не хватает ни теорий среднего уровня, описывающих биоморфы в разных группах, ни теоретических работ с обсуждением понятий). То есть Этрен берёт готовое мейстримное знание о таксонах и биоморфах (мы довольно хорошо знаем, как должна выглядеть система монофилетических таксонов), а остальное его метод сгребает в одну общую кучу, называя дотеоретическим. Таким образом разобраться не удастся, такое различение работает лишь для немногих задач – и надо было бы специально исследованию Этрена сопоставить те задачи, на которые оно отвечает – потому что Этрен, кроме прочего, пытается описать научную революцию и говорить о проблемах демаркации научного системного знания и других видов рациональности, а всего этого ему материал делать отнюдь не дозволяет. Концепция Этрена самым ясным и доказательным образом показывает, каким является мир народной таксономии (до работ Этрена столь ясного представления не было), что именно является межкультурными универсалиями (не названия таксонов, а ранги народно-таксономической системы) – и отчётливо сообщает, в чём различия народной таксономии и развитой современной науки, каковые различения следует использовать только для разъяснения понятий, чтобы не путать их и не называть выделяемые народной таксономией отдельности таксонами. А для представлений о развитии научного знания эта концепция Этрена значительно менее полезна, именно в силу чрезмерно большого масштаба, задаваемого исходными её понятиями: говорить о развитии научного знания теории Этрена мешает малая разрешающая способность её понятийного аппарата. Потому что, следуя Этрену, вся категорийная система Аристотеля, архей и илиастр Парацельса и иерархия археев у Ван-Гельмонта, соотношение органологии и таксономии у Окена и схема архетипа Оуэна – всё это вместе окажется неразличимым единством, называемым «дотеоретические остатки» народной таксономии, не заменённые пока ясными понятиями научной систематики. Между тем можно многое сказать о специфике понятийной системы каждого из этих исследователей. Раз уж мы ранее говорили о Парацельсе, то следует напомнить – ему в заслугу ставится, что он, в отличие от гуморальной медицины с её общим балансом жидкостей, перешёл к индивидуальным причинам для каждой болезни и к специальным объяснениям. Концепция специальных объяснений именно через него проникла в биологическое знание – это ли не этап развития знаний. Однако, даже приняв, что позиция Этрена внутренне непротиворечива, мы можем удивляться – отчего столько всего смешано вместе и так грубо разделено, но противоречия тут нет – всё равно останутся «складки», которые в рамках его понятийной схемы не удаётся понять и проговорить. Ведь можно обратить внимание, что современной систематики как единства – нет, фенетические и кладистические концепции уже более полувека ведут непримиримую борьбу, недавно ещё доминирующие системы компьютерной кладистики сейчас заменяются неофенетикой молекулярной систематики, и конца этим спорам не видно, причём в процессе споров противники вынуждены критически осмысливать предыдущие этапы развития систематики. И это развитие видится вовсе не так однозначно (Wheeler, 2008a). Но, как легко заметить, эти аргументы совершенно не уничтожают значения концепции Этрена. Ими лишь защищены тезисы, нападать на которые Этрен не может, поскольку его данные не относятся к ним. В целом же мы имеем в ряде работ Этрена одну из самых новых и красивых концепций современной истории естествознания, с обязательным в каждом таком случае революционным перехлёстом – со времён Французской революции устоялось мнение, что революционные преобразования в момент своего совершения дают неоправданный перехлёст, от которого потом приходится отказываться. Так и в данном случае: Этрен привлёк к изучению становления естественной истории много новых данных, в результате весь рельеф знаний в этой области сильно поменялся. Утверждается, что имеются познавательные средства обыденного языка, здравого смысла, способные связать в иерархическую систему примерно тысячу видов, неких отдельностей. Для локальных нужд этого хватает. Но если надо делать универсальную систему таксономии для всего мира, познавательных средств не хватает. Приходится переходить на те, которые сделали современную науку – и которые созданы современной наукой. Это рассуждение Этрена упускает иные возможности. Оно основано на невысказанном положении, что никаких иных средств, кроме науки современного типа, нет. В определённой мере это так – кроме науки, никаких развитых форм экспериментального познания в самом деле сейчас не существует. Но тут наличное принимается за единственно возможное. Если же мы зададимся вопросом, могли ли возникнуть иные системы упорядоченного экспериментального знания, как бы они выглядели и т.п. – мы получим совершенно иные ответы. Из того, что средств обыденного языка и народной таксономии не хватит для описания мировой фауны, не вытекает, что возникшая система единственно возможна. Есть и ещё одно уязвимое место у этой замечательной и обширной концепции развития биологического знания. Как некритически и без особенных разъяснений вводится понятие дотеоретического уровня, так же некритично входит в тест понятие здравого смысла. О нём говорится, что вот он есть такой в человеке – такая вот способность, которая может порождать систему Аристотеля, например. Ведь Этрен считает, что всё, чего достигает народная таксономия – это работа здравого смысла. Здравый смысл берётся как некая данная и нерасчленяемая душевная способность, часть человеческой натуры, которая порождает такие вот особенные формы знания – как у Аристотеля и у всех до Линнея, а в некоторых отношениях – и до Дарвина. Всё, что по этому поводу сказано у Этрена – что знание это, здравосмысленное, родственно мифическому знанию, здравый смысл передаётся и создаётся примерно как миф. И – вот с таким понятием нам надо пытаться объяснить развитие науки? Это неоперациональное понятие. Мы можем выяснить, является ли такое-то положение аристотелевским или демокритовским, или что входит в концепцию Дарвина, а что – Ламарка. Но не существует способа обосновать, что нечто – здравый смысл, а вот это – уже нет. Если такие развитые теоретические конструкты, как вся аристотелева метафизика, относятся к здравому смыслу – туда может быть погружена (и оттуда отнята) совершенно любая идея. То есть автор, возможно, прав, и он нарисовал очень красивую и убедительную картину – но работать с ней невозможно. Определение того, что является интуитивным, а что контринтуитивным, что входит в здравый смысл, а что – нет, зависит от очень прихотливой и субъективной логики автора, сделать признаки отнесения концепции к «только здравому смыслу» или «к настоящей науке» – не удаётся. К тому же здравый смысл, по крайней мере в той форме, в которой он внешне выражен, зависит от конкретного состояния данной культуры, а не является универсалией – а Этрен хотел бы мыслить здравый смысл именно как универсалию, применимую к любым культурам и – как часть человеческой природы. Для описания этой части слишком мало сделано, она получилась слишком неопределённой – и пока это понятие не может быть рабочим, мы не можем нагрузить его функцией объяснения происходящего. |
Похожие:
 | Рабочая программа Дисциплины «биологическое ресурсоведение» Миркин, Б. М. Высшие растения: краткий курс систематики с основами науки о растительности [текст]: учеб для студ высш учеб заведений... | | Реферат Тема: История освоения космоса Правдивая история от начала до конца состоит из одних выдумок. Другая история о космических путешествиях была написана немецким астрономом... |
| Тема: «Высшие растения» Тема моего реферата называется «Высшие растения». В своей работе я хочу рассматреть все высшие растения. Высшие растения делятся... | | Урок биологии в 6 классе на тему: «Лекарственные растения» Изучить типичные, широко распространенные лекарственные растения, учить распознавать и определять эти растения |
| Темы рефератов: Создание и история развития Ставропольского государственного... Создание и история развития Ставропольского государственного аграрного университета | | Садовые растения Тест: «Какие бывают растения». (слайд 1, прил.№1) в). Кроссворд: «Садовые растения» (слайд 2) |
| Дисциплина История зарубежной литературы ХХ века для 3 курса дневного... М. Пруст. По направлению к Свану (или другая часть романа «В поисках утраченного времени») |  | Дисциплина История зарубежной литературы ХХ века для 4 курса вечернего... М. Пруст. По направлению к Свану (или другая часть романа «В поисках утраченного времени») |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Кстати, у моего приятеля было абсолютное обратное чутье на деньги: все капиталовложения, с которыми он имел дело, немедленно шли... | | Вывод: Какие растения называются садовыми? (50 бонусов) Капитанам:... Оборудование: термометр, веер, стороны света, карточки со словами, картинки с изображением облаков |
| Урок по кубановедению, 2 класс. Тема: «Лекарственные растения» Оборудование: учебник-тетрадь, гербарий «Лекарственные растения Краснодарского края» | | Сергей Шабанов, Алена Алешина. Эмоциональный интеллект. Российская... Есть и другая точка зрения: необходимо наполнить эмоциями компанию, и только тогда она сможет стать великой. Кто прав? Навыки эмоциональной... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Что изучает биология? Что изучает ботаника? Биологические объекты, процессы и явления. Уникальные биологические объекты. История... | | Реферат Лекарственные растения в народной и современной медицине «лекарственные растения в народной и современной медицине», потому что сейчас много лекарств с лекарственными травами. Мне стало... |
| Тематическое планирование по предмету биология. Бактерии. Грибы. Растения. 6 Класс Комнатные растения, гербарные экземпляры растений, изображения растений,животных, лишайников | | Задачи. Коррекционно обучающие: учить выделять части растения гороха, характеризуя Цель: ознакомление учащихся со строением растения гороха на текстовом материале учебника |
